Слова в дни памяти особо чтимых святых. Книга восьмая. Январь, февраль

митрополит Владимир (Иким), 2021

Книга «Слова в дни памяти особо чтимых святых. Книга восьмая» представляет собой сборник из 44 богослужебных проповедей митрополита Омского и Таврического Владимира, посвященных памяти как отдельных святых Вселенской Церкви и Русской Церкви, так и их Соборам и отдельным событиям, связанным с ними (день кончины, обретения мощей, прославления и т. п.), охватывая месяцы январь и февраль. В этих проповедях житийные материалы совмещаются с современной духовно-нравственной проблематикой, историческими оценками и духовными уроками, преломляясь через личный многолетний опыт архипастырского служения автора. Книга предназначена для самого широкого православного читателя. В формате PDF A4 сохранен издательский макет.

Слово в день памяти святителя Василия Великого, архиепископа Кесарии Каппадокийской

(1/14 января)

Во всю землю изыде вещание твое, яко приемшую слово твое, имже Боголепно научил еси, естество сущих уяснил еси, человеческая обычаи украсил еси…

Тропарь святителю Василию Великому

Во имя Отца и Сына и Святого Духа!

Дорогие во Христе отцы, братья и сестры!

Сегодня Святая Православная Церковь празднует память святителя Василия Великого, архиепископа Кесарии Каппадокийской (330–379), одного из святых Вселенских учителей и отцов Православной Церкви. Близкий друг святителя Василия, также великий святой и один из отцов Церкви — святитель Григорий Богослов (330–389), — так характеризовал этого человека: «Он был опора веры, правило истины, образец в Церкви, обитель Духа, муж, превзошедший меру и жизни человеческой, и добродетелей, муж многообъемлющий, великий и святой; душа его была божественна, он был мужественный подвижник истины, который не иным чем дышал, как благочестивым и спасительным для всего мира учением; для всех был он образцом веры и добродетели, слово его было высокомудренно, глубоко и совершенно».

Житие святителя Василия, так же как и его многочисленные творения, являет собой замечательный пример подлинно христианской жизни.

Будущий святитель родился в городе Кесария Каппадокийская (или же, по мнению некоторых исследователей его жизни, в Неокесарии Понтийской) в благочестивой христианской семье праведного Василия Ритора (преподавателя риторики) и его супруги, святой Эмилии. Отец Василия был понтийским греком, коренным жителем Понта (южного побережья Черного моря), а род его матери происходил из Каппадокии — области в центре Малой Азии (ныне территория Турции). Оба супруга принадлежали к богатой аристократии, владели значительными земельными угодьями в Понте, Каппадокии и Малой Армении, среди их предков и родственников были военачальники, крупные государственные чиновники, царедворцы, влиятельные землевладельцы, знаменитые адвокаты и ораторы. Однако главным достоянием родителей Василия было не знатное происхождение, не образование и не богатство, а христианская вера, истинность и искренность которой они засвидетельствовали всей своей жизнью, а их собственные родители — подвигами мученичества и исповедничества.

В начале IV века, когда святая Эмилия была еще совсем юной девушкой, в ее родной Каппадокии начались гонения на христиан. Правитель области потребовал и от родителей Эмилии, людей богатых и высокопоставленных, отречься от Христа. Когда же благочестивые супруги отказались сделать это, он приказал предать их казни, а все имущество раздать вельможам-язычникам. Так юная Эмилия в одночасье осталась бедной круглой сиротой.

Перед благочестивой девушкой встала тяжелая необходимость выбора дальнейшего жизненного пути. Ее чистая душа с ранних лет полюбила Христа, тянулась к Нему всеми своими силами, и Эмилия всерьез задумывалась о принятии подвига девства, чтобы полностью посвятить свою жизнь служению Господу. При этом девушка понимала, что положение бедной сироты-христианки в окружении язычников таило в себе немало опасностей. Эмилия отличалась редкой красотой, умом и образованностью, что привлекало к ней внимание множества каппадокийских юношей. При царивших в тогдашней, еще языческой Римской империи нравах кто-нибудь из потерявших голову влюбленных мог решиться похитить девушку даже из общины девственниц… Так как у сироты Эмилии не осталось земных защитников, она приняла решение вступить в брак с надежным человеком, который смог бы защитить ее от угроз и искушений языческого мира и с которым она могла бы построить настоящую христианскую семью.

Несмотря на то что Эмилия после мученической кончины родителей осталась бесприданницей, удивительные красота и ум давали ей возможность сделать любую, самую удачную партию и тем самым вернуть себе утраченные достаток и положение в обществе. Тем не менее мудрая и благочестивая Эмилия выбрала в мужья человека не столь богатого, сколь добродетельного, умного и целомудренного. Вот что пишет об этом один из сыновей Эмилии, младший брат Василия Великого святитель Григорий Нисский (335–394): «[Наша мать] была столь добродетельной, что во всем руководствовалась Божиим повелением, и так сильно стремилась к чистой и непорочной жизни, что и брак не избрала бы по своей воле. Но поскольку она была круглой сиротой, а в пору юности цвела такой красотой телесной, что молва о ней побуждала многих искать ее руки, возникла угроза, что если она не соединится с кем-либо по доброй воле, то ей придется вынести какое-нибудь нежелательное оскорбление, потому что обезумевшие от ее красоты уже готовы были решиться на похищение. По этой причине избрав человека известного и уважаемого за безупречность поведения, она нашла в нем защитника своей жизни».

Избранником Эмилии стал понтиец Василий, преподаватель основы античного высшего образования — риторики. Этот молодой человек, как и сама Эмилия, принадлежал к благочестивой христианской семье, пострадавшей за Христа в годы правления императора Максимина Дайи (305–311), жестокого гонителя христиан. Родители ритора Василия (мать его, духовная дочь святителя Григория Чудотворца (213–270), епископа Неокесарийского, впоследствии была прославлена в лике святых как Макрина Старшая) семь лет скрывались в горных лесах Понта от преследований язычников. Святитель Григорий Богослов (близкий друг Василия Великого и Григория Нисского) пишет об этом подвиге исповедничества следующее: «Настало гонение, и из гонений самое ужасное и тягостное; говорю об известном вам гонении Максимина, который, явясь после многих незадолго до него бывших гонителей, сделал, что все они кажутся перед ним человеколюбивыми, — такова была его дерзость и с таким упорством старался он одержать верх в нечестии! С ним препирались многие из наших подвижников, и одни подвизались до смерти, а другие едва не до смерти, для того только оставленные в живых, чтоб пережить победу и не окончить жизнь вместе с борьбой, но других побуждать к добродетели, быть живыми мучениками, одушевленными памятниками, безмолвной проповедью. В числе многих известных были и предки Василия [Великого] по отцу; и как они прошли весь путь благочестия, то время это доставило прекрасный венец их подвигу. Хотя сердце их было готово с радостью претерпеть все, за что венчает Христос подражавших собственному Его ради нас подвигу, однако же они знали, что и сам подвиг должен быть законным. А закон мученичества таков, чтобы как, щадя гонителей и немощных, не выходить на подвиг самовольно, так, выйдя, не отступать, потому что первое есть дерзость, а последнее — малодушие. Поэтому, чтобы и в этом почтить Законодателя, что предпримут они? Или лучше сказать, куда ведет их Промысл, управляющий всеми их делами? Они убегают в один лес на понтийских горах, а таких лесов у них много, и они глубоки и простираются на большое пространство; убегают, имея при себе весьма немногих спутников в бегстве и служителей. Другие станут удивляться частью продолжительности бегства, которое, как говорят, было весьма долговременно, длилось до семи лет или даже несколько больше, частью роду жизни для людей, живших в довольстве, скорбному и, вероятно, непривычному бедствованию их на открытом воздухе от стужи, жары и дождей, пребыванию в пустыне, вдали от друзей, без сообщения и связи с людьми, что увеличивало злострадания видевших себя прежде окруженными многолюдством и принимавших от всех почитание».

Таким образом, Господь, по Своей неизреченной милости, соединил двух благочестивых христиан, потомков мучеников и исповедников Своих. Брак этот оказался на редкость счастливым: Василий Старший и Эмилия любили друг друга истинно христианской супружеской любовью и рука об руку шли по дороге к Царствию Небесному. Святой Василий Ритор был одним из лучших в ту пору учителей красноречия, а святая Эмилия — образцовой хранительницей домашнего очага. Будучи одним из самых известных риторов в Римской империи, глава семьи учил своих учеников прежде всего подлинной нравственности — и тем же самым занималась в отношении своих домочадцев его достойная помощница. При этом необходимо отметить, что античные риторы зачастую принимали обучающихся на дому, где сам вид благочинно устроенного семейного быта был немалым подспорьем в деле внедрения в учебный процесс христианских нравственных начал.

Святитель Григорий Богослов, восхищенный прекрасным примером христианского супружества, так говорит о родителях своего лучшего друга: «Супружество его родителей, в котором единое стремление к добродетели играло неменьшую роль, чем единство тел, имело многие отличительные черты, как-то: питание нищих, странноприимство, очищение души посредством воздержания, посвящение Богу части своего имущества, а о последнем многие тогда усердствовали, как ныне, когда обычай этот вошел в силу и уважается по прежним примерам. Оно имело и другие добрые качества, которых достаточно было, чтобы наполнить слух многих даже и тогда, когда бы Понт и Каппадокия разделили их между собой».

И действительно — святая семья, возвратившаяся на родину ритора Василия, в Понт, и проживавшая в городе Неокесарии, была известна своей добродетельной жизнью не только среди христиан, но и среди язычников, — союз Василия и Эмилии стал настоящим примером христианской семьи, гармонично сочетавшей в себе духовное, душевное и телесное. Они жили в миру, не прячась от него в «твердыне» псевдоблагочестия, занимались обычными мирскими делами — но при этом не проникались чуждыми влияниями, а, наоборот, своей искренней любовью к Богу и друг к другу преображали мир вокруг себя, наполняя его Светом Христовым.

Благочестивый и гармоничный христианский союз Василия и Эмилии принес обильный и прекрасный плод — не только духовный, но и телесный. За двадцать лет семейной жизни у супругов родилось десять детей. Один из этих детей умер во младенчестве (что было не редкостью для той эпохи), но остальные девять — Макрина, Василий Великий, Навкратий, Григорий Нисский, Петр Севастийский и четыре дочери, имена которых не дошли до нас, — благополучно выросли, с ранних лет питая свои души благочестием родителей, и впоследствии также просияли святостью. Святитель Григорий Богослов не зря называет супружество Василия и Эмилии «многочадным и благочадным» и говорит о благочестивых супругах такие проникновенные слова: «О родителях же Василия засвидетельствовал нам действительный опыт, что они и сами по себе, если бы не сделались родителями таких детей, довольно имели у себя похвальных качеств, и имея таких детей, если бы не преуспели столько в добродетели, по одному благочестию превзошли бы всех. Ежели из детей один или двое бывают достойны похвалы, то это можно приписать и природе. Но превосходство во всех очевидно служит к похвале родивших. А это показывает блаженнейшее число иереев, девственников и обязавшихся супружеством, которым супружеская жизнь никоим образом не воспрепятствовала наравне с первыми преуспеть в добродетели; напротив, они обратили это в избрание только рода, а не образа жизни».

Основой христианского воспитания, которое святые Василий и Эмилия дали своим детям, было привитие им навыка постоянного пребывания с Богом. Соответственное возрасту молитвенное правило, хорошее знание Священного Писания и Священного Предания, а самое главное — регулярное посещение Церкви — вот три столпа, на которых зиждилось их семейное обучение христианской вере.

Дорогие во Христе отцы, братья и сестры! История семьи святителя Василия Великого — замечательный пример христианского супружества, чадородия и воспитания детей. Нередко в наше время приходится слышать в православной среде (в том числе из уст священников) призывы к непременной многодетности. Призывы эти основываются на утверждении, что жена спасется чадородием (1 Тим. 2, 15). Однако нигде в Писании буквально не утверждается, будто женщина спасется исключительно чадородием, то есть что это главный и чуть ли не единственно верный для нее путь спасения. Вот что говорит апостол Павел в своем Первом Послании к Тимофею: жена… спасется через чадородие, если пребудет в вере и любви и в святости с целомудрием (1 Тим. 2, 15). Иными словами, условием спасения апостол называет здесь не чадородие как таковое, а веру, любовь, целомудрие и вообще добродетельную христианскую жизнь, святость! Не зачатием и родами спасается женщина, но — жизнью в Боге, возрастанием в добродетели, очищением своего сердца…

При чем же здесь в таком случае чадородие, зачем апостол вообще упоминает его, даже еще и с предлогом «через» — который свидетельствует, что и рождение детей все же имеет некоторое отношение ко спасению?

Да при том, дорогие мои, что, воспитывая своих детей надлежащим образом, уча их вере и любви к Богу — и не только словом, но и личным примером, помогая им стать людьми добродетельными и праведными, приводя таким образом в мир новых христиан, достойных этого великого имени, — женщина приносит немалую пользу и собственной душе. Вообще, посодействовать спасению другого человека — одно из наиболее значительных добрых дел, доступных нам на земле; а собственным детям, которые безгранично доверяют родителям, которые берут с родителей пример во всем, оказать это содействие удобнее и легче всего.

Поэтому весьма неразумно и даже преступно поступают те многодетные родители (да и вообще любые родители), которые стремятся лишь к тому, чтобы только родить ребенка, и считают, что на этом их долг перед Богом и перед собственными детьми исполнен. Нет, дорогие мои, на этом родительские обязанности только начинаются! Дав жизнь ребенку, мы должны вырастить его настоящим человеком, христианином — а это нелегкий труд! И этого труда родители не имеют права избегать, оправдываясь тем, что им «некогда», «не хватает времени и сил»: нельзя снимать с себя ответственность за будущее человеческой души на земле… и в вечности.

Конечно, для подобного труда недостаточно одних только познаний о вере — необходимы личные добродетели, ведь детей невозможно обмануть. Если родители учат их одному, а сами поступают совсем по-другому — все благие родительские слова пропадут втуне, потому что личный пример для детей неизмеримо важнее слов. Потому-то апостол и подчеркивает, что женщина спасется, если пребудет в вере и любви и в святости с целомудрием. Относится это, конечно, не к одним только женщинам, но и к мужчинам — ведь отец для ребенка не менее важен и нужен, чем мать, и должен принимать неменьшее участие в воспитании. Замечательный пример подобного подхода, подлинно благого, христианского чадородия и многочадия видим мы в родительской семье святителя Василия Великого. И плод этого подхода, этих благих родительских трудов оказался поистине прекрасен: целое семейство святых!

Раннее детство Василия Великого прошло в окрестностях родного города его отца, Неокесарии. Ритор Василий, будучи традиционным понтийцем и соблюдая древние обычаи своего народа, временно передал своего старшего сына, сразу после его рождения, на воспитание в семью простых понтийских крестьян. Этот пришедший из глубины веков обычай, согласно которому старшие сыновья-наследники аристократов в течение нескольких лет воспитывались в простых семьях (за что временные родители впоследствии получали вознаграждение), вплоть до недавнего времени сохранялся у многих народов Понта и Кавказа (в русской литературе он известен под названием «аталычества»). Цели обычай преследовал благородные, вполне согласные с духом Христовой веры: мальчики из знатных и богатых семей с ранних лет узнавали жизнь простонародья, приучались, несмотря на собственное богатство, довольствоваться малым, а впоследствии лучше понимали свой народ и относились с состраданием к его бедам. Кроме того, члены семьи временных родителей и после окончания периода аталычества продолжали считаться близкими родственниками своего знатного воспитанника — это родство с простолюдинами не позволяло юношам-аристократам излишне кичиться своей знатностью и отделять себя от народа.

Действительно, святитель Василий впоследствии обнаруживал замечательное понимание проблем и нужд простого народа, составлявшего большинство его паствы. Хотя духом и умом святитель возносился в высочайшие пределы созерцания и богословия, в его пастырской практике для него не существовало «низких» предметов: он с одинаковым усердием вникал и в тонкости учения о Троице, и в дела об умыкании невест в горных деревнях. Молочный же брат Василия, родной сын его временной матери и кормилицы, по имени Дорофей, до конца дней оставался его близким родственником и другом — по словам самого Василия, он считал Дорофея «за одно с собою». Впоследствии Дорофей, как и его молочный брат, принял священный сан. С большой долей уверенности можно предположить, что получить надлежащее пресвитеру образование ему помогла семья Василия.

Впрочем, несмотря на обычай, Василию все же не пришлось долго пробыть в семье кормилицы: этому помешало его слабое здоровье. Еще будучи «младенцем» (то есть не старше семи лет от роду), Василий тяжело заболел, так что не оставалось уже никаких надежд на его выздоровление. За умирающего ребенка горячо молилась вся его родня. Наконец, отцу Василия во время молитвы явился Сам Христос, обратившийся к нему со словами из Евангелия, три века тому назад сказанными царедворцу из Капернаума: Пойди, сын твой здоров (Ин. 4, 50). И действительно, в тот же час мальчик чудесным образом исцелился. Однако здоровье его так и не восстановилось до конца: с тех пор и до конца земной жизни святителя Василия мучил какой-то тяжкий недуг, о котором и он сам, и его друзья и родственники неоднократно упоминают в письмах. Святитель принимал свою телесную немощь со смирением, как данный Богом крест и лекарство от гордыни и излишней горячности нрава. В этом Василий уподобился апостолу Павлу, которому также дано было жало в плоть, ангел сатаны, удручать его, дабы он не превозносился чрезвычайностью откровений (2 Кор. 12, 7).

В целях поправки здоровья юного Василия поселили у бабушки по отцу, Макрины Старшей, в ее загородном поместье на берегах реки Ирис. Время, проведенное с бабушкой, сыграло важную роль в деле духовного воспитания будущего святителя: благочестивая исповедница Христова Макрина, в отличие от большинства бабушек — увы, и тогдашних, и нынешних, — заботилась не только о том, как бы побаловать любимого внука, но и прилагала все усилия, дабы воспитать его истинным христианином, «образуя его догматами благочестия», как он сам впоследствии вспоминал. Эти духовные семена, посеянные в душе маленького Василия бабушкой, проросли и явили миру поистине чудный плод.

Время шло, и Василию пришла пора получать образование. Оставив дом бабушки, он вернулся в город, к родителям, и в течение нескольких лет обучался в начальной школе Неокесарии под руководством собственного отца, воспринимая от праведного Василия не только основы наук, но и основы благочестия. Мальчик выказывал недюжинные способности и к тому, и к другому, преуспевая, по воспоминаниям его брата Григория Нисского, как в слове, так и в делах.

Однако благочестивому отцу не долго пришлось радоваться успехам старшего сына. Когда Василию исполнилось четырнадцать лет (возраст, с которого для мальчиков начиналось совершеннолетие), его отец заболел и скоропостижно скончался.

Василий к тому времени уже окончил школу и следующие два года неотлучно провел в Неокесарии, утешая скорбящую мать. Однако юноше необходимо было продолжать свое образование — этого всегда хотел и его покойный отец. Поэтому в возрасте шестнадцати лет, с благословения матери, Василий покинул Понт и отправился в Кесарию Каппадокийскую. В знаменитом училище этого города Василий познакомился с одним из своих соучеников, таким же, как он сам, юношей из христианской семьи, по имени Григорий (впоследствии названный Богословом). Вот что вспоминал святитель Григорий об этих первых годах соученичества с Василием в Кесарии: «Василий в короткое время приобрел славу и у простолюдинов, и у первостепенных граждан, обнаруживая в себе ученость выше возраста и твердость нрава выше учености. Он был ритором между риторами еще до кафедры софиста, философом между философами еще до слушания философских положений, а что всего важнее, иереем для христиан еще до священства. Столько все и во всем ему уступали!… А главным его занятием было любомудрие, то есть отрешение от мира, пребывание с Богом, по мере того как через дольнее восходил он к горнему и посредством непостоянного и скоропреходящего приобретал постоянное и вечно пребывающее».

Из Кесарии Каппадокийской Василий отправился в столицу империи — Константинополь, где либо там, либо проездом в Антиохии обучался у прославленного ритора Ливания. Ливаний был язычником, однако благочестивый Василий, в отличие от некоторых «чрезмерно православных» (по выражению святителя Григория Богослова) христиан, не считал зазорным учиться у него светским наукам, видя в учителе не духовного наставника, а лишь замечательного знатока своего дела. Христианское же благочестие и проницательный ум Василия, ничего не принимавшего слепо и без рассуждения, помогали ему отделить то полезное, что было в светских науках, от языческих заблуждений самих преподавателей. Впоследствии светские знания и навыки очень пригодились Василию в деле проповеди веры Христовой и в полемике с язычниками и еретиками. О пользе же светских наук и о том, как извлекать из них пользу без вреда для души, Василий, уже будучи епископом, написал известное «Слово к юношам о том, как пользоваться языческими сочинениями». Вот из него замечательный отрывок:

«Собственное превосходство дерева — изобиловать зрелыми плодами; но оно носит на себе и некоторое украшение — листья, колеблющиеся на ветвях; так и в душе истина есть преимущественный плод, но не лишено приятности и то, если облечена душа внешней мудростью, как листьями, которые служат покровом плоду и производят не неприличный вид. Почему говорится, что и тот славный Моисей, имя которого за мудрость у всех людей было весьма велико, сперва упражнял ум египетскими науками, а потом приступил к созерцанию Сущего [то есть Бога]. А подобно ему, и в позднейшие времена о премудром Данииле повествуется, что он в Вавилоне изучил халдейскую мудрость и тогда уже коснулся Божественных уроков…

<…> Как для других наслаждение цветами ограничивается благовонием и пестротою красок, а пчелы сбирают с них и мед, так и здесь, кто гоняется не за одною сладостью и приятностью сочинений, тот может из них запастись некоторою пользою для души. Поэтому, во всем уподобляясь пчелам, должны вы изучать сии сочинения. Ибо и пчелы не на все цветы равно садятся и с тех, на какие сядут, не все стараются унести, но, взяв, что пригодно на их дело, прочее оставляют нетронутым. И мы, если целомудренны, собрав из этих произведений, что нам свойственно и сродно с истиною, остальное будем проходить мимо. И как, срывая цветы с розового куста, избегаем шипов, так и в этих сочинениях, воспользовавшись полезным, будем остерегаться вредного».

Не правда ли, отцы, братья и сестры, эти слова великого святителя — прекрасный урок как для тех, кто считает всю светскую ученость одинаково полезной для христианина, так и для тех, кто вовсе отвергает светское образование как якобы «душевредное»? Конечно, нельзя без рассуждения принимать на веру все, о чем пишут в светских книгах, — в особенности это касается таких дисциплин, как история, философия и литература, где субъективное и слишком свободное отношение к предмету неизбежно вносит искажение в описание реальности. Необходимо поверять слова и утверждения светских авторов твердою истиной Христовой и отсеивать явно нехристианские домыслы. Но в то же время никак нельзя пренебрегать теми полезными знаниями и навыками, которые накопили для нас ученые и мыслители за тысячелетия существования человечества, — пусть даже не все эти люди и как подобает право веровали в Истинного Бога! Христианин Коперник не находил ничего зазорного в том, чтобы воспользоваться исследованиями греческого язычника Фалеса из Милета, — и в результате пришел к верному описанию Солнечной системы; а алгебраические или химические формулы разве становятся хуже от того, что немалый вклад в развитие этих наук внесли мусульмане-арабы и европейские мистики, а по совместительству даже алхимики? Само же по себе познание созданного Богом мира и его законов христианину необходимо — ведь мы живем в этом мире и должны знать, как взаимодействовать с ним, как вести себя в нем, чтобы развивать и украшать, а не уничтожать его своими действиями. А знание таких вещей, как история, литература и философия, и подавно может немало пригодиться нам в деле проповеди веры Христовой — да что там, даже в деле развития нашей собственной души. Ведь, например, хорошо знающий историю человек не будет слишком смущаться происходящими вокруг него — в том числе в Церкви — различными нестроениями: он знает, что все это уже происходило и в прошлом, причем неоднократно, и может брать пример в преодолении этих нестроений с людей прошлых веков, учась как на их успехах, так и на их ошибках. Духовности же, устроению души учащегося светские науки бессильны как-либо повредить, если в этой душе горит огонь подлинной любви христианской, — как видим мы это на примере святителя Василия Великого.

Ритор Ливаний очень гордился своим способным учеником, который, еще не окончив курса, уже успел прославиться в Константинополе как оратор. Слава о Василии распространилась и за пределы столицы, достигнув Афин — тогдашней цитадели светских наук, — так что любой афинский преподаватель был бы рад иметь Василия в числе своих учеников. Поэтому, когда около 350 года Василий действительно отправился продолжать образование в Афинскую академию, его уже ждали там с интересом и нетерпением.

В Афинах Василий усердно принялся за постижение наук. Однако первоначальный энтузиазм вскоре сменился периодом разочарования: Василий, мечтавший об Афинах как о твердыне чистой науки, теперь увидел в среде преподавателей и особенно учеников всевозможные склоки и интриги. Его собственные земляки из Понта и Армении, постаравшиеся сблизиться с ним, на деле завидовали способностям и ранней известности своего молодого соученика и за его спиной всячески старались опорочить его в глазах афинского ученого сообщества. Василий загрустил, начиная уже сожалеть о своем приезде в Афины, которые теперь представлялись ему «обманчивым блаженством».

Но Господь не оставил Василия. Оказалось, что в Афинской академии учился и прежний знакомый и соученик Василия по Каппадокии — Григорий. Юноши возобновили свое знакомство и, сблизившись еще больше, чем прежде, крепко подружились. Григорий постарался утешить Василия, употребляя, где нужно, логические рассуждения, а где и просто дружеские слова ободрения и поддержки. Эти попытки Григория увенчались успехом, уныние Василия совершенно рассеялось — ведь теперь он был не одинок, рядом с ним был верный, искренний друг и единомышленник. «Когда же по прошествии некоторого времени, — вспоминал впоследствии святитель Григорий, — открыли мы друг другу желания свои и предмет их — любомудрие, тогда уже стали мы друг для друга всем — и товарищами, и сотрапезниками, и родными; одну имея цель, мы непрестанно возрастали в пламенной любви друг к другу… Нами водили равные надежды и в деле самом завидном — в учении. Но далека была от нас зависть, усерднейшими же делало соревнование. Оба мы домогались не того, чтобы одному из нас самому стать первым, но каким бы образом уступить первенство друг другу; потому что каждый из нас славу друга почитал своей собственной». Василий и Григорий не только вместе постигали науки, но и вместе шли по пути духовного совершенства. Друзьям, по воспоминаниям святителя Григория, «известны были две дороги: одна — это первая и превосходнейшая — вела к нашим священным храмам и к тамошним учителям; другая — это вторая и неравного достоинства с первой — вела к наставникам наук внешних». Дружба эта продолжалась впоследствии всю их жизнь, с годами лишь укрепляясь.

По окончании обучения друзьям пришлось расстаться. Григорий уступил многочисленным и усердным просьбам преподавателей и учеников академии и остался в Афинах, где следующие несколько лет преподавал риторику. Василий же, хотя его уговаривали остаться не менее усердно, чем Григория, вернулся на родину, в Кесарию (по мнению некоторых историков — в Неокесарию), где некоторое время занимался адвокатурой и преподаванием риторики.

Мать Василия, святая Эмилия, в это время перебралась на постоянное жительство в имение Анниса на берегу реки Ирис, где, устроив нечто вроде монастыря, посвятила свои дни аскетическим подвигам вместе со своей старшей дочерью, преподобной Макриной (названной так в честь бабушки-исповедницы). Обе женщины — и Эмилия, и Макрина — были вдовами, но если Эмилия овдовела после двадцати лет супружеской жизни, воспитав вместе с мужем множество детей, то Макрина с ранней юности хранила верность покойному жениху, с которым была обручена, но не успела сочетаться полным браком из-за безвременной кончины своего нареченного. Макрина была известна своей святой жизнью, смирением и силой духа. Поэтому, когда Василий прибыл в Понт, чтобы навестить родных, беседа с сестрой так подействовала на его душу, что он также решил принять монашество и полностью посвятить свою жизнь служению Господу. Тогда же, будучи уже около двадцати семи лет от роду, Василий, прежде чем принять монашество, принял Таинство Святого Крещения: в те времена даже убежденные христиане нередко откладывали свое Крещение и Крещение своих детей до зрелого возраста, дабы принятие этого великого Таинства было наиболее осознанным.

После Крещения Василий оставил профессиональную деятельность — адвокатуру и преподавание — и отправился сначала в Сирию и Палестину, а затем в Египет, чтобы познакомиться там с жизнью христианских подвижников и отшельников. Во время этого путешествия Василий действительно встретился со многими великими подвижниками благочестия и очень многому у них научился: путешествие окончательно укрепило его решение принять монашество. С этих пор в его душе начало зреть еще одно стремление: бороться за правую веру и защищать единство Церкви.

Вернувшись в Понт, Василий поселился на берегах реки Ирис, недалеко от поместья-обители матери и сестры, в суровых и труднодоступных местах, где основал небольшую монашескую общину и вместе с несколькими другими монахами строго подвизался в течение нескольких лет. Вот как описывал сам Василий места своего подвижничества: «Это — высокая гора, покрытая частым лесом, на северной стороне орошаемая холодными и прозрачными водами. По подгорью ее стелется покатая долина, непрестанно утучняемая влагами из горы. Кругом долины сам собой выросший лес, из различных всякого рода деревьев, служит ей как бы оградой… Немногого недостает, чтобы долине, по причине ограждающих ее отовсюду оплотов, походить на остров. С двух сторон прорыты глубокие овраги, а сбоку — река, текущая со стремнины, служит также непрерывной и неприступной стеной и луновидными изгибами примыкает к оврагам, поэтому доступы в подгорья заграждены. Один только есть в него вход, которым владеем мы. За местом нашего жительства есть другой гребень, возвышенную свою вершину подъемлющий над горою, и с него вся равнина развертывается перед взором. <…> Эта река, будучи быстрее всех мне известных, свирепеет несколько при соседнем утесе и, отражаясь от оного, кружится в глубоком водовороте, чем доставляет мне и всякому зрителю весьма приятный вид, а туземным жителям приносит самую удовлетворительную пользу и в пучинах своих питает множество рыб. <…> Из всего, что могу сказать о моем убежище, наиболее важно то, что, по удобству положения будучи способно произращать всякие плоды, для меня возращает сладостнейший из плодов — безмолвие».

Не забывал Василий и о своем друге Григории, непрестанно обмениваясь с ним письмами и приглашая его также прибыть в Понт и подвизаться вместе. В конце концов эти письма возымели действие: Григорий прибыл на реку Ирис и некоторое время подвизался вместе с Василием. Иноки усердно трудились, возили на себе тяжести, сажали деревья и ухаживали за ними, так что мозоли не сходили с их аристократических рук. Пища их была крайне скудна, из одежды же у Василия, как и у других монахов обители, были только нижняя сорочка и монашеская мантия. По ночам, когда никто не видел его, Василий также надевал на голое тело власяницу — грубую и колючую одежду из шерсти — для смирения плоти. Об этом знал только его друг Григорий. Не меньшее, а, пожалуй, и большее, чем физическим трудам, время уделяли иноки молитве и изучению Священного Писания и творений церковных авторов. Кроме того, Василий и сам составлял душеполезные сочинения и проповеди, стремясь принести Свет истинной веры Христовой жителям своего родного Понта. Благодаря ему многие неверующие понтийцы обратились ко Христу, а те, кто уже был христианином, стали вести более добродетельную жизнь.

Вот, дорогие отцы, братья и сестры, прекрасный пример подлинно монашеской жизни! Призвание и цель существования настоящего монаха (да и всякого христианина) — молитва, общение с Богом, очищение своего сердца, служение Господу и ближним. Физический же труд и аскетические подвиги не более чем средства, которые должны способствовать достижению этих главных целей. Если же средства становятся препятствием на пути к цели, превращаются в самоцель и подменяют собой истинное призвание, они не только не нужны, но даже вредны и могут привести вместо пользы к надрыву или к гордости и, следовательно, к духовной гибели…

Посмотрите на святителя Василия и его верного друга Григория: разве можно обвинить их в лености, в недостатке усердия и трудов? Нет! Но разве эти труды, посты, ношение власяницы были главным для них? Опять-таки нет! Главным для них было служение Богу и возрастание в добродетели. Вот как пишет об этом сам святитель Василий в своем сочинении «О подвижничестве»: «Подвижническая жизнь имеет одну цель — спасение души, и поэтому все, что может содействовать сему намерению, должно соблюдать со страхом как Божественную заповедь, потому что и самые заповеди Божии не что иное имеют в виду, как спасение послушного им. Посему как входящие в баню обнажаются от всякого одеяния, так и приступающим к подвижнической жизни надо, обнажившись от всякой житейской вещественности, вести жизнь любомудрую. Первое, о чем более всего должно заботиться христианину, — это обнажиться от разнородных и различных порочных наклонностей, которыми оскверняется душа».

И именно благодаря этим верно расставленным приоритетам результатом подвижнической жизни будущих святителей стали множество человеческих душ, просвещенных Светом Христовым, и мудрые духовные произведения, в которых и по сей день, спустя столько веков, христиане черпают назидание в добродетели.

В 362 году на епископскую кафедру города Кесарии Каппадокийской был поставлен епископ Евсевий. Сам будучи уже в преклонных летах и потому желая найти себе умного, образованного и благочестивого молодого помощника в епископских трудах, Евсевий вызвал в Кесарию Василия, о котором был много наслышан, и рукоположил его в сан пресвитера. Сам Василий не считал себя достойным священного сана и хотел отказаться от него, но епископ настаивал, и Василий повиновался. Он остался в Кесарии и как пастырь вскоре снискал уважение и любовь всей кесарийской паствы.

Однако именно эти любовь и уважение стали причиной его размолвки с епископом Евсевием. Епископ, увидев, что авторитет пресвитера Василия затмевает его собственный авторитет, и поддавшись человеческой слабости, открыто высказал это своему помощнику. Василий, не желая нарушать мир в епархии, оставил Кесарию и возвратился в Понт, на реку Ирис, в свой монастырь.

Интересно, многие ли поступили бы так в наше время? Многие ли люди, оказавшись несправедливо обиженными, решили бы пожертвовать собственными чувствами ради общего блага? Увы, на этот вопрос приходится честно ответить: нет… Мы так часто ставим свои личные обиды превыше всего, забывая полностью о том, что окружающий мир в какой-то мере зависит от нас — пусть не полностью, но зависит. Мы тоже часть этого мира — и, значит, в какой-то мере создаем атмосферу в нем, даем определенное направление его жизни. Да, в обычной ситуации справедливость можно и нужно отстаивать, при необходимости даже прибегая к судебному вмешательству — но только не тогда, когда восстановление справедливости в нашу пользу может принести вред всему окружающему нас обществу и вообще другим, ни в чем не повинным людям.

Святитель Василий Великий подает нам прекрасный пример рассудительного христианского отношения к подобным ситуациям. Как мы знаем, в обычное время он не стеснялся отстаивать свою точку зрения и свое доброе имя, не боялся вступать в жаркие дискуссии с противниками — но на этот раз, видя, что его попытки защитить себя принесут Церкви, быть может, непоправимый вред, с подлинным смирением — не имеющим ничего общего с самоуничижением и отсутствием собственного достоинства — отошел в сторону, дабы сохранить мир церковный. Это был настоящий подвиг христианской любви.

О размолвке епископа Евсевия и Василия вскоре узнал друг Григорий, тоже к этому времени покинувший пустыню и помогавший своему отцу, епископу Назианзскому Григорию Старшему, в управлении его епархией. Новость глубоко опечалила его. Григорий написал несколько писем Евсевию и Василию, призывая их помириться и возобновить совместные труды на благо Церкви. Несомненно, эти письма действительно сыграли положительную роль. Но окончательное примирение епископа и пресвитера произошло после того, как в 365 году на императорский трон в Константинополе взошел император Валент (328–378), сторонник арианской ереси. Еретики по всей восточной части империи потирали руки, думая, что пришло время их победы над православными. Действительно, император открыто покровительствовал единоверцам. Вскоре после своего воцарения он отправился в Кесарию в сопровождении арианских епископов, дабы склонить кесарийских православных к принятию ереси. Епископ Кесарийский Евсевий, понимая, что в одиночку ему вряд ли удастся справиться с надвигавшейся опасностью, решил вновь призвать к себе в помощники Василия. И Василий, для которого благо Церкви всегда стояло неизмеримо выше его собственного блага и личных обид, забыл о прошлых размолвках и несправедливых упреках и незамедлительно вернулся в Кесарию. Арианство встретило в его лице достойного и непримиримого противника. Василий неустанно проповедовал Православие (проповеди его не только произносились устно в храме, но и записывались для последующего распространения по епархии). Он же составил толкования на различные места Священного Писания (Шестоднев, Псалмы), толкуя их в православном духе, написал три книги против арианского учения («Против Евномия»). В это же время им был составлен чин Божественной Литургии, доныне использующийся в Православной Церкви под названием Литургии Василия Великого. Василий взял на себя и все административные дела епархии, став, по сути дела, ее негласным главой наряду с епископом Евсевием. «Много и других доказательств заботливости и попечительности Василия о Церкви, — пишет об этом времени святитель Григорий Богослов, — таковы смелость его перед начальниками, как вообще перед всеми, так и перед самыми сильными в городе; его решения распрей, не без доверия принимаемые, а по произнесении его устами через употребление обратившиеся в закон; его заступничества за нуждающихся, большей частью в делах духовных, а иногда и в плотских (потому что и это, покоряя людей добрым расположением, исцеляет нередко души); пропитание нищих, странноприимство, попечение о девах [монахинях], писаные и неписаные уставы для монашествующих, чиноположения молитв, благоукрашения алтаря и иное, чем только Божий воистину человек и действующий по Богу может быть полезен народу».

Конец ознакомительного фрагмента.