«…сын Музы, Аполлонов избранник…». Статьи, эссе, заметки о личности и творчестве А. С. Пушкина

Коллектив авторов, 2019

Первую книгу задуманного в нескольких частях издания составляют публикации русских эмигрантов в Китае о личности и творческом наследии А. С. Пушкина, значительно дополняющие фонд зарубежной пушкинианы. Материалы из зарубежных и российских архивов публикуются в России впервые. В книге с максимальной полнотой представлены лишь «пушкинские» критические и публицистические статьи, рецензии, эссе, опубликованные в эмигрантских периодических изданиях восточной ветви русской эмиграции (Харбин, Шанхай). Тексты, включенные в книгу, представляют только часть большого наследия критиков, мыслителей, писателей, исследователей, богословов, а также людей, профессионально не связанных с литературной деятельностью, и писавших о русской словесности. Фотопортреты авторов сборника также уникальны – они обнаружены в личных делах, хранящихся в Государственном архиве Хабаровского края. Книга снабжена обширным научно-справочным аппаратом. Для преподавателей и студентов вузов, широкого круга читателей.

А. И. Несмелов

Пушкин и Россия. К столетию со дня смерти

Сто лет назад, 29 января 1837 года, в 2 часа 45 мин. дня, от раны, полученной на поединке с Жоржем Дантесом, скончался Александр Сергеевич Пушкин. Смерть эта произвела ошеломляющее впечатление на современников. И не только тем, что мыслящая Россия того времени отлично понимала, кого она теряет в лице трагически погибшего поэта, — нет, многие знали еще и то, что Пушкин стал жертвой недостойной, сложной интриги, и это увеличивало горечь утраты. Что верно из того, что говорилось в то время и что писалось на протяжении ста лет после смерти Пушкина о событиях его жизни, непосредственно предшествовавших роковому выстрелу, и что из всего выдумано, — наукой о Пушкине до сих пор не решено и едва ли когда-нибудь будет решено окончательно.

С полной достоверностью известно лишь, что последней каплей, переполнившей чашу сил и терпения Пушкина, каплей, приведшей к роковому концу, — явилось в жизни поэта оскорбленное чувство мужа. Но, кроме этого, годы, предшествовавшие поединку, были полны для Пушкина тягчайшими огорчениями и неприятностями. Особенно мучили его — материальная необеспеченность, бедность, враждебное отношение критики, спешившей развенчать «потерявшего талант» поэта, недоверчивое отношение правительственной верхушки и связанное с ним ироническое отношение петербургского «света», издевавшегося над камер-юнкерством Пушкина, придворным званием молодых людей.

Росли долги, — говорит один из биографов Пушкина, — вся семья Гончаровых перешла на содержание поэта^{12}. Сестра Пушкина^{13} и особенно ее муж, Павлищев^{14}, под предлогом общего неразделенного имения, грубо требовали несообразных сумм. За брата, Льва^{15}, то и дело приходилось платить долги, которые тот беспечно делал в надежде на своего знаменитого брата. Наконец, и отец поэта оказался разоренным и тоже перешел на иждивение к сыну. На все это, — при огромных расходах, которых требовала светская жизнь, потребная Наталии Николаевне Гончаровой, как воздух, балы в Аничковом дворце^{16}, катания, гуляния и т. п., — никаких доходов, ни от разоренных имений, ни от литературных работ, недоставало. С отчаянием в душе, Пушкину несколько раз приходилось обращаться к правительству с просьбами о ссудах, но это было уже крайность. Раньше того Пушкин бросался ко всем своим состоятельным знакомым, прося денег в долг, везде встречая отказы, и обращался к профессиональным ростовщикам, выдавая вексель за векселем под самые тяжелые проценты; мало того: Пушкины закладывали домашние вещи, — серебро, дорогие шали и т. п., должали в мелочную лавочку, извозчику, швейцару. После смерти Пушкина во всем доме нашлось только тридцать рублей. Среди особенно настойчивых кредиторов был книжный магазин Белизара^{17}, потому что, при всех стесненных обстоятельствах, Пушкин не в силах был отказать себе в удовольствии приобретать все заинтересовавшие его книги.

И последние слова Пушкина были обращены к книгам:

— Прощайте, друзья!^{18}

Пушкина не стало. Солнце русской поэзии закатилось! — вырвалось из груди современника, потрясенного потерей^{19}. Прогремели на всю Россию и до сих пор еще гремят в каждом русском сердце — великолепный стихи Лермонтова на смерть великого собрата^{20}. Неужели, — кончено, конец? Год, два, десять, двадцать лет, — и потускнеет золотой венок поэта? Ведь булгарины всевозможнейших родов и рангов уже при жизни его кричали о конченности, о том, что Пушкин не смог осуществить того, к чему был призван, — не создал великих творений^{21}.

Годы шли, но слава Пушкина не меркла; наоборот, она росла, ширилась, ее лучи начинали пронизывать и озарять всю русскую жизнь, И вот на место булгариных «правых», уже сошедших в могилы, появились булгарины левые, Писарев^{22} и вся клика нигилистских критиков. И снова мы наблюдаем попытки дотянуться до чела небожителя, чтобы сорвать с него и растоптать лавровый венец. Но и этих людей постигает неудача. Слава Пушкина становится незакатной, превращается в синоним, в символ национального гения! В чем же величие Пушкина? На это может быть несколько ответов, в зависимости от того, откуда мы будем смотреть на Пушкина, влияние его на какую область русской духовной культуры мы будем рассматривать.

В области чистого художества он, говоря словами Гончарова, отец-родоначальник русского искусства: в Пушкине кроются все семена и зачатки, из которых развились потом все роды и виды искусства во всех наших художниках. «От Пушкина и Гоголя в русской литературе теперь еще пока никуда не уйдешь, — говорит Гончаров. — Но сам Гоголь объективностью своих образов, конечно, обязан Пушкину же. Без этого образца и предтечи Гоголь не был бы тем Гоголем, каким он есть»^{23}.

То, что было верным в то время, когда Гончаров писал эти строки, остается верным и теперь: пушкинская традиция столь же ощутима и в наше время, как пятьдесят лет тому назад. Все лучшее в русской поэзии и теперь органически вырастает из Пушкина. Время бессильно над совершенством, над гением.

Но Пушкин не только гениальный поэт, сын Музы, Аполлонов избранник. Он не только песнопевец, гениальный художник, — он еще и пророк, раскрывший тайну русской национальной души. «Он, — говорит Достоевский, — отметил и выпукло поставил перед нами отрицательный тип наш, — человека беспокоящегося и не примиряющегося, в родную почву и в родные силы ее не верующего, Россию и себя самого, в конце концов, отрицающего».

Но Пушкин не только вскрыл перед нами нашу болезнь, «он же первый дал и утешение… великую надежду, что болезнь эта не смертельная, и что русское общество может быть излечено, может вновь обновиться и воскреснуть, если присоединится к правде народной»^{24}, т. е. вернется к верности русской национальной душе.

Исчерпывается ли этим значение Пушкина для России. Нет, этого еще мало. Не глазами ли Пушкина глядим мы до сих пор на многое из нашего национального прошлого? Разве, например, образ Петра Великого, какой имеется в каждой русской душе, — не создание гения Пушкина? Да, это так! Каждый из нас представляет себе Петра именно таким, каким он показан, дан нам поэтом в «Арапе Петра Великого», в «Полтаве», в «Медном Всаднике». Но почему же зрение Пушкина сливается с нашим зрением, овладело им и царит столетие? Только и именно потому, что глаза великого нашего поэта слились с глазами национального гения, с очами Нации.

Да Петр ли только! А Пугачев, а Пимен, Самозванец, Борис Годунов? Наше представление о них — представление Пушкина, представление самой Нации. Непомерно велика над нами власть Пушкина!

Перейдем к образам меньшего исторического, но огромного историко-культурного значения. Современникам Пушкина казалось, что они встречают на улицах Евгения Онегина, которого никогда, однако, реально не существовало. Пушкин обнаружил черты Онегина в каждой русской душе; и разве не гуляет Онегин и сейчас среди русских, разве не обнаруживаем и мы признаков его присутствия в своей душе и в душах нас окружающих? Сто лет назад русская интеллигенция впервые узнала себя в образе Онегина и до сих пор она узнает себя в нем.

А Татьяна, а Ольга! Ведь эти женские образы не умерли до сих пор, и даже через столетие ощущается их притягательность, и, как еще Гончаровым замечено, — в каждом женском персонаже, создаваемом последующими поколениями русских писателей, мы всегда отыщем черты Татьяны или Ольги^{25}.

В чем же значение Пушкина для России? Теперь ясно: гений Пушкина явился, по силе своей, единственным в русской истории фактором, столь стройно и полно организующим национальное сознание. Столетие прошло со дня смерти Пушкина, и какое еще столетие, с громами чрезвычайных потрясений национальных. Нет династии, возглавлявшей страну, само имя Россия вычеркнуто из имен держав, русская жизнь окровавлена, загажена, втиснута в тюремный коридор. Но солнце русской поэзии, незакатный гений Пушкина сияет немеркнущим светом, и не знак ли это того, не доказательство ли неопровержимое, что русская национальная душа жива, что еще здорова сердцевина ее, что корни ее, скрытые в великом, тысячелетнем прошлом, — не загнили, целы. Не будь этого — не вынести бы нашим глазам ослепительного сияния родного гения.

Любопытно отметить следующее…

Всегда, когда антинациональные силы поднимали, или пытались поднимать голову, в надежде вредить России, они первые свои удары направляли против Пушкина. Вспомним, как древние римляне поступали с осажденным вражеским городом, — сначала они пытались вызвать из-за стен города богов, его покровителей, — обезбожить город. Приступ, осада начинались после соответствующих магических манипуляций…

Так вот, враги России всегда начинали свои приступы с попыток бороться с Пушкиным. Вспомним Писарева — нигилистическую эпоху, вспомним предреволюционных Бурлюков^{26} и Крученых^{27}, начертавших на своих тряпках-знаменах курьезный лозунг:

— Долой Пушкина с парохода современности!

Но солнце гения сожгло их, как и самый их пароходик. Пришла советчина и тоже атаковала Пушкина. Он головою был выдан на расправу Крупской: пусть погибает и вымирает неподходящее. Но и Крупской с наркомпросом^{28} Пушкин оказался не по зубам. У страны обессиленной, обворованной, залитой кровью и нечистотами, осталось одно солнце — Пушкин. И страна Пушкина не отдала. Страна сберегла Пушкина, его томики дореволюционных изданий, как гугеноты, сжигаемые на кострах инквизиции за хранение Библии, берегли эту книгу.

И советчина спасовала: там, за рубежом, судя по газетам, тоже собираются отмечать великую дату, и готовятся к этому. Но не насмешкой ли будут «Пушкинские торжества», торжества в честь русского национального гения в стране, где власть топчет все национальное и издевается над ним. Бессмертная душа Пушкина будет не «там», а с нами, хранителями той России, которой он отдал свой гений.

Примечания

12

Вероятно, имеется в виду книга: П.Е. Щеголев. Дуэль и смерть Пушкина. Исследования и материалы. Пг., 1916. О последнем годе жизни А. С. Пушкина см. более подробно: A. С. Пушкин в воспоминаниях современников. В 2 т. М.: Художественная литература. 1985. Т. 2. С. 275–276; 376; 385; 521; Последний год жизни Пушкина / под ред. В. В. Кунина. М.: Правда. 1988; Февчук Л. П. Портреты и судьбы: Из ленинградской пушкинианы. Л.: Лениздат, 1990.

13

Павлищева Ольга Сергеевна (1797–1868) — сестра поэта. Была особенно дружна с братом в детстве и ранней юности. Пушкин с большой теплотой относился к сестре, посвятил ей несколько стихотворений.

14

Павлищев Николай Иванович (1802–1879) — историк, тайный советник.

15

Пушкин Лев Сергеевич (1805–1852) — брат поэта. Лев испытывал к гениальному брату чувство глубочайшего преклонения, в период ссылки Александра Сергеевича выполнял его многочисленные и разнообразные поручения.

16

Аничков дворец — один из императорских дворцов Петербурга у Аничкова моста на набережной реки Фонтанки.

17

Белизар (Беллизар) Фердинанд Михайлович (1798–1863) — петербургский книготорговец и издатель.

18

Последними словами А. С. Пушкина были: «Не понимаю…» Другие утверждают, что последние, прощальные слова поэта были обращены к книгам (поэт умер в своем кабинете): «Прощайте, друзья…» В. А. Жуковский в письме к С. Л. Пушкину, отцу поэта, о последних днях жизни Пушкина передает подробность: когда поэт, привезенный после дуэли домой и положенный в своем кабинете, узнал от доктора о том, что жизнь его в опасности, он, обратив глаза на свою библиотеку, сказал: «Прощайте, друзья!» О предсмертном прощании А. С. Пушкина со своей библиотекой свидетельствует и княгиня Е. Н. Мещерская (рожд. Карамзина), в письме к А. О. Смирновой; А. Аммосов свидетельствует, что Пушкин умер со словами: «Прощайте, прощайте», обведя при этом глазами шкафы своей библиотеки. Об истории и обстоятельствах создания текста письма B. А. Жуковского см.: Иезуитова Р. В. Письмо В. А. Жуковского к С. Л. Пушкину о смерти поэта (к истории текста) // Пушкин. Исследования и материалы. Т 13. Сборник научных трудов. Л.: Наука, 1989. С. 157–168.

19

Извещение о смерти А. С. Пушкина, которое было напечатано 30 января 1837 г. в 5-м номере «Литературных прибавлений» — приложении к газете «Русский инвалид». Это извещение, написанное Владимиром Федоровичем Одоевским (1804–1869), состояло из нескольких строк: «Солнце нашей поэзии закатилось! Пушкин скончался, скончался во цвете лет, в средине своего великого поприща!.. Более говорить о сем не имеем силы, да и не нужно: всякое русское сердце знает всю цену этой невозвратимой потери, и всякое русское сердце будет растерзано. Пушкин! наш поэт! наша радость, наша народная слава!.. Неужели в самом деле нет уже у нас Пушкина! К этой мысли нельзя привыкнуть! 29-го января 2 ч. 45 м. пополудни».

Этот некролог разгневал министра народного просвещения С. С. Уварова. Редактор «Литературных прибавлений» журналист А. А. Краевский был вызван к председателю Цензурного комитета, который объявил ему о неудовольствии министра: «К чему эта публикация о Пушкине?.. Но что за выражения! «Солнце поэзии!» Помилуйте, за что такая честь?..» (Русская старина. 1880. № 7).

20

Имеется в виду стихотворение М. Ю. Лермонтова «Смерть поэта» (1837).

21

Булгарин Фаддей Венедиктович (1789–1859) — писатель-беллетрист. В своих критических статьях до 1830 г. расточал поэту величайшие похвалы, но, когда увидел, что он стоит во главе конкурирующей «Литературной газеты», с яростью напал на Пушкина, после выхода 7 главы «Евгения Онегина» сказал о «совершенном падении» таланта поэта.

22

Писарев Дмитрий Иванович (1840–1868) — русский публицист и литературный критик. В 1865 году опубликовал две статьи, объединенные под общим названием: «Пушкин и Белинский», где дал резко полемическую, предвзятую оценку творчества поэта.

23

И. А. Гончаров в статье «Лучше поздно, чем никогда» (1879) писал: «…от Пушкина и Гоголя в русской литературе теперь еще пока никуда не уйдешь. Школа пушкинско-гоголевская продолжается доселе, и все мы, беллетристы, только разработываем завещанный ими материал. ‹…› Пушкин ‹…› был наш учитель — и я воспитался, так сказать, его поэзиею. Гоголь на меня повлиял гораздо позже и меньше: я уже писал сам, когда Гоголь еще не закончил своего поприща». Отношение к Лермонтову у Гончарова не менее благоговейное, чем к Пушкину: «И у Пушкина, и у Лермонтова веет один родственный дух, слышится один общий строй лиры, иногда являются будто одни образы, — у Лермонтова, может быть, более мощные и глубокие, но зато менее совершенные и блестящие по форме, чем у Пушкина. Вся разница в моменте времени. Лермонтов ушел дальше времени, вступил в новый период развития мысли, нового движения европейской и русской жизни и опередил Пушкина глубиною мысли, смелостью и новизною идей и полета». См.: Гончаров И. А. Собр. соч.: В 8 т. М.: Художественная литература. 1979. Т. 8. С. 111–112.

24

Цитата из «Речи о Пушкине». Ф. М. Достоевского. Произнесена 8 июня 1980 г. на заседании Общества любителей российской словесности. См.: Достоевский Ф. М. Полное собрание сочинений. Т. 26. Л.: Наука. 1984. С. 129–149.

25

Ср.: «Надо сказать, что у нас, в литературе (да, я думаю, и везде), особенно два главные образа женщин постоянно являются в произведениях слова параллельно, как две противоположности: характер положительный — пушкинская Ольга и идеальный — его же Татьяна. Один — безусловное, пассивное выражение эпохи, тип, отливающийся, как воск, в готовую, господствующую форму. Другой — с инстинктами самосознания, самобытности, самодеятельности. Оттого первый ясен, открыт, понятен сразу (Ольга в «Онегине», Варвара в «Грозе»). Другой, напротив, своеобразен, ищет сам своего выражения и формы, и оттого кажется капризным, таинственным, малоуловимым. Есть они у наших учителей и образцов, есть и у Островского в «Грозе» — в другой сфере; они же, смею прибавить, явились и в моем «Обрыве». Это два господствующие характера, на которые в основных чертах, с разными оттенками, более или менее делятся почти все женщины». См.: Гончаров И. А. Лучше поздно, чем никогда: (Критические заметки) // Гончаров И. А. Собрание сочинений: В 8 т. М.: Художественная литература. 1979. Т. 8. С. 114.

26

Бурлюк Давид Давидович (1882–1967) — русский поэт-футурист.

27

Крученых Алексей Елисеевич (1886–1968) — один из самых последовательных и радикальных экспериментаторов среди русских футуристов, создатель заумного языка.

28

Крупская Надежда Константиновна (1869–1939) — советский политический деятель, педагог и организатор образования.