Неточные совпадения
Когда я открыл
глаза, все уже давно проснулись, даже моя сестрица сидела
на руках у отца, смотрела в отворенное окно и что-то весело лепетала.
Тут опять явились для меня новые, невиданные предметы: прежде всего кинулся мне в
глаза наряд чувашских женщин: они ходят в белых рубашках, вышитых красной шерстью, носят какие-то черные хвосты, а головы их и грудь увешаны серебряными, и крупными и самыми мелкими, деньгами: все это звенит и брякает
на них при каждом движении.
Народ окружал нас тесною толпою, и все были так же веселы и рады нам, как и крестьяне
на жнитве; многие старики протеснились вперед, кланялись и здоровались с нами очень ласково; между ними первый был малорослый, широкоплечий, немолодой мужик с проседью и с такими необыкновенными
глазами, что мне даже страшно стало, когда он
на меня пристально поглядел.
Толпа крестьян проводила нас до крыльца господского флигеля и потом разошлась, а мужик с страшными
глазами взбежал
на крыльцо, отпер двери и пригласил нас войти, приговаривая: «Милости просим, батюшка Алексей Степаныч и матушка Софья Николавна!» Мы вошли во флигель; там было как будто все приготовлено для нашего приезда, но после я узнал, что тут всегда останавливался наезжавший иногда главный управитель и поверенный бабушки Куролесовой, которого отец с матерью называли Михайлушкой, а все прочие с благоговением величали Михайлом Максимовичем, и вот причина, почему флигель всегда был прибран.
Когда мать выглянула из окошка и увидала Багрово, я заметил, что
глаза ее наполнились слезами и
на лице выразилась грусть; хотя и прежде, вслушиваясь в разговоры отца с матерью, я догадывался, что мать не любит Багрова и что ей неприятно туда ехать, но я оставлял эти слова без понимания и даже без внимания и только в эту минуту понял, что есть какие-нибудь важные причины, которые огорчают мою мать.
«Не разгляжу теперь, — продолжал дедушка, жмурясь и накрыв
глаза рукою, —
на кого похож Сережа: когда я его видел, он еще ни
на кого не походил.
Мать тихо подозвала меня к себе, разгладила мои волосы, пристально посмотрела
на мои покрасневшие
глаза, поцеловала меня в лоб и сказала
на ухо: «Будь умен и ласков с дедушкой», — и
глаза ее наполнились слезами.
Когда карета съехала со двора и пропала из моих
глаз, я пришел в исступленье, бросился с крыльца и побежал догонять карету с криком: «Маменька, воротись!» Этого никто не ожидал, и потому не вдруг могли меня остановить; я успел перебежать через двор и выбежать
на улицу...
Я исполнял ее просьбы, но так неохотно, вяло и невесело, что нередко посреди игры или чтения я переставал играть или читать, и мы молча, печально смотрели друг
на друга, и
глаза наши наполнялись слезами.
Я стал в тупик; мне приходило даже в голову: уж в самом деле не солгал ли я
на няньку Агафью; но Евсеич, который в
глаза уличал ее, что она все бегала по избам, успокоил мою робкую ребячью совесть.
Наконец он садился за стол, натирал
на тарелку краски, обмакивал кисточку в стакан — и
глаза мои уже не отрывались от его руки, и каждое появление нового листка
на дереве, носа у птицы, ноги у собаки или какой-нибудь черты в человеческом лице приветствовал я радостными восклицаниями.
Дядя, как скоро садился сам за свою картину, усаживал и меня рисовать
на другом столе; но учение сначала не имело никакого успеха, потому что я беспрестанно вскакивал, чтоб посмотреть, как рисует дядя; а когда он запретил мне сходить с места, то я таращил свои
глаза на него или влезал
на стул, надеясь хоть что-нибудь увидеть.
Катерина имела привычку хвалить в
глаза и осыпать самыми униженными ласками всех господ, и больших и маленьких, а за
глаза говорила совсем другое; моему отцу и матери она жаловалась и ябедничала
на всех наших слуг, а с ними очень нехорошо говорила про моего отца и мать и чуть было не поссорила ее с Парашей.
«Верно, он меня больше любит, — подумал я, — и, конечно, за то, что у меня оба
глаза здоровы, а у бедного Андрюши один
глаз выпятился от бельма и похож
на какую-то белую пуговицу».
Когда утихли крики и зверские восклицания учителя, долетавшие до моего слуха, несмотря
на заткнутые пальцами уши, я открыл
глаза и увидел живую и шумную около меня суматоху; забирая свои вещи, все мальчики выбегали из класса и вместе с ними наказанные, так же веселые и резвые, как и другие.
Торопливо заглянул Евсеич в мою детскую и тревожно-радостным голосом сказал: «Белая тронулась!» Мать позволила, и в одну минуту, тепло одетый, я уже стоял
на крыльце и жадно следил
глазами, как шла между неподвижных берегов огромная полоса синего, темного, а иногда и желтого льда.
В самое это время проснулась мать и ахнула, взглянув
на мое лицо: перевязка давно свалилась, и синяя, даже черная шишка над моим
глазом испугала мою мать.
Уже стало светло; сестрица моя также проснулась и также сначала испугалась, взглянув
на мой
глаз, но его завязали, и она успокоилась.
Она повела нас в горницу к дедушке, который лежал
на постели, закрывши
глаза; лицо его было бледно и так изменилось, что я не узнал бы его; у изголовья
на креслах сидела бабушка, а в ногах стоял отец, у которого
глаза распухли и покраснели от слез.
Открыв
глаза, я увидел, что матери не было в комнате, Параши также; свечка потушена, ночник догорал, и огненный язык потухающей светильни, кидаясь во все стороны
на дне горшочка с выгоревшим салом, изредка озарял мелькающим неверным светом комнату, угрожая каждую минуту оставить меня в совершенной темноте.
Медленно двигаясь, толпа вышла
на улицу, вытянулась во всю ее длину и наконец скрылась из моих
глаз.
Мать, в самом мрачном расположении духа, сидела в углу кареты; в другом углу сидел отец; он также казался огорченным, но я заметил, что в то же время он не мог без удовольствия смотреть
на открывшиеся перед нашими
глазами камышистые пруды, зеленые рощи, деревню и дом.
Мы с сестрицей давно стояли перед новой бабушкой, устремив
на нее свои
глаза, ожидая с каким-то беспокойством ее вниманья и привета.
На других двух стенах также висели картины, но небольшие;
на одной из них была нарисована швея, точно с живыми
глазами, устремленными
на того, кто
на нее смотрит.
Обводя
глазами стены, я был поражен взглядом швеи, которая смотрела
на меня из своих золотых рамок, точно как живая, — смотрела, не спуская
глаз.
Я смутился еще более и сообщил мое недоумение Евсеичу; он сам попробовал посмотреть
на картину с разных сторон, сам заметил и дивился ее странному свойству, но в заключение равнодушно сказал: «Уж так ее живописец написал, что она всякому человеку в
глаза глядит».
Между прочим тут находились: Александр Михайлыч Карамзин с женой, Никита Никитич Философов с женой, г-н Петин с сестрою, какой-то помещик Бедрин, которого бранила и над которым в
глаза смеялась Прасковья Ивановна, М. В. Ленивцев с женой и Павел Иваныч Миницкий, недавно женившийся
на Варваре Сергеевне Плещеевой; это была прекрасная пара, как все тогда их называли, и Прасковья Ивановна их очень любила: оба молоды, хороши собой и горячо привязаны друг к другу.
Мать, в свою очередь, пересказывала моему отцу речи Александры Ивановны, состоявшие в том, что Прасковью Ивановну за богатство все уважают, что даже всякий новый губернатор приезжает с ней знакомиться; что сама Прасковья Ивановна никого не уважает и не любит; что она своими гостями или забавляется, или ругает их в
глаза; что она для своего покоя и удовольствия не входит ни в какие хозяйственные дела, ни в свои, ни в крестьянские, а все предоставила своему поверенному Михайлушке, который от крестьян пользуется и наживает большие деньги, а дворню и лакейство до того избаловал, что вот как они и с нами, будущими наследниками, поступили; что Прасковья Ивановна большая странница, терпеть не может попов и монахов, и нищим никому копеечки не подаст; молится богу по капризу, когда ей захочется, — а не захочется, то и середи обедни из церкви уйдет; что священника и причет содержит она очень богато, а никого из них к себе в дом не пускает, кроме попа с крестом, и то в самые большие праздники; что первое ее удовольствие летом — сад, за которым она ходит, как садовник, а зимою любит она петь песни, слушать, как их поют, читать книжки или играть в карты; что Прасковья Ивановна ее, сироту, не любит, никогда не ласкает и денег не дает ни копейки, хотя позволяет выписывать из города или покупать у разносчиков все, что Александре Ивановне вздумается; что сколько ни просили ее посторонние почтенные люди, чтоб она своей внучке-сиротке что-нибудь при жизни назначила, для того чтоб она могла жениха найти, Прасковья Ивановна и слышать не хотела и отвечала, что Багровы родную племянницу не бросят без куска хлеба и что лучше век оставаться в девках, чем навязать себе
на шею мужа, который из денег женился бы
на ней,
на рябой кукушке, да после и вымещал бы ей за то.
Сурка с товарищами встретил нас
на дворе веселым, приветным лаем; две девчонки выскочили посмотреть,
на кого лают собаки, и опрометью бросились назад в девичью; тетушка выбежала
на крыльцо и очень нам обрадовалась, а бабушка — еще больше: из мутных, бесцветных и как будто потухших
глаз ее катились крупные слезы.
Я заметил, что у всех невольно обращались
глаза на его тарелку.
Произнося последние слова, она бросала выразительные взгляды
на тетушку Татьяну Степановну, которая краснела и потупляла
глаза и лицо в тарелку.
Хотя я много читал и еще больше слыхал, что люди то и дело умирают, знал, что все умрут, знал, что в сражениях солдаты погибают тысячами, очень живо помнил смерть дедушки, случившуюся возле меня, в другой комнате того же дома; но смерть мельника Болтуненка, который перед моими
глазами шел, пел, говорил и вдруг пропал навсегда, — произвела
на меня особенное, гораздо сильнейшее впечатление, и утонуть в канавке показалось мне гораздо страшнее, чем погибнуть при каком-нибудь кораблекрушении
на беспредельных морях,
на бездонной глубине (о кораблекрушениях я много читал).
Бабушка же и тетушка ко мне не очень благоволили, а сестрицу мою любили; они напевали ей в уши, что она нелюбимая дочь, что мать глядит мне в
глаза и делает все, что мне угодно, что «братец — все, а она — ничего»; но все такие вредные внушения не производили никакого впечатления
на любящее сердце моей сестры, и никакое чувство зависти или негодования и
на одну минуту никогда не омрачали светлую доброту ее прекрасной души.
И по всему этому плоскому месту не только деревьев, даже зеленого кустика не было,
на котором мог бы отдохнуть
глаз, только в нижнем огороде стояли две огромные ветлы.
Все это мы увидели своими
глазами, когда
на солнечном закате были пригнаны господские и крестьянские стада.
Держа ложку в руке, я превратился сам в статую и смотрел, разиня рот и выпуча
глаза,
на эту кучу людей, то есть
на оркестр, где все проворно двигали руками взад и вперед, дули ртами и откуда вылетали чудные, восхитительные волшебные звуки, то как будто замиравшие, то превращавшиеся в рев бури и даже громовые удары…
Страх давно уже овладевал мною, но я боролся с ним и скрывал, сколько мог; когда же берег стал уходить из
глаз моих, когда мы попали
на стрежень реки и страшная громада воды, вертящейся кругами, стремительно текущей с непреодолимою силою, обхватила со всех сторон и понесла вниз, как щепку, нашу косную лодочку, — я не мог долее выдерживать, закричал, заплакал и спрятал свое лицо
на груди матери.
Я с благоговением смотрел
на этого слепца, дивясь его великому уму и памяти, заменявшим ему
глаза.
Покойница матушка верила им во всем,
на все смотрела их
глазами и по слабости своей даже не смела им противиться; вы — также; но вам простительно: если родная мать была
на стороне старших сестер, то где же вам, меньшой дочери, пойти против них? вы с малых лет привыкли верить и повиноваться им.
Я решился обратить особенное внимание
на все разговоры Евсеича с Парашей и замечать, не смеются ли и они над нами, говоря нам в
глаза разные похвалы и целуя наши ручки?..
Страх одолел меня, и я прибегнул к обыкновенному моему успокоительному средству, то есть зажмурил
глаза и открыл их уже
на другом берегу Волги.
Милая моя сестрица, вся в слезах, с покрасневшими
глазами, тоскующая по своем братце и по своей няне, но безмолвно покоряющаяся своей судьбе, беспрестанно представлялась мне, и я долго сам потихоньку плакал, не обращая внимания
на то, что вокруг меня происходило, и, против моего обыкновения, не мечтая о том, что ожидало меня впереди.
Выходит он под конец
на поляну широкую, и посередь той поляны широкой стоит дом не дом, чертог не чертог, а дворец королевский или царский, весь в огне, в серебре и золоте и в каменьях самоцветных, весь горит и светит, а огня не видать; ровно солнушко красное, индо тяжело
на него
глазам смотреть.
Ходит честной купец, дивуется;
на все такие диковинки
глаза у него разбежалися, и не знает он,
на что смотреть и кого слушать.
Прошло мало ли, много ли времени: скоро сказка сказывается, не скоро дело делается, — захотелось молодой дочери купецкой, красавице писаной, увидеть своими
глазами зверя лесного, чуда морского, и стала она его о том просить и молить; долго он
на то не соглашается, испугать ее опасается, да и был он такое страшилище, что ни в сказке сказать, ни пером написать; не токмо люди, звери дикие его завсегда устрашалися и в свои берлоги разбегалися.
Да и страшен был зверь лесной, чудо морское: руки кривые,
на руках когти звериные, ноги лошадиные, спереди-сзади горбы великие верблюжие, весь мохнатый от верху до низу, изо рта торчали кабаньи клыки, нос крючком, как у беркута, а
глаза были совиные.