Лента Мёбиуса. Социальная драма

Ярослав Шумахер

Сумасшедший роман-откровение посвящен Виктору Пелевину и легенде Российского театра и кино, режиссеру и сценаристу Ренате Литвиновой.

что нам мешает жить

Цадик не хотел теперь всего помнить и понимать, жизнь была совершенно иной, вернее, она была именно той, которая нечто совершенно иное, и на отдыхе что-то терялось, терялась канва повседневности, и приходилось себе выдумывать новую жизнь!

Вот Цадик этим и занимался, он вставал и шёл на море, без мыслей и размышлений. Ведь он так этого желал, он желал моря, и каждый раз море оправдывало его ожидания, потому как оно будто забирало все ненужное, все старое и отжившее, отжившие чувства, отсохшую кожу, отсыревшее нутро! Море обновляло каждый раз, и Цадик осознал вдруг, — «можно все забыть, гнёт не свершившегося, не состоявшегося, планы и иллюзии, можно все забыть!»

И более того, это забывание такое сладостное, такое приятное и легкое! «Можно изжить память», — теперь думал Цадик, — «ведь человек намеренно мнит и помнит о том, что ему безразлично давно! Человек зачем-то упорно мнит и помнит, прокручивает эту память как белье в стиральной машине, будто она ему придаёт какой-то особенный вес, будто она как-то способна его защитить, только от кого? Выходит, человек защищается от самого себя большую часть жизни, от того, чего по большому счету не существует, и боится последствий этой войны за себя, который ускользает куда-то, оставляя память ни с чем в итоге!»

И Цадик решил этим не заниматься хотя бы здесь на море! Но даже это было непросто. Цадик взял пару книг, но притронулся только к Лескову. Он пробовал читать роман «На ножах», где Ничепоренко, заезжий иностранец, со странной фамилией; Цадика радовал Лесков, у которого иностранцы превращались в русских, русские трогали своей матёрой деревенщиной, и все это не понять, к чему, и все это «другая Чеховщина». Цадик пробовал читать Чехова также, но он ему показался крайне циничным и злым, с каким-то упорным недовольством по поводу человека в принципе и его природы! Больше всего Цадика, угнетал, конечно же, Достоевский, собственно этот формат страдальческой униженной души! Души как размышления о пороке человеческой природы, об отпадении, о грехе и страстях, и все это монотонно и долго! Цадик в молодости прочёл Достоевского, наверное, чтобы потом при случае опять можно было вспомнить об этом, но ведь он же был русским, и неприлично русскому не читать русских классиков, считал Цадик! Классиков необходимо читать и постигать, даже если ты их не разделяешь, это история! Цадик теперь считал, что Достоевский и вывел это понятие души из размышления, а что на самом деле это такое никто и не подозревал! «Допустим, и не было никакой души», — размышлял Цадик, — «но появился Фёдор Михайлович, и обозначил эту душу вот такой изнурительной рефлексией не сбывшегося опыта. А то, что сбывалось, то забывалось и по новой страдания. Ну, ведь надо быть кретином, чтобы обо всем помнить! И зачем?» Цадик этого не понимал! Ибо одно из другого не следовало, а страдания надуманные всегда где-то рядом, стоит задуматься, и голова шла кругом сразу!

И это наследие его угнетало! Ибо разве для этого нам дана память? Цадик считал, память дана не для этого, память можно сконструировать, если на то пошло…

И таким образом, Цадик желал освобождения, он плавал, загорал, и рефлектировал одну телесность, он распластанный прогревал нутро и конечности на камнях и находил в этом какой-то сверх промысл. Ибо вот есть море, Солнце, а остальное выдумал человек, машины, компьютер, цивилизацию, деньги, душу и дьявола! Все выдумал человек, чтобы придать себе значимость, набить себе цену, заполнить память! А зачем ее заполнять? Размышлял Цадик, память нужно освобождать! Ведь это немыслимое бремя, все это помнить, раз от разу осмыслять, это каждодневное бытие! И Цадик вывалился в другую реальность, в которой была Мари, совершенно непостижимая, в которой была Лора, такая по-детски наивная и однозначная. Лора ходила как цапля, просто потому что умела ходить, передвигать длинные худые ноги, будто по линейке. Цадик же передвигался как тигр, он с кошачьей какой-то звериной осторожностью мог преодолевать огромные расстояния, и порой не запыхавшись! Само пространство деформировалось от его присутствия, а море, нет, оказавшись в море, Цадик будто обретал свободу от назойливой суши. И здесь норовил куда-то плыть, он и здесь себя осаждал постоянно, саднило плечо, нет, Цадика подмывало уплыть подальше! Но он заворачивал к берегу, чтобы выползти на камни и вновь впитывать Солнечное тепло! Порой он просто как безвольное, ослабевшее тело мотылялся в прибрежном прибое, перекатывался подталкиваемый волнами, волны его выпихивали на берег, потом опять стягивали в море, и Цадик лишь подкладывал ладонь под щеку, чтобы не скрести лицом о каменную гальку! Так он мог часами валяться на берегу, какие-то туристы пили пиво также у воды, девушка сидела в шляпке, ровно настолько, чтобы волны не могли ее достать и стащить в воду, слушала музыку в гарнитуре!

Цадик, так проводил время до обеда, все же Солнце становилось невыносимым ближе к 13.00 часам, и дальнейшее загорание не сулило особенной пользы! Цадик старался уйти до 14.00 с Мысхаку! Цадик пробирался с повязанной на голове майкой, выходил на тенистую дорогу, спасаясь от знойного духана, и возвращался в пансионат! По дороге, бывало, заходил в армянскую столовую, где брал окрошку, либо брал бутылочку Хадыженского в придорожном ларьке. Юлия, продавщица, издали завидев Цадика, уже улыбалась ему, и спрашивала:

— Ну, что Хадыжа?

И Цадик брал себе Хадыжа, и с наслаждением попивал пока шёл до пансионата, допивал его уже сидя в беседке. Людей практически не было заметно, все как-то тихо хоронились по номерам, или же были на пляже, шумели только собаки и то глубокой ночью, наленившись и належавшись днём, собаки начинали ночью активную жизнь, и лай их мог разноситься по округе до двух-трёх часов ночи.

И в день отъезда Лоры, Цадик ровно также с утра отправился на пляж поплавать. Единственное, он проснулся и оправился от выпитого на кануне ближе к десяти утра! У него в номере притаился у порога арбуз в чёрном пакете, не разрезанный, который он купил на рынке, когда ездил в Новороссийск за провизией, столовые Цадик не очень-то жаловал, любил сам себе готовить неприхотливую еду, в основном это были овощные салаты.

И вот он наткнулся на Лору в коридоре в обеденный час, которая его даже не заметила будто. Она спустилась на кухню и села, чтобы покурить. Цадику это не понравилось, и он спустился на кухню, подошёл к ней, и легонько поцеловал в губы:

— Все хорошо? — спросил он Лору.

— Как мне хреново, — простонала Лора, но геометрия ее будто совершено не нарушилась!

Такая же холодная и выдержанная, и едва можно было уловить, что с ней, она смотрела на Цадика зеленоватыми глазами сквозь пряди сигаретного дыма. И в этом бутылочного цвета стекле не было ни сожаления, ни упрёка, ни ехидны. Просто констатация, Цадика же море освежило, он подумал, и зачем привлекать внимание чьё-нибудь, часы здесь текут замедленно, такая идиллически романическая замедленная съемка! Тут один режиссёр, собственно, это он сам, и его психическое, а психического накопилось много. На Лору же не было затрат психических, её схема работала сама по себе, Мари была на работе, Цадик все же думал к ней наведаться завтра. Цадик хотел проводить Лору, но Лора сказала, что ее не требуется провожать, телефон она ему свой не дала.

И все же Цадик после обеда заглянул к ней в номер, он разрезал арбуз, и съел сразу половину, отрезал огромный медальон из середины арбуза, и отнёс Лоре и ее детям попробовать! Цадик также оставил ей свою визитку на всякий случай.

Это слегка ее тронуло, и она заглянула к нему в номер, такая же бесстрастная и не прошибаемая. Она прочла информацию на визитке и заинтересовалась некоторыми работами, пришла, чтобы осведомиться у Цадика.

Цадик ей рассказал, как исчисляется порядок цен на работы и что, скорее всего, ей проще будет найти фирму у неё в городе, чем именно с этим обращаться к нему. Лора с интересом слушала Цадика, она была удивлена, книги и музыка, а тут список работ всевозможных, Цадик сразу вырос в ее глазах. Хотя он и не отказался вовсе, просто Цадик наверняка знал, что у них это будет дешевле; а ехать по работе к ней за триста километров, его совершенно не вдохновляло!

Цадик пытался даже как-то пригласить ее в гости провести время, говорил, что может приехать в Троицк. Однако Лора отвечала:

— Времени нет на это, и что в Троицке совершенно ему нечего делать!

Как она могла это знать заранее, Цадик не понимал, Лора была совершенно без воображения, она не мыслила какими-то развлечениями или прогулками! Вообще, было непонятно, чем она мыслила, категориями работы и графика. И Цадик совершенно точно определил, что с ума от неё сойдёт, если останется с ней больше, чем на три дня. Хотя он считал себя интересным, мог многое рассказать, и сыграть, Лора слушала русский рок, Арию и проч., другая музыка ей была непонятна.

Цадику было печально, но это плата за развитие, ибо чтобы развиваться, нужна свобода, нужны деньги и время, а этого у Лоры не было. Она знала минимум, который ей уготовила жизнь, и довольствовалась им. Цадика это не удивило, он знал, зачем он там находился. Примерный контингент туристов можно было вывести, все же это был эконом класс. Откуда было ждать большего? Большее, это была Марионель! Это действительно было чудом, другая культура, другой мир, а Лора, будто осколок какого-то остаточного бытия по Достоевскому, с детским недоразумением на лице, либо тяжбой всего мира, минимум движения, максимум бесстрастия, и гордая отрешенность.

Лора сказала Цадику, что он обязательно встретит девушку своей мечты, да, она была уверена, но через два года! Откуда она могла это вывести, это было сверх загадкой, или действительно у него было все написано на лице, бог его знает. Участие Лоры его не напрягало, удивляло слегка, и, тем более что Цадик, уже отказался что-либо понимать в своей жизни, пусть поймут другие теперь, а он совершенно устал и выбился из сил, как загнанный зверь с горячим сердцем, где есть, чем поживиться.

* * *

Цадик проводил все же Лору, они с чемоданами на дороге ждали маршрутку рядом с входом в отель, который сдавался постояльцам армянами.

Цадик с гармохой, чтобы не свербило нутро, так бодро к ним подошёл, наигрывая свои магические партии, веселый и непринуждённый, и наткнулся на какую-то стену из тел и лиц.

Лора стояла в стороне тросточкой, будто посторонняя, ее мать престарелая уже женщина с седыми прядями волос на голове, с внимательными глазами, сидела на чемоданах. Даша, крупнее матери в свои тринадцать, старшая дочь, теперь пытливо смотрела на Цадика, с любопытством, и мальчик шести лет, сын неугомонно шнырял вокруг них, и потом забежал внутрь отеля.

Цадик хотел подойти к Лоре, может быть, обнять ее, но весь вид ее насуплено настороженный, и нужно было преодолевать эти стены, а Цадик не хотел ничего преодолевать. Он устал преодолевать эти немые стены, и потом Дима, заткнул уши от его гармоники, и убежал в открытые двери отеля. Цадик лишь сказал всем на прощание:

— Счастливого пути! — развернулся на упругих ногах, и будто сбросив груз с плеч, перевёл дух, и попер в сторону Юлии, которая торговала в павильоне через дорогу, заложил несколько музыкальных пассов. Юлия, с широкой, как блюдце своей улыбкой, крупная дородная женщина, уже заприметила эту сцену издали, встречала Цадика вопросом:

— Ну, что проводил?

И Цадик, предваряя ответ, все также улыбаясь, махнул рукой в сторону:

— Проводил, — уже летел мимо.

Цадик старался не выпадать из ритма, и здесь жизнь текла по неумолимым законам, и время обозначало лишь какие-то незримые посылы, текло, не останавливаясь. Постояльцев значительно прибавилось, приехала Марионель. И другие, приехали молодые люди из Краснодара, и затарили холодильник бутылками вина, а за беседкой уже образовался целый отдельный лагерь, приезжие разбили палатки. Однако это совершенно не нарушало покоя, все передвигались будто во сне, неспешно и лениво, без препон и преломлений для окружающих. Марионель где-то работала в павильоне у моря, на общем пляже, и Цадик уже наметил себе это выяснить, но завтра. А пока лишь перебирал в памяти встречу с Анной. Это его знакомая из Новороссийска, к которой он успел наведаться до приезда Мари.

Цадик, появившись на вокзале в Анапе, именно ей первой позвонил, попросил ему переслать номера телефонов такси, чтобы добраться до автовокзала. Анна ему порекомендовала это место раньше, Цадик связался с ней ещё до отъезда, решал вопросы потом с проживанием. Анна его пригласила к себе, но с запозданием, Цадик к этому времени, уже договорился с Ольгой, забронировал себе место в пансионате, и это было лучше для него, как выяснилось! Эта дикая свобода, так бы он был привязан к чужому дому, у Анны было двое детей, ещё мать проживала с ними, и это было бы неудобно! Пляж был далеко, хотя это все были отговорки, Анна, когда-то в юности была влюблена в Цадика, они даже удрали из родного города, когда ей было семнадцать. Цадик увёз ее к знакомой тетке в Санкт-Петербург, но там они расстались после. Просто шутка эта была исчерпана, и Цадик ехал продолжать учебу, и собственно, Анна на тот момент была для него обузой. Они не сказать, что рассорились, но Анна нашла каких-то своих друзей в Санкт-Петербурге, а Цадик уехал на учебу.

Теперь же все было иначе, Анна уже взрослая, сильно изменившаяся, и напористая, все же относилась к нему с не показным уважением. Цадик мог поддержать, и был неплохим собеседником, она ещё в прошлый отпуск, когда он приезжал в Анапу с сыном, и потом они гостили у неё, рассказала ему о своей жизни, о замужестве. И Цадик осознал, как сильно она натерпелась от семейной жизни, и вот эти дрязги едва утихли в ее голове, они с матерью купили и обустроили квартиру. И дети уже выросли, Никите было шестнадцать, Агнессе четырнадцать. Агнесса потрясающе рисовала, и Анна видно радела за дочь, гордилась ею. Она сама вместе с Агнессой, которая окончила художественную школу в прошлом году, так вот Анна сама училась рисовать вместе с дочерью, они ездили в горы, неделями там рисовали, жили в палатках, «на чиле» любила она говорить. Никита был больше замкнут, такой возраст, мальчик, ничем серьёзно не увлекался, знал неплохо компьютер, и Анна его сразу направила на системное администрирование.

Когда приезжал Цадик в прошлый раз, он был на пределе, пандемия едва ли приостановилась, и Цадик подсуетился, чтобы съездить в отпуск в начале лета с сыном с Максимом, они остановились в Анапе в Испанском дворике. И потом Анна пригласила их в гости в Новороссийск, они прогулялись по набережной по приезду, Цадик не отказался поплавать, и потом остановились у Анны на пару дней. Вечером Цадик сходил на море с Анной, и она поведала ему о своих несчастьях. Цадик не поддерживал с ней связи со времен юности, знал, что она дружила с Натаном, их общим знакомым, и потом вышла замуж за одного кришнаита, Цадик едва знал ее мужа, Юрия, они встречались, может, пару раз на тусовках общих знакомых. И таким образом, Анна выпала из его жизни надолго, почти на двадцать лет. И теперь вот обстоятельства жизненные и некоторая свобода их на время сблизили.

Они сидели на камнях у моря, пили пиво, была южная ночь, шныряли крысы тут и сям, стояли суда в порту, и Анна изливала Цадику свою жизнь.

И Цадик понял, что идиллические религиозные концепции не работают и тут, и цена этих идиллий может быть несоизмеримо высока. Анна попробовала пожить с Юрием вне цивилизации, и это оказался плачевный опыт, хотя у них было своё общее верование Кришнаизм, все же жизнь неумолимо скатилась в жерло борьбы и психической агонии. Они жили в доме без удобств, жили скудно, за водой приходилось ходить, домашних паразитов выводить, и детей лечить. Юрий запил вскоре, его идеи не оправдали себя, он хотел ещё добывать сам энергию, поставить свой мини реактор на Солнечных элементах питания. Но в итоге они голодали, денег едва хватало прокормиться. И Анна изводилась с двумя детьми, Юрий же пил и рукоприкладствовал порой, так они прожили семь лет и потом решили разъехаться. Продать дом и разъехаться. И Анна подалась в Новороссийск, к матери, и по сей день там теперь проживала, вспоминая эту семейную жизнь свою как кошмарный сон.

Цадик поведал ей о себе и последних трёх годах жизни, о купленной по программе переселения квартире родителям, о сложных годах, которые отняли у него мать, скончавшуюся от рака за полгода, и часть его здоровья. Поведал о жестоком, самодурном отце, об их нескончаемом конфликте, также о неудачной женитьбе, и в целом, похвастаться Цадику было нечем! Да, он работал, кажется, все делал правильно, но почему-то оказался не в удел всем. С семьей бывшей Цадик поддерживал неплохие отношения, но этот груз ещё своей семьи оказался вынужденным, и совершенно не нужным. Ибо Здоровье его моральное и физическое сильно пошатнулось. Цадик теперь пребывал в химере своего нового рождения.

Однако в этот раз, Цадик не желал выкапывать это старое бытие, он был захвачен своим планом, да, Цадик был захвачен планом реконструкции памяти!

Анна ничего не подозревала об этом, конечно же, она пригласила его также в гости, и Цадик приехал к ней на денёк, они съездили на пляж в Алексино, там Цадик доселе не бывал. По дороге зашли в супермаркет, Цадик раскошелился на курочку гриль и ром Барристер, таким образом, они решили устроить небольшой пикничок на берегу моря.

Пляж в Алексино гудел как улей людьми, был сезон, и весь пляж был усеян в основном местными и отдыхающими, и коса пляжа, врезавшаяся в море, была живым термитником.

И как только они нашли свободный навес, то и решили остановиться, чуть поодаль моря расстелили покрывало и разложили еду. Для начала, конечно, выпили, и Анна была после болезни, она простыла как раз в день приезда Цадика, и вот почти спустя неделю, они только встретились. Цадик уже успел прожить целую жизнь в пансионате. Успел познакомиться с Лорой, но с Мари ему только предстояла ещё встреча. События вихреобразно наслаивались, и Цадик лишь выбирал вариант, более подходящий ему в этот раз.

С Анной они разговорились, и Анна осанистая как индюшка сидела напротив Цадика, словно брахман, подложив под себя ноги в позе лотоса. Ее лицо горело, рыжие волосы, крупные черты лица, такая огненная как апельсин, в очках. Анну волновали дети, теперь ее жизнь неотвязно была связана с детьми, процесс воспитания и взросления. Цадик был на своей утопической волне, единственно поделился с Анной на счёт замысла новой книги, но пока было лишь название, вернее, и название было ещё не определено. Анну восхищал Цадик, своей непогрешимой отстранённостью року, хотя вся его жизнь походила на какой-то невообразимый кошмар. И Анна давала ему понять, что здесь хорошо, Новороссийск со своим характером и перспективами город, и она ему рада. Рада этому городу, этой новой своей жизни, и рада Цадику. Но Цадика угнетало это постоянство! Он знал, что вряд ли сможет так жить, размеренно и без риска, он просто не представлял это, в душе его не осталось прежних каких-то чувств, и тогда в молодости это был просто какой-то студенческий шарм не более, подцепить девчонку со школьной скамьи. И так происходило каждые его каникулы, теперь же эта чужая жизнь ему совсем не подходила, жизнь Анны не цепляла его. «Примерно такая жизнь у моей бывшей жены», — размышлял Цадик, «но её я до сих пор ещё порой хочу, а Анну, нет». Цадик точно знал, что для совместной жизни нужно хотеть человека, да, любовь это совершенно другое чувство, но должно быть желание хотя бы, если есть желание, это уже половина дела. Именно стойкое желание, Цадик был разборчив, и все же он укололся так с Лорой впоследствии, потому как желание было у Лоры, как выяснилось, а не у Цадика. И с Анной была такая же картина, это она его желала, все ещё желала. Но Цадик давно остыл к ней, и даже в чем-то разочаровался, хотя он не пытался судить кого-то, но в Анне он видел лишь подругу из школьного прошлого!

Но это совершенно не мешало им общаться, Анне, к примеру, нравилась квантовая физика, и она даже говорила, Цадику, что с удовольствием бы занялась научной работой в этой сфере. Ей было это интересно, Цадик кое-чем интересовался также, ему в целом нравилась наука, происхождение вселенной в частности, он знал, какие-то базовые вещи, и то, что преподносилось в научных телепередачах, муссировалась теория относительности Эйнштейна. И собственно, новые веяния Цадик также улавливал, теория струн или инфляционная теория. Что касается последней теории, она давала широкое поле человеческой мысли. И Цадик кое-какие выводы делал многообещающие, все же человеку надоест в итоге копаться в собственном дерьме, и он поднимет голову к звёздам, к другим мирам, захочет знать, прежде всего, и творить. Предпочтёт созидание борьбе за существование и каждодневной агонии.

Цадик с Анной неплохо отдохнули, и даже искупались, и, однако, Алексино было не сравнить с Мысхаку, вода была в разы грязнее. Цадик отплыл далеко от берега в итоге, и оказался среди катамаранов, впереди он увидел остров, и у проплывавших мимо ребят поинтересовался, насколько он далеко, и что из себя представляет. Это была гряда или часть косы, до неё было около километра и Цадик, смерив расстояние до берега и Острова, находился где-то посередине. И он решил доплыть до него. И вот, вытянувшись в струну, он тут же превратился в машину, преодолевая расстояние, Цадик не спешил, равномерные движения его продвигали к цели. И довольно скоро он приблизился к этому участку не затопленной суши. Цадик осторожно выбрался на берег, усыпанный иссохшими водорослями, где-то лежали трупы чаек, и рыбное зловоние распространялось в воздухе. Цадик ощутил кожей этот затхлый запах рыбы и водорослей, живые птицы, располагавшиеся на небольшой этой отмели, завидев людей, а вслед за Цадиком к острову причалил катамаран с семейкой, вспорхнули и перелетели на небольшой гребень суши поодаль. Цадик теперь как ихтиандр бродил по каменистому берегу, по странному и страшному месту, ракушки хрустели под его ногами, он обнаружил металлические конструкции, похоже, брошенные людьми, это был какой-то груз, возможно, собирались что-то построить здесь люди, но бросили! Место это зловонное и какое-то кошмарное, теперь Цадик осознал, что это могильник, птицы сюда прилетают умирать, возможно, это было и на так вовсе, однако идиллический романтизм у него как рукой сняло. «Какого черта я сюда приплыл?» — вдруг он задал себе этот вопрос. И Цадик, осмотревшись, все же заметил панораму пейзажа, по правую сторону был город и завод, железные контейнеры громоздились на берегу, и в противоположной стороне высился горный хребет, покрытый лесом, было живописно. И дым, будто испарений висел над водой и дальше туман над лесом ближе к небу, «скоро стемнеет уже», — подумал Цадик, «нужно возвращаться, Анна на берегу уже беспокоится, наверное».

И Цадик поспешил назад, он снова превратился в машину, плыл долго, и потом, перевернувшись на спину, продолжил, будто крейсер набрал скорость и прорезал гладь воды, катамаран с людьми остался далеко за спиной. Цадик практически не ощущал боли в плече, выпивка, которую он употребил на берегу, уже улетучилась, его организм равномерно работал, Цадик в который раз, подумал, что ведь это так просто «быть». Столько чувств он испытал от одного этого маленького заплыва, и вот спешил к берегу теперь, все же он промахнулся и взял правее больше, чем нужно на четверть мили. Цадик решил сократить дистанцию, тем более расстояние было нешуточное, и он промазал, но радовался себе, этот задор его самому себе, даже здесь и сейчас, Цадик думал, — «вот Черт неугомонный, уплыл невесть куда». И все же он не стал подправлять маршрут, берег был уже неподалёку в двухстах метрах даже меньше, и Цадик лишь дал скутеру помчаться перед его носом, и потом уже наверняка прямиком устремился к берегу.

Он вышел из воды, и по каменной дороге добирался до их навесов, встретил парня с катамарана, который попался ему в море, и тот с восхищением спросил его:

— Уже сплавали? Вы пловец? Не из местных?

— Нет, не из местных, но плавать люблю, — ответил ему Цадик.

— Круто плаваете…

Цадик все же поспешил к Анне, а она как выяснилось, спала в этот раз. Цадик глянул на часы, и был поражён, купаться они выдвинулись около пятнадцати часов, а время было только полпятого. Цадик за полтора часа проплыл около четырёх миль, вернулся назад, выходит, он спешил напрасно. Все же, он слегка устал, и сел передохнуть, он позвал Анну, но она мерно храпела, Цадик не стал ее будить, прилёг отдохнуть также, но уснуть не смог…

Выпил немного джина, сходил за мороженым. Анна проснулась ближе к девятнадцати часам вечера, ее вырубило, организм восстанавливался после болезни. Вскоре они собрались и ушли с Алексино.