Дни нашей войны, или В поисках чудовищ. Тат твам аси

олег васанта

«Марс пуст… все чудовища здесь…»«А тут я как бы снимаю шляпу, но потом надеваю обратно, потому как зима, мёрзнет макушка, понимаешь…»«с прибытием в пункт назначения!)ты смог…»олег а, писатель, тезка и и альтер эго автора (последнее, впрочем, не точно)

© олег васанта, 2019

ISBN 978-5-4496-9147-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава I

* Из записок Дугласа Гроува *

1.

Когда вошел учитель, мы, как обычно молча, поднялись со своих мест. Он внимательно осмотрел нас — руки вытянуты по швам, глаза смотрят в стену напротив, рты аккуратно зашиты — и едва заметно кивнул. Мы опустились на жесткие стулья и закрыли глаза. Время мысленного повторения Клятвы.

Приглушенный маской голос учителя монотонно произносил давно знакомые слова, мысли эхом следовали за голосом:

«…однажды и мы станем Беспристрастными, однажды и мы посмотрим в глаза Чудовищ…» — привычно повторили мы Клятву, сделали небольшую паузу и, открыв глаза, посмотрели на доску.

Тема урока гласила: «Важность ограничений. Урок №47».

Примерно на середине занятия, когда я в очередной раз заскучал и пропустил мимо ушей, откуда появилась идея «не внимать звукам и не взирать на формы» в дверь неожиданно постучали. Учитель, казалось, недовольно вздохнул, но все же пробормотал: «да-да, войдите». Некоторое время ничего не происходило, но затем дверь резко распахнулась, и внутрь вошел, а точнее, вкатился низенький толстый Лур, привратник Школы — совершенно глухой, как все Неслышащие… Впрочем, он прекрасно ощущал малейшие вибрации, в чем мы не раз убеждались, дурачась во время перерывов. Он привел с собой незнакомую девочку примерно нашего возраста — то есть, лет тринадцати. Поначалу я заметил лишь немного угловатые плечи, обтянутые свитером и короткую, почти мальчишескую стрижку…

— Новенькая, — произнес Лур с характерной интонацией человека, много лет не слышавшего чужих голосов. Учитель чуть отклонил голову, так словно, хотел сказать что-то саркастичное, но, в итоге, просто кивнул Луру. Тот чуть поклонился и скрылся за дверью.

— Садись, — сказал учитель, указывая новенькой на свободное место позади моей парты в самом конце класса. Она неторопливо пошла между рядов. Что-то в ней было странное.

Когда она проходила мимо меня, я украдкой бросил на нее еще один взгляд и вдруг понял, что было не так. Ее рот… он не был зашит.

*

Я смотрел в окно на башню, над которой кружились снежинки и никак не мог перестать думать о девчонке, что сидела сейчас прямо позади меня.

–…как вы помните, Оставившие, — говорил учитель, — первыми осознали, что человека, достаточно интенсивно… и неупорядоченно познающего Окружающее, жизнь, лишенная разумных ограничений, рано или поздно сведет с ума…

На поверхности доски отобразился черно-белый набросок. Он с почти фотографической точностью изображал какого-то лысого, еще довольно молодого человека с заметно оттопыренными ушами и взглядом, явно обращенным куда-то глубоко вовнутрь: человек, сцепив руки на груди, стоял неподалеку от здания, напоминающего обсерваторию.

— Перед вами в своем роде гениальный ученый — Освальд Брюмер, создатель Теории-перевертыша… Он потерял рассудок, не дожив и до 35 лет. Считается, что с него и началась Вторая волна… По крайней мере, он был одной из первых ее жертв… Как вы помните сама Эпидемия не коснулась тех, кого сейчас называют Низкорожденными… а также детей… — Маска учителя вдруг поднялась и чуть повернулась — словно он обвел класс взглядом. — Хотя, — продолжил он, — достаточно одаренный и… самоотверженный ребенок, не будучи разумно ограничен взрослыми вполне может потерять рассудок…

Так вот… те, кто выжили после так называемой Эпидемии, столкнувшись со Второй волной, были вынуждены пересмотреть прежний взгляд на жизнь и выработать определенные Правила. Правила, которые сейчас ничуть не менее актуальны, чем тогда. Ведь Эпидемия — это не что-то оставшееся в прошлом. Она… всегда с нами. Так что, ограничения, изучению которых посвящены наши уроки, совершенно необходимы. Как для взрослых, так и для детей. У человека, с детства приученного к ограничениям, способного в нужный момент сконцентрироваться или наоборот, — стать гибким и расслабленным, — будет гораздо больше шансов выстоять если однажды он, подобно Освальду, столкнется с…

Впрочем, довольно на сегодня, — оборвал сам себя учитель. — Запишите в тетради свои текущие мысли.

Вдалеке я вижу высокую башню, — написал я. Это — Башня Печали. К ней всегда непрерывно идут самые разные люди. Однажды и мой отец ходил туда. Это было еще до моего рождения. Мне рассказывала про это мама. Он вернулся домой через несколько месяцев, но почти ничего не рассказал ей о том, что там увидел. Отец до сих пор иногда сидит у окна из которого видна часть Башни и о чем-то думает. Но я не знаю — о чем. Он об этом не рассказывает. Но однажды, когда я стану взрослым, я тоже схожу в Башню…

Сзади меня теперь сидит новенькая девочка, — чуть не написал я с новой строки, но вовремя остановился. Я не знал, о чем писать дальше. Мне вдруг очень захотелось посмотреть на нее. Как можно незаметнее я повернул голову и… наткнулся на ответный взгляд ее серых глаз.

Они такие… Спокойные, только и успел подумать я.

— Нарушение концентрации во время выполнения задания, Дуглас, — негромко произнес учитель со своего места, кажется, даже не подняв головы.

Чувствуя, что краснею, я отвернулся и вновь склонился над своей тетрадью…

*

На улице было удивительно свежо. Я закинул за плечи вещмешок и, разбежавшись, заскользил по протоптанной дорожке, как вдруг наткнулся на локоть Варга — он специально встал на моем пути. Я поднял на него гневные глаза, а он, уродливо усмехаясь, — его рот был зашит толстой черной нитью, показал мне на облепленный снегом железный забор. Помедлив, я кивнул.

На днях мы поспорили с этим дылдой, что я запросто пробегу по столбикам забора — похожие на черные копья, они торчали через каждые несколько футов, отделяя секции забора. Пару раз я уже бегал по этим столбикам — ничего такого, только выглядит опасно, — все равно, что по камешкам перебегать ручей — опоры для ног почти достаточно, а почувствовав, что теряю равновесие, я просто спрыгивал на землю…. Но это видел только Тьен. Варг же мне не поверил или сделал вид, что не поверил. Ну что ж… По растущему рядом с забором старому дубу я забрался наверх и, держась одной рукой за ветку, встал на перекладину забора на высоте примерно пять-шесть футов от земли, приготовившись. Мешок с книгами и тетрадками я оставил внизу.

Я внутренне собрался и шагнул вперед: первый стремительный шаг — левая нога оказывается на столбике впереди, второй — теперь весь вес на правой, третий шаг, четвертый и вдруг что-то толкнуло меня в спину. Промахнувшись левой ногой мимо следующего столбика и наполовину развернувшись в воздухе, я полетел вниз. Все вокруг как-то перевернулось, а я, ударившись спиной прямо о следующий столбик, упал грудью на показавшуюся после предыдущего удара даже мягкой покрытую снегом землю.

Я лежал там и, как ни пытался, никак не мог вздохнуть. Со мной такое было впервые. Тьен, который неожиданно появился рядом — и где он раньше был? — склонился надо мной и попытался поднять на ноги, но я выдернул руку — мне было не до этого. Сейчас мне хотелось лишь вновь обрести возможность дышать!

И вдруг я увидел, как по тропинке заднего двора в нашу сторону идет она. Новенькая. Такая необычная… Такая… Она прошла совсем рядом со мной и… вышла за калитку. Даже не посмотрев на меня. И, конечно же, ничего не сказав. Она будто вообще нас не видела.

Повернувшись к тоже несколько обалдевшему Тьену, я вдруг осознал, что у меня, кажется, опять получается дышать. Хотя бы это было неплохо. Место под левой лопаткой, правда, теперь жгло болью, но на ощупь — вроде ничего серьезного. Возможно, даже все ребра целые.

— Пойдем, — показал я Тьену. Поднявшись на ноги, Тьен все же немного помог мне, я взял у него свой заплечный мешок — это им, как подтвердил Тьен, бросил в меня Варг, исчезнувший с приятелями сразу же после моего падения, и мы пошли домой. Лишь когда мы расставались на перекрестке — мой путь вел влево, а Тьену нужно было идти направо, он поднял руки и сделал несколько жестов: «Ты будешь мстить Варгу?» — спросил он.

«Не знаю», — показал я. Он понимающе кивнул.

«Странная эта новенькая… да?», — вдруг добавил он. Я пожал плечами с деланным безразличием. Мне почему-то ни с кем не хотелось обсуждать ее, даже с Тьеном.

2.

Стоя в своей комнате перед зеркалом я кривлялся, пытаясь состроить наиболее страшную мину — эта привычка осталась у меня со времен Принятия молчания. Впрочем, это уже давно не было так забавно — просто глупая привычка, — я задернул серые занавески и вернулся за письменный стол. Интересно, каким окажется мой голос в тот день, когда снимут нити? Мне будет шестнадцать… еще целых три года… Если не произойдет ничего неожиданного, ничего такого из-за чего их могут снять раньше…

Протянув руку к тюбику с пастой-десертом и засунув трубочку в угол рта, я взял планшет.

«Л-8» — литература за восьмой год, — начертил я пальцем на экране. Учебный планшет послушно стал книгой по литературе за следующий год — первый из старших классов. Я открыл самое начало предисловия, нашел место, где остановился в прошлый раз, и стал читать дальше:

Вырываясь за рамки

«…почти во все времена их недооценивали, зачастую считая просто развлекателями или оторванными от реальности выдумщиками. На самом же деле, жизнь поэтов и писателей удивительна, опасна и полна приключений! Просто это приключения духа, воображения и разума. Настоящий писатель должен не только открыть внутри себя что-то до этого невидимое и не осознаваемое, что-то потаенное и поэтому столь притягательное, но и суметь описать это. Нащупывая это новое, он выходит за рамки обыденного и, так же, как и ученый, зачастую оказывается один на один с Неизвестным. Только, в случае писателя, оно таится внутри. И если человек способен вынести это нечто наружу, оставить отпечатки своей души на белых листах бумаги — то он действительно хорош. Он — настоящий поэт и провидец.

Когда-то, в древние времена люди понимали это, например, в германо-скандинавской мифологии можно обнаружить легенду о похищении Одином меда поэзии…»

Я нажал на ссылку и прочел появившийся на странице текст, кратко пересказывающий легенду. Она показалась мне довольно интересной. Оказывается, похитив мед поэзии, Один превратился в орла и, спасаясь от своего преследователя, успел добраться до Асгарда, но по дороге был вынужден выпустить некоторое количество меда из заднего прохода, поскольку Суттунг почти настиг его…

Надо же, подумал я, дела… Я закрыл текст ссылки и стал читать дальше.

«…в те давние времена считалось, что подлинное искусство поэзии встречается только у тех, кого им наделяют боги, а та часть мёда, которую пролил Один, стала достоянием бездарных поэтов. Гораздо позже, во время Периода Кривляний, искусство частично утратило свой статус, превратившись в один из способов добывания денег».

Остались одни дерьмовые поэты, неожиданно для себя расшифровал я и чуть усмехнулся.

«Современный человек, с детских лет знакомый с умственной культурой вряд ли счел бы так называемые блокбастеры и литературные бестселлеры той эпохи чем-то хотя бы отдаленно достойным. Впрочем, иногда встречались и исключения, например, книга середины 21-го века „Нужны ли цветы Элджернону?“, которая даже сейчас…»

Я не стал открывать аннотацию этой книги — как—то сейчас не хотелось, вместо этого я откинулся на спинку стула и, закрыв глаза, представил себе Одина, превратившегося в орла.

Он летел под ночным, усыпанном звездами небом, словно тень проносясь над далекой северной землей, а где-то позади него летел его преследователь Суттунг… Холодный воздух искрился снежинками, а великан Суттунг ухмылялся страшной и уродливой улыбкой, отчего-то сильно напоминающей ухмылку Варга. Но Один не боялся гнавшегося за ним великана, ведь внутри него разливался теплом золотой Мед Поэзии из-за которого все вокруг волшебным образом преображалось… Но как именно теперь видел мир Один я не смог толком представить, лишь интуитивно чувствовал что-то такое… Необычное.

С сожалением прекратив грезить наяву — дальше отчего-то не получалось, я открыл глаза.

А ведь ради Меда поэзии Один, назвавшись Бёльверком, не сомневаясь погубил аж девять жизней, подумал я, вновь потягивая десерт, — девять косцов поубивали друг друга, борясь за его точильный камень. Но вряд ли он переживал об этом, он ведь с самого начала все это распланировал… Странно. Значит он совсем не ценил их жизни? Или дело было в чем-то другом? И какой он все-таки был хитроумный и отрешенный — делал все без каких-либо колебаний. Вряд ли у меня когда-нибудь получится стать таким…

Но была еще и другая легенда про Одина, вдруг вспомнил я. В ней он провисел девять суток на дереве Иггдрасиль, ради того чтобы добыть руны… И почему все время всего по девять? И зачем ему были так уж нужны эти руны? Непонятно… Впрочем, ладно… потом дочитаю.

Я закрыл книжку и поднялся, решив сходить погулять. Зайду за Тьеном, он должен быть дома. Сидит, небось, на своей любимой остекленной террасе, поглядывает на замерзшую старую яблоню и рисует вместо невинного пейзажа за окном каких-нибудь причудливых чудищ…

3.

— Представьте себе полк, сплошь состоящий из шутников и оригиналов, — глядя на нас сверху вниз, произнес учитель. Сможет ли он успешно функционировать? Мм… Крихтон?!

— Нет, учитель, — показал Крихтон.

— Почему?

— Они… ну… — замялся Крихтон, — будут нарушать дисциплину, подвергать сомнению приказы… Дурачиться…

— Будто бы правильно… — протянул учитель, — но… слишком плоско. Что, если они будут защищать свою родину от врага? Разве тогда они не сделают все возможное… гораздо большее, чем сделали бы какие-нибудь но прошедшие подготовку, но лишенные воображения солдаты?

— Да-а, учитель… — согласился Крихтон.

— То есть, полк из шутов гораздо лучше обученного полка солдат?! — с преувеличенным изумлением в голосе переспросил учитель.

— Нет! То есть… Я не… — запутался Крихтон.

— Ладно, — чуть устало махнул учитель рукой. — Садись. Послушаем мнение разумного человека.

— Идун, — обратился он к новенькой.

Сердце в моей груди чуть не замерло, а призрачная ухмылка, вызванная ответами Крихтона, исчезла. — Он спрашивал Ее. Ту, что в тринадцать лет уже имела право голоса. Ту, что была так… Так…

Идун поднялась с места за моей спиной.

— Я не знаю, — просто сказала она. — Вопрос… такой общий. В отдельных случаях отряд, состоящий из оригиналов, действительно, может быть полезен… Там, где нужно решить необычную задачу… а в других… при рытье канав или… расстреле пленных, — чуть тише произнесла она, — вряд ли.

Серая маска кивнула.

— Хороший ответ. Простой, честный и интуитивно верный. Можешь садиться, — сказал он Идун.

Какой у нее приятный голос, подумал я… Хотя и не очень понятно про какие канавы она говорила? Наверное, имела в виду окопы? Мне это показалось немного забавным…

— Идун права, — сказал учитель, — в действительности, нормальные люди — обычные люди, наделенные воображением, чувством юмора и способностью к эмпатии… просто не способны убивать себе подобных. По крайней мере, без серьезных последствий для психики. Это поняли еще в Эпоху Кривляний, когда во многих странах вместо того чтобы призывать в армию всех подряд, стали использовать наемников — этих, говоря терминами из психологии, психов и социопатов. Каждый наемник стоил десятка обычных людей — ведь те, даже в опасных для жизни ситуациях все равно старались выстрелить мимо, пытались убежать или просто… цепенели.

Представьте, что в класс вбегает психопат с ножом и не колеблясь ударяет… скажем, нашего Крихтона, — произнес учитель, вызвав улыбки у класса. — Везде кровь… А он уже смотрит на вас, выбирая следующую жертву… Не думаю, что вы… или я сразу бросимся его разоружать. Первым порывом, скорее всего, будет попытка спасти собственные жизни. И это, в общем-то… можно понять… Конечно, через мгновение я вспомню, что я — ваш учитель и попытаюсь как-то защитить вас… Наверное, попытаюсь, — по крайней мере, мне хочется так думать… Да и те из вас, кто не первый год занимается Искусством ненасилия, возможно, решатся попробовать обезоружить нападающего, но все же… Большинство испытает шок…

Тут учитель вдруг замолчал. Серая маска, казалось, задумчиво смотрела в окна на фиолетовые облака на фоне выцветающего голубого неба. — Цепенеть вовсе не стыдно, — произнес он негромко. — Но если ты пока не готов сражаться… лучше убежать.

Запишите новую тему, — произнес учитель, помолчав: «Эволюция сознания? Урок №49».

…в какой-то момент, на закате Эпохи Кривляний один оставшийся безвестным писатель подметил, — рассказывал учитель, — что казавшиеся людям самыми темными и пугающими истории, книги… или даже фильмы — зачастую не способны напугать даже ребенка, живущего спустя сто или даже каких-нибудь пятьдесят лет. Писателем было высказано предположение, что наша психика эволюционирует в какую-то непонятную сторону, о которой никто даже не догадывается. Однако, тогда это его наблюдение, содержащее в себе первые ростки будущего поворотного открытия, осталось незамеченным.

В те времена многие ученые были сторонниками теории эволюции человеческого сознания. Эта легковесная теория была весьма популярна. Считалось, что наше сознание постепенно развивается, что люди в целом становятся все умнее и даже разумнее, а прежние страхи, верования, да и вообще… прежние непросвещенные времена вот-вот останутся в прошлом. Но оказалось, что все совсем не так. Следовало бы скорее говорить об инволюции… Ведь с развитием технологий перед нами открывались, не без помощи извне, конечно… все новые возможности для Бесконечной деградации…

За окном быстро темнело. Я опять с трудом мог собраться. Да и к тому же, все это было мне отчасти знакомо по прочитанным наперед учебникам.

Монотонный, приглушенный маской голос учителя, одиноко витал в тишине класса. Урок был на сегодня последним.

…и вот однажды, живущее в темном и бездонном космосе человечество вдруг осознало, что на самом деле оно — подобно детям, неведомые родители которых просто оставили корзинку с младенцами где-то на заброшенной пересадочной станции. Попросту бросили.

Да, дети подросли, нашли для себя какие-то игрушки и еду, кое-как изучили как и что вокруг работает, выдумали несколько сотен историй о происхождении своего мира и научились профессионально добывать из холодильников газировку и бутерброды, а также играть в довольно… жестокие игры… Они даже придумали научный метод познания… и уже было окончательно возомнили себя венцами творения, как вдруг, кто-то из них случайно взглянул в сумерках в окно и заметил снаружи… Чудовищ. Те, кажется, всегда были там… Просто все это время они чего-то ждали. Некоего часа».

Учитель замолчал и, опустив голову, с любопытством посмотрел на свои наручные часы.

«А кто-то еще… — продолжил он спустя мгновение, — кто-то довольно проницательный… догадался внимательнее посмотреть на самих людей, что в тревоге сгрудились под окнами и вдруг понял, что Чудовища… не только снаружи… Они были и среди нас. Примерно так и началась Эпидемия».

Учитель замолчал. В классе повисла тишина.

— Это кто-то был Освальд Брюмер? — подняв руку, задал вопрос желающий заработать очки Крихтон.

— То, что я сейчас говорил — это метафора, — вздохнув, ответил учитель. — Ее задача — вызвать у вас правильный эмоциональный отклик. С подробным описанием событий вы познакомитесь позже. Он снова посмотрел на часы. — Хм… занятно, как всегда быстро летит время, когда я это рассказываю… Что ж, запишите в тетрадях свои мысли и, если нет вопросов — вы свободны.

Я почти ничего не знаю про этих чудовищ, написал я. Хотя, я знаю, что они существуют, я никогда их не видел. Я читал о них, слышал от взрослых и учителей. Но мне все равно не понятно — где они, какие они? Пару лет назад я еще очень их боялся. Мысль о том, что они всегда где-то рядом — невидимые и недоступные тревожила меня. Я даже боялся спать без света, но потом… Как-то привык.

Конечно, мне хотелось бы жить в мире без них… Но, с другой стороны, они ведь всегда были здесь. Просто в Эпоху Кривляний никто не осознавал этого. Возможно, даже не смог бы осознать… Сейчас мы готовим себя к осознанию правды. Нас учат, как жить правильно и разумно, как жить так, чтобы пережить встречу с Ними и не утратить рассудок. Если соблюдать правила и ограничения — то, они, скорее всего, тебя не одолеют. Ведь безупречный человек им не по зубам… Подумав, я зачеркнул последнюю, пожалуй, несколько наивную фразу. Хотя, написал я, бывает, что кто-то теряет рассудок, несмотря на все предосторожности. Я слышал, что такое случается даже с лучшими… Вторая волна ведь тоже унесла немало жизней… Может быть, чудовища тоже чего-то боятся и нападают на тех, кто несет для них угрозу?..

*

Сбежав по лестнице и подойдя к раздевалке, я опять наткнулся на Варга. Видимо, он меня специально поджидал. С двумя дружками.

— Ну, ты, — сказал он, — уродец… Как тебе полет?..

Во мне вдруг поднялся гнев. Я рванулся вперед и в прыжке пнул Варга в его, как выяснилось, довольно мягкое тело, затем еще и еще раз. Этот здоровенный дылда, оказывается, не умел драться. Он просто выставил перед собой сомкнутые в кулаки кисти — я раз наткнулся на них, до крови разбив губу, — а он так и стоял, ничего больше не предпринимая, пока я наносил ему удары. Наверное, это продлилось лишь пару секунд.

— Что здесь происходит, Дуглас? — вдруг раздался рядом спокойный голос учителя. Он появился неизвестно откуда. Я остановился, стараясь отдышаться. Варг медленно и как-то сонно опустил кулаки. Его дружки куда-то пропали.

— Ничего, — показал я. — Просто мы… — я не знал, что сказать дальше.

Учитель посмотрел на нас еще раз — маска неторопливо повернулась от меня к Варгу и опять ко мне.

— Ладно, — сказал он. — Идите…

Мы разошлись, даже не посмотрев друг на друга. Все было и так понятно.

По дороге домой, я рассказал Тьену про случившееся, но он, кажется, не очень-то поверил, что я первый набросился на Варга. Я и не стал спорить — ведь Варг, действительно, выглядел устрашающе. Но, на самом деле… он был тюфяком. И теперь он знал, что я это знаю. С тех пор он меня не донимал, я даже видел его довольно редко. Ведь мы учились в разных классах — он был из Низкорожденных. Устрашающие швы, покрывавшие его рот, были лишь веянием моды, бутафорией… а может, просто попыткой выдать себя за кого-то другого.

4.

Смерть в очках и без

Просто ты слушал не те голоса, скажет она однажды

И задумчиво поправит очки.

А ведь я пытался, подумаешь ты, но почему-то

«Те голоса» — звучат совсем тихо,

Так тихо, что хочется иногда крикнуть им:

«Говорите же громче, черт побери!»

Но, конечно, ты не кричишь,

Вместо этого ты подходишь к зеркалу

И, достав нитку с иглой, зашиваешь себе рот.

«Так я хотя бы не заглушу их», — говоришь ты себе

И смотришь в окно —

Наверх

На черные звезды…

Учитель посмотрел на нас и невесело усмехнулся. Сегодня был довольно редкий день. Он пришел на урок без маски. Когда утром он вошел в класс, возникла особенная, какая-то другая, окрашенная и словно бы подталкивающая к чему-то тишина. Странно… когда он был в своей серой маске, сопровождающая его тишина была просто безлично-успокаивающей.

— Это стихи моего друга, — сказал учитель, внимательно оглядев нас. — Тогда еще только вводили обряд Принятия молчания… Помню, нас интересовали всякие глупости: как мы будем есть и чистить зубы, можно ли будет нормально зевать… останутся ли следы после удаления нити. Как видите, не осталось!

— Так вы тоже проходили через обряд? — подняв руку, поинтересовался Тьен.

— Конечно… я до сих пор иногда вспоминаю те дни… Ту особую сосредоточенность, которую дает молчание. Почти осязаемую плотность мыслей. Легкость и детальность воображения… Да и к тому же, — вдруг лукаво усмехнулся он, — если бы не обряд, мне бы вечно приходилось перекрикивать ваш галдеж, а о том, что такое концентрация вы бы и понятия не имели… В прежние времена, кстати, все так и было. Не так уж и давно… В глупые прежние времена… — добавил он как-то погрустнев.

— А ваш друг… он известный поэт? — спросил вдруг кто-то.

Я не сразу понял, что слышу настоящий голос, а не слежу за жестами… Идун! Это было так неожиданно, словно глоток свежего воздуха…

— Вовсе нет, — ответил учитель. — Эти стихи он написал будучи студентом, когда готовился к Обряду молчания — он прошел его позже, чем вы… А потом… он уехал работать в университет… в Столицу. И мы несколько лет не виделись. Уже гораздо позже я узнал, что его поглотила Тьма. Ровно семь лет назад. Он всегда был… очень талантлив…

— Простите, — негромко сказал Идун.

Но учитель лишь слабо улыбнулся и подошел к доске.

— Запишите тему урока, — сказал он. — «Необходимость ограничения органов чувств и действий. Урок №51».

*

После уроков я остался в Школе. Родители еще утром уехали на очередной Дипинг и должны были вернуться только в пятницу — в таких случаях я, как и некоторые другие ученики у которых не было родных в городе обычно оставался в Школе.

Я забрался в самый отдаленный угол скудно освещенной библиотеки — почти все светильники были выключены, только за парой столов сидели сонные старшеклассники, склонившиеся над какими-то устрашающе толстыми старыми книгами. Старшеклассников в школе сейчас было совсем немного, хотя я помнил, что раньше — даже еще в прошлом году — их было больше. Устроившись рядом с чахлым комнатным деревцем, я стал читать свою, тоже довольно старую, отпечатанную на простой бумаге книжку.

Это был сборник фантастических рассказов. Первый рассказ назывался «Его океан». Я прочел пару строк, как вдруг задумался непонятно о чем… Страницы книги пожелтели и издавали уже привычный для меня сладковатый запах тления. Где-то недалеко тикали настенные часы. Вообще-то я любил одиночество, но отчего-то в этот момент мне вдруг стало тоскливо.

Не желая поддаваться настроению, я выпрямил спину и проделал простенькое дыхательное упражнение, которому нас всех обучали еще в начальной школе.

Интересно… думал я, что там сейчас делают родители? О Дипинге я имел довольно смутное представление: знал только, что это такая высокая ступень Сосредоточения для взрослых. Я представил, как безликие взрослые, среди которых и мои мать с отцом, неподвижными рядами сидят в каком-то прямоугольном помещении, скрестив ноги и выпрямив спины, в то время как их сознание витает где-то… Возможно, в сотнях световых лет отсюда, и мне стало еще тоскливей.

Полить бы тебя, жестами показал я, одинокому тощему деревцу, но оно никак не отреагировало. Я отвернулся от него и улегся поперек кресла, свесив ноги с его подлокотника. Поболтав ногами и убедившись, что мне вполне удобно я предпринял еще одну попытку начать чтение. Сначала было скучновато, но постепенно я увлекся.

В рассказе некий герой, живущий в начале 21 века и, судя по всему уставший от беспросветно-материалистичного мира Эпохи Кривляний — в самом начале упоминается некий коллега героя, пригласивший его в гости, лишь чтобы похвастаться новой машиной и загородным домом, — вдруг сталкивается на улице со странным, каким-то растерянным и, похоже, совершенно непомнящим кто он такой, прохожим. Принимающий близко к сердцу проблемы других, герой — его зовут Джованни, пытается, как может, помочь этому похожему на бездомного бродягу мужчине. Он провожает его до городской больницы, как вдруг бродяга, глядя на водную гладь попавшегося им пруда, заявляет, что кажется, вспомнил кто он.

Поскольку память к пострадавшему вернулась, Джованни с более-менее спокойной душой покупает билет и сажает бездомного на поезд, идущий в соседнюю страну, где по словам того и находится его дом.

Джованни живет себе, как и раньше, каждый день ходит на работу, где периодически терпит глупые насмешки более успешных коллег — он работает на небольшой фирме поставляющей водяные насосы. И вдруг он получает открытку с видом Северного моря, на обороте которой обнаруживает написанное изящным почерком весьма аристократичное приглашение в гости и слова благодарности от того самого бездомного.

Поддавшись порыву, герой берет отпуск за свой счет и едет в те края. Его сердечно встречает теперь одетый в сшитый на заказ костюм человек, в котором Джованни узнает бывшего бродягу. Выясняется, что он живет в небольшом старом замке из светлого кирпича на берегу моря, которое он, кстати, называет своим. Они рука об руку гуляют по холмам и пустынному пляжу, ужинают, пьют легкое вино и разговаривают о странноватых местных обычаях и о том, как лучше укрепить разрушающиеся стены замка, когда хозяин неожиданно предлагает гостю принять в благодарность за заботу о нем… его море — гость теперь может всецело располагать им…

«Но как можно подарить целое море? — удивленно, не зная считать все шуткой или эксцентричной выходкой богача, спрашивает герой. Ведь это — мое море, — просто отвечает хозяин».

Когда утром герой просыпается с чувством то ли слабого похмелья, то ли простуды — он обнаруживает, что хозяина в замке нет, как нет и его маленького старого Вольво на террасе. Видимо, хозяин куда-то уехал. Гость завтракает в одиночестве и идет проветриться на пляж. Он бездумно бредет по береговой косе, разве что иногда перед его внутренним взором всплывают какие-то детали прежней жизни в городе, как вдруг, посмотрев на пенистые волны, он понимает, что море с его суровыми холодными волнами больше не пугает его. Кем бы ни был хозяин — появившимся среди смертных морским богом или эксцентричным полусумасшедшим мистиком, он непонятным образом сумел передать герою ясное ощущение того, что это море с его серебристыми рыбешками, бесчисленными ракушками и серыми волнами — вовсе не что-то чуждое, угрожающее и холодное… Оно — живое существо, неким странным образом действительно принадлежащее своему хозяину, а теперь — и его гостю. И оно готово заботиться об этом госте, лелеять и оберегать его…

Гость бога моря, превращающийся теперь для читателя в одинокую фигурку на пляже — ее замечает возвращающийся со смены смотритель маяка, — подходит к воде и опускает в нее ладонь. Вода — вовсе не холодная, ласково принимает ее. Он сбрасывает одежду на песок и, не колеблясь, входит в воду. Смотритель маяка еще видит, как герой, откинувшись назад и подняв лицо с закрытыми глазами кверху, мгновение стоит среди волн — смотритель что-то кричит ему, но его криков никто не слышит — их тут же сносит ветер, и заглушают ответные крики чаек. Проходит еще секунда… и герой исчезает в водах океана.

*

Перед сном я снова думаю о прочитанном рассказе. Какое, наверное, удивительное ощущение — плавать в море, принадлежащем твоему другу. Живом, заботливом… разумном… Да и дружить с кем-то, у кого есть свое море… это ведь совсем не то, что дружить с обладателями обычных людских вещей…

Наверное, мир, в котором жил герой до его знакомства с богом моря состоял из отборных Низкорожденных, думаю я. По-крайней мере, те коллеги героя были на них очень похожи… Эта их душевная тупость и инстинктивная тяга ко всему приземленному — которые и сейчас запросто могут вывести из себя даже какого-нибудь Беспристрастного!..

Посмотрев на настенные часы общей спальни, я спохватываюсь, что слишком сильно засиделся сегодня с этой старой книгой. Дома мне бы такого не позволили… Надо все-таки спать…

Я закрываю глаза и некоторое время пристально смотрю в Темноту. Я знаю, что она лишь притворяется простым темным фоном — Ничем. Темнота тоже привычно выжидает словно бы проверяя меня, а затем вдруг мягко прыгает вперед и… уносит меня с собой… Уносит далеко-далеко…

5.

— На прошлом уроке по умственной культуре мы… рассматривали ситуацию, в которой среди нормальных людей вдруг появляется вооруженный… мм… психопат. В Эпоху Кривляний, такие ситуации, кстати, были не так уж редки. После подобных происшествий (относительно крупные назывались тогда терактами), среди публичных и просто так называемых интеллигентных людей было принято проливать слезы, негодовать и обвинять во всем этих ужасных террористов… Но мы-то с вами живем не в Эпоху Кривляний. Нам очевидно, по крайней мере, я надеюсь на это, что у каждой медали есть две стороны. Или даже три… Кстати, до 80-х годов прошлого века в прессе в основном использовался термин"повстанцы"… термин"террористы"вытеснил его благодаря усилиям политиков и купленных ими органов вещания.

Итак… просто взгляните, глазами человека, ежедневно совершающего обряды поклонения своему богу (как правило, все же, с маленькой буквы), на этих агрессивных кретинов… так называемых «правых» американских политиков… или на их современников — внешне более интеллигентных, но постепенно разлагающихся европейцев, на повернувших вспять в своем развитии русских. Думаю, сама Природа — эта материнская рука Сокрытого, — стерла бы всех их с лица земли, не будь она так бесконечно терпелива.

Впрочем… я сейчас говорю почти как заправский террорист, — усмехнулся учитель. — За такие речи перед учениками в Эпоху Кривляний или даже сейчас — вне Круга — меня вполне могли бы… э-э, даже не знаю, да и не хочется вспоминать об их методах… — он махнул рукой. — В общем, просто поймите, — продолжил учитель, — обвинять во всем одних лишь «террористов» — типичный пример лживого лицемерия той эпохи… В наше время, когда на практических занятиях по умственной культуре вы во время медитации знакомитесь со скрытой безмолвной тканью самого Бытия — все вы, в той или иной мере осознаете, что мир вокруг нас — Единый организм, и что каждый другой человек… кем бы он ни был… носит внутри себя и частичку общего — дарующего жизнь или, скорее, являющегося самой жизнью — «Я».

Прежнее, царившее в обществе разобщение людей было вызвано их невежеством относительно самих себя и мира, в котором они живут… И если бы не Эпидемия… если бы не произошел этот толчок извне…. Все так бы и продолжалось до сих пор.

И все же, давайте сегодня опять вернемся к тем отчасти минувшим, но весьма показательным временам. Итак… — каким-то немного уставшим голосом произнес учитель, — что вы думаете по поводу обсуждаемой нами ситуации?

Я поймал себя на том, что немного ссутулился — очень уж не любил я отвечать на все эти вопросы, стоя перед классом. Но сутулиться, осознавая, что делаешь это из страха, было как-то совсем глупо, и, поймав себя на этом, я постарался вновь распрямить плечи…

— Мм… есть кто-нибудь желающий… — пробормотал под маской учитель, — Люциус? — наконец, сдался он.

— Да, учитель, — с некой развязной готовностью поднялся остроглазый и рыжеволосый Люциус — шут и зануда-профессор в одном лице. Вместе с ним на темной классной доске, появилось его черно-белое изображение — так все мы могли следить за дискуссией.

— Напомни-ка нам, о чем идет речь…

— Мы рассмотрели трагическую и спорную ситуацию… — с пафосом начал Люциус, — так называемый теракт… С двух противоположных сторон.

— Скорее лишь схематически набросали, — кивнул учитель.

— И теперь мы должны высказать свое мнение.

— Что ж… добро пожаловать, — от общения с Люциусом в учителе просыпалась ирония.

— Я думаю, — не моргнув глазом, продолжил Люциус, — что для нас важно понять и тех и других — и террористов и их… мм… зажравшихся, лживых, но в тоже время невинных по отдельности жертв, — Люциус показал, что тоже не чужд иронии.

— Члены правительств, выбранных этими невинными жертвами, — заметил учитель, — нередко наносили по убежищам «террористов» удары крылатыми ракетами, между делом отдавая подобные приказы после плотного обеда, сидя в кресле и потягивая виски…

— Вот и я говорю, — подхватил Люциус, — что настоящими жертвами, скорее выглядят террористы, а та же Америка — всегда была типичным агрессором… чтобы лучше понять это, достаточно вспомнить историю с агентом «Оранж». Немалая часть земли Вьетнама была отравлена этим ужасным химикатом, миллионы людей в тех местах родились потом калеками… Американцы за это даже не извинились. Но, с другой стороны, скажем, во времена войны с Японией Америка давала шанс противнику принять поражение на не слишком унизительных для того условиях и тут уже японцы решили, что раз Америка идет на уступки, то…

— Стоп, стоп… — оборвал решившего блеснуть эрудицией Люциуса учитель, — вернемся немного назад…

— Я как раз собирался, — скромно потупившись на публику, отозвался Люциус, — в общем, если загнать маленькое животное в угол, то оно начнет кусаться и царапаться, так же и террористы, которые в сравнении с огромными паразитирующими на природе и интеллигентных людях государствами…

— Неужели ты пробовал? — с неподдельным интересом вдруг спросил учитель.

Люциус вдруг замялся.

— Всегда вы так, учитель, — с выражением упрека на лице, наконец, ответил он. — Сбиваете человека с мысли, шутите, а человек ведь старался, читал учебники, изучал дополнительную литературу…

Серая маска чуть потупилась, едва заметно пародируя известную манеру Люциуса, и я вдруг понял, что учитель под ней улыбается. Странное дело… от этой его невидимой улыбки, вроде бы и не очень уместной, всегда становилось как-то теплее.

Люциус сел на место, ворчливо жестикулируя.

Учитель лишь махнул в его сторону рукой и надолго уставился за окно. Класс заполнила почти осязаемая тишина.

— Какая в конце концов разница кто виноват? — произнес он, наконец. — Двойственность восприятия — вечная ошибка тех в чьем сердце нет места Единству.

В пятницу вечером, наконец, вернулись родители. Мама даже обняла меня — все-таки мы не виделись почти неделю. Папа потрепал по плечу, глядя куда-то в сторону. Со зрительным контактом у него всегда были некоторые проблемы.

— Ну как вы… съездили? — спросил я, забыв о том, что держу в руке кружку со шпинатным чатни, который приготовила мама, предусмотрительно воткнув для меня широкую трубочку. Мама улыбнулась и вытерла салфеткой зеленые брызги с поверхности стола.

— Хорошо… — сказала она, — но ты напрасно пытаешься говорить за едой.

Я кивнул, соглашаясь, но все же меня разбирало любопытство — вдруг есть какие-то сдвиги… в общей ситуации. Я ведь уже не маленький… а родители мне ничего не рассказывают…

— Как было в школе? — спросила мама, разливая всем пахнущий кардамоном чай из большого белого чайника.

— Ничего, — показал я. — Как обычно. Нашел в библиотеке одну книжку. Там были необычные рассказы… Про океан… и еще про девочку и пугало. Я его только начал…

— А-а… — протянул отец, — вам тоже ее подсовывают…

— Почему подсовывают? — возмущенно зажестикулировал я, — я сам ее нашел, в библиотеке… На дальних полках, она очень старая, ей лет двадцать, наверное…

— Ну да, ну да, — согласился отец. — Про океан я помню. Там еще были такие… с щупальцами — он пошевелили длинными пальцами левой руки, глядя куда-то в верхний угол кухни.

Мама бросила на него укоризненный взгляд.

— Он так шутит, Дэви, — мягко сказала она — так она меня называла. — У вас в классе вроде появилась новенькая девочка?

— Угу, — отозвался я, не прибегая к языку жестов, хотя такое и не поощрялось.

— Вот и хорошо, теперь у вас будет больше девочек… Как она тебе понравилась?

— Ну… судя… по ее виду, она уже прошла через Молчание.

— Дети развиваются все быстрее и быстрее, — заметила мама, бросив взгляд на отца. Тот промычал что-то неопределенное, но выражающее скорее сомнение, чем одобрение.

— Да, вроде, она очень умная, — показал я, чтобы как-то закрыть эту тему. Странно было говорить об Идун с родителями. — Я слышал, что они приехали откуда-то из Норвегии…

— И родители устроили ее в нашу школу? Значит, люди все-таки начинают понимать!..

Отец ничего не сказал, лишь как-то особенно посмотрел себе на колени — примерно так, будто там спал кот, и он не решался встать со стула, не желая его потревожить. Но никакого кота там не было! Да и вообще — мы не держали домашних животных. Ведь они бы могли помешать упражняться в практиках отстранения и сосредоточения.

*

Мне снилось, что я стою в ночной степи, где-то впереди возвышаются сопки. Вокруг было не так уж темно, хотя звезд на небе не было видно. Возможно, сама степь излучала этот слабый свет, подумал я, потому что никаких его источников мне не было видно. Это было странное, не очень похожее на земное место. Оно будто бы жило своей жизнью, дышало какой-то вневременностью и силой.

И в этом месте не было никаких чудовищ. Словно оно было слишком многомерным для чего-то столь плоского и простого! Но где-то еще — я также знал это, — они существовали. Хотя во сне мне это казалось удивительно странным и нелепым…

Кто-то легко прикоснулся к моему плечу, кто-то показавшийся мне одновременно близким и очень могущественным. И кажется, он что-то хотел от меня… что-то, как ни странно, связанное с чудовищами.

— Но ведь нет никаких… — начал было говорить я, оборачиваясь и, открыв глаза, понял, что проснулся.

Я вдруг испугался. Мне показалось, что только что я действительно слышал собственный голос. Но — нет, швы были на месте. Я опустил руку и вздохнул. Вокруг было темно. Сев в кровати, я включил светильник. Темнота, словно бы сгустившись, расползлась по углам.

За время сна во рту пересохло. Я немного посидел так, но передумал идти на кухню, выключил светильник и, откинувшись на подушку, закрыл глаза. На миг мне показалось, что я вот-вот вспомню, что от меня хотел тот незнакомец во сне, но вскоре я уже снова спал.

6.

— Наши школы — это лишь наивная попытка контролировать и направлять то, что контролю по определению неподвластно. Школярская попытка, извини за тавтологию, — разошелся утром отец — с ним иногда такое бывало. — Да, они понимают, что такое «у-вэй», они используют проверенные веками упражнения и… эти новые методики, но… ради всего святого, это же… опять все не то!.. Сияющее «Я»… разве оно поселится в стенах этих школ? Кто-то из детей, возможно, и увидит Его проблески, но… планомерно делать из них маленьких просветленных?! Что за странная идея!

— Если тебе все так уж не нравится, может, стоит отправиться в какое-нибудь лучшее место? — отозвалась мама с иронией в голосе.

— Я бы может и отправился, — ответил отец, — но ты же знаешь…

— Знаю… Тебе это больше не удается… Но это еще не повод становиться вечным брюзгой!

— Организм требует, — я почти увидел, как виновато развел руками отец.

Мама негромко рассмеялась. В итоге ему всегда удавалось ее рассмешить. Ну, почти всегда.

— Дэви, — услышал я свое имя, — хватит слушать взрослые разговоры, иди уже завтракать.

Я вышел из коридора, где стоял, на нашу небольшую кухню и, помахав рукой в качестве приветствия, сел на свое место у двери.

Что это еще за лучшее место? думал я пока втягивал через трубочку питательную смесь из молотых злаков и овощного пюре — как ни странно, она мне даже нравилась, — неужели отец раньше мог попадать куда-то… Куда-то еще, где…

— Поторопись, Дэви, — сказала мама.

— Женщины всегда поторапливают мужчин, — произнес отец назидательным тоном. — Это у них врожденное, от природы. Таким образом, они вслед на ней заставляют мир вращаться. Но на самом деле, я бы предпочел однажды услышать: «Никуда не торопись, дорогой, делай все как можно медленнее, а я пока свяжу тебе пару новых свитеров!»

На этот раз папина шутка даже мне показалась забавной. Впрочем, я этого никак не показал. Это было не совсем в моих привычках.

На метафизиологии — впрочем, приставку мета все обычно опускали, мы весь урок рассматривали скелеты. Вела его высокая и, на мой взгляд — впрочем, я бы в этом никому не признался, — очень красивая женщина с выразительными карими глазами, непривычно алыми от помады губами и овальным лицом, усыпанном светлыми веснушками, — миссис Уиндем. Она приехала к нам из Англии.

Каждый из нас раскрыл перед собой большой интерактивный атлас — полный очень реалистичных изображений скелетов разных существ, в том числе и человека. Я с любопытством, к которому, кажется, примешивалось что-то еще вроде слабого отвращения, рассматривал эти желтоватые кости, пустые внутри черепа, ребра и суставы человеческих рук и ног и вдруг ощутил, что меня… Словно бы нет. Или может, не совсем так… Может быть, осознав эту так явно переданную на картинках временность и наглядную материальность наших тел, я почувствовал, что настоящий я — это что-то другое… Иное, чем… эта конструкция, надетая на каркас из костей… которая рано или поздно окажется… В общем, я был словно бы отдельно, сам по себе, хоть и не понятно — где и кем, а тело — отдельно.

— Молодец, Дуглас! — вдруг похвалила меня мисс Уиндем. — То, что требовалось! Кое-кто из ребят отвлекшись, оглянулся на меня — но мисс Уиндем не стала делать им замечаний, она обычно смотрела на такие вещи сквозь пальцы.

— Мы — это не наше тело, — сказала мисс Уиндем. — Но, в тоже время, мы — именно оно. Достаточно, к примеру, небольшого спазма сосудов в мозгу и человек может позабыть кто он и где находится… Так что… не обольщайтесь, дети… Невозможно беззаботно жить, наслаждаясь теми возможностями, которые дает тонкое тело — однажды вы этому научитесь, — и совершенно позабыть про свою физическую оболочку. Именно она — эта самая внешняя оболочка, делает нас людьми. Определяет наши возможности… если вы, конечно, не один из Оставивших… Но в тоже время… не следует забывать о том, что мы — не только тело. Как бы парадоксально все это не звучало! Впрочем, со временем вы все сами поймете…

Она прошла между рядами, одобрительно переводя взгляд с одного ученика на другого, пока не дошла до парты Идун. Та неподвижно сидела с прямой спиной перед закрытым атласом.

— О, — лишь воскликнула мисс Уиндем. И пошла дальше.

И что это значит? подумал я, бросив взгляд на Идун. Вечно люди вокруг знают и видят что-то, чего не вижу я… Новенькая… Идун… в этот момент показалась мне особенно далекой и неприступной.

*

Вечером, когда я из любопытства листал на планшете книжку под названием «Места и Карты» — одного, как говорилось в предисловии, свежеиспеченного Мастера Пустоты — я нашел ее в списке рекомендуемой литературы по географии, мне вдруг попался довольно странный отрывок:

«В историях и сказках великаны зачастую изображаются чувствительными и ужасно переживающими из-за своей грубости и неуклюжести существами, они трогательно тянутся ко всему хрупкому и прекрасному. «Ах, — расстроено бормочет великан, — мои неловкие пальцы смяли эту нежную ромашку…»

Но, на самом деле, великанам нет дела до ромашек! Они вполне удовлетворены тем, кто они есть и отнюдь не рефлексируют по этому поводу. В общем… лучше просто обходить их стороной. Откуда я это знаю? — спросите вы, ведь я всего лишь один из этих невзрачных людей — авторов школьных учебников. Ну… как-то я столкнулся с потомками великанов, причем самыми так сказать некрупными их представителями.

Мы путешествовали с научно-исследовательскими целями по далеким северным городам с одним мало запомнившимся попутчиком… Да… и кто бы это мог быть?.. Колин? Вряд ли… В итоге, мы в конце концов вышли на некой почти пустой станции, обошли вдоль и поперек очередной маленький городок и, наконец, нашли то, что искали уже несколько недель — одинокую старинную башню, эдакую стелу, уходившую ввысь. Она была несколько примитивна с точки зрения изысканной архитектуры: коричневато-красный кирпич, нелепая сдвоенная арка в основании. Однако, уходила вверх она настолько высоко, что это выглядело невероятно и грандиозно.

А когда мы возвращались, проделав все необходимое: осмотр, записи, заборы проб… произошло нечто еще более удивительное: шагая по местному полупустому вокзалу, я вдруг увидел, как по параллельному переходу идут во встречном мне направлении два больших человека — я бы назвал их великанами, если бы это слово не рождало привычных ассоциаций. В общем, они были раза в полтора выше обычных людей, в остальном же, ничем особенным не отличались — худощавые, в туристической одежде, с рюкзаками. Разве что… от них исходило тревожащее ощущение силы…»

7.

— Итак, — произнес учитель, — мы почти вплотную подошли к этой скользкой и темной теме. Сегодня мы немного поговорим о природе Чудовищ.

Как мы уже обсуждали, предвестником открытия существования чудовищ можно считать предположение одного писателя двадцать первого века, о том, что человеческая психика эволюционирует в какую-то непонятную сторону, о которой никто даже не догадывается. Но почему она туда так сказать эволюционирует? Почему развитие технологий… казалось бы, такое полезное, наоборот, сделало нас примитивнее… Как будто внутрь нас встроилось нечто чужеродное?..

Расскажу вам один случай. Будучи ребенком лет четырех-пяти я как-то вечером в компании взрослых в течение примерно часа просидел перед телевизором — никаких фильмов ужасов или триллеров… Но когда я потом отправился спать, узоры на стене комнаты под моим взглядом вдруг стали скорчиваться и распадаться — я на себе ощутил разрушительное прикосновение хаоса. Не в силах бороться в одиночку с этим вдруг начавшимся распадом мира я, в конце концов, заплакал. Помню, как появились взрослые и вроде бы утешили меня — хотя никто тогда не понял — что именно не так, а я, конечно, ничего не мог объяснить.

На самом деле, это была естественная и правильная внутренняя реакция молодого создания на ту информацию, что транслировало телевидение. Я имею в виду энергетическую информацию… тонкие вибрации, что наполняют все вокруг… В тех телепередачах они были явно враждебными для всего чистого, тонкого… живого. Но… как известно, если пить яд понемногу, то в конце концов организм привыкает и человек перестает замечать, что его постоянно отравляют… — учитель ненадолго замолчал.

— Сейчас, годы спустя, даже забавно вспоминать все те фильмы, что показывали по старому телевидению. Такая ирония… использовать средства передачи информации, способствующие превращению людей в чудовищ… рассказывая истории про чудовищ!

Хотя… само содержание фильмов, конечно, не было случайным… Я имею в виду, что оно было отражением сознания людей с больным… м-м сознанием. Но, как ни странно, в целом все происходило довольно естественно и казалось всем вокруг абсолютно нормальным.

Войны, кризисы, теракты, преступления, наркомания, глупые и в тоже время страшные фильмы и книги… Новости, полные насилия и грязи…. Играющая повсюду громкая и деструктивная музыкуа… Снующие стайками оболваненные подростки, часть которых, как это ни печально, невольно начало пить и курить, находясь еще в утробах своих матерей…

Все это казалось жителям Эпохи Кривляний вполне нормальным и обычным… Даже считалось, что склонных к пессимизму и тоске людей нужно лечить… И их нередко, действительно, начинали лечить с помощью различных… э-э… медикаментов…

Я еще застал те времена, — помолчав, добавил учитель. — С момента Эпидемии прошло ведь каких-то тридцать с небольшим лет. Да… появились города и поселения Круга… Появились Беспристрастные и уже ушли от нас Оставившие… Но за пределами Круга все идет по-прежнему…

В этом сила чудовищ. Их воздействие сложно осознать. Все так просто… и так сложно. Вроде бы и нет никаких чудовищ, ведь их вроде бы никто не видел. Но отчего-то в итоге, люди просто больше не могут чувствовать некоторые тонкие, но очень важные вещи, скажем, не могут по-настоящему любить… или быть добрыми, по-настоящему любопытными, искренними… Счастливыми. Настоящая битва и поражение происходят внутри нас. Тонкие процессы мышления оказываются разрушенными, и ты становишься кем-то вроде… рядового зомби… а твои дети оказываются теми, кого мы называем Низкорожденными…

Учитель взял лежавшую на столе маску и задумчиво покрутил ее в руках. — Я даже не заметил, когда он ее успел снять.

Когда-то, — произнес он, помолчав, — будучи учеником средних классов, примерно как вы, я мучился вопросом — что бы было, если бы совсем ничего не было? Ни людей, ни вселенной, ни звезд, ни даже пустоты… Вообще ничего… Понимаете?

Но став старше и научившись в медитации… еще только прикасаться к Тишине, я ощутил, что Сияющее Я, о котором столько твердили Оставившие — нечто Вечное. Священное. Я понял, что Оно — было, есть и будет всегда… Точнее, Оно — просто Есть. Это — само Бытие. Живой принцип Жизни.

Так что когда ты становишься Мастером Пустоты… то наконец больше не чувствуешь страха… Ведь Пустота, как и до этого Тишина, — становится твоим родным домом. Узнав ее, ты понимаешь, что она — лучше любой формы, совершеннее любого явленного совершенства… Ведь она — потенциально содержит в себе… Все.

Ну, а чудовища… они в конце концов — лишь ограниченные формы… гадкие лебеди, застрявшие в своем развитии. Пусть они и обитают в относительно тонких сферах этого бесконечного мира…

Так что, ребята, по большому счету, вам нечего бояться, ведь все вы — будущие мастера…

— Даже если тебя загрызут эти ограниченные чудовища? — ехидно задал вопрос Люциус.

— Ну… до встречи с чудовищами еще нужно дожить, — парировал учитель уже более оживленно, словно сбросив с плеч некую невидимую серую ткань, делавшую его голос глухим и печальным.

Мы заулыбались.

— Кстати, — кивнул он, словно бы что-то вспомнив, — в конце семестра вам предстоит пройти один тест. — Ничего особенно сложного. Он называется «Мое первое чудовище». Вот тогда и посмотрим, кто — кого… — произнес он и легкомысленно подмигнул Люциусу.

*

Так они все же есть?.. Точно есть?… В смысле, здесь и сейчас, а не только — появились откуда-то в прошлом и так же загадочно исчезли неизвестно куда… думал я, пиная перед собой бутылку из темного стекла. И нам предстоит тест? Сражение с настоящим Чудовищем? Настоящим!?

Кто-то догнал меня. Тьен, подумал я радостно и обернулся. Но это оказался Крихтон.

— Привет, — показал он, — мне тоже в эту сторону.

Я кивнул. Мы с ним редко общались, какой-то он весь был вертлявый и как бы… готовый тут же вывернуть на тебя все свое внутреннее содержимое. Ментальное, конечно.

— Слушай, — показал мне знаками Крихтон, — говорят, если не пройдешь этот тест — оставят на второй год. Или вообще… отчислят. — Он казался несколько взволнованным, вспотел даже.

— Откуда ты знаешь? — спросил я. Его информация наоборот скорее успокоила меня — остаться на второй год — все же не то же самое, что… сгинуть навеки.

— Слышал…

Ну да, подумал я, он всегда про все слышал.

— Так что это за тест? — спросил я.

— Говорят… что нужно обнаружить и победить чудовище…

— Где обнаружить?.. И как… победить? — спросил я скептически.

— Ну… — замялся Крихтон.

Ничего он толком не знает, понял я.

— Наверное, нам все это сообщат перед испытанием… — показал Крихтон.

Я кивнул. Мы молча шли по сырому от растаявших снежинок тротуару вдоль дороги по которой иногда проезжали бесшумные машины. Время от времени среди серых туч проглядывало по-весеннему яркое солнце.

Солнце светит на чудовищ, — начал я вдруг ни с того ни с сего сочинять у себя в голове:

И на Башню за углом…

А на скамейке сосед читает газету,

И с интересом, с большим интересом

Ему чудовища заглядывают через плечо…

Иногда у меня случались такие вот… околотворческие приступы.

Вскоре Крихтон свернул в одну из подворотен и, махнув на прощание рукой, оставил меня в желанном одиночестве. Отчего-то мне в его обществе было даже скучнее, чем наедине с собой. А Тьен опять где-то пропадает, подумал я. Наверное, опять чем-то увлекся. Тьен всегда чем-то увлекался — то рисунком, то электроникой, то легендами средневековой Европы и нередко спешил сразу после школы по этим своим делам, оставляя меня одного…