Неточные совпадения
Я помню себя лежащим
ночью то
в кроватке, то на руках матери и горько плачущим: с рыданием и воплями повторял я одно и то же слово, призывая кого-то, и кто-то являлся
в сумраке слабоосвещенной комнаты, брал меня на руки, клал к груди… и мне становилось хорошо.
Когда ее сослали
в людскую и ей не позволено было даже входить
в дом, она прокрадывалась к нам
ночью, целовала нас сонных и плакала.
Вдруг мать начала говорить, что не лучше ли ночевать
в Кармале, где воздух так сух, и что около Ика
ночью непременно будет сыро.
Дело состояло
в том, что с задней стороны, из средины пригорка, бил родник; чувашенин подставил колоду, и как все надворные строения были ниже родника, то он провел воду, во-первых,
в летнюю кухню, во-вторых,
в огромное корыто, или выдолбленную колоду, для мытья белья, и в-третьих,
в хлевы, куда загонялся на
ночь скот и лошади.
Я вспомнил, как сам просил еще
в Уфе мою мать ехать поскорее лечиться; но слова, слышанные мною
в прошедшую
ночь: «Я умру с тоски, никакой доктор мне не поможет», — поколебали во мне уверенность, что мать воротится из Оренбурга здоровою.
Осенняя
ночь длинна, и потому неизвестно, когда он попал
в овражек; но на другой день, часов
в восемь утра, поехав на охоту, молодой Багров нашел его уже мертвым и совершенно окоченевшим.
Рассказы его привели меня
в восхищение и так разгорячили мое воображение, что я даже по
ночам бредил новою прекрасною землею!
Но воображение мое снова начинало работать, и я представлял себя выгнанным за мое упрямство из дому, бродящим
ночью по улицам: никто не пускает меня к себе
в дом; на меня нападают злые, бешеные собаки, которых я очень боялся, и начинают меня кусать; вдруг является Волков, спасает меня от смерти и приводит к отцу и матери; я прощаю Волкова и чувствую какое-то удовольствие.
Я думал, что мы уж никогда не поедем, как вдруг, о счастливый день! мать сказала мне, что мы едем завтра. Я чуть не сошел с ума от радости. Милая моя сестрица разделяла ее со мной, радуясь, кажется, более моей радости. Плохо я спал
ночь. Никто еще не вставал, когда я уже был готов совсем. Но вот проснулись
в доме, начался шум, беготня, укладыванье, заложили лошадей, подали карету, и, наконец, часов
в десять утра мы спустились на перевоз через реку Белую. Вдобавок ко всему Сурка был с нами.
В одну чудную, тихую, месячную
ночь мы все, кроме матери, отправились на тоню.
Я кое-как подполз к окошку и с удовольствием смотрел
в него;
ночь была месячная, светлая; толстые вехи, а иногда деревья быстро мелькали, но, увы! скоро и это удовольствие исчезло: стекла затуманились, разрисовались снежными узорами и наконец покрылись густым слоем непроницаемого инея.
Наконец пришла мать, сама расстроенная и больная, сказала, что дедушка скончался
в шесть часов утра и что сейчас придет отец и ляжет спать, потому что уже не спал две
ночи.
Событие прошедшей
ночи ожило
в моей памяти, и я сейчас догадался, что, верно, молятся богу об умершем дедушке.
Чтение псалтыря продолжалось и день и
ночь уже
в горнице дедушки, где он жил и скончался.
Ночь была душная, растворили окна, ливень унялся, шел уже мелкий дождь; мы стали смотреть
в окна и увидели три пожара, от которых, несмотря на черные тучи, было довольно светло.
В этот год также были вынуты из гнезда и выкормлены
в клетке, называвшейся «садком», два ястреба, из которых один находился на руках у Филиппа, старого сокольника моего отца, а другой — у Ивана Мазана, некогда ходившего за дедушкой, который, несмотря на то, что до нашего приезда ежедневно посылался жать, не расставался с своим ястребом и вынашивал его по
ночам.
Мать ни за что не хотела стеснить его свободу; он жил
в особом флигеле, с приставленным к нему слугою, ходил гулять по полям и лесам и приходил
в дом, где жила Марья Михайловна, во всякое время, когда ему было угодно, даже
ночью.
«Пруд посинел и надулся, ездить по нем опасно, мужик с возом провалился, подпруда подошла под водяные колеса, молоть уж нельзя, пора спускать воду; Антошкин овраг
ночью прошел, да и Мордовский напружился и почернел, скоро никуда нельзя будет проехать; дорожки начали проваливаться,
в кухню не пройдешь.
Я заснул
в обыкновенное время, но вдруг отчего-то
ночью проснулся: комната была ярко освещена, кивот с образами растворен, перед каждым образом,
в золоченой ризе, теплилась восковая свеча, а мать, стоя на коленях, вполголоса читала молитвенник, плакала и молилась.
Днем их пенье не производило на меня особенного впечатления; я даже говорил, что и жаворонки поют не хуже; но поздно вечером или
ночью, когда все вокруг меня утихало, при свете потухающей зари, при блеске звезд соловьиное пение приводило меня
в волнение,
в восторг и сначала мешало спать.
Соловьев было так много и
ночью они, казалось, подлетали так близко к дому, что, при закрытых ставнями окнах, свисты, раскаты и щелканье их с двух сторон врывались с силою
в нашу закупоренную спальню, потому что она углом выходила на загибавшуюся реку, прямо
в кусты, полные соловьев.
Не вози ты мне золотой и серебряной парчи, ни мехов черного соболя, ни жемчуга бурмицкого, а привези ты мне золотой венец из камениев самоцветныих, и чтоб был от них такой свет, как от месяца полного, как от солнца красного, и чтоб было от них светло
в темную
ночь, как среди дня белого».
Призадумался честной купец и, подумав мало ли, много ли времени, говорит ей таковые слова: «Хорошо, дочь моя милая, хорошая и пригожая, достану я тебе таковой хрустальный тувалет; а и есть он у дочери короля персидского, молодой королевишны, красоты несказанной, неописанной и негаданной: и схоронен тот тувалет
в терему каменном, высокиим, и стоит он на горе каменной, вышина той горы
в триста сажен, за семью дверьми железными, за семью замками немецкими, и ведут к тому терему ступеней три тысячи, и на каждой ступени стоит по воину персидскому и день и
ночь, с саблею наголо булатного, и ключи от тех дверей железныих носит королевишна на поясе.
Отыскал он заветный гостинец для своей старшей дочери: венец с камнями самоцветными, а от них светло
в темную
ночь, как бы
в белый день.
Появилися на стене словеса огненные: «Не бойся, моя госпожа прекрасная: не будешь ты почивать одна, дожидается тебя твоя девушка сенная, верная и любимая; и много
в палатах душ человеческих, а только ты их не видишь и не слышишь, и все они вместе со мною берегут тебя и день и
ночь: не дадим мы на тебя ветру венути, не дадим и пылинке сесть».
Показался ей лесной зверь, чудо морское
в своем виде страшныим, противныим, безобразныим, только близко подойти к ней не осмелился, сколько она ни звала его; гуляли они до
ночи темныя и вели беседы прежние, ласковые и разумные, и не чуяла никакого страха молода дочь купецкая, красавица писаная.