Неточные совпадения
Тут следует большой промежуток, то есть темное пятно или полинявшее место в картине давно минувшего, и я начинаю себя помнить уже очень больным, и не в начале болезни, которая тянулась с лишком полтора года, не в конце ее (когда я уже оправлялся), нет, именно помню себя в такой слабости, что каждую минуту опасались за
мою жизнь.
Ведь ты только мешаешь ей и тревожишь ее, а пособить не можешь…» Но с гневом встречала такие речи
моя мать и отвечала, что покуда искра
жизни тлеется во мне, она не перестанет делать все что может для
моего спасенья, — и снова клала меня, бесчувственного, в крепительную ванну, вливала в рот рейнвейну или бульону, целые часы растирала мне грудь и спину голыми руками, а если и это не помогало, то наполняла легкие
мои своим дыханьем — и я, после глубокого вздоха, начинал дышать сильнее, как будто просыпался к
жизни, получал сознание, начинал принимать пищу и говорить, и даже поправлялся на некоторое время.
Моя мать не давала потухнуть во мне догоравшему светильнику
жизни; едва он начинал угасать, она питала его магнетическим излиянием собственной
жизни, собственного дыханья.
В этот раз, как и во многих других случаях, не поняв некоторых ответов на
мои вопросы, я не оставлял их для себя темными и нерешенными, а всегда объяснял по-своему: так обыкновенно поступают дети. Такие объяснения надолго остаются в их умах, и мне часто случалось потом, называя предмет настоящим его именем, заключающим в себе полный смысл, — совершенно его не понимать.
Жизнь, конечно, объяснит все, и узнание ошибки бывает часто очень забавно, но зато бывает иногда очень огорчительно.
Я ехал на роспусках в первый раз в
моей жизни, и мне очень понравилась эта езда; сидя в сложенной вчетверо белой кошме, я покачивался точно как в колыбели, висящей на гибком древесном сучке.
Слышал я также, как
моя мать просила и молила со слезами бабушку и тетушку не оставить нас, присмотреть за нами, не кормить постным кушаньем и, в случае нездоровья, не лечить обыкновенными их лекарствами: гарлемскими каплями и эссенцией долгой
жизни, которыми они лечили всех, и стариков и младенцев, от всех болезней.
По-видимому, пребывание двух двоюродных сестриц могло бы развеселить нас и сделать нашу
жизнь более приятною, но вышло совсем не так, и положение наше стало еще грустнее, по крайней мере,
мое.
Пошла уже пятая неделя, как мы жили одни, и наконец такая
жизнь начала сильно действовать на
мой детский ум и сердце.
Хотя печальное и тягостное впечатление житья в Багрове было ослаблено последнею неделею нашего там пребывания, хотя длинная дорога также приготовила меня к той
жизни, которая ждала нас в Уфе, но, несмотря на то, я почувствовал необъяснимую радость и потом спокойную уверенность, когда увидел себя перенесенным совсем к другим людям, увидел другие лица, услышал другие речи и голоса, когда увидел любовь к себе от дядей и от близких друзей
моего отца и матери, увидел ласку и привет от всех наших знакомых.
Так безмятежно и весело текла
моя жизнь первые месяцы.
Чистописание затянулось; срок отпуска
моих дядей кончался, и они уехали в полк, с твердым, однако, намерением выйти немедленно в отставку, потому что
жизнь в Уфе очень им понравилась.
Впоследствии я слышал сожаление
моей матери, что она мало обращала внимания на эту сторону
моего характера, великую помеху в
жизни и причину многих ошибок.
Что же касается до комаров, то я никогда и нигде, во всю
мою жизнь, не встречал их в таком множестве, да еще в соединении с мушкарою, которая, по-моему, еще несноснее, потому что забивается человеку в рот, нос и глаза.
Опять по-прежнему спокойно и весело потекла наша
жизнь, я начинал понемногу забывать несчастное происшествие с верховой лошадкой, обнаружившее
мою трусость и покрывшее меня, как я тогда думал, вечным стыдом.
Кумыс и деревенская
жизнь сделали
моей матери большую пользу.
Иногда я выходил только для того, чтоб погладить, приласкать Сурку и поиграть с ним; житье в Сергеевке так сблизило нас, что один вид Сурки, напоминая мне
мою блаженную деревенскую
жизнь, производил на меня приятное впечатление.
Я обыкновенно читал с таким горячим сочувствием, воображение
мое так живо воспроизводило лица любимых
моих героев: Мстиславского, князя Курбского и Палецкого, что я как будто видел и знал их давно; я дорисовывал их образы, дополнял их
жизнь и с увлечением описывал их наружность; я подробно рассказывал, что они делали перед сражением и после сражения, как советовался с ними царь, как благодарил их за храбрые подвиги, и прочая и прочая.
Кажется, отвратительнее этой избы я не встречал во всю
мою жизнь: нечистота, вонь от разного скота, а вдобавок ко всему узенькие лавки, на которых нельзя было прилечь матери, совершенно измученной от зимней дороги; но отец приставил кое-как скамейку и устроил ей местечко полежать; она ничего не могла есть, только напилась чаю.
Я говорю: к сожалению, потому что именно с этих пор у меня укоренилась вера в предчувствия, и я во всю
мою жизнь страдал от них более, чем от действительных несчастий, хотя в то время предчувствия
мои почти никогда не сбывались.
Я говорил все то, что знал из книг, еще более из собственной
моей жизни, но сестрицы меня или не понимали, или смеялись надо мной, или утверждали, что у них тятенька и маменька совсем не такие, как у меня.
На все эти причины, о которых отец
мой говаривал много, долго и тихо, мать возражала с горячностью, что «деревенская
жизнь ей противна, Багрово особенно не нравится и вредно для ее здоровья, что ее не любят в семействе и что ее ожидают там беспрестанные неудовольствия».
Я не поскупился на рассказы, и в тот же вечер она получила достаточное понятие о нашей уфимской и деревенской
жизни и обо всех
моих любимых наклонностях и забавах.
Мать, в свою очередь, пересказывала
моему отцу речи Александры Ивановны, состоявшие в том, что Прасковью Ивановну за богатство все уважают, что даже всякий новый губернатор приезжает с ней знакомиться; что сама Прасковья Ивановна никого не уважает и не любит; что она своими гостями или забавляется, или ругает их в глаза; что она для своего покоя и удовольствия не входит ни в какие хозяйственные дела, ни в свои, ни в крестьянские, а все предоставила своему поверенному Михайлушке, который от крестьян пользуется и наживает большие деньги, а дворню и лакейство до того избаловал, что вот как они и с нами, будущими наследниками, поступили; что Прасковья Ивановна большая странница, терпеть не может попов и монахов, и нищим никому копеечки не подаст; молится богу по капризу, когда ей захочется, — а не захочется, то и середи обедни из церкви уйдет; что священника и причет содержит она очень богато, а никого из них к себе в дом не пускает, кроме попа с крестом, и то в самые большие праздники; что первое ее удовольствие летом — сад, за которым она ходит, как садовник, а зимою любит она петь песни, слушать, как их поют, читать книжки или играть в карты; что Прасковья Ивановна ее, сироту, не любит, никогда не ласкает и денег не дает ни копейки, хотя позволяет выписывать из города или покупать у разносчиков все, что Александре Ивановне вздумается; что сколько ни просили ее посторонние почтенные люди, чтоб она своей внучке-сиротке что-нибудь при
жизни назначила, для того чтоб она могла жениха найти, Прасковья Ивановна и слышать не хотела и отвечала, что Багровы родную племянницу не бросят без куска хлеба и что лучше век оставаться в девках, чем навязать себе на шею мужа, который из денег женился бы на ней, на рябой кукушке, да после и вымещал бы ей за то.
Знаю только, что воспоминание об этом времени во всю
мою жизнь разливало тихую радость в душе
моей.
Я побожился, то есть сказал «ей-богу» в первый раз в
моей жизни, хотя часто слыхал, как другие легко произносят эти слова.
Как ни хотелось
моему отцу исполнить обещание, данное матери, горячо им любимой, как ни хотелось ему в Багрово, в свой дом, в свое хозяйство, в свой деревенский образ
жизни, к деревенским своим занятиям и удовольствиям, но мысль ослушаться Прасковьи Ивановны не входила ему в голову.
С каждым днем более и более надоедала мне эта городская
жизнь в деревне; даже мать скорее желала воротиться в противное ей Багрово, потому что там оставался маленький братец
мой, которому пошел уже третий год.
Я, конечно, и прежде знал, видел на каждом шагу, как любит меня мать; я наслышался и даже помнил, будто сквозь сон, как она ходила за мной, когда я был маленький и такой больной, что каждую минуту ждали
моей смерти; я знал, что неусыпные заботы матери спасли мне
жизнь, но воспоминание и рассказы не то, что настоящее, действительно сейчас происходящее дело.
А впереди ожидало меня начало важнейшего события в
моей жизни…
Я хоронил его паче зеницы ока
моего и всякой день утешался, на него глядючи, а ты лишил меня всей утехи в
моей жизни.
Неточные совпадения
Хлестаков. Право, не знаю. Ведь
мой отец упрям и глуп, старый хрен, как бревно. Я ему прямо скажу: как хотите, я не могу жить без Петербурга. За что ж, в самом деле, я должен погубить
жизнь с мужиками? Теперь не те потребности; душа
моя жаждет просвещения.
Анна Андреевна. Перестань, ты ничего не знаешь и не в свое дело не мешайся! «Я, Анна Андреевна, изумляюсь…» В таких лестных рассыпался словах… И когда я хотела сказать: «Мы никак не смеем надеяться на такую честь», — он вдруг упал на колени и таким самым благороднейшим образом: «Анна Андреевна, не сделайте меня несчастнейшим! согласитесь отвечать
моим чувствам, не то я смертью окончу
жизнь свою».
Стародум(с важным чистосердечием). Ты теперь в тех летах, в которых душа наслаждаться хочет всем бытием своим, разум хочет знать, а сердце чувствовать. Ты входишь теперь в свет, где первый шаг решит часто судьбу целой
жизни, где всего чаще первая встреча бывает: умы, развращенные в своих понятиях, сердца, развращенные в своих чувствиях. О
мой друг! Умей различить, умей остановиться с теми, которых дружба к тебе была б надежною порукою за твой разум и сердце.
Стародум. От двора,
мой друг, выживают двумя манерами. Либо на тебя рассердятся, либо тебя рассердят. Я не стал дожидаться ни того, ни другого. Рассудил, что лучше вести
жизнь у себя дома, нежели в чужой передней.
Стародум. Ты знаешь, что я одной тобой привязан к
жизни. Ты должна делать утешение
моей старости, а
мои попечении твое счастье. Пошед в отставку, положил я основание твоему воспитанию, но не мог иначе основать твоего состояния, как разлучась с твоей матерью и с тобою.