«…сын Музы, Аполлонов избранник…». Статьи, эссе, заметки о личности и творчестве А. С. Пушкина

Коллектив авторов, 2019

Первую книгу задуманного в нескольких частях издания составляют публикации русских эмигрантов в Китае о личности и творческом наследии А. С. Пушкина, значительно дополняющие фонд зарубежной пушкинианы. Материалы из зарубежных и российских архивов публикуются в России впервые. В книге с максимальной полнотой представлены лишь «пушкинские» критические и публицистические статьи, рецензии, эссе, опубликованные в эмигрантских периодических изданиях восточной ветви русской эмиграции (Харбин, Шанхай). Тексты, включенные в книгу, представляют только часть большого наследия критиков, мыслителей, писателей, исследователей, богословов, а также людей, профессионально не связанных с литературной деятельностью, и писавших о русской словесности. Фотопортреты авторов сборника также уникальны – они обнаружены в личных делах, хранящихся в Государственном архиве Хабаровского края. Книга снабжена обширным научно-справочным аппаратом. Для преподавателей и студентов вузов, широкого круга читателей.

Г. Г. Сатовский-Ржевский

Письма Н. Н. Пушкиной

Со дня смерти бессмертного Пушкина истекло уже 93 года. Казалось бы, срок достаточный для того, чтобы превратить живого человека в историческую фигуру. Однако кропотливые «пушкинисты» и сейчас еще дебатируют по вопросам, связанным с личностью поэта, как человека и гражданина, в частности, — высказывают не вполне согласные мнения о том, в каких границах допустимо опубликование переписки Пушкина, т. е. писем его и его корреспондентов, в особенности его жены.

Знакомясь с наиболее полными изданиями произведений поэта, сопровождавшимися, обыкновенно, его биографией и корреспонденцией, читатели, вероятно, обратили внимание на досадный пробел в последней: полное отсутствие писем Наталии Николаевны Пушкиной к мужу.

Пожалуй, можно было бы подумать, что Пушкин, подобно многим смертным, попросту уничтожил письма жены по их прочтении из осторожности пред возможною нескромностью посторонних людей, а, может быть, и представителей власти, как известно, имевшей «наблюдение» даже за интимной жизнью поэта.

Однако многие фактические данные опровергают его допущение. Не останавливаясь на подробностях, напомню только, что последний частный характер этих документов, сын поэта, А. А. Пушкин^{135}, принося их в дар Румянцевскому музею^{136} в начале восьмидесятых годов прошлого века, именовал их не «письмами», а именно «перепискою» своего отца, которая перешла к нему от сестры, М. А. Пушкиной^{137}, впоследствии супруги принца Нассауского^{138}.

Даритель обязал музей не предавать эти переписки публикации ранее смерти последнего члена семьи, своей сестры Елизаветы^{139}, дочери Н. Н. Пушкиной от второго брака с Ланским.

К счастью русских читателей, эта щепетильная предосторожность являлась запоздалою, т. к. большая часть писем Пушкина была опубликована Тургеневым еще в 1878 году, когда они хранились у дочери поэта^{140}.

Но какова же судьба писем его жены? В точности это никому не известно, как неизвестно и то, находится ли еще в живых младшая дочь Наталии Николаевны, Елизавета Ланская.

Во всяком случае, интимная жизнь величайшего русского поэта ныне освещена в таких подробностях, что едва ли опубликование писем к нему жены могло бы почитаться ныне неуместною нескромностью.

Откровенно говоря, зная по литературе и изустным преданиям характер Наталии Николаевны, трудно ожидать от ее писем, — несомненно, на французском языке, чем всегда обусловливается некоторая шаблонность этого рода документов, — каких-либо новых откровений о личности поэта или даже о характере существовавших между супругами отношений.

Но все же «жена Пушкина» — это титул, который дает русскому обществу право на любознательность относительно нее, быть может, и повышенную: самый дорогой Пушкину человек, если бы и не представлял самодовлеющего значения, получает его, как планета, светящая отраженным светом.

Это хорошо понимала, по-видимому, Софья Андреевна Толстая^{141}, имевшая мужество предать гласности всю свою переписку с великим мужем своим, за что русские люди могут быть только искренно ей признательными.

Будем же ожидать, что и великий пробел в области пушкиноведения восполнится в ближайшее же время, независимо от того, жива или нет г-жа Елизавета Ланская.

Два слова о Великом

Слух обо мне пройдет по всей Руси великой,

И назовет меня вся сущий в ней язык,

И гордый внук славян, и финн, и ныне дикой

Тунгуз, и друг степей калмык^[60].

Исполнилось ли этот пророчество Пушкина о самом себе?

Надо иметь мужество ответить на этот вопрос категорически:

— Нет!

Тяжелые условия русской жизни выражались, между прочим, и в роковой необходимости бороться с отрицательными сторонами огромной протяженности государства, ставившей препятствия даже распространению в народе грамотности.

Где же тут было думать о популяризации Пушкина среди народных масс, да еще инородческих!

Зато среди грамотной России имя Пушкина пользуется популярностью, какой могли бы позавидовать писатели с мировыми именами каждый у себя дома.

Имя Пушкина давно уже стало почти нарицательным. Что касается детей раннего возраста, то это положительно так, да и нам как-то прямо неловко величать его Александром Сергеевичем, и «даже величайшим русским поэтом»^{142}.

Это потому, что не «величайший» он, а поэт вне сравнений, единственный.

И нет на Руси поэта, — истинного поэта, разумеется, — в котором не было бы хоть микроскопической дозы чего-то «от Пушкина».

Во дни величайшего апофеоза Виктора Гюго^{143}, во Франции циркулировал анекдот.

Иностранец обращается к приятелю-парижанину с ироническим замечанием:

— Не мало ли, мол, для вашего Гюго только памятника? Не следовало ли бы переименовать в его честь Францию — в Гюгонию?

Ни на минуту не задумываясь и не моргнув глазом, парижанин отвечает:

— О, Са виендра, мосье! — да так оно и будет, мол!^{144}

Мы не так экспансивны, как этот анекдотический парижанин.

Но не обратили ли вы внимание, что большевики, выбросив из лексикона имя России, не осмелились посягнуть на имя Пушкина.

Вот оно, конкретное подтверждение истины:

— Чем ночь темнее, тем ярче звезды^[61]!

Коммунистические пошляки ограбили Петра Великого в пользу полоумного Ленина.

В России нет Петербурга, нет Петрограда, есть, изволите ли видеть, Ленинград.

Экая честь, подумаешь, городу носить имя человека, тронутого прогрессивным параличом!

Но доколе в русской литературе будет существовать «Медный Всадник», «Полтава», т. е. Пушкин, тени Петра Великого скорбеть не о чем:

В гражданстве северной державы,

В ее воинственной судьбе,

Лишь ты воздвиг, герой Полтавы,

Огромный памятник себе^[62].

Памятник этот — Великая Россия. Петербургская Россия, и почетным стражем его пребывает Пушкин.

Мыслящая Россия, грамотная, в широком смысле слова, Россия находится ныне в рассеянии по всему широкому лицу Матери-Земли.

Рассеялась и разнесла с собою по всему миру свою культурную Библию, творения Пушкина.

И вот примечательный пример того, как «дух создает материю»: любовь русского человека к Пушкину овеществляется в бронзе и мраморе.

Скоро народы земли узрят бронзового и мраморного Пушкина в «Городе-Светоче», Париже^{145}, и… в «Вавилоне новых дней», Шанхае^{146}.

Пушкин — сверхчеловек

Пушкин. Пушкин!

Какой дивный сон видал я в своей жизни!..^{147}

Н. В. Гоголь

Такое восклицание вырвалось из-под пера Гоголя при известии о смерти Пушкина, и, — странное дело! — автор «Мертвых душ» не одинок в своем впечатлении от встречи с родоначальником истинно русской поэзии, как от видения иного, нездешнего мира.

Уж на что прозаическим человеком был современник и близкий приятель Пушкина Павел Воинович Нащокин^{148}, страстный игрок, гурман, грубоватый «дамский угодник», — «прожигатель жизни», одним словом.

Но вот, в деловом письме к Пушкину, отдавая отчет в выполненном денежном поручении своего корреспондента и отклоняя его извинения в причиненном беспокойстве, этот самый Нащокин, соривший деньгами и всегда в них нуждавшийся, роняет такую фразу: «Мало ли что было трудно, так ведь и дружба с Пушкиным — «не безделица»!^{149}

Как видите, и это человек, — совершенно не владевший, к слову сказать, русской орфографией и едва ли способный ценить по достоинству поэзию своего друга — выделял Пушкина из необъятного сонма своих клубных и светских друзей.

«Дружба с Пушкиным — не безделица!»

Если бы такие слова мы услышали из уст князя Вяземского^{150}, или Жуковского^{151}, — это было бы понятно. Но… Павел Воинович! Такая оценка своего друга объясняется, уж конечно, не личными качествами Нащокина, а присущим Пушкину свойством вызывать в своих близких «интуицию» своей исключительности, которой поддавалась даже такая суровая и богатая натура, как император Николая Павлович^{152}, а также генерал Милорадович^{153}, или Бенкендорф^{154}.

«Флюиды гения» — это еще неразгаданная человеком тайна.

Вспомним Пушкина в кишиневской и одесской ссылке. По возрасту он был почти мальчиком. У правительства — в немилости. По образу жизни — самый ветреный «повеса».

Однако старый боевой генерал Инзов^{155} питал к нему чисто отеческие чувства и, сажая его под домашний арест за «шалости», заслуживавшие гораздо более суровой кары, присылал ему французские журналы своих дочерей.

А одесский граф Воронцов^{156} боролся с ним, как с ровней, и… щадил его сколько был в силах, пока не взмолился, наконец, перед Петербургом об освобождении его от такого «чиновника».

Император Александр Павлович^{157} — имевший достаточно оснований не жаловать Пушкина за его более чем колкие, эпиграммы, — и здесь не обрушил на него своего карающего меча: из Одессы Пушкина перевели на житье в псковское имение матери, Михайловское, где он и создал лучшие свои вещи.

В эту новую свою «ссылку» поэт явится под тяжестью обвинения, между прочим, и в том, что он «афей»^{158}, т. е. атеист, почему и был вверен надзору игумена близлежащего Святогорского монастыря^{159}.

Чем же мог Пушкин «очаровать» этого сурового монаха-простеца?

Об «атеизме» Пушкина, — обвинение в коем основано на нескольких строках его же письма, — говорить не будем, но нельзя же не заметить, что молодые годы его были периодом особенно усердного проявления во внерелигиозных настроениях.

И тем не менее этот иеромонах, который выполнял свои наблюдательные функции с крайней деликатностью, не надоедал поэту своими посещениями, слал о нем самые лестные отзывы своему духовному начальству^{160}.

По словам очевидцев, он высоко ценил поэтические дарования Пушкина и дорожил беседами с ним, отнюдь не выступая в учительной роли.

Обратили ли вы внимание, что все близкие друзья поэта, — разумеется, кроме его лицейских товарищей, — были значительно старше его по возрасту?

Жуковский, Плетнев^{161}, Крылов^{162}, даже князь Вяземский, как и многие другие, — все были уже взрослыми людьми, когда Пушкин еще «в садах лицея безмятежно расцветал».^[63]

А как ценили они его дружбу, его общество, его мнения, его приговоры не только по литературным, но и по общественным, и по политическим вопросам!

Конечно, Пушкин был одарен огромным умом, который бросается в глаза даже людям, отделенным от него целым столетием времени.

Недаром же после первого свидания с поэтом император Николай заявил, что «сегодня ему удалось говорить с умнейшим в России человеком».

Но мало ли умных людей проходят в жизни совершенно незамеченными?

А все знавшие поэта даже по мимолетным встречам отзывались о нем, как об исключительно Божьем избраннике, как о человеке какого-то «высшего посвящения», как о «дважды рожденном», — по терминологии мистиков западной традиции.

Как к существу «высшего порядка» относились к Пушкину и женщины, — и не только молодые, которых он заражал своей страстностью, — но и почтенного возраста, как, например, Загряжская^{163}, Карамзина^{164}, Элиза Хитрово^{165}.

И не чувствует ли каждый из нас, лишь коснется речь Пушкина, что в нем мы имеем не только величайшего национального поэта, — поэтов, и немалых, на Руси изрядное множество! — но и некую духовную величину особого, «сверхчеловеческого» порядка, имя которой «национальный гений», — единственный и ни с кем несравнимый!

Я был всегда глубоко убежден, что на земле живет два рода людей.

Одни составляют многомиллионный человеческий океан, единицы которого разнствуют друг от друга умственными способностями, даже талантами, но все же являются существами одного и того же порядка, с одинаковыми гносеологическими способностями, воспринимающими мир при посредстве пяти внешних чувств и мыслящими его не иначе, как во времени и трехмерном пространстве.

А в эту общечеловеческую массу вкраплены, как алмазы в толщу каменноугольного пласта, редкие единицы, рожденные, как и первые, от обыкновенных женщин и мужчин, но претерпевшие, в дальнейшем, новое духовное рождение, в виде обретения в себе способностей сверхчувственного восприятия.

Так как эти «дважды рожденные», эти гении, эти воистину «сверхчеловеки»^{166} появляются в самой различной общественной среде, то и судьба их в нашем мире бывает весьма различною.

Вероятно, некоторое число их проходят в жизни никем не замеченными; другие рано замыкаются в исключительно созерцательную жизнь, достигая порой «великих вершин святости», предполагающей в людях, в конечном счете, расширенное ведение мира и Бога.

Иногда они получают способность творить то, что мы называем чудесами, — исцелять больных, предвидеть будущее и т. п.

Но бывают и примеры, когда такие «сверхлюди» не порывают с миром ординарных людей, разделяют даже с ними общие интересы, страсти, увлечения и, — о, ужас! — заблуждения, но в то же время неизмеримо глубже нас проникают в сущность бытия и мироздания и обладают способностью посвящать и нас немногими словами в тайны «касания мирам иным»^{167}.

Пушкин принадлежал к числу именно таких людей, о чем можно найти множество «документальных» доказательств в его творчестве.

Сам он посвятил нас в тайны своего «второго рождения», — наступившего для него в момент пробуждения поэтического дара, — и внутреннего процесса художественного творчества.

Не буду затруднять длинными цитатами. Напомню лишь начала этих поэтических откровений:

Первое:

В те дни, когда в садах Лицея

Я безмятежно расцветал…

Второе:

Пока не требует поэта

К священной жертве Аполлон…^[64]

А доказательство истины этих стихов, — вообще изумительно правдивых, — разве не видим мы в факте, что Пушкин времен кишиневских скандалов, да и ссоры с Дантесом — Геккерном^{168}, и автор «Пророка» один и тот же человек.

Полно! — действительно ли Пушкин только «человек»?

По плоти, — разумеется, да! Но, — по духу?

Когда Том Мур^{169} сжег дневник Байрона^{170}, Пушкин выступил в защиту этого вандализма.

«Светской черни мало было видеть Байрона в единоборстве с общественным мнением чуть не всего мира, мало наблюдать его среди пожарищ воскресающей Греции: ей подавай Байрона… на стуле! — писал Пушкин одному из друзей.

Ординарным людям приятно думать, что величайший поэт своего времени и ест, и пьет, и спит также, как они, и, конечно, они с радостью ухватились бы за его дневник.

Так врете же, он и ел, и пил, и спал, да не так, как вы»!^{171}[65]

Да, и Пушкин был человеком, и притом, — грешным человеком.

Но в то же время он был и гением, а потому и грешил-то не так, как ординарные люди, и грехов его не надо ни скрывать, ни соблазняться ими.

Во всяком случае, он обладал вполне свойствами, которые древние эллины приписывали своим богам: совершенным чувством меры и вечной юностью, — несмотря на раннюю зрелость.

Со дня его смерти прошло сто лет. Сто лет это три человеческих поколения.

А раскройте книгу его творений, и на вас пахнет свежестью прекрасного раннего утра.

Много ли писателей на Руси, которые не устарели, или не устареют, через сотню лет после кончины?

А вместе с тем, чьи же произведения лучше отражают эпоху своего автора, чем пушкинские?

И как ни подыскивая похвальных эпитетов творчеству этого национального нашего гения, какими восторгами ни отвечай на зов его музы, — все не придумаешь ничего лучше одного надгробия времен итальянского Возрождения:

Танто номини нуль пар элогиум^{172}

(Такому имени нет равной похвалы!)

Пушкин — наше знамя^{173}

Сегодня исполняется сто лет со дня трагической гибели нашего величайшего национального поэта — А. С. Пушкина.

Русские люди, как живущие в СССР, так и «в рассеянии сущие»^{174} давно уже готовились отметить эту великую годовщину.

Поэтому сегодня прославление памяти А. С. Пушкина, так чудесно названного Солнцем Русской Культуры^{175}, принимает характер грандиозного, воистину всемирного торжества, объединившего всех наших соотечественников.

По беглым подсчетам эмигрантских газет, в Зарубежной Руси образовалось более сотни Пушкинских комитетов, деятельно готовившихся к предстоящим торжествам^{176}.

В пышных европейских столицах, в шумных, деловых городах Америки, под жгучим солнцем тропиков и хмурым небом Севера, на Дальнем Востоке и Дальнем Западе, словом везде, где есть хотя бы горсточка русских людей, а где их только нет в наше время, сегодня зазвучат пушкинские стихи и будет прославляться память русского гения.

Так суждено было исполниться вещему предвидению поэта, высказанному им в «Памятнике», к которому воистину «не заросла народная тропа».

Больше того, на долю эмиграции выпала историческая миссия популяризировать творения Пушкина среди чужих народов, привлечь к ним внимание цивилизованного мира и прежде всего Европейского человечества, до сих пор сравнительно мало знакомого с величайшим русским поэтом, являющимся лучшим выразителем нашей национальной души и лучшим истолкователем России.

Большевики, так бесцеремонно присвоившие себе Пушкина, после всех надругательств над ним, над его памятью, тоже отмечают сегодняшний день пышным торжеством и митингом.

Сейчас в СССР в мельчайших деталях восстанавливается петербургская квартира и Михайловский флигель Пушкина, выходит новым изданием Собрание сочинений пушкинских творений, выпускается множество книг по Пушкину и о Пушкине^{177}.

Но за всеми этими казенными торжествами — нет того энтузиазма и той любви, которая согревает и одухотворяет скромные «Пушкинские дни» русской эмиграции.

Пушкин, как национальный поэт и русский гений, как великий патриот и певец Великодержавной Императорской России — не только органически чужд, но и просто враждебен — большевизму и как бы ни старались советские «пушкинцианцы» сделать из него революционера^{178} — светлый дух Пушкина сейчас не с ними.

Напротив, эмиграция за годы изгнания еще теснее сдружилась с Пушкиным, всегда бывшим для нас не только «первой любовью»^[66] но и вечным спутником и учителем.

За годы эмиграции мы научились лучше понимать и еще больше любить Пушкина, суровая школа изгнания обострила наш слух и открыла нам новые потаенные стороны его творчества.

Творения Пушкина превратились для нас в подлинную национальную Библию, которая сопровождает нас с детский лет до могилы.

С нею мы не расстанемся во всех скитаниях нашей эмигрантской жизни, и через нее лежит наш путь на родину.

Пушкин с нами.

Он утешает нас в самые горькие минуты, рассеивает самые черные сомнения и учит с непоколебимой верой в Россию и ее великое провиденциальное назначение.

Пушкин — наше знамя…

Комментарии

135

Пушкин Александр Александрович (1833–1914) — русский генерал из рода Пушкиных, старший сын поэта А. С. Пушкина. В действительности письма А. С. Пушкина Румянцевскому музею подарил младший сын А. С. Пушкина — Пушкин Григорий Александрович (1835–1905) — первый хранитель и фактически создатель музея-усадьбы А. С. Пушкина в Святогорье. По воспоминаниям современников, не только характером, но и внешностью, особенно в старости, сильно походил на отца. Факты и детали биографии до сих пор изучены мало.

136

Румянцевский музей — собрание книг, рукописей, монет, этнографических и других коллекций, составленное графом Н. П. Румянцевым и переданное после его смерти государству. Музей помещался в так называемом доме Пашкова, построенном в 1780-х гг. (ныне — старое здание РГБ).

137

Гартунг Мария Александровна (до замужества Пушкина) (1832–1919) — старшая дочь А. С. Пушкина.

138

Николай Вильгельм Нассауский (1832–1905) — принц, состоявший в родстве с домом Романовых. С ним была обвенчана Пушкина Наталья Александровна (1832–1905), а не Мария Александровна Пушкина.

139

От брака с П. П. Ланским у Натальи Николаевны родились три девочки: Александра, Софья и Елизавета. Старшей было всего восемнадцать лет, когда умерла мать. Воспитание несовершеннолетних дочерей целиком легло на плечи Петра Петровича Ланского. Об их судьбе сведений совсем мало.

140

Первая часть писем Пушкина была напечатана в «Вестнике Европы» (1878. № 1. С. 11–46). За предисловием И. С. Тургенева следует здесь второе, редакционное предисловие, справочно-биографического характера. Вторая часть писем появилась в № 3 журнала (с. 5–38).

141

Толстая Софья Андреевна (1844–1919) — супруга Л. Н. Толстого.

142

См.: Рейтблат А. И. Как Пушкин вышел в гении. М.: Новое литературное обозрение. 200. С. 53.

143

Гюго Виктор (1802–1885) — французский писатель (поэт, прозаик и драматург), одна из главных фигур французского романтизма.

144

Об этом анекдотическом случае, произошедшем с В. Гюго, известно из воспоминаний И. С. Тургенева, который «рассказывал вещи совсем необычайные, даже для анекдота. Так, например, однажды в салоне у Гюго собравшиеся его посетители один перед другим превозносили его гениальность и, между прочим, подняли вопрос о том, что улица, где он живет, должна быть непременно названа Rue de Hugo. Но при этом кто-то высказал соображение, что эта слишком малолюдная улица не может служить достойным напоминанием великого поэта, что этой чести заслуживает более заметное место в Париже; и тут гости поэта стали перебирать одно за другим самые многолюдные и замечательные места Парижа, поднимая все выше и выше, пока, наконец, один молодой человек не воскликнул с энтузиазмом, что самый город Париж должен считать за честь получить имя великого поэта. Тогда Гюго, и раньше соглашавшийся с мнениями своих поклонников, несколько задумался, затем, обратившись к молодому человеку, сказал глубокомысленно: «Ça viendra, mon cher, ça viendra!». См.: Алексеев М. П. Виктор Гюго и его русские знакомства. Встречи. Письма.

Воспоминания // Русская культура и романский мир. Л.: Наука, 1985. С. 371–510.

145

Памятник Пушкину в Париже был открыт только к 200-летию со дня рождения поэта. Бронзовый бюст поэта работы известного российского скульптора Юрия Орехова установлен в знаменитом «Сквере поэтов».

146

Памятник Пушкину в Шанхае был установлен в 1937 году. В заметке «Празднества в Шанхае», опубликованной в газете «Рупор» (1937, 11 фев.) об этом сообщается: «Помимо торжества, годовщина смерти великого поэта будет увековечена также открытием памятника… на его постройке уже начались работы на представленном для этой цели Француским муниципалитетом месте: на углу Рут Пищон и Рут Гизи, где находится небольшая площадь. Памятник, проект которого принадлежит четырем авторам: художникам Кичигину и Подгурскому и архитекторам Грану и Ливен, будет состоять из пьедестала-обелиска, увенчанного бронзовым бюстом поэта. На обелиске будет помещена надпись на трех языках: французском, русском и китайском. Таким образом, Шанхай присоединяется к числу тех иностранных городов, на территории которых будет стоять памятник гордости русской литературы, напоминая об ее мировом величии и неувядаемой славе». Памятник был уничтожен японцами в 1944 году. Затем восстановлен в 1947 году. Вновь уничтожен во время китайской культурной революции в 1966 году. По другим эскизам создан китайским скульптором Гао Юн Лонг и открыт в 1987 году. Но теперь поэт смотрит на юг, в соответствии с китайским обычаем усаживать уважаемых людей лицом к солнцу.

147

Цитата из письма Н. В. Гоголя В. А. Жуковскому. В оригинале: «О Пушкин, Пушкин! Какой прекрасный сон удалось мне видеть в жизни, и как печально было мое пробуждение» (18(30) октября 1837 г.). См.: Переписка Н. В. Гоголя в двух томах. М.: Художественная литература, 1988. С. 91.

148

Нащокин Павел Воинович (1801–1854) — см. примечание к статье А. В. Амфитеатрова «Пушкин в жизни Гоголя».

149

В оригинале письма П. В. Нащокина А. С. Пушкину от 20 июня 1831 г.: «Андрей Петрович свидетельствует тебе почтение, он почти столько же тебя знает и любит, как и я, что доказывает, что он не дурак, тебя знать — не безделица». См.: Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: В 17 т. Т. 14 (Переписка 1828-1831). 1941. С. 617.

150

Вяземский Петр Андреевич (1792–1878) — русский поэт, литературный критик, историк, переводчик, публицист, мемуарист, государственный деятель. Близкий друг и постоянный корреспондент А. С. Пушкина.

151

Жуковский Василий Андреевич (1783–1852) — русский поэт. Литературный наставник А. С. Пушкина.

152

Романов Николай Павлович (Николай I) (1796–1855) — российский император.

153

Милорадович Михаил Андреевич (1771–1825) — российский государственный деятель, участник Отечественной войны 1812 г., действительный статский советник.

154

Бенкендорф Александр Христофорович — см. примечание к статье А. К. Семенченкова «Пушкин и казаки».

155

Инзов Иван Никитич (1768–1845) — русский генерал. Под начальством Инзова состоял А. С. Пушкин во время своей ссылки на Юг России.

156

Воронцов Михаил Семенович (1782–1856) — военный и государственный деятель. См.: Щеголев П. Е. А. С. Пушкин и гр. М. С. Воронцов // Щеголев П. Е. Первенцы русской свободы / Вступит. статья и коммент. Ю. Н. Емельянова. М.: Современник, 1987.

157

Романов Александр I Павлович (1777–1825) — российский император с 12 (24) марта 1801 г.

158

Пушкин был сослан в Михайловское за «афеизм», т. е. атеизм.

159

Игумен Иона (1759-?) — настоятель Святогорского монастыря. Во время Михайловской ссылки игумен Иона был духовником Пушкина и по указу Третьего отделения должен был следить за поэтом. Поэт каждую неделю посещал его, у них сложились сердечные отношения.

160

Секретный агент III отделения А. К. Бошняк, собирающий сведения о ссыльном поэте, записал следующее: «От Игумена Ионы узнал я следующее: Пушкин иногда приходит в гости к Игумену Ионе, пьет с ним наливку и занимается разговорами. Кроме Святогорского монастыря и г-жи Осиповой он нигде не бывает, но иногда ездит в Псков; обыкновенно ходит он в сюртуке, но на ярморках монастырских иногда показывается в русской рубашке и в соломенной шляпе. Но вопрос мой «Не возмущает ли Пушкин крестьян?» Игумен Иона отвечал: «Он ни во что не мешается и живет как красная девка».

161

Плетнев Петр Александрович (1791–1865) — поэт и критик, профессор российской словесности, впоследствии — ректор Петербургского университета; друг А. С. Пушкина и первый помощник его в литературных делах. Более подробно см.: А. С. Пушкин в воспоминаниях современников. Т. 2 (по указателю имен).

162

Крылов Иван Андреевич (1768–1844) — писатель, баснописец.

163

Загряжская Екатерина Ивановна (1779–1842) — фрейлина из рода Загряжских, тётка жены Александра Сергеевича Пушкина.

164

Карамзина Екатерина Андреевна (1780–1851) — вторая супруга Николая Михайловича Карамзина. Хозяйка знаменитого литературного салона.

165

Хитрово Елизавета Михайловна (1783–1839) — дочь М. И. Кутузова, подруга А. С. Пушкина. Хозяйка известного петербургского салона.

166

Сверхчеловек — понятие европейской философии и культуры, означающее человека, стоящего в духовном и физическом отношении неизмеримо выше всех остальных людей. Представление о сверхчеловеке впервые можно встретить в мифах о героях, о «полубогах». Наиболее явственно учение о сверхчеловеке выступило в христианстве, для которого сверхчеловек — это Иисус Христос, а также истинный христианин, через смирение пришедший к преобразованию своей сущности и достигший преображения. У немецких романтиков и А. Шопенгауэра — это гений, неподвластный обычным человеческим законам.

167

Отсылка к словам старца Зосимы в романе Ф. М. Достоевского «Братья Карамазовы»: «Многое на земле от нас скрыто, но взамен того даровано нам тайное сокровенное ощущение живой связи нашей с миром иным, с миром горним и высшим, да и корни наших мыслей и чувств не здесь, а в мирах иных» (глава XIV).

168

Геккерн Луи (1792–1884) — голландский дипломат. Приемный отец Жоржа Дантеса; роль Геккерна в событиях, предшествовавших последней дуэли Александра Пушкина, не выяснена до конца.

169

Мур Томас (1779–1852) — поэт-романтик, песенник и автор баллад. В 1812 году познакомился с Байроном, стал его близким другом и одним из первых биографов. В 1822 году Байрон передал ему свои мемуары с указанием опубликовать после его смерти. Однако спустя месяц после его кончины Мур, Дж. Хобхаус и издатель Байрона Дж. Мюррей совместно сожгли записки из-за их беспощадной честности и, вероятно, по настоянию семьи Байрона.

170

Байрон Джордж Гордон (1788–1824) — английский поэт-романтик.

171

Сатовский-Ржевский приводит по памяти слова А. С. Пушкина из письма П. А. Вяземскому (вторая половина ноября 1825 г.): «Зачем жалеешь ты о потере записок Байрона? чорт с ними! слава богу, что потеряны. Он исповедался в своих стихах, невольно, увлеченный восторгом поэзии. В хладнокровной прозе он бы лгал и хитрил, то стараясь блеснуть искренностию, то марая своих врагов. Его бы уличили, как уличили Руссо — а там злоба и клевета снова бы торжествовали. Оставь любопытство толпе и будь заодно с Гением. Поступок Мура лучше его Лалла-Рук (в его поэтическом отношении). Мы знаем Байрона довольно. Видели его на троне славы, видели в мучениях великой души, видели в гробе посреди воскресающей Греции. Охота тебе видеть его на судне. — Толпа жадно читает исповеди, записки etc., потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости, она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врете, подлецы: он и мал и мерзок — не так, как вы — иначе». См.: Пушкин А. С. Полное собрание сочинений в 17 т. Т. 13. М.: Воскресенье, 1996. С. 243.

172

Tanto nomini nullum par elogium (Такому имени ни одна хвала не равна, нет достойной похвалы для такого имени). Надпись Феррони на памятнике известному итальянскому политическому деятелю XVI в. Никколо Макиавелли.

173

Статья опубликована под псевдонимом В. Светлов, одним из псевдонимов, которым пользовался Д. Г. Сатовский-Ржевский для публикаций в периодических изданиях. См. библиографическую справку об авторе.

174

«В рассеянии сущие» — термин, получивший широкое употребление в период русской эмиграции первой волны. Такое название носит один из очерков, включенных в «Листы дневника» Николая Константиновича Рериха: «Сейчас так часто упоминается термин «в рассеянии сущие». Связан он с последними потрясениями России. Создавая этот термин, когда два с половиной миллиона русских разлилось широко по миру, как-то забывались все прежние, глубокие проникновения русских в государственную жизнь множества стран. Теперь мы опять видим не только в рассеянии сущих, но множество русских имен, навсегда связанных с честью и преуспеянием великих государств».

175

Солнце русской поэзии — образное определение значения великого русского поэта А. С. Пушкина. Авторство ошибочно приписывается журналисту А.А. Краевскому (1810–1889), напечатавший 30 января 1837 г. в № 5 «Литературных прибавлений к «Русскому инвалид» следующее извещение о смерти поэта: «Солнце нашей поэзии закатилось!… Пушкин! наш поэт! наша радость наша народная слава!.. Неужели в самом деле нет уже у нас Пушкина! к этой мысли нельзя привыкнуть! 29-го января 2 ч. 45 м. пополудни».

176

См. Солдатова Л.М. Пушкинский юбилей 1937 года за границей: литература и политика (по материалам Государственного архива Российской федерации) // Русская литература. 2007. № 3. С. 201–214.

177

См.: Попов Е. А. Сталин читает Пушкина: Пушкинский юбилей 1937 года в СССР // Советский социокультурный проект: исторический шанс или глобальная антиутопия X Колосницынские чтения: материалы Международной научной конференции. Редакционная коллегия: Воробьева М. В., Капкан М. В., Медведев А. В., Мясникова Л. А., Николаев Р. М., Попов Е. А., Рабинович Е. И… 2015. С. 223–227; Хорошеева А. В. Пушкин, наш, советский! // Живая история. 2017. № 5. С. 16–22.

178

См.: Евдокимов А. В. Статья «Пушкин — наш товарищ» в контексте советской критики 1937 года // «Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества материалы 2-ой Международной научной конференции, посвященной 95-летию со дня рождения А. П. Платонова. Сост. Н. В. Корниенко. 1995. С. 255-263; Можегов В. И. Идеология богостроительства как основание культа А. С. Пушкина в СССР // Ярославский педагогический вестник. 2018. № 4. С. 288–292.

Сноски

60

Цитата из стихотворения А. С. Пушкина «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…» (1836)

61

Цитата из стихотворения А. Майкова «Не говори, что нет спасенья…» (1878).

62

Цитата из поэмы А. С. Пушкина «Полтава» (1828).

63

У А. С. Пушкина в романе «Евгений Онегин» (гл. VIII): «В те дни, когда в садах Лицея / Я безмятежно расцветал…»

64

Цитата из стихотворения А. С. Пушкина «Поэт» (1827).

65

Все цитаты делаю по памяти. Гр. С. Р. (примечание автора).

66

Отсылка к стихотворению Ф. И. Тютчева «29 января 1837»: «Тебя ж, как первую любовь, / России сердце не забудет!..»