Молот ведьм

Яцек Пекара, 2003

Вот он – инквизитор и Молот ведьм. И перед ним новые испытания, новые головоломки, новые сражения. Столкновения с ведьмами и демонами, еретиками и богохульниками. Но что хуже – со злобной силой, которая зародилась в Ватикане. Достаточно ли его страстной веры, стальных нервов и острого ума, чтобы выжить? Какова будет цена сострадания к невинным жертвам? В сердце слуги Божьего горит святой жар веры и желание служить. Меч Господа рубит, чтобы отделить агнцев от козлищ и зерна от плевел, а потом предать скверну огню. Некоторые люди сомневаются, что Христос действительно сошел с креста. Это все работа сатаны. Вы сомневаетесь? Не ожидаете инквизицию? Тогда бойтесь!

Оглавление

Из серии: Я, инквизитор (Цикл о Мордимере Маддердине)

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Молот ведьм предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

Молот ведьм

Судите других по справедливости и без страха. Но помните, каким судом судите — таким будете судимы; и какой мерою мерите, — такою и вам будут мерить[6].

Евангелие от Матфея

Меня пригласили на повешение, и было не отказаться, хотя, как понимаете, вашего нижайшего слугу не слишком веселят подобные развлечения. Такое зрелище годится для городской черни, но не для людей моего склада — тех, кто в муках ближнего своего видит лишь путь ко спасению, а не грешное развлеченье. Но бургграф Линде очень радовался новому эшафоту и новой виселице, и, кроме того, после должен был состояться пир. А еще я слышал, что обещали присутствие палача из Альтенбурга, златорукого таланта, который-де умел столь хитро завязать петлю на шее осужденного, что тот дергался в конвульсиях еще несколько часов.

— Устрашающий пример, мастер, — бургграф Линде вознес толстый палец с кольцом. — Я всегда говорил: нет ничего лучше устрашающего примера. Только это может научить голытьбу уважать закон.

— Наверняка вы правы, ваша милость, — ответил я вежливо и угостился напитком, который бургграф великодушно плеснул в мой бокал. — И какова же вина обреченного, если мне позволено будет полюбопытствовать?

Бургграф застыл с пальцем у щеки, а потом повернулся к своему помощнику, высокому дворянину с орлиным носом и лицом, напоминавшим лезвие топора.

— Шпрингер, а за что мы его, собственно, вешаем?

— Три изнасилования и убийства девиц из достойных семей, — подсказал дворянин.

— О, точно, — хлопнул в ладоши бургграф. — Насильники и убийцы нам не нужны. Хотя насчет девства тех изнасилованных я бы не поручился, — засмеялся он.

— Чем дольше живу, тем слабее моя память, — признался я смиренно. — Но разве наказание за изнасилование и убийство — не кастрация и четвертование, каковое из милости может быть заменено на ломание коленей?

— Вообще-то — да, — ответил Линде. — И я с удовлетворением отмечаю, дорогой мастер, что память у вас крепка, как и прежде. Но если бы мы его покалечили, как тогда палач продемонстрировал бы нам свой талант вздергивать на виселице?

— Несколько часов конвульсий — такого я не видел, — покачал головой Шпрингер. — Мне и верить неохота, что это возможно. А вы как полагаете, мастер?

Глядеть на конвульсии обреченного не казалось мне чрезвычайно интересным развлечением, но я понимал, что в провинции даже люди благородного происхождения и облеченные властью жаждут зрелищ.

— Полагаю, все дело в соответствующей подготовке, веревочном узле и в том, чтобы крайне аккуратно убрать подпорку. Если бы ваша милость, — обратился я к бургграфу, — приказали обустроить на эшафоте люк, даже самый умелый палач ничего не смог бы сделать, ибо падение с высоты мгновенно влечет за собой перелом шеи.

— Вот поэтому у нас и нет люка, — с удовлетворением засмеялся Линде, и его обвисшие щеки заколыхались.

Бургграфа Линде я знал уже много лет. А с тех пор, как я спас его родственницу от костра (притом — совершенно справедливо и в соответствии с законом, ибо была она облыжно обвинена соседями), — с тех пор бургграф одарял меня особой симпатией и, когда мне приходилось проезжать через Биарритц, которым он издавна правил, всегда тепло меня принимал. Линде был честным, искренним человеком с грубоватыми манерами и простыми вкусами. Но его туша и широкая усмешка на толстых губах обманули не одного человека. Бургграф правил Биарритцем железной рукою, а преступники здесь быстро заканчивали жизнь на виселице, эшафоте или гнили в глубоких подвалах под замком. Гнили, кстати, тоже недолго, ибо бургграф никогда не скрывал, что траты на содержание заключенных он полагает неправомерно расточительной графой в расходах городской казны.

«Никто никого не заставляет нарушать закон», — повторял он, и трудно было отказать ему в справедливости этих слов.

— До самого конца, сукин сын, не признавался, — просопел Шпрингер из-за спины бургграфа. — А потом палач взял и разложил инструменты…

— Признание, признание, — Линде взмахнул рукою. — Мастер Маддердин и сам знает, насколько слаб этот довод.

— Правда, — согласился я и отпил из бокала. Вино, на мой вкус, было несколько сладковатым. — Куда большее значение имеют показания свидетелей и вещественные доказательства, ибо, если допрашивающий захочет, пытаемый признается даже в том, что он — зеленый осел в оранжевую крапинку.

— Вот-вот! — Бургграф снова плеснул в ладони — но осторожно, поскольку ему мешали перстни. — Святая правда, мастер Маддердин. «Зеленый осел», — фыркнул он. — Уж вы как скажете…

Бургграф тяжело поднялся с кресла, ухватившись за обтянутый бархатом поручень.

— Эх, молодежь, — сказал, — хорошо вам. А мне бы немного поспать перед нынешним праздничком, ибо после обеда на меня всегда нападает охота вздремнуть.

— И это куда как хорошо для здоровья, — поддержал я его.

— Может, и хорошо, Мордимер, может, и хорошо, — вздохнул бургграф. — Но раньше я мог три дня пить, на четвертый ехал охотиться и возвращался со знатной добычей. А теперь? Бокал-другой винца — и меня тянет на боковую. — Он помахал нам рукою на прощание и колыхающейся утиной походочкой направился к дверям.

Я заметил, что на сиденье осталось мокрое пятно. Что же он, непроизвольно обмочился? Если да, то и вправду с ним не все ладно.

Шпрингер заметил мой взгляд.

— Болеет, — пояснил негромко, — а врачей считает карой Божьей. Может, хоть вы его переубедите, мастер? Даже пиявок не дает себе поставить, а ведь пиявки вытягивают дурную кровь.

Распространенное мнение о действенности лечения пиявками было изрядно преувеличенным, однако мне не приходилось слышать, чтобы таковое лечение хоть кому-то навредило. Понятное дело, если прибегать к нему с умом. Поэтому я лишь кивнул и пообещал:

— Постараюсь.

Шпрингер уселся на сухую часть кресла, покинутого бургграфом, и засмотрелся на дерево, что росло за каменной балюстрадой.

— Вы слыхали, что есть те, кто говорит, будто никто и ни при каких обстоятельствах не должен убивать другого человека? Верите, что когда-либо, через много-много веков, никого не будут казнить?

— Верю, — ответил я после короткого раздумья. — Но только в исключительных обстоятельствах, когда в крае или провинции будет не хватать работников. Некогда я путешествовал по имперскому пограничью, там местные судьи никого не приговаривают к смерти, только к рабству. Жизнь и труд людей в тех краях слишком ценны, чтобы бессмысленно их расточать. Но мы, — усмехнулся я, — пока можем себе это позволить. Таких вот людишек у нас еще предостаточно.

— Верно, предостаточно. Даже я бы сказал: изрядный урожай. Пригодилась бы, что ли, какая-никакая война или что…

— И вырезать их к песьей бабушке, — бросил я полушутя-полусерьезно и сплюнул за балюстраду.

— Говорят, император поведет армию на Палатинат, — сказал он. — Полагаете, это правда?

Ваш нижайший слуга не плавал в столь глубоких водах политики, но трудно было не знать, что молодой, едва-едва коронованный властитель грезит военной славой. А война с еретическим Палатинатом была чрезвычайно притягательна, поскольку, во-первых, принятая там вера была отвратительна, во-вторых, в тамошних богатых городах ожидала изрядная добыча. Но палатин Дюваррье не был ни глупцом, ни трусом: он превратил свои земли в одну большую крепость, вооружил и обучил городскую милицию… Пожалуй, только наши феодалы все еще не верили, что городская голытьба сумеет противостоять тяжеловооруженному рыцарству. Я же позволял себе иметь несколько отличное мнение по этому вопросу, но не спешил делиться им с окружающими.

— Кто знает? — ответил я. — Может, и вправду пришло время нести пламень истинной, святой веры…

— Ну-у… — произнес Шпрингер, и трудно было не услышать сомнение в его голосе.

Я мысленно усмехнулся. Советник Линде был рассудительным и опытным человеком. Ему было доподлинно известно, что пламень веры всегда связан с неудобствами и опасностью лишиться жизни. Особенно когда речь о том, чтобы поджечь тем пламенем владения кого-то вроде Дюваррье, не склонного к шуткам и слишком серьезно относящегося к еретической своей вере. В общем-то, в Палатинате тоже сжигали еретиков и ведьм, точно так же, как и у нас, только этим занимались не выученные инквизиторы, но ловцы ведьм. И сообщество сие, говоря откровенно, было чрезвычайно подлое.

— Если позволите, пойду подремлю часок, — сказал я, поднимаясь. — А то ведь, зная господина бургграфа, стоит поберечь силы для вечера.

Шпрингер лукаво рассмеялся.

— О, да. Будут сражения борцов и травля медведя псами. А еще нам споет сама Златовласая Рита — она как раз путешествует в Хез и задержалась в Биарритце на несколько ночей…

— Просветите меня, пожалуйста, — прервал я его.

— Златовласая Рита, — повторил он удивленно. — Вы не слышали, мастер? Баллады о прекрасной Изольде? Это ведь она — автор!

— Саму балладу я слышал. Но имя автора как-то выпало из памяти.

— Ну так будет повод с ней познакомиться, — подморгнул он заговорщицки. — А там есть на чем отдохнуть глазу. Да сами увидите.

* * *

Толпа собралась на площади еще с полудня, а городская стража охраняла подступы к эшафоту и виселице. Все больше жаждущих зрелища горожан приходилось отгонять палками, но толпа не была агрессивной — лишь преисполненной энтузиазма, подкрепленного немалым количеством вина и пива.

Шпрингер не погрешил против истины: Рита и вправду была прекрасна. И неудивительно, что прозывалась Златовласой: ее светлые густые косы, сейчас умело уложенные, спадали почти до пояса. Одета она была в зеленое шелковое платье с высоким воротом, а в ложбинке меж высокими грудьми блестел скромный кулон с небольшим рубином. Рита была очень высока, почти с меня ростом, но — вот странно — производила впечатление хрупкой и изящной. На алебастрово-светлом лице — глаза цвета хмурого неба. Смотрели они умно и внимательно. Наверняка Рита была шпионкой, и, принимая во внимание ее красоту, шпионкой умелой. Мне вот только было интересно, задержалась ли она в Биарритце случайно или исполняла здесь некую миссию. Впрочем, скорее — первое, поскольку непросто было вообразить, что сей город для кого-то столь важен, чтобы посылать сюда эту сияющую красу. А кому служила? Бог мой, да наверняка любому, кто мог хорошо заплатить.

Бургграф лично выложил для нее сиденье шелковыми подушками и придержал под локоток, когда усаживалась. Рита лучисто усмехнулась ему. И нужно признать, улыбка ее была прекрасной, под стать ей самой, зубы же — белыми и ровнехонькими.

— Начинаем, — хлопнул в ладони Линде и подал знак трубачам.

Тревожный звук труб заставил толпу притихнуть. Помощник палача сорвал темную ткань, что до поры скрывала осужденного. Чернь завыла, а стражники у помоста сомкнули ряды.

Преступник поднялся с досок эшафота. Был он высоким плечистым мужчиной со смуглым лицом и седоватыми длинными волосами. Сейчас из одежды на нем оставался лишь серый покаянный мешок с отверстиями для рук и головы.

— Достойный бургграф и вы, благородные горожане, — громко произнес преступник, поскольку имел право последнего слова. — Я весьма сожалею вместе со всеми вами о смерти трех женщин из Биарритца…

Его прервал неблагосклонный вой толпы, а рядом с виском пролетел камень. Но от следующего преступник не сумел уклониться, получил удар в лоб и пал на колени, протягивая руки к людям, словно моля о милостыне. Один из солдат тотчас подскочил и заслонил его щитом. Стражники начали проталкиваться к негодяю, кинувшему камень. Часть людей кричала, чтобы убегал, кое-кто пытался его схватить, а все вместе это вызвало замешательство и суматоху.

Бургграф фыркнул, в раздражении разводя руки:

— Вот всегда так, — пожаловался. — И не лучше ли было сделать все в спокойствии, смирно и с уважением? Как думаете, мастер?

— Наверняка лучше, — засмеялся я. — Но толпа — лишь толпа. Сейчас успокоится.

Ведь люди дожидались зрелища, а всякое замешательство оттягивало финальное развлечение.

— «Мастер»? — переспросила Рита, склоняясь ко мне. — А можно ль спросить, отчего уважаемый бургграф вас так называет?

Вопрос был по существу, ибо в Биарритце я не носил официальной одежды — черного кафтана с вышитым на нем серебряным сломанным распятием, — но одевался как обычный мещанин.

— Так ведь Мордимер суть мастер веры и справедливости, знаток человеческих сомнений, — ответил вместо меня бургграф с избыточным, как на мой вкус, пафосом.

Я склонил голову:

— Всего лишь покорный слуга Господа.

— Ин-кви-зи-тор, — догадалась Рита. — Но ведь вы в Биарритце не по службе, верно?

— Боже упаси, — снова отозвался бургграф. — Он мой друг и милый сердцу гость.

Я снова склонил голову и ответил:

— Это честь для меня, ваша милость.

Тем временем толпа уже успокоилась, а негодяя, который кидал камни, схватили и оттащили в сторону. Насколько я знал бургграфа, будет он столь сурово наказан, что после дважды подумает, прежде чем снова нарушать порядок.

Осужденный поднялся с колен. Лицо его было в крови — он пытался стереть ее рукою, но кровь все текла из рассеченного лба.

— Бог свидетель, я не виновен в тех преступлениях, — крикнул он. — Смилуйтесь, господин бургграф, во имя Божье. Смилуйтесь! — протянул руки к ложе, в которой мы сидели.

Бургграф оперся о поручни кресла и с трудом поднялся на ноги.

— Верши свою повинность, пыточный мастер, — произнес он установленную формулу, будто и не слышал мольбы осужденного.

Обрадованная толпа завыла, а осужденный снова пал на колени и спрятал лицо в ладонях. Меж пальцев текли ручейки крови. Помощники палача взяли его под руки и подвели к самой петле. Да только на помосте все еще не было палача!

— Теперь смотрите, — сказал бургграф довольным тоном.

Снова зазвучали трубы, доски эшафота раздвинулись, и наверх выехал палач в кроваво-красной рубахе. Толпа, ошеломленная, удивленная и обрадованная неожиданным явлением, завыла во все горло. Раздались стук каблуков и свист.

— Поздравляю, бургграф, — сказал я. — Чрезвычайно достойный эффект.

Линде аж засветился и глянул на Риту, проверяя, благосклонно ли та отнеслась к действу, но прекрасная певица сидела с милой, отрешенной улыбкой.

Палач из Альтенбурга не был — что еще сильнее удивило присутствующих — в капюшоне, закрывавшем лицо. Видно, мало заботился об анонимности, а может, любил, когда дивились его красоте. Ибо, хоть ваш нижайший слуга и не знаток мужских статей, но подозревал, что палач по нраву женской половине общества. Его светлые волосы развевались на ветру, а на лице застыло выражение воодушевления. Полагаю, он мог бы добиться успеха как модель для скульптора или художника, но выбрал иной путь. И казалось мне, что не слишком долго будет по нему идти, ведь анонимность палачей не чья-то прихоть, но — защита от мести семей и друзей пытаемых да казненных.

Палач подошел к преступнику, положил руку ему на плечо и что-то прошептал в самое ухо. Скорее всего, просил о прощении, как и следует, согласно обычаю, но осужденный лишь тряхнул головой в немом протесте. Возмущенная толпа враждебно загудела. Палач развел руками и усмехнулся. Это несколько испортило эффект, поскольку даже с такого расстояния я заметил, что зубы у него неровные и почерневшие, с дырой на месте левого верхнего резца.

На эшафот взобрался худой монах с выбритой тонзурой и оперся на плечи осужденного. Я видел, что молится, поскольку губы его беззвучно шевелились. Потом монах перекрестил преступника и сошел с помоста.

Помощники связали осужденному руки за спиной, после чего приволокли к петле низкий широкий табурет и помогли преступнику на него встать. Тот, казалось, окончательно смирился с судьбой, но помощники палача были явно начеку. По прежнему опыту наверняка знали, что человек перед лицом смерти способен проявить неожиданное и сильное сопротивление. А кажущаяся пассивность — превратиться в отчаянную, безумную ярость.

Однако сейчас ничего не сулило сложностей. Осужденный позволил накинуть себе на шею петлю (палач скрупулезно изучил веревку, едва ли не с лаской дотрагиваясь до каждого волоконца) — и стоял теперь, готовый ко всему, с головой, откинутой назад.

— Готов поспорить, что он умрет до заката, — сказал Шпрингер.

— Принимаю, — сразу отозвался полноватый мужчина в вышитом золотом кафтане, который сидел за нашими спинами. — Тридцать крон?

— Да пусть будет пятьдесят, — ответил Шпрингер.

— Тогда и я войду на пятьдесят, — тихо сказал высокий дворянин, сидевший за два кресла от прекрасной Риты. — Я видел этого палача в Альтенбурге, господин Шпрингер, и могу поручиться: вы только что потеряли деньги.

— Всяко случается, — глубокомысленно изрек советник бургграфа. — И не всегда, как хочется.

— А вы, мастер, — спросила меня Рита. — Не воспользуетесь вашим богатым профессиональным опытом, чтобы сказать нам о способностях коллеги? Умело его повесит или нет? Осужденный будет дрыгать ногами до заката или испустит дух раньше?

Очевидно, сравнением с палачом она хотела меня оскорбить, но ваш нижайший слуга и не такое о себе слыхал — и не из таких уст. Вокруг нас установилось смущенное молчание, но я лишь усмехнулся снисходительно.

— Судьба этого человека — в руках Господа, — ответил я. — А сколь долго будет умирать, никакого значения не имеет, коль сравнить со временем адских мук, которые претерпит — как и всякий грешник, что осмелился нарушать земные или небесные законы.

У бургграфа внезапно случился приступ кашля, и Шпрингер похлопал его по спине.

— Хорошо сказано, мастер Маддердин, — сказал Линде, успокоившись.

— Полагаю, вы просто не знаете, — снисходительно сказала певица и отвернулась в сторону высокого шляхтича, что глядел на нее, приоткрыв рот.

Я же внимательно следил за золотыми руками альтенбургского самородка. Полагаю, у него была специально выделанная веревка, однако ее одной не хватило бы для удивительного повешения, которое было нам обещано. А значит, почти наверняка он постарался бы, чтобы петля не затянулась на шее осужденного, но захлестнула его подбородок.

Трубы взревели снова, а палач с размаха вышиб табурет из-под ног преступника. Но одновременно и придержал того под локоть, чтобы не слишком резко повис в петле — иначе сломал бы себе шею и тем самым лишил всех зрелища. Движение палача было молниеносным, столь же быстро он и отдернул ладонь, но я ясно видел его жест.

В этом и заключался очередной трюк. Преступник хрипел, багровел лицом, дрыгал ногами, слюна стекала у него из уголков рта. Обмочился — публика ответила ревом, полным восхищения.

— Правда ли, что мужское естество твердеет во время повешения, а из семени, если оно падает на землю, вырастает магический корень мандрагоры? — поинтересовалась Рита.

Я заметил, что она вглядывается в конвульсии осужденного с нездоровым любопытством: глаза ее расширились. Некогда мы с братьями-инквизиторами задумывались, отчего среди палачей нет женщин, и решили, что по двум причинам. Во-первых, большинство из них не сумели бы мучить и умерщвлять своих близких. Но вторая причина куда интересней. Мы знали, что оставшееся меньшинство — из тех, кто справился бы с этим заданием, — открыло бы для себя в пытках отвратительное наслаждение, граничащее с сексуальным экстазом. А это плохо сказалось бы на деле, которым следует заниматься с отстраненным профессионализмом.

— Если хотите убедиться, наш уважаемый хозяин позволит вам проверить, куда подевалось семя этого человека, — сказал я.

Сидевший подле певицы дворянин подскочил как ошпаренный.

— Не забывайтесь! — рявкнул обвиняющим тоном. — Будьте-ка повежливее с дамой!

— Я не слишком вежливый человек, — ответил я, глядя ему в глаза, и он отвел взгляд, будто обжегся.

Рита уже открыла рот, чтобы ответить на мой выпад (и слова ее наверняка меня бы не порадовали), как вдруг случилось нечто — и это позволило нам надолго забыть о недостойной внимания дискуссии. Ибо стряслось то, что не часто случается во время экзекуций и вообще не должно бы происходить, если за дело берется человек столь опытный, как палач из Альтенбурга. Веревка порвалась, и осужденный с грохотом рухнул на доски эшафота. Кланявшийся публике палач замер, а потом обернулся к виселице с выражением почти комичного недоверия на лице. И оное недоверие не давало повода подозревать его в специально подрезанной веревке. Слишком уж ценил он свое доброе имя и слишком был честолюбив, чтобы даже щедрая награда могла склонить его к обману.

— Ну и дела, — произнес бесцветным голосом Шпрингер, но его слова, пожалуй, услыхал лишь я, поскольку крики толпы заглушили все остальное.

Тем не менее трудно было не согласиться с этим предельно лапидарным описанием ситуации. Бургграф раскашлялся и покраснел так, будто его вот-вот хватит апоплексический удар, а Рита хлопнула в ладоши.

— Невиновен! — крикнули из толпы. — Он невиновен!

— Такова воля Божья! — проорал кто-то еще.

В чем именно состоит воля Божья — о том судить не народу, и все же ситуация была очень интересной. Бургграф наконец откашлялся и теперь большими глотками пил вино, а красная жидкость стекала ему на подбородок. Отдав бокал своему слуге, он повернулся к вашему покорному.

— И что мне делать?

Я только развел руками, поскольку это было не мое дело.

— Пусть вешают снова! — радостно воскликнула Рита, а Шпрингер, услышав ее слова, зашипел.

— Так нельзя, — сказал он негромко.

Толпа явно разделилась во мнениях. Одни жаждали продолжения экзекуции, другие кричали, что осужденный, очевидно, невиновен или же Бог простил ему грехи. Слышал я и насмешливые выкрики в адрес палача. Златорукий самородок тоже их услышал, и лицо его покрыл румянец. Понятное дело: произошедшее было для него будто пощечина. Он принялся оживленно дискутировать с помощниками и на одного даже замахнулся, но, услыхав смех черни, отдернул ладонь. Встал на краю эшафота, глядя в нашу сторону.

Как и все, знал, что теперь все зависит от бургграфа.

— Но я ведь не могу отпустить преступника, Мордимер, — шепнул Линде, а потом встал с кресла. Поднял ладонь в знак того, что хочет говорить.

Толпа стихла, все в напряжении ожидали слов бургграфа.

— Уважаемые мещане! — крикнул Линде. — Нам повезло, поскольку с нами здесь присутствует знаток законов и обычаев, достойный мастер Инквизиториума в Хез-хезроне, лицензированный инквизитор Его Преосвященства епископа. Он скажет нам, как следует поступить, чтобы остаться в согласии с законом и обычаем.

Я был взбешен. Нечеловечески взбешен выходкой Линде, который пытался втянуть меня во весь этот цирк. Но, поскольку бургграф указывал на меня, встал; я видел злобную усмешку на губах Риты.

— Закон и обычай — святы, — сказал я громко. — А в этом случае обычай недвусмысленно заявляет: осужденный может быть освобожден, если судья, который его осудил, возьмет назад свое обвинение. Если же, напротив, будет требовать смерти, экзекуцию следует повторить. И вспомните, о чем говорит Писание: «Ибо мы не сильны против истины, но сильны за истину»[7].

После чего я снова сел.

— Весьма благодарен вам, мастер, — сказал с чувством бургграф, — за ясное и простое изложение сути закона.

Мне тоже показалось, что все изложено просто и ясно, но теперь снова наступило время Линде. Неужто он и вправду был настолько глуп, чтобы предположить, будто я окажусь идиотом и подставлюсь вместо него? В наши времена никто и не взглянет на девиц, бросающих преступникам на эшафоте белые платки[8] (ведь оную девицу за пару монет можно нанять в любом борделе), но порвавшаяся веревка — совсем другое дело. Редчайший случай, который всегда вызывает пересуды о чуде и о знаке Божьей воли. Хотя, как полагал ваш нижайший слуга, даже если бы половина случаев, кои плебс именовал чудесами, были таковыми на самом деле, Господь Бог наш Всемогущий не успевал бы заниматься ничем, кроме как сотворением оных чудес.

— Может, это чудо? — спросил Шпрингер, будто подслушав мои мысли.

— Чудо — то, что солнце встает утром и заходит вечером. Чудо случается ежедневно во время святой мессы, — ответил я. — Но не спешите называть чудом нечто, что может оказаться лишь случайностью.

— А разве не Господь управляет случайностями? — быстро спросила Рита.

— Господь управляет всем, — ответил я, склонившись к ней. — Но подумайте: даже если Он приказал веревке оборваться, то этому может быть много объяснений. Скажем, это случилось, чтобы мы, вопреки всему, покорно исполняли закон, согласно с Писанием: «Любите справедливость, судьи земли»[9]. Разве сие Божье повеление не важнее достойного сожаления случая с оборванной веревкой? Разве нельзя предположить, что Господь именно так проверяет нашу веру в справедливость и следит за тем, сумеем ли мы ее защитить?

— Значит, повесить его? — спросил понуро бургграф.

— А если, — ответил я, — Бог дает знак: «Сей человек невиновен»? Или даже так: «Сей человек виновен, однако же Я предназначил его для высшей цели и хочу, чтобы жил он во Славу Мою»?

— Вы, мастер, меня удивляете, — сказал бургграф, минуту помолчав.

Я даже не улыбнулся. Он почувствовал лишь привкус того, с чем нам, инквизиторам, приходится иметь дело ежедневно. Притом — чрезвычайно ясно понимая, что никогда не угадаем мы Божьих помыслов. Ну что же, мой Ангел когда-то сказал: все мы виновны, и вопрос лишь во времени наказания и в его величине. И я истово надеялся, что мое время наступит не скоро, а наказание окажется не столь уж суровым. Но помните, что вину можно отыскать в любой мысли, в любом поступке, в любом начинании.

— Выходит, один к двум, что выбор будет верен? — спросил Шпрингер.

«А если один к одному, что — окажется плох?» — хотел я сказать ему, но сдержался. Не был склонен вести теологические споры, сознавая к тому же, что Господь сотворил меня не в качестве мозга, но лишь орудия. Я только осмеливался питать надежду, что сим послужу его планам.

— Вешайте! — крикнула пискляво Рита, и бургграф вздрогнул, будто в него воткнули иглу.

Встал, поднял руку, и на площади снова воцарилась тишина.

— Уважаемые горожане, — сказал. — Прозрите умом и сердцем: сумел бы я объяснить такое вот семьям погибших? Чем бы оправдал свою милость перед отцами, братьями и матерями тех несчастных девиц? Что сказали бы они, увидав, как преступник свободно разгуливает под солнцем? Так пусть же свершится закон, — возвысил он голос. — Вешайте!

Златорукий альтенбургский самородок просиял. Он получил возможность исправить впечатление от неудавшейся экзекуции и надеялся, что ошибку ему простят. Кивнул помощникам: те подхватили осужденного под руки. Конечно, пришлось сменить веревку, и это заняло некоторое время. Палач проверил ее с еще большим тщанием, чем в прошлый раз. Каждое волоконце осматривал столь внимательно и столь истово, будто ласкал любимую.

И все же — вы ведь уже не удивитесь, милые мои? — веревка оборвалась снова. Еще быстрее, чем в прошлый раз. Палач, пораженный, так и сел на эшафоте и спрятал лицо в ладонях, а по площади разлилась испуганная тишина, которую нарушали лишь хрип и кашель лежавшего навзничь несостоявшегося висельника.

— Опаньки, — сказал Шпрингер и, кажется, испугался собственного голоса, потому как быстро опустил голову.

Слова эти очень точно описывали случившееся. Мне хотелось смеяться, и вместе с тем я был удивлен, ибо впервые стал свидетелем столь необычного происшествия во время казни. Не было и следа обмана. Преступник из Биарритца обладал проклятущим, огромным, небывалым везением. Или же здесь случилось чудо.

Только, видите ли, нужно было еще разобраться, кто подавал сей чудесный знак. А все могло оказаться не таким уж простым: известно ведь, сколь велика сила Зла и к каким изобретательным коварствам прибегает Сатана, чтобы смутить сердца набожных агнцев.

— Сие Перст Божий![10] — выкрикнул кто-то из толпы слова Писания.

Несколько человек, главным образом из тех, что стояли перед эшафотом, пали на колени и принялись молиться вслух. Бабища в цветном платке пищала тонким отчаянным голосом, воздев руки. Некий старец громко клялся более не грешить. Учитывая возраст и внешний вид клянущегося, не думаю, что обещание было бы трудно сдержать. Между тем дело принимало скверный оборот. Мне была хорошо видна группка людей, ошеломленных и стоявших в понуром молчании. Я догадывался, что это — семьи убитых девушек. Среди них — несколько крепких мужчин, и я был уверен, что все они вооружены. На площади теперь запросто могло дойти до кровопролития, и тогда ничто не удержало бы мещан от попытки устроить в городе беспорядки.

«Вот же зрелище организовал себе бургграф», — подумал я злорадно, но при этом и обеспокоенно. Особенно учитывая, что Шпрингер наконец опомнился и нервно подозвал офицеров стражи. Я также заметил, что арбалетчики на стенах теперь целились в толпу. Нужно было что-то предпринять, ибо бездействие властей могло подтолкнуть людей к бунту. Но Линде лишь глупо пялился на происходившее, и я не думал, будто он способен что-либо предпринять. Поэтому вашему покорному слуге пришлось взять дело в свои руки. Вопреки сильнейшему желанию оставаться в тени и обойтись без участия в достойном сожаления балагане — я встал.

Но не успел даже рта раскрыть, как раздался крик Риты:

— Здесь Зло! — завопила она пронзительным голосом, от которого и зеркало бы треснуло. — Не дайте ему победить, честной народ! Глядите! — подняла руку, и закатное солнце засияло меж ее белыми пальцами. — Дьявол сошел меж нас и оборвал когтями веревку. Не чуете разве смрада серы?!

Толпа неуверенно загудела, а некоторые из коленопреклоненных даже поднялись на ноги, нервно оглядываясь, словно дьявол мог в любой миг предстать пред ними в столпе серного дыма.

— Видел дьявола! — рыкнул мужчина, что стоял подле группки хмурых горожан. — Оборвал веревку и улетел в небо!

— И я видел! — быстро смекнул, что к чему, его товарищ.

— Молитесь! — Я скривился, поскольку Рита стояла недалеко от меня: думал, что моя барабанная перепонка попросту лопнет. — Отче наш, сущий на небесах

И, о чудо, толпа сперва неохотно, но подхватила молитву. В голосе певицы было нечто захватывающее, а ее высокая, светлая фигурка, перегнувшаяся через балюстраду ложи, не могла не впечатлить толпу. Группка хмурых мужчин громко и с чувством повторяла слова молитвы вслед за Ритой. Особенно же громко они вопили: «..и дай нам силу не простить обидчиков наших».

Судьба осужденного с этого мига была предрешена, а я присмотрелся к Златовласой с интересом, не лишенным уважения.

* * *

Прием был шумным, еда и питье — превосходными. Как можете догадаться, милые мои, главной темой разговоров стал невероятный случай двукратного обрыва веревки на виселице. Бургграф справедливо решил не платить палачу ни грошика, а златорукий талант из Альтенбурга (хотя не знаю, будут ли его звать так после посещения Биарритца) о гонораре — куда как предусмотрительно! — даже не заикнулся. В конце концов, подвалы замка Линде были глубоки, а сам Линде — наверняка не расположен к шуткам и не спустил бы подобного неуважения.

Златовласая Рита получила от бургграфа корзину лучших роз из садов Биарритца и была поселена в покоях, достойных королевы. И я был уверен, что этими авансами бургграф не ограничится, а певица покинет город с ценными подарками. Которые, скажем честно, заработала, ибо все верили, что именно она предотвратила бунт.

Ваш нижайший слуга тоже был ей благодарен, поскольку в ином случае, чтобы успокоить толпу, пришлось бы мне брать на себя власть от имени Инквизиториума. А мы, люди смиренного сердца, предпочитаем оставаться в тени.

Третья попытка казни прошла намного удачней. Палач не стал развлекаться утонченными играми, он сильно дернул осужденного за ноги, ломая ему шею. Я даже думать не хотел, что случилось бы, оборвись веревка в третий раз, но Божья милость не оставила Биарритц.

Обрадованный бургграф приказал выпустить из подземелий нескольких преступников, оставив их даже без вразумляющего знакомства с плетью, но мне было интересно другое: отчего Рита решила настроить толпу против осужденного? Отчего кричала о присутствии Зла, хотя могла спасти преступнику жизнь, крикнув, что видит Ангела?

Впрочем, с точки зрения чистоты веры и то и другое было куда как подозрительным, и будь я бездушным служакою, мог бы уже сейчас вести официальное расследование. И был уверен, что многие братья-инквизиторы не преминули бы воспользоваться такой оказией.

— Благодарю вас, — сказал я, когда во время приема оказался поблизости от певицы. — Достойные удивления самообладание, ясность ума и необычная сила голоса. — Я уважительно приподнял бокал.

Она слегка усмехнулась. Глаза ее блестели, а щеки раскраснелись от вина.

— И слабая женщина может для чего-то пригодиться, мастер Маддердин.

— Как видно, не столь уж слабая — ибо кто еще сможет сказать о себе, что сохранил мир в целом городе и сберег множество человеческих жизней? — спросил я вежливо.

Она улыбнулась шире, чрезвычайно довольная собою. Как видно, потешить ее тщеславие было легко.

Подошла ближе, и я ощутил тяжелый запах ее духов.

— Я заметила, что вы тоже поднялись тогда, мастер. Не будет ли невежливым спросить вас, что собирались предпринять?

Она стояла ко мне боком, и я видел ее прелестное личико и смелый абрис груди. Но ваш нижайший слуга обучен открывать скрытое и добираться до сути, не позволяя смутить себя фальшивой видимостью. Поэтому я мысленно усмехнулся, размышляя над тщеславием женщин, вслух же сказал:

— Я собирался принять власть в городе от имени Святого Официума.

— Вы обладаете таким правом? — Ее глаза блеснули.

— Не осмелился бы никогда прибегнуть к нему без весомой причины, — ответил я ей серьезно.

— Вы один, без стражи, без войска… — она явно не могла поверить.

— Такова уж сила Господа, которую обрел Он, сходя с Распятия Своей муки и неся врагам пламя и железо, — сказал я и, по крайней мере, не согрешил против истины, поскольку уже само именование «инквизитор» для многих звучало словно тревожный набат.

Разговор наш прервал молодой, захмелевший дворянчик, который бесцеремонно отодвинул меня и начал славить красоту и мудрость Риты.

— Позвольте представить вам, — ласково прервала она его, — мастера Мордимера Маддердина, инквизитора из Хеза.

Молодой дворянчик побледнел, пробормотал извинения и постарался быстро затеряться в толпе. Я усмехнулся, а певица пренебрежительно надула губки.

— Что за трус, — сказала она.

— А позволите ль задать вам вопрос?

Она смотрела на меня некоторое время, а потом кивнула проходившему мимо юноше.

— Не наполните мой бокал? — попросила с чарующей улыбкой.

Юноша покраснел, словно девица, и почти вырвал бокал из рук Риты.

— Может быть, — ответила мне. — Все будет зависеть от вопроса.

— Зачем вы обрекли его на смерть? Столь же легко вы могли бы спасти ему жизнь.

Она рассмеялась.

— А я уже думала, мастер, что вы пожелаете выпытать у меня мои сладчайшие секреты и мрачнейшие тайны, — сказала, обмахиваясь шелковым платочком. — Я в вас ошиблась!

— Прошу прощения, — склонил я голову.

— Благородная госпожа, — юноша с бокалом появился подле Риты. — Позвольте…

Она приняла бокал из его рук и вновь одарила усмешкой.

— Когда начнутся танцы, не пожелаете ль вы… — начал юноша, пламенея румянцем.

— Простите, — прервала его Рита вежливо, но твердо. — Я сейчас говорю о весьма важных делах с уважаемым мастером Инквизиториума.

Юноша глянул на меня скорее с завистью, чем со страхом, потом глубоко поклонился Рите и отошел не разгибаясь, спиной вперед.

— Позволю, однако, надеяться… — пробормотал на прощание.

Она кивнула, а затем снова повернулась ко мне.

— Даже странно, что вы не додумались до этого сами. Я сделала это по крайней мере по трем причинам.

— Благодарность бургграфа, ибо освобождение осужденного, было ли чудом или нет, серьезно повредило бы его престижу. Благодарность родственников убитых, а значит — жителей Биарритца, — сказал я. — Но третьей причины я не знаю.

— Благодарность. Хорошее слово, — Рита улыбнулась обезоруживающе. — Подумайте, что бы я получила, спаси его жизнь? Гнев одних, проблемы для других, конфликты и даже, как знать, кровопролитие? А был он человеком, никому не известным. Приблудой.

— Осталась третья причина, — сказал я, лениво размышляя, во сколько звонких крон была оценена благодарность родственников убитых девушек.

— Пусть останется моей сладкой тайной. Без обид, мастер.

— Конечно, без обид. Каждый имеет право на тайны.

— Именно, — вежливо кивнула она мне и умело смешалась с толпой.

Тотчас вокруг нее выстроились обожатели, а мужские взгляды только что не срывали с нее платье, непрестанно ловя малейшее движение выдающегося бюста Риты. Я усмехнулся собственным мыслям и протолкался к Шпрингеру, который как раз давал некие поручения мажордому.

— Сейчас начнутся бои, — сказал он мне. — Будете ставить, мастер Маддердин?

Конец ознакомительного фрагмента.

Оглавление

Из серии: Я, инквизитор (Цикл о Мордимере Маддердине)

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Молот ведьм предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

Примечания

6

Измененная цитата из Мтф. 7:1–2 (канонический текст начинается: «Не судите, да не судимы будете; ибо каким судом…»

7

2-е Кор. 13:8.

8

Обычай в средневековом праве, позволявший освободить обреченного на казнь, если найдется девица или вдова, пожелавшая взять казнимого в мужья.

9

Книга Премудрости Соломона, 1:1.

10

Исх. 8:19.

Смотрите также

а б в г д е ё ж з и й к л м н о п р с т у ф х ц ч ш щ э ю я