Поэма горы

Вздрогнешь — и горы с плеч,

И душа — горе.

Дай мне о горе спеть:

О моей горе!

Черной ни днесь, ни впредь

Не заткну дыры.

Дай мне о горе спеть

На верху горы.

Та гора была, как грудь

Рекрута, снарядом сваленного.

Та гора хотела губ

Девственных, обряда свадебного

Требовала та гора.

— Океан в ушную раковину

Вдруг-ворвавшимся ура!

Та гора гнала и ратовала.

Та гора была, как гром!

Зря с титанами заигрываем!

Той горы последний дом

Помнишь — на исходе пригорода?

Та гора была — миры!

Бог за мир взымает дорого!

Горе началось с горы.

Та гора была над городом.

Не Парнас, не Синай —

Просто голый казарменный

Холм. — Равняйся! Стреляй!

Отчего же глазам моим

(Раз октябрь, а не май)

Та гора была — рай?

Как на ладони поданный

Рай — не берись, коль жгуч!

Гора бросалась под ноги

Колдобинами круч.

Как бы титана лапами

Кустарников и хвой —

Гора хватала зa полы,

Приказывала: стой!

О, далеко не азбучный

Рай — сквознякам сквозняк!

Гора валила навзничь нас,

Притягивала: ляг!

Оторопев под натиском,

— Как? Не понять и днесь!

Гора, как сводня — святости,

Указывала: здесь…

Персефоны зерно гранатовое!

Как забыть тебя в стужах зим?

Помню губы, двойною раковиной

Приоткрывшиеся моим.

Персефона, зерном загубленная!

Губ упорствующий багрец,

И ресницы твои — зазубринами,

И звезды золотой зубец…

Не обман — страсть, и не вымысел,

И не лжет, — только не дли!

О когда бы в сей мир явились мы

Простолюдинами любви!

О когда б, здраво и попросту:

Просто — холм, просто — бугор…

(Говорят — тягою к пропасти

Измеряют уровень гор.)

В ворохах вереска бурого,

В островах страждущих хвой…

(Высота бреда — над уровнем

Жизни.)

— Нa те меня! Твой…

Но семьи тихие милости,

Но птенцов лепет — увы!

Оттого что в сей мир явились мы —

Небожителями любви!

Гора горевала (а горы глиной

Горькой горюют в часы разлук),

Гора горевала о голубиной

Нежности наших безвестных утр.

Гора горевала о нашей дружбе:

Губ — непреложнейшее родство!

Гора говорила, что коемужды

Сбудется — по слезам его.

Еще говорила гора, что табор —

Жизнь, что весь век по сердцам базарь!

Еще горевала гора: хотя бы

С дитятком — отпустил Агарь!

Еще говорила, что это — демон

Крутит, что замысла нет в игре.

Гора говорила, мы были немы.

Предоставляли судить горе.

Гора горевала, что только грустью

Станет — что ныне и кровь и зной.

Гора говорила, что не отпустит

Нас, не допустит тебя с другой!

Гора горевала, что только дымом

Станет — что ныне: и мир, и Рим.

Гора говорила, что быть с другими

Нам (не завидую тем другим!).

Гора горевала о страшном грузе

Клятвы, которую поздно клясть.

Гора говорила, что стар тот узел

Гордиев — долг и страсть.

Гора горевала о нашем горе —

Завтра! Не сразу! Когда над лбом —

Уж не memento [Memento mori (лат.)– помни о смерти.], а просто — море!

Завтра, когда поймем.

Звук… Ну как будто бы кто-то просто,

Ну… плачет вблизи?

Гора горевала о том, что врозь нам

Вниз, по такой грязи —

В жизнь, про которую знаем все мы:

Сброд — рынок — барак.

Еще говорила, что все поэмы

Гор — пишутся — так.

Та гора была, как горб

Атласа, титана стонущего.

Той горою будет горд

Город, где с утра и до ночи мы

Жизнь свою — как карту бьем!

Страстные, не быть упорствуем.

Наравне с медвежьим рвом

И двенадцатью апостолами —

Чтите мой угрюмый грот.

(Грот — была, и волны впрыгивали!)

Той игры последний ход

Помнишь — на исходе пригорода?

Та гора была — миры!

Боги мстят своим подобиям!

…………………………………….

Горе началось с горы.

Та гора на мне — надгробием.

Минут годы, и вот означенный

Камень, плоским смененный, снят [Т. е. вместо этого камня (горы на мне) будет плоский (плита) (прим М. Цветаевой).].

Нашу гору застроят дачами, —

Палисадниками стеснят.

Говорят, на таких окраинах

Воздух чище и легче жить.

И пойдут лоскуты выкраивать,

Перекладинами рябить,

Перевалы мои выструнивать,

Все овраги мои вверх дном!

Ибо надо ведь — хоть кому-нибудь

Дома — в счастье, и счастья в дом!

Счастья — в доме! Любви без вымыслов!

Без вытягивания жил!

Надо женщиной быть — и вынести!

(Было-было, когда ходил,

Счастье — в доме!) Любви, не скрашенной

Ни разлукою, ни ножом.

На развалинах счастья нашего

Город встанет — мужей и жен.

И на том же блаженном воздухе,

— Пока можешь еще — греши! —

Будут лавочники на отдыхе

Пережевывать барыши,

Этажи и ходы надумывать,

Чтобы каждая нитка — в дом!

Ибо надо ведь — хоть кому-нибудь

Крыши с аистовым гнездом!

Но под тяжестью тех фундаментов

Не забудет гора — игры.

Есть беспутные, нет беспамятных:

Горы времени — у горы!

По упорствующим расселинам

Дачник, поздно хватясь, поймет:

Не пригорок, поросший семьями, —

Кратер, пущенный в оборот!

Виноградниками Везувия

Не сковать! Великана льном

Не связать! Одного безумия

Уст — достаточно, чтобы львом

Виноградники заворочались,

Лаву ненависти струя.

Будут девками ваши дочери

И поэтами — сыновья!

Дочь, ребенка расти внебрачного!

Сын, цыганкам себя страви!

Да не будет вам места злачного,

Телеса, на моей крови!

Тверже камня краеугольного,

Клятвой смертника на одре:

— Да не будет вам счастья дольнего,

Муравьи, на моей горе!

В час неведомый, в срок негаданный

Опознaете всей семьей

Непомерную и громадную

Гору заповеди седьмой!

Есть пробелы в памяти, бельма

На глазах: семь покрывал…

Я не помню тебя — отдельно.

Вместо черт — белый провал.

Без примет. Белым пробелом —

Весь. (Душа, в ранах сплошных,

Рана — сплошь.) Частности мелом

Отмечать — Дело портных.

Небосвод — цельным основан.

Океан — скопище брызг?!

Без примет. Верно — особый —

Весь. Любовь — связь, а не сыск.

Вороной, русой ли масти —

Пусть сосед скажет: он зряч.

Разве страсть — целит на части?

Часовщик я, или врач?

Ты — как круг, полный и цельный:

Цельный вихрь, полный столбняк.

Я не помнюю тебя отдельно

От любви. Равенства знак.

(В ворохах сонного пуха:

Водопад, пены холмы —

Новизной, странной для слуха,

Вместо: я — тронное: мы…)

Но зато, в нищей и тесной

Жизни — “жизнь, как она есть” —

Я не вижу тебя совместно

Ни с одной:

— Памяти месть.

1 января — 1 февраля 1924

Прага. Гора.

Декабрь 1939. Голицыно, Дом писателей