Слова в дни памяти особо чтимых святых. Книга вторая. Июнь

митрополит Владимир (Иким), 2018

Книга «Слова в дни памяти особо чтимых святых. Книга вторая» представляет собой сборник из 36 богослужебных проповедей митрополита Омского и Таврического Владимира, посвященных как памяти отдельных святых Вселенской и Русской Церкви, так и их соборам и отдельным событиям, связанным с ними (день кончины, обретения мощей, прославления и т. п.), охватывая месяц июнь. В этих проповедях житийные материалы совмещаются с современной духовно-нравственной проблематикой, историческими оценками и духовными уроками, преломляясь через личный многолетний опыт архипастырского служения автора. Книга предназначена для самого широкого круга православных читателей.

Слово в день памяти святых равноапостольных царя Константина и матери его, царицы Елены

(21 мая / 3 июня)

Нет в том, конечно, никакой гордости — хвалиться тому, кто знает, что благодеяния получил он от Существа Всевышнего. Мое служение Бог нашел и судил годным для исполнения Его воли. Начав от Британского моря, я при помощи какой-то Высочайшей Силы гнал перед собою все встречавшиеся ужасы, чтобы воспитываемый под моим влиянием род человеческий призвать на служение священнейшему закону и под руководством Высочайшего Существа взрастить блаженнейшую веру.

Равноапостольный кесарь Константин Великий

Во имя Отца и Сына и Святого Духа!

Дорогие во Христе братья и сестры!

«Христиан — ко львам!» — в любой миг и в любом месте Римской империи мог раздаться этот вопль языческой толпы. В любой час в мирный дом христиан мог явиться имперский чиновник, чтобы именем закона увести их на лютые пытки и страшную казнь. Так первые три века по Рождеству Христову в постоянном душевном напряжении, в неотвязной тревоге за себя, родных и за ближних своих протекала жизнь последователей Спасителя. Преследовавшие их языческий фанатизм и иудейская ненависть подкреплялись мощью великолепно отлаженной римской государственной машины. Бежать, укрыться, найти покой было негде — Рим владел почти всем цивилизованным миром. Но вот, к неописуемому ликованию верных Христовых чад, от края до края гигантской империи прозвенели слова Медиоланского (Миланского) эдикта: «Итак, да будет известно и ведомо, что мы, невзирая на все указания, изданные доселе против христиан, желаем, чтобы им было дозволено отправление своей религии без малейшего препятствия».

Почти триста лет кровь славных мучеников Господних обагряла просторы империи. Уже сам вдохновитель палачей, диавол, захлебывался и задыхался в пламенной крови христиан, идущих на мучения и смерть за святую веру. Последняя адская бойня, последняя волна гонений была самой свирепой. Императоры Диоклетиан (правил 284–305) и Галерий (правил 293–311) жаждали истребить христиан поголовно, всех до единого. Для этого была приведена в действие вся железная имперская бюрократия: каждый (каждый!) подданный Рима обязывался представить «либелли» — справку о принесении жертв идолам. Отказавшихся поклониться кумирам ждали пытки неимоверной жестокости, сочетавшиеся с нравственными надругательствами, — так пытались сломить волю исповедников Христовых. Истязания длились месяцами, выживших и выстоявших предавали казни. Чтобы освободить место для христиан, из тюрем выпускали на волю уголовников — и все равно имперские застенки не вмещали исповедников Спасителя. По свидетельству современника, «железо притуплялось и ломалось; убийцы утомлялись и работали посменно, по очереди». Наконец адская машина начала давать сбои. Сами гонители стали понимать свое бессилие в борьбе с последователями Истинного Бога.

Свирепый император Галерий, продолжая называть верных Христовых безумной сектой, одновременно сквозь зубы заявил: «Пусть будут христиане, лишь бы не делали ничего незаконного». Последыш императоров-христоборцев, кесарь Максимин Дайя (правил 305–313), уже не убивал христиан, а «оказывал им милость»: выкалывал глаза, подрезал жилы на ногах и ссылал в рудники. С падением Максимина гонения кончились. Врата адовы не одолели Церковь Христа Спасителя (ср. Мф. 16, 18).

Прошу совершать молитвы… за царей и за всех начальствующих, дабы проводить нам жизнь тихую и безмятежную во всяком благочестии и чистоте (1 Тим. 2, 1–2), — заповедовал святой апостол Павел. За каких царей просил молиться великий апостол народов? В его времена римским императором был бесноватый Нерон (правил 54–68), начавший расправы над христианами, казнивший и самого апостола Павла. С тех пор последователи Бога Истинного не имели тишины и безмятежности. Но, верные завету апостольскому, триста лет христиане молились за своих палачей. То была пламенная молитва о вразумлении, просвещении, обращении земных владык. Вымолили! В Медиоланском эдикте повелители империи уже сами просили молитв христианских: «Даруем христианам и всем другим свободу исповедовать избранную ими религию, чтобы Небесный Бог, каким бы Он ни был, дал мир и процветание нам и всем, кто живет под нашей властью».

Медиоланский эдикт подписали два императора-соправителя — Константин и Лициний. Для Лициния подпись под эдиктом была политическим ходом: фанатичный язычник, он таил злобу на христиан и ждал момента, когда сможет обрушиться на них. Но в лице Константина воздвигал Господь освободителя Церкви Своей, апостола всей Римской империи.

На императора Константина христиане смотрели с особой надеждой. Он был сыном доброго кесаря Констанция Хлора.

Крест над солнцем

Когда повсюду свирепствовали, изощряясь в жестокостях, прислужники Диоклетиана и Галерия, все же была в империи область тихого христианского жития — Галлия и Британия, где правил кесарь Констанций Хлор (правил 293–306). Любимец войска, избранный на правление благодаря ратным подвигам, Констанций не желал проливать кровь мирных невинных людей. Более того, он чувствовал свое духовное родство с христианами, ибо сам всю жизнь искал Единого Бога. В этих поисках кесарь Констанций не сумел подняться выше культа «непобедимого солнца», так и не достиг света Христова. Но мерзость языческих капищ была противна Констанцию Хлору, а в христианах он видел чистоту, искренность, благочестие.

Коварный Диоклетиан начал гонения с чистки придворных кругов и армии: казнил сановников и воинов, отказавшихся принести жертвы идолам. Казалось, младший кесарь Констанций Хлор, получив христоборческие указы верховного императора, поступит точно так же. Действительно, кесарь Констанций собрал своих приближенных-христиан и под страхом изгнания приказал совершить языческие обряды. Однако затем произошло неожиданное. Сохранивших верность Христу кесарь не только не покарал, но еще больше приблизил к себе. А тем, кто готов был из-за его приказа изменить святой вере, Констанций Хлор заявил: «Вас я не могу терпеть при своем дворе: если вы не соблюдаете верность своему Богу, то как будете верны мне?» — и выгнал их вон. Христиане по-прежнему оставались под покровительством доброго кесаря. Однако же совершенно отказать в повиновении верховным императорам Констанций не мог — не проливая христианской крови, он все же разрушил несколько храмов.

Слабостью души Констанция Хлора являлось честолюбие. Ради царской власти он развелся со своей женою Еленой и заключил брак с сестрой одного из императоров. Елена оказалась не ко двору имперской знати: она происходила из простонародья — дочь мелкого чиновника, начальника конной станции, где ее увидел и полюбил молодой полководец Констанций. Всем сердцем преданная мужу, Елена делила с ним духовные искания — как и он, стремилась познать Единого Господа. Это постижение Бога Истинного, которого так и не достиг блистательный кесарь Констанций, стало уделом брошенной им жены. Проливая слезы поруганной любви, скорбя над разрушенным семейным очагом, Елена обратилась к Утешителю всех скорбящих — Распятому и Воскресшему Христу. В молитвах ко Господу Любящему, в размышлениях о великом крестном Его страдании утихало горе Елены, сменяясь высоким покоем и просветлением. А земным утешением ее был сын Константин, возраставший в чистоте, мужестве, мудрости.

Константину также довелось испытать немало горечи из-за распада семьи. Тиран Диоклетиан не доверял Констанцию Хлору, поэтому держал его старшего сына при своем дворе как заложника. Юноша тяжело переживал разлуку с отцом, которым восхищался, которому старался подражать во всем, в том числе и в религии «непобедимого солнца». Мать-христианка не дерзала вмешиваться в воспитание Константина, натуры сильной и самостоятельной, но Елена надеялась и молилась о том, чтобы Вселюбящий Господь Сам привлек ее сына к Себе.

Константин рос в душной атмосфере придворных интриг, видел коварство и разврат, пьяные оргии и чванливую роскошь языческих вельмож. Но окружавшая его грязь не запятнала его благородного сердца: словно росток от доброго корня, он оставался чужд всеобщей скверне. Отвращался Константин и от идольских капищ, где любая гнусность находила себе божка-покровителя. Он верил в «непобедимое солнце», ему хотелось чистого света. Молодой царевич помнил и о милостях, которые чтимый им отец оказывал христианам, и, становясь невольным свидетелем истязаний, которым Диоклетиановы палачи подвергали мучеников Христовых, восхищался их мужеством и непобедимой стойкостью в вере. Слова доблестных исповедников, подвиги страстотерпцев Господних запечатлевались в чуткой душе будущего апостола во царях, чтобы в урочный час озарить его светом Истины.

(Впоследствии Константин увидел и страшные небесные кары, постигшие гонителей христианства. Император Диоклетиан, преданный вельможами, проклинаемый народом, сошел с ума и уморил себя голодом. Император Галерий был поражен болезнью, от которой тело его стало издавать нестерпимое зловоние, так что ни друзья, ни врачи не могли приблизиться к нему, — среди этого смрада он и умер. Кесарь Максимин покончил самоубийством, приняв яд, в жуткой агонии вопил он о грозном Высшем Судие. Из всех властителей империи только отец Константина, покровитель христиан Констанций Хлор, окончил свои дни спокойно и мирно, окруженный всеобщей любовью. Высокий разумом, Константин не мог не задумываться над духовным смыслом этих событий).

Находясь в окружении Диоклетиана и Галерия, благородный Константин выбрал для себя не придворные заискивания, а воинскую славу. Он стал смелым и мудрым полководцем, подобно своему отцу заслужил любовь армии. Справедливостью, честностью, умом, добротой он привлекал к себе сердца достойных вельмож. Это возбудило зависть коварного Галерия. Когда Констанций Хлор стал императором всего Запада, он призвал к себе старшего сына как кесаря-соправителя. Но Галерий, бывший императором Востока, назначил на Запад своего кесаря, некого Севера, организовав против Константина заговор. Константин наконец-то ехал к любимому отцу, но на пути его поджидали высланные Севером убийцы. Спасаясь от погони, Константин подрезал жилы остававшимся за ним на конных станциях лошадям. Словно жалкий беглец, явился будущий император в свой удел. Но добром за зло отплатил он Северу, добровольно отдал ему в управление Африку.

Недолгой была радость встречи Константина с отцом после разлуки. Вскоре он проводил Констанция Хлора в последний путь. В наследство Константин получил преданность галльских легионов, провозгласивших его императором. Затем в империи началась смута. Сразу шесть кесарей враждовали и воевали друг с другом, деля между собою власть. Константин старался держаться в стороне от междоусобиц, довольствуясь своей Галлией. «Я отчуждался от бывших доселе правителей, потому что видел дикость их нравов», — говорил он.

В Риме воцарился Максенций (правил 306–312). Нет, он не был гонителем христиан — он был «просто тиран», ненасытный в разврате, грабеже и насилии. Константин признал его законным правителем и поначалу пытался относиться к Максенцию дружески. Но тот «был весьма тяжек для Рима по своей жестокости и скверной жизни»: похищал жен и дочерей у почтенных сенаторов, громил и расхищал богатые дома, убивал людей потехи ради, давил народ непосильными налогами. Римляне начали тайно посылать к Константину гонцов с мольбой о защите. Миролюбивый Константин ограничился письмом к Максенцию, посоветовав не раздражать население. Однако этот дружеский совет показался тирану оскорблением, и он начал готовить войну против Константина.

Максенций собирался в поход по-язычески обстоятельно. В идольских капищах были принесены кровавые жертвы, в том числе человеческие: закланы несколько детей (разумеется, из рабов, которых римляне приравнивали к домашней скотине). Жрецы колдовали над кишками животных и птиц. Был проведен самый жуткий вид гадания — на внутренностях беременной женщины. Все языческие предсказатели в один голос провозгласили: Максенция ждет блистательная победа! Так духи злобы, от которых сокрыто будущее, лживо подбадривали своего угодника. Тиран заранее торжествовал. Целые сонмы демонов, упившихся жертвенной кровью, стекались к нему на помощь.

Скоро Константин узнал о предстоящей войне. Положение его виделось крайне опасным, почти безнадежным. Дело было не в языческих чародействах. На стороне Максенция стояла знаменитая преторианская гвардия — цвет имперского войска, и по опыту, и по выучке, и по численности, наконец, несравненно превосходившая галльские легионы Константина. Единственным разумным поступком казалось собирать силы и пытаться противостоять неприятелю на своей территории. Но кесарь Константин двинул свое войско навстречу врагу.

Никто не верил в успех этого похода. Солдаты роптали, думая, что их полководец сошел с ума, — настолько грозны казались преторианцы Максенция. Среди войска бродили языческие жрецы, предвещая несчастья. Только железная имперская дисциплина заставляла армию идти за кесарем. Среди общей тревоги один Константин оставался спокоен. Его вдохновляли вера в правоту своего дела и непонятная для него самого уверенность в победе.

Стремительным броском Константин двинул свои легионы через Альпы, прошел по Италии и остановился в непосредственной близости от Рима — у Мильвийского моста через Тибр. Здесь должен был разрешиться его спор с тираном Максенцием. Чтобы осмотреть место будущего сражения, кесарь Константин со свитой выехал к мосту. Но не к земным расчетам, а к небесному видению оказались прикованы взоры Константина. «Император увидел в небе прямо над солнцем знак креста, окруженного светом и сопровождаемого надписью: “Сим побеждай’’». Не радость, а ужас был первым чувством кесаря и его спутников при этом знамении. Крест, знак позорной казни заговорщиков, убийц и рабов, считался в языческом мире самым страшным предзнаменованием.

В нелегких раздумьях о смысле виденного им чуда Константин удалился в свою палатку. Среди этих мыслей утомленный кесарь задремал. Во сне явился ему Сам Христос Искупитель, повелев на знамени утвердить знаки Креста и Божественного Своего имени, обещая Константину победу над супостатом.

Константин был не из числа безумных скептиков, которых никакие чудеса Господни не могут заставить уверовать. Чистым, ищущим Бога сердцем он возрадовался об открывшейся ему так явственно Истине Всевышнего. Воспевая святого царя Константина, Церковь сравнивает бывшие ему видения со светом Христовым, просветившим на пути в Дамаск великого апостола Павла. «Я твердо уверовал, что всю душу свою, все, чем дышу, все, что только существует в глубине моего ума, — все я обязан принести Великому Богу», — говорил равноапостольный император Константин.

Одновременно с видениями кесаря его воинству также было явлено небесное знамение — в форме, доступной общему пониманию. Ритор, язычник Назарий, сообщает, что впоследствии по всей Галлии разнеслась весть об этом чуде: на небе были видны полки со страшно сиявшими щитами, возглашавшие: «Мы идем на помощь Константину!»

Пробудившись после чудесного сна, Константин немедленно призвал к себе христианских епископов. Он жаждал не только сердцем, но и разумом постичь открывшуюся ему Высочайшую Истину. Так он узнал о Вселюбящем Боге, о Господе Иисусе Христе, Распятом и Воскресшем ради любви к людям. Так понял он смысл видения у Мильвийского моста: Крест, вознесшийся над тем самым солнцем, которое он прежде считал непобедимым, а на деле бывшим только одним из созданий Всемогущего Бога. Так кесарь Константин отверг поклонение творению ради поклонения Творцу, из солнцепоклонника соделался христианином. Так он вступил на свой поистине царский путь, ведущий к святости.

Константин не был человеком страстным, он имел удивительно гармоничный характер. Перенесенные в юности испытания не расшатали, а закалили его душу. Он научился в любых обстоятельствах сохранять глубокий душевный покой, каждый свой поступок выверять разумной осмотрительностью. Так, мудро и неторопливо, приступил он к сужденному ему апостольскому делу — просвещению Римской империи.

Перед битвой с Максенцием кесарь Константин вовсе не собирался сообщать всем и каждому о своем чудесном обращении ко Христу Господу. Такое известие могло бы вызвать бунт языческой части войска. Кесарь приказал художникам изготовить знамя с явленными ему Божественными знаками. Но символика этой хоругви была не демонстративно христианской, а как бы сокрытой от глаз непосвященных. Крестовидным было древко знамени, на котором утверждался золотой венок с монограммой имени Спасителя — переплетением букв Х и Р. К древку было прикреплено и шелковое полотнище с портретами кесаря и его сыновей. Константин ничего не объяснял солдатам, а просто сказал: «Это знамя принесет нам победу». Только воины-христиане поняли смысл священной хоругви и внутренне ликовали. А вся армия, еще и прежде воодушевленная видением небесной помощи, доверилась таинственному знамени своего вождя и устремилась в бой.

Ход битвы у Мильвийского моста необъясним земными понятиями. Преторианцы Максенция не посрамили своей славы: они дрались как львы, предпочитая смерть отступлению. Но отборная гвардия пала под напором слабейших числом и умением галльских легионов. Мильвийский мост, до того выдерживавший десятки повозок, конницу, поступь гвардейских полков, внезапно подломился под маленьким отрядом пытавшегося бежать Максенция, и тиран утонул в водах Тибра.

В лице кесаря Константина Рим чествовал своего освободителя от ненавистной тирании. Но в новом императоре римляне сразу заметили нечто непонятное, чуждое их языческим обычаям. Сооружая триумфальную арку, Сенат не решился приписать победу Константина воле Юпитера, как полагалось при прежних императорах. На арке значилось: «Константин освободил Рим по внушению Божества». Ритор Евмений, которому поручили говорить приветственную речь, выражался неопределенно: «Какой-то Бог побудил Константина отправиться в поход, как на победу, обещанную уже Богом». Недоумения по поводу того, какой религии придерживается император, развеялись после того, как Константин распорядился поместить в руке своей триумфальной статуи копье, имеющее форму креста. Он не делал никаких заявлений, все было ясно и без того. Впервые в истории в Рим вступил император-христианин.

Конец ознакомительного фрагмента.