Букет Миллениала

Ярослав Солонин

Роман воспитания «Букет миллениала» открывает цикл о Славе Осокине. Личность подростка нулевых раскрывается через географию, отношения и субкультурный контекст.«О Sodom я узнал накануне, в передаче Сергея Добрынина „Рок-прицел“. Ну и козырнул. Уже на следующий день Серж притащил мне дискографию Sodom и стопку журналов Dark City. Натурально в синем пакетике Avon несколько дисков. Оказалось, у Сержа дома коллекция царская. И всё – метал». Книга содержит нецензурную брань.

Gusinovka

I

Меня зовут Слава Осокин, и я переезжаю.

К двухтысячному году, к своему двенадцатилетию я успел побывать в Сочи, Туапсе, Малаге, Гранаде, Мадриде, Барселоне, Курске, селе Бабяково, Боброве, Москве, Туле, но родной город до сих пор знал плохо. Что уж говорить про область. Знал ли я деревню? О, от крестьянских корней оторвали урбанистические ураганы — все бабки и прабабки в должной мере урбанизировались и эмансипировались, и ни одного, хотя бы самого завалящего сельца мне не обломилось.

«Родной край». Этим словосочетанием обычно пытают первоклашек, но по факту штука красивая. С ним меня познакомили поездки на дачу под Землянском, один раз побывал семилеткой на деревенской свадьбе дальних родственников — в посёлке Касторное Курской области. Неподалёку там стоит замок, пахнет навозом — всё как в средние века.

В основном же сельский уклад привозили сводные родственники из посёлка Красный луч Луганской области. Очарование старинных городов приезжало вместе с пряниками и сувенирами в виде лаптей от тульской родни. Крым взирал на меня с вышитого прабабушкой крестиком маринистской картины, а также шумел из ракушки и обнажал свои голубые и лазурные красоты на старых фотографиях.

Ну и сама прабабушка Матера Кшесинская-Морозова в этом плане представляла солидный источник знаний. Но что ни говори, а центром мира оставался Советский район города Воронежа, где я и прожил до десяти лет. Моя Йокнапатофа, мой Дикий Запад, мой Личный штат Айдахо, даром что без Шекспира и гомосексуализма. Ладно, Шекспир стоял полным собранием пятьдесят-бабушкинского года на полке, но, когда я учился читать, я его упорно называл «Рипскеш».

Район сравнительно молодой. Образовался 10 апреля 1973 года, и к моменту моего рождения ему было всего пятнадцать лет. Если верить путеводителям, Советский район — один из самых зелёных районов Воронежа. Если верить экологам, это «лёгкие города». Двор, в котором я рос, стоял на краю леса. В лесу прятались партизаны, маньяки, глодала косточки Баба-яга.

Стоило выйти за пределы улицы, на которой я рос — проспекта Патриотов, как перед тобой открывались манящие горизонты: посёлок Первое Мая, военный аэродром Балтимор, Курская трасса. В детстве у меня всё перемешалось: соус «Балтимор», аэродром «Балтимор». Балтимор — овощная культура. 47-й бомбардировочный авиационный полк, 105-й смешанной авиационной дивизии 6-й армии ВВС и ПВО Западного военного округа. Первый линейный полк ВВС (ВКС) России, перевооруженный на фронтовые бомбардировщики Су-34. Кетчуп Балтимор Ай-нанэ-нанэ. Просто попробуйте Балтимор, и вы поймете, что есть можно со вкусом. Хочешь испортить шашлык? Полей его «Балтимором».

На горизонте возникали интересные оптические иллюзии, и дальние туманы с облаками мне казались сказочными морями. При наличии воображения в этом районе очень даже сказочно жить. Смесь советского генплана и заброшенности 90-х. Советского, конечно, больше — в школе ещё учили по-советски, некоторые первоклашки носили школьную форму. Хоть я её и не носил, но у меня она тоже была. Висела в шкафу, с нашивкой и значком Октябрёнка с вихрастым Ильичом.

Многие мои фантазии, видения, иллюстрации из книжек, рифмовались с духом района, с его неявной футуристической направленностью, фресками с космонавтами на здании «Дома космонавтики». «Новая планета», Константина Фёдоровича Юона из хрестоматии по культуре двадцатого века рифмовалась с багряными закатами на горизонте.

На холме в парке Оптимистов-пессимистов, где у подножия текла асфальтово-железная река Курской трассы, была обустроена лыжная горка. Чуть дальше, в том же парке, до сих пор сохранившаяся берёзовая роща, где я путешествовал ещё в младенческой коляске. В парке «Танаис» были белки, во дворах — кошки и собаки. На ветках — птицы. Были даже снегири, теперь они куда-то подевались. К моменту переезда, весь остальной город я представлялся чем-то очень отдалённым, куда надо долго ехать на автобусе, трамвае или троллейбусе, поезде, дилижансе, бричке. Далёкий Северный район, загадочный Центр, пахнущий кабаками, сосисками в тесте, фейерверками, мороженым. Историческая часть. Совсем неведомый промышленный Левый берег.

К моменту наступления нового тысячелетия случилось несколько определяющих переходов и разрывов: я перешагнул десятилетний рубеж, мы переехали из привычной трёшки в довольно-таки убогий частный дом с сортиром на улице, но зато с большим участком, ну и наконец, я совершил переезд в более историческую часть города. В бывшую слободу Гусиновку. Оттуда и пошёл Воронеж в 1586 году. То есть к моменту моего рождения городу и этому району исполнилось 402 года, к моменту переезда — 413 лет.

II

Лето 1999-го прошло на чемоданах. Сразу после моего окончания третьего класса съездили в Туапсе к сводному брату отца. В июне море было ещё холодное. Я нанырялся всласть, и на всё лето застудил уши. Да и тема переезда была как-то на обочине моего внимания. После 1998-го рубль совсем расклеился. Цены на недвижимость тоже упали. Что-то они там с покупателем решали-решали, потом искали подходящий дом. Родители хотели именно частный дом. Или сначала дом искали, а потом решали-решали с продажей. Да какая разница? Я гулял тем летом мало. Всё больше смотрел видак, слушал музыку и рубился в приставку. Ещё на велосипеде гонял. Но когда обострялась ушная боль — точно сидел дома. Впервые она настигла она меня в поезде «Адлер-Воронеж». Эта резкая тянущая боль откуда-то из глубины черепушки.

В тот момент я понял, что от себя в случае чего не убежать. Потенциальный источник боли будешь всегда носить с собой.

Потом температура, делающая тебя беспомощным. Но главная неприятность — головная боль, да.

Зато видеокассет тем летом было навалом. Что-то купили, что-то отец у друзей взял, что-то в видеосалоне брали. «Ворон», «Ворон-2», «Бойцовский клуб», комедии с Эдди Мёрфи, боевики с Джеки Чаном, Брюсом Ли, Стивеном Сигалом, советские комедии, всевозможные «Няньки», «Трудный ребёнок», хорроры, русский арт-хаус. Помню, меня очень пугала «Капля» Чака Рассела. Если в двух словах, кино про неведомую хрень странного желеобразного пошиба с розовым отливом, которая жрёт людей пачками.

А «Кровавую луну» Тони Люн Сиу-Хуна вообще за то лето раз десять пересмотрел. Маньячина, прикинутый под фаната Оззи Осборна ходит по Нью-Йорку и убивает мастеров восточных единоборств. На его след нападает белый парнишка Кен, отставной полицейский, с проблемами в семейной жизни и травмированной психикой. Точнее Кена дают в нагрузку желчному негру-полицейскому, а Кен включается в игру после того, как маньяк замочит его учителя.

Потом кипа русских фильмов вроде «Особенностей национальной охоты», «Брата», «Мытаря», «Макарова». Да, это можно смело назвать «видеолетом». С июля вещи уже были собраны, кровати развинчены, спали на полу на матрасах.

Переезд стал для всего двора событием. Хотя помню, что я ни с кем из пацанов не попрощался. К 1999 году дружба у нас уже разладилась, и я решил, что ну их к чёрту. Возможно, внутренне я был готов к переезду загодя. Вещи помогали грузить самые выдающиеся местные алкаши. Зелибобы, как называл их. За водяру и кормёжку погрузили скарб в грузовик.

Они же приехали в пункт назначения, и там им накрыли уже царский стол. Новоселье отмечали несколько дней. Я могу точно назвать водораздел между детством и не-детством. Это август 1999. Группа «Кино». Правда, кроме «Звезды по имени солнце» и «Группы крови» на моём сборнике не было других песен Цоя. Алкаши, помогавшие с транспортировкой вещей, а дальше — и со строительством, тоже любили «Кино», прищёлкивали пальцами и просили сделать побольше. Тогда мне они казались потрёпанными, идущими в закат немолодыми людьми. Но на самом деле, им было 25—40. Хотя они были потрёпанными, и многие из них гнали в закат на всех парах. Но никто из них в батраки для строительства будущего особняка, который запланировали родичи, не записался. В Гусиновке были свои специалисты. Местного разлива. Не кочегары мы, не плотники, и сожалений горьких нет. Мы раздолбаи-алкоголики, из синевы вам шлём привет.

III

Мне посчастливилось застать город старой, позднесоветской закваски. Нечёсаный, таящий неожиданные открытия. Со всеми этими «сосисками в тесте» и «сахарной ватой», бабушками с семечками и киосками со всякой всячиной: от водки и презервативов — до петард, брелоков, марвеловских и DC игрушек. Без домофонов, кодовых замков, закрытых, и потому зассанных дворов. Без смс. Главными смс-ками были письма.

Что касается Гусиновки, в конце Второго тысячелетия она представляла собой настоящую, затерянную в самом центре города деревню. С козами, утками, свиньями и гусями. Во времена слободы Гусиновка там каждый февраль проводились общегородские гусиные бои. Если Рим гуси спасли, то Гусиновке они дали название. По иронии судьбы, в 1970-х, когда строили Воронежское водохранилище, прибрежную зону затопили и местных жителей переселили в Советский район, который я в 1999 году покинул. Внешне это, конечно, деревня. Но каков бэкграунд: в 1809 году здесь родился поэт Алексей Кольцов. Большая Стрелецкая, 53. Мы, кстати, поселились в пяти минутах ходьбы от этого места. В 1696 году в Гусиновке в доме подьячего Приказной избы Игната Маторина останавливался Петр I. В Воронеже он прожил год. Строил корабли, готовился к Азовскому походу. Именно в Гусиновке бард Булат Окуджава научился играть на гитаре — здесь жил его тесть по первому браку, который виртуозно владел семистрункой. Единственный из уцелевших с дореволюционных времён — дом мещанина Рыжкова. Он располагается недалеко от Митрофановского источника. В годы Первой Мировой там находился военный госпиталь. В Великую Отечественную там снова разместили военный госпиталь. Когда началась эвакуация, не всех раненых сумели забрать. Нацисты расстреляли их в Песчаном логу, где та же судьба постигла ученика Ильи Репина, художника Александра Бучкури. Его вели на расстрел вместе с женой Вассой, которая была тяжело больна и не могли ходить. Бучкури вёз её на санках.

После войны здесь обустроили поликлинику для местных. Говорят, врачи были добрые, знали каждого гусиновца в лицо. В 1996 году этот дом окончательно затопило водой — на три метра. Ушлые ребята растащили всё, что можно растащить. Сейчас дом представляет собой бетонную коробку, затопленную водой, выглядывающую из зарослей. Внутри мусор, кирпичи, доски. Однако местная достопримечательность, объект восхищения краеведов.

В 90-х Гусиновка славилась тем, что там стояло несколько бандитских коттеджей. К примеру, здесь жил известный вор в законе Плотник. В 2003 году на него совершили покушение: под дом подложили бомбу, но она почему-то не сработала.

В конце 90-х Гусиновка казалась укромным местом, так что неудивительно, что его облюбовали бандиты.

Также здесь жили сельским укладом простые мужики и женщины. Было несколько точек по ремонту телевизоров. На тот момент телевизионщики считались чем-то вроде технической элиты. Были работяги. Налицо упадок. Между «Партией Синих» и «Партией зелёных» была обозначена чёткая демаркационная линия. То есть отцы были «Синими», то бишь алкашами, а их дети — «Зелёными», или наркоманами. Представители партий недолюбливали своих оппонентов, но сохраняли нейтралитет. Для наркоманов синька считалась «бычьим кайфом», алкаши считали «зелёных» отбросами и пидарасами. Собственно, наркоманы никак не участвовали в социальной жизни. Это были сумрачные существа со своими тайными ритуалами, кражами в ночное время суток и такими же тихими смертями от передозняков. «Партия синих» повеселее. Они хранили остаток советских питейных традиций, фольклора, были по-пролетарски богемно-аристократичны, да и принимали в эту партию людей из разных слоёв. Спивающаяся профессура, ветераны Афгана, инженеры, каменщики, автослесари, приблатнённые, гитаристы, картёжники, работники буровых установок в отставке, доктора, повара, токари, бывшие охранники. Подавляющее большинство гусиновцев жило бедно. Местную элиту представляли торговцы самогоном и палёной водкой. На торговле опасным кайфом они построили свои дома, занимающие промежуточное положение между европейскими коттеджами крутых. Те, кто торговал героином, поднялся выше, но их точки были засекречены, а «Партия зелёных» хорошо хранила свои тайны, обычно унося их в могилу. Ещё к элите относились, как я уже сказал, телевизионщики. Ещё автослесари — те, что не спились. Неплохо жили торговцы стройматериалами, так как цемент и щебёнка в частном секторе стабильно имеют спрос. Некоторые молодые, как например, сын одной алкоголической четы Грачей, Олег Непотребко-Грач, сумели устроиться за границей, и теперь держали на иждивении своих непутёвых родителей.

В каждом городе есть такие уголочки, в которых живут люди, за плечами которых трагедии, достойные Софокла и Еврипида, драмы, под стать перу Шекспира, ну или Вампилова. Если задаться целью и составить «Энциклопедию пропащей жизни», или серию «Жизнь Откровенно Пропащих Аборигенов», материала наберётся на тысячи толстенных томов. Только кто будет этим заниматься? Прикасаясь к чужой трагедии, рискуешь сам ей заболеть. Несчастье — штука заразная.

IV

Есть избитая сентенция «Нет ничего более постоянного, чем временное». Она работает. На Гусиновке лежала печать бедности. В царские времена здесь жил бедный люд. После Революции новые власти сделали здесь хорошие дороги, в остальном сохранился привычный уклад. В годы оккупации Воронежа нацистами и их сателлитами город разбомбили начисто. От Гусиновки уцелел только упомянутый дом мещанина Рыжкова, где размещался госпиталь для раненых бойцов. После войны Гусиновку заново, на скорую руку, отстроили. На большинстве домов лежала печать времянок. Залили наскоро фундамент, поставили несущие конструкции, набили реек, утеплили, замазали глиной. «Потом, когда-нибудь построим нормальное жильё, а пока перекантуемся». В Брежневские времена усиленно таскали с работ всё, что плохо лежало, укрепляя свои жилища. На закате Перестройки гнали самогон и крепко пили. В 90-е и вовсе растерялись. Для одних — великие возможности, для других — полный беспросвет. Дом родителям обошёлся дёшево. Бывшим хозяевам срочно требовались деньги на операцию, отсюда демпинг. Участок — непролазный лес из переплетённых фруктовых деревьев, гигантских лопухов, тополей, канадского клёна, дикого винограда, хмеля, топинамбура, амброзии. Амброзия, кстати, может вызвать отёк Квинке. В период цветения её пыльца — страшный аллерген. Но пока суть в том, что непонятно было, где участок заканчивается. До сортира — гнилые деревянные ступеньки и протоптанная дорожка. А дальше — джунгли, из которых торчала макушка покосившегося сарая.

Сам дом — одноэтажная халупа сквозного типа. Сенцы — кухня — комната. Старые обои, старый хлам, запах ветхости. Впрочем, сам запах ничего, примерно так пахнет в домах-музеях. В комнате две панцирные кровати. В последнее время дом сдавали студентам. Во время уборки под кроватью была обнаружена гора использованных презервативов, бульбуляторов, баклажек из-под пива, бутылок из-под водки, «Анапы» и портвейна «777». Если бы я догадался сохранить этикетки, сейчас бы это была музейная реликвия. Бывшие хозяева, ничем не отличаясь от людей при эвакуации, оставили все вещи «в нагрузку» к дому. От этого энергетика там была чрезвычайно тяжёлая. Да, купленная жилплощадь — лишь половина общего дома.

Владелец второй половины — профессор-биохимик казак с еврейскими корнями Мойше Шафонский. Сюда он приезжал, когда уходил в запой. Дом стерегла полуовчарка Найда, с которой он мог часами разговаривать. Если прислушаться, через стенку можно было услышать, как профессор часами напролёт декламировал Бунина, Блока, Мандельштама. Сотни стихотворений знал наизусть. Иногда пел арии из популярных опер. Риголетто, Хованщина, Мадам Баттерфляй, Иван Сусанин, Соловей. Надлом в душе Мойше случился вот по какой линии: всю жизнь он мечтал быть оперным певцом, жить богемной жизнью. Предки-казаки наградили его шикарным баритоном, статью, природным аристократизмом, могучей фактурой. Достигнув своего потолка в самодеятельности, Мойше не решился пойти дальше.

После армии поступил на биофак и стал учёным. Хорошим учёным, выдающимся. Но несчастным. Лишь в Гусиновке он расцветал. Когда ухаживал за виноградом, декламировал поэзию Серебряного века, растил цветы, зелень, огурцы, вбивал в землю колья, разговаривал с собаками и котами. Когда устраивал шумные попойки, в которых чувствовался всё тот же размах ушкуйников, казаков, корсаров. За неимением блестящей свиты, он собирал местных пропойцев и чудаков. И даже если он не находил в них достойных собеседников, слушатели из них выходили отменные. Впрочем, его постоянного партнёра по стакану Вовку-Цыганка иногда накрывал алкогольный психоз, в процессе которого он начинал кричать, что человеческая цивилизация под угрозой уничтожения, что всем надо прятаться по погребам, иначе «Они» всех захватят. Они — это инопланетяне. Сначала Вовка-Цыганок приседал на уши Анатолию, но потом, обуреваемый долгом сообщить об этом человечеству, срывался и бегал по домам, призывая «прятать детей» и «прятаться самим».

— Вы не понимаете, Они уже близко! Скоро будет поздно! Спасайтесь!

V

Вообще антураж района вдохновлял на всякие гонзо-фантазии. Между участками свободно росли конопля и мак. В кустах валялись шприцы, бульбуляторы и бутылки. Поскольку Гусиновка состоит из нескольких холмов, и часть её даже называется Швейцарией, они все были оснащены системой лестниц. Если приглядеться к ступенькам внимательнее, многие из них представляли собой дореволюционные надгробия. Каждый день местные попирали надгробные плиты каких-нибудь рабов божьих. Кресты, «яти», годы жизни. После войны, когда город отстраивался, деконструировали городское кладбище, старые дореволюционные кости пошли на свалку, надгробия — в котёл строительства. С этого кладбища сохранились только могилы поэтов Алексея Кольцова и Ивана Никитина. У этих тоже жизнь — врагу не пожелаешь. Изобретатель размера «пятисложник» Кольцов околел от чахотки и депрессии под боком равнодушных родственников-мещан, жравших водку. Никитин тоже слёг от туберкулёза при слепом пофигизме отца-алкоголика. Слёг, да не встал.

Но мёртвым, наверное, спокойнее, хотя что мы знаем о мёртвых кроме того, что они кости в засыпанных хранилищах. Кольцов с Никитиным огорожены, могилки ухожены, охраняются как памятник культуры. Этот комплекс называется «Литературным некрополем».

Некрополь. Город мёртвых. Мистических историй, связанных с районом, хватает. Сама Гусиновка представляет собой «воронку», в которую со всех сторон идёт спуск. В 80-х здесь наблюдали НЛО. Да и купленный нами дом стоял на «несчастливом» месте. Два раза там случался пожар, ещё при позапрошлых хозяевах. В 2003 году дотла сгорит наша халупа вместе со свежесделанным евроремонтом, свежекупленным барахлом и техникой. Не помогли и старания попа, которого приглашали для освящения дома. Говорил Иисус: «И никто не вливает молодого вина в мехи ветхие; а иначе молодое вино прорвёт мехи, и само вытечет, и мехи пропадут; но молодое вино должно вливать в мехи новые; тогда сбережётся и то и другое. И никто, пив старое вино, не захочет тотчас молодого, ибо говорит: старое лучше». И пусть речь шла о том, что христианство не сможет нормально лечь на почву иудаизма, эта истина прекрасно работает и в бытовом измерении.

Вся Гусиновка — это старые мехи. Правда, сейчас земля там стоит дорого, и её потихоньку скупают под строительство жилых комплексов. Кто-то строит на месте старых домов коттеджи. Но если частные секторы, расположенные на равнине, экскаваторы-разрушители сбривают играючи, подобно тому, как стригут «под нуль» дорогие парикмахерские машинки, многие уголки Гусиновки представляют собой «труднодоступные места». Откровенно говоря, мне нравится эта укромность, но постоянно жить там тяжело. А вот в гости приезжать — пожалуйста.

Когда я жил в квартире, мечтал о своём огороде. Ну как же? Запихнул что-нибудь в землю — зёрнышко кукурузы, арбуза, секвойи, и через положенный срок это что-нибудь выросло. На балконе у нас стояли ящики, в которых росла рассада, мята, зелень, лук. В Гусиновке я через полгода охладел к огородам. Оказалось, что это муторный и довольно-таки регулярный труд. А арбузы, к примеру, так и не взошли. Зато фруктовые деревья, божьи создания, каждый год выдавали тучные урожаи. Кроме некоторых сортов яблок, плодоносивших раз в два года. И кроме полива особого ухода не требовали.

Местные жители в основном выращивали помидоры, огурцы, зелень. У профессора Мойше Шафонского на участке обильно росла зелень, в теплицах — аккуратно подвязанные огурцы и помидоры. Он даже умудрился выращивать арбузы. Обычно всё это шло на закуску. А как-то раз им с Вовкой-Цыганком не хватило самогона на догон, и предприимчивый Цыганок, разграбив профессорские угодья, ходил по домам и предлагал зелень-шмелень по бросовой цене. На так называемых нейтральных территориях, обычно ближе к ливневой канализации, росла в изобилии конопля и мак. В час X, когда «волшебные растения» вызревали, кто-то срезал их подчистую.

Как-то я начитался книг по фитотерапии и начал есть одуванчики, а также периодически хлестать себя крапивой — для улучшения кровообращения. Однажды притащил домой охапку крапивы, чтобы сделать салат. Взял из холодильника яйца и сметану. Яйца сварил. Крапиву и сваренные вкрутую яйца порезал, залил их сметаной. А потом этот салат пришлось выкинуть, поскольку крапиву я плохо промыл, и песок противно хрустел на зубах. Если кому-то и нравилось есть песок и камни, так это курицам и петухам, которые любят разгуливать по склонам «Швейцарии». Вот они создавали деревенскую атмосферу, поскольку кукарекали с утра пораньше. А кому нужно вставать с утра пораньше? Только рыбакам. Вот уж кому не видать покоя — ни зимой, ни летом.

VI

Одно из любимых занятий гусиновцев — рыбалка. Ещё в начале XX века, когда здесь ещё протекала река Воронеж, а не водохранилище, как сейчас, мужики вылавливали гигантских сомов. В 1903 году члены Воронежского городского общества Кольцов и Попов поймали сома, весом в 96 кг. Но к моменту моего рождения всё это уже перешло в разряд легенд.

Босоногая детвора охотилась на пескарей и карасей. Любители спортивной рыбалки охотились на речных хищников — щук, окуней и судаков. Именно хищник доставляет особый кайф азартному спиннингисту. Окунь размером с ладошку даёт такое сопротивление, что кажется, будто на том конце лески круговертится по меньше мере килограммовая чушка. На закате тысячелетия ещё практиковался среди местных промысловый лов. Сети, подъёмники, телевизоры, то есть портативные сетки, которые можно закидывать с берега, косынки — вариация «телевизора». Речная милиция не дремала, что придавало рыбной охоте особый драйв как в фильме с Куравлёвым «Ты — мне, я — тебе». Лещей и подлещиков, окуней, густеру, плотву, воблу и прочую краснопёрку вялили, чтобы потом заточить «под пивко». Из сомов делали котлеты, из судака и щуки — заливное. Карасей жарили в сметане. Из уклейки, аналога морской кильки, делали «шпроты», засаливали их или мариновали с перчиком. Из окуня и судака варили уху. Одно время в водохранилище в изобилии водился ёрш. Видимо, в честь этой мелкой, с чьей-то подачи, названной «сорной», рыбы, прозвали убойный мужской коктейль из водки и пива. Когда я впервые попробовал «ерша», у меня в голове заиграли ангельские колокольчики, после которых тут же началась мерзкая тошнота. Что касается ерша природного, к моменту нашего заезда на Гусиновку, его в водохранилище практически не осталось. Говорят, плохая экология ударила в первую очередь по этой «сорной» рыбёшке.

Экологией газеты пугали рыбаков-энтузиастов, рассказывая байки о двухголовых щуках, двухвостых подлещиках и о радиоактивных гибридах ужа и чехони. Впечатлительному читателю, а в то время газеты ещё были популярны, рассказывали о том, что внешне съедобная рыба, плавающая в городской черте, накапливает в себе тяжёлые металлы, радионуклиды и бог знает, что ещё.

Я сейчас подумал, и решил, что газеты в Гусиновке до сих пор популярны, по крайней мере среди «Последних из Могикан». В пяти минутах ходьбы от святого источника имени Святителя Митрофана Воронежского находится почтовое отделение. Как какая-нибудь сельская почта, оно уютно и не оставляет даже намёка на суету. Помимо городских и федеральных газет, здесь можно приобрести тематическую периодику на тему рыбалки. Я одно время постоянно приобретал газеты с зазывающими, полными оптимизма и народного задора, названиями: «Рыбак рыбака», «Рыбалка круглый год» и «Рыбачьте с нами». Вряд ли рыбаки-старожилы выписывали себе такие издания, ведь им Знание досталось от отцов и дедов.

Большинство гусиновцев ели рыбу из водохранилища, не морщась. Как известно, алкоголь успешно противостоит радиации. И всем, кто участвовал в ликвидации последствий «Чернобыльской аварии», выдавали сухое вино, а возможно — и водку.

Я тоже увлёкся рыбалкой, и года с 2000 по 2003 предавался этому занятию. Мои утренние и вечерние зорьки можно назвать «этнографическими экспедициями». Подружился с Колькой-рыбаком, Дедом-щукарём, моим ровесником розовощёким увальнем Илюхой, который ходил на рыбалку вместе с профессорского вида дедом. Мужскому лобби противостояли рыбачки-лесбиянки старого засола. Ирина и Марина. Обеим лет по 38, за счёт алкоголизма они выглядели ещё старше. У них была овчарка Джек. Надо сказать, они никогда не уходили без улова.

Колька-рыбак — классический советский сельский дед. В хорошую погоду сидел в белой рубашке и бескозырке, да смолил «Беломор». На вопрос, «Как дела», всегда сипло голосом Вицина из «Джентльменов удачи» отвечал: «Курю вот». Когда его здоровье ухудшилось, он стал реже появляться на лавочке, рыбалку забросил. Однажды, после долгого перерыва, я его встретил. Был бледен, к тому же исхудал. С неизменной папироской. На вопрос «Как дела», откашлявшись, ответил: «Худо. Теперь ещё уколы в хуй колют».

Дед-щукарь был бодр и удачлив в рыбалке. Если у тебя заканчивалась наживка или подкормка, он обычно отвечал: «В рыбалке — как в картах. Проигрался — не обессудь». Илюха с дедом ловили на донку, и в этом мастерстве им не было равных. Упакованные рыбаки. Современные углепластиковые удилища, мощные безынерционные катушки, финские лески, крючки из высокоуглеродистого металла. Наживка распихана по аккуратным коробочкам, подкормка — в баночке и вкусно пахнет ванилью. Они ловили самых крупных лещей и подлещиков, тягали сомов, сазанов, судаков. А в период «жора», когда у рыбы начиналась гастрономическая активность, и она наедала жирок на зиму, выуживали крупных окуней-горбачей, судаков и щук.

Борьба за место — отдельный разговор. Однажды Илюха с дедом пришли на рыбалку, а на их месте стоял Щукарь, в садке которого блестело уже несколько жирных плотвиц.

— Эй, Щукарь, это наше место, мы тут позавчера подкармливали, возмутился илюхин дед.

— Я тут всё время стою, ёбана жизнь, — блеснул диоптриями Щукарь.

— Ты стоишь правее, не первый год же знакомы. Ну имей совесть — кило жмыха извели.

— В рыбалке как в картах…

— Да иди ты на хуй! — в сердцах плюнул дед Илюхи, и пришлось им встать правее от Щукаря.

Иногда рыбалка превращалась в весёлое времяпрепровождение. Один мужик как-то засел на позиции с пятью донками, прицепил к ним колокольчики, бросил подкормку, закинул подальше снасти. Удобно расположился в рыбацком стульчике, надвинул на лоб кепку, чтобы утреннее солнце не слепило, и закурил. Всё шло своим чередом. Поклёвка — подсечка, подвод — рыба в садке. Часам к двенадцати подошли его друзья в лице разбитных парня и девушки с «фонарём» под глазом. Они достали самогону, налили…

Через полчаса осоловелый рыбак клевал носом, слушая шебутную речь девки. Вскоре собутыльник закричал:

— Чувак, у тебя кажись клюёт, вон колокольчик звенить.

Рыбак посмотрел тяжёлым взглядом на собутыльника, на удочки с колокольчиками, надвинул кепку на глаза.

— А ну её на хер, не нарушай романтику!

Почти все рыбаки отличались чувством юмора, а некоторые облекали свои остроты в хлёсткие выражения.

— Ну что, Федька, поймал рыбу?

— Ага, поймал кота за хуй.

Поскольку ловили в основном с набережной, неподалёку от Успенской Адмиралтейской церкви, официального туристического места, куда потом подтащат реконструированный корабль Петровских времён «Гото Предистинация», рыбаки составляли часть туристического пейзажа. Часто к ним подваливали любопытствующие со своими вопросами. Иногда мамаши подводили своих детишек: «Смотри, дя-я-я-дя рыбку ловит. Тщ-тщ-тщ, громко не разговаривай, а то дядя ругаться будет». Новые русские любили покрасоваться перед своими блядьми. Подходит такой Шкаф к рыбачку. И так с распальцовкой начинает:

— Слышь, братуха, дай рыбку половить. Десять баксов даю.

Ко мне иногда подходили красивые девушки. Иногда гопники.

— Чо, блять, ловишь?

— Ну, ловлю.

— А давай, мы тебя в воду скинем рыбам на корм.

— Не, боюсь мой дед не одобрит, — и показывал на Илюхиного деда.

— А-а-а, ну живи пока, на.

Одним из моих компаньонов по рыбалке был дородный скинхед. Он по моде того времени слушал Раммштайн, любил сериал «Дальнобойщики», не терпел «Лиц Кавказской национальности», но поскольку их на набережной всегда водилось в изобилии, он довольно часто рычал себе под нос: «Ну ничего, ничего. Придёт ещё русская весна. Всех бараноёбов на родину их отправим».

Да, ещё раз о девушках. Это только кажется, что для прелестниц рыбак — какой-то изгой, чудак в своей фуфайке, насаживающий грязного червя на крючок. То есть тот, кто никак не ассоциируется с флиртом. Молодые красивые, намакияженные, пахнущие дорогими духами, попивающие свои коктейли и шампанское, потягивающие кальяны и сигареты Sobranie живо интересовались рыбацкими делами, зачастую забывая про своих кавалеров. Мне всегда такое внимание было приятно. Не стоит недооценивать девушек, даже тех, что ассоциируются с гламуром — все они наши, от сохи, соотечественницы, при первом позыве легко стряхивающие с себя гламур и лоск. Потому что они знали, что нефтедоллары рано или поздно закончатся, Новые русские и олигархи сядут в тюрьму. А рыбак всегда накормит ухой и согреет.

Как-то мимо меня проходили два стрёмного вида парня в некрасивых татухах и с гнилыми зубами: «Ну чо, братуха, где рыбалка — там и ебалка, а? А-ха-ха-ха-ха».

VII

В начале 2000-х на Гусиновке в моде были кассетные магнитолы. Юные домушники воровали их прямо с подоконников и меняли на дозу. Представители «Партии синих» покупали себе магнитофоны Sharp, Sony, LG на кровно заработанные, чтобы скрашивать свой алкогольный досуг песнями Ярослава Евдокимова, Юрия Антонова, Михаила Круга или льющихся с FM-радиочастот мелодий и ритмов зарубежной эстрады. Счастливые обладатели «Элегий» и «Электроник» воздавали хвалу отечественному производителю. У Вовки-Цыганка перебывало много разной техники и посерьёзнее портативных магнитол. Были там и мощные стереосистемы, и радиолы, и музыкальные центры. Но всё пропивалось. Обычный цикл Вовки-Цыганка вот как выглядел.

В день получки он покупал магнитолу, батарейки к ней, несколько кассет, а заодно и модные часы, или — «котлы». Набирал полный пакет балыка, слабосолёной рыбы, сыра, копчёной колбасы и конфет, венчал всё это несколькими бутылками приличного алкоголя. Шёл по улице, врубив новенькую магнитолу и, попивая пиво, закусывал его мороженым — была у него такая прихоть. Одетый с иголочки, он расточал на всю Гусиновку дух жизнелюбия, гордости белого человека и щедрости заморского купца. Наливал каждому желающему, угощал детей конфетами, собак — колбасой, кошек — килькой в томате. Сидел в травке, и помурлыкивал: «Эх, хорошо, ёлки-палки». Ловил жизнь за хвост, поскольку она была к нему немилосердна. Жена ушла, один из сыновей подсел «на иглу», второй ничего и знать не хотел об отце-алкоголике. В юности Вовка-Цыганок был знатным ловеласом, и перетрахал многих окрестных гусиновок, а также приезжих мадмуазелей. Что касается цикла. На следующий день Цыганок догонялся остатками, шёл за самогоном. В этот день он заглядывал к Мойше, если тот был дома. И слушал мелодекламации Блока, Байрона, Бодлера и Гельдерлина, комментируя в своей излюбленной манере: «Ух, ёлки-палки, хорошо, ёлки-палки». Через пару дней Цыганок бегал по алкогольным точкам и соседям с предложением «приобрести аппарат», то есть — магнитолу, по бросовой цене. Обычно спихивал за пару бутылок самогона, ещё несколько дней перебивался, сдавая стеклотару или продавая лук с профессорского огорода. Потом брился, мылся и шёл на работу. Хмурый и задумчивый. Он сменил множество работ. Трудился в Цирке кем-то по хозяйственной части. И, по его словам, видел Юрия Хоя и группу «Сектор газа»: «Ух и набросали бутылок, ёлки-палки». Также работал в кинологическом клубе: «Меня собачки все любят, я их, ёлки-палки, понимаю». Одно время сторожил склад: «Там, ёлки-палки, были такие большие собачки. Они могли такой здоровенный ящик зубами перекусить, ёлки-палки». И множество других самых разных потогонок и синекур. Мастер на все руки.

VIII

В первую тройку выдающихся представителей «Партии синих» входили профессор Мойше Шафонский, Factotum Вовка-Цыганок и русоволосый богатырь Андреич. Также к «костяку» можно отнести саркастичного худощавого Сидра с голосом Шуры Каретного. Сидр мог подколоть, если надо — подъебать, попросить червонец до получки, да что угодно он мог. Глотка луженая, брюхо бездонное. Да ещё на Кощея похож.

Женскую фракцию «Партии синих» представляла Танюха, с которой у Вовки-Цыганка одно время был роман, блондинка Альбина, первая на районе «давалка», любительница самогона и матерных частушек. Именно от неё я впервые услышал куплет:

Девки в озере купались,

Хуй резиновый нашли.

Целый день они ебались —

Даже в школу не пошли.

Она его произнесла в качестве тоста, а потом задорно опрокинула стакан с огненным напитком. Малообъяснимый феномен, но Альбина действительно была красива, не утратила чар за годы участия в политической игре «Партии синих». От неё исходили флюиды блядства и материнства. Но всё-таки Альбина, как и Танюха, придерживалась патриархальных взглядов. А вот подруги-лесбиянки с Большой Стрелецкой представляли феминистическое крыло. Впрочем, и в гульбищах они участвовали реже. Профессор Мойше Шафонский называл их: «Очаровательные вольнолюбки», по сути запустив феминитив в гущу местного глинозёма задолго до того, как это стало мейнстримом. Говоря о «Партии синих», можно вспомнить и Вовку Рыжего, который однажды пошёл продавать топор по наказу Мойше. В пути его застиг дождь, и вот с этим зловещим раскольниковским инструментом он засел в кустах, под сенью тёрна, дабы переждать непогоду. Учитывая его схожесть со Стенькой Разиным, неудивительно, что кто-то из соседей вызвал милицию. К партийным можно отнести и Кумара, относительно молодого человека, одетого в фирменный плащ и пахнущего дорогим парфюмом. Кумар был немногословен. Однажды кто-то из партийных зажёг костёр, и Кумар брезгливо отодвинулся: «С войны я не люблю костры. Когда сидишь на позиции, даже курить нельзя, а костёр — верное палево». Кумар был снайпером, и на его счету было несколько «духов». Почему Кумар? Анашу жаловал — встречались среди «синих» и левые уклонисты.

Но особое место в иерархии партии занимал богатырь Андреич. Если так угодно, это партактив. Ветеран войны в Афганистане, он называл мужиков, прошедших срочную службу где-нибудь в мирных точках, «мазутой». Мой батя в конце 80-х оттрубил в Тюмени в Железнодорожном батальоне, служба далась ему нелегко, оставив букет душевных травм, которые он обнажал только в алкогольном исступлении. Так вот, когда Андреич называл его «мазутой», желваки, конечно, играли. А сломанная в армии челюсть зловеще похрустывала. Учитывая, что Андреич был у нас батраком, и заливал фундамент под новый дом, его понты легко осаждали. Потому что именно у нас была выпивка, тушёнка, шашлык и всё, что душе Андреича угодно. А откуда бы я так хорошо узнал контингент здешних улочек?! Андреич являл собой классический образ русского богатыря. Косая сажень в плечах, длинные русые волосы, удаль молодецкая и тосты о самом важном:

Ебутся черти на могиле.

Чтоб хуй стоял и деньги были!

Меня Андреич прозвал Архимедом. В ту пору я насмотрелся «Очумелых ручек» с Андреем Бахметьевым и Тимуром Кизяковым. К тому же, бабушка мне купила книгу с таким же названием, где много интересных самоделок было собрано — от радиоприёмника из картошки до тапочек из пластиковых баклажек. На участке я мастерил собственный водопровод, в сарае работал над рецептом пороха. Пытался делать сплавы из металлов в самодельной домне. Паял микросхемы, которые потом оставалось только выкинуть. Ещё я мастерил скворечники, телевизионные антенны, строгал деревянную посуду, мастерил приспособления для сбора вишни. Пытался протянуть телефонную связь. Экспериментировал с рыболовными снастями. Делал из старой одежды, которую обнаружил в сарае, модные аксессуары и экстравагантные пиджаки, рубашки, брюки, комбинезоны. Вполне возможно, что, если бы я пошёл по стезе Славы Зайцева, добился бы некоторых высот. Также возился со своим мопедом, чинил велосипед и пытался собрать электродвигатель. Да чего я только не делал. А поскольку тут же рядом трудился Андреич и внимательно расспрашивал меня о моих perpetuum mobile, он имел основания прозвать меня Архимедом. И в течение последующих лет я, идя по улице, был готов услышать громогласное: «Архимед». А вот учителя были другого мнения — для них я оставался беспутным троечником. Да и бог с ними. Андреич пил водку стаканами, ломал кирпичи с одного удара, на спор оставлял глубокие дыры в штукатурке дома, с ноги ломал заборы, об колено ломал черенки от лопат. Мы с ним вместе метали ножи и топоры в стену сарая, превращая его в решето. Ценил Андреич острую огнедышащую закуску и потную солёную работу. Если допивался до состояния риз, то просто падал, как падают столетние дубы. Мои вкусы не одобрял. Когда я говорил «Виктор Цой», он качал головой: «Не нравится мне он. Выпендрёжный какой-то. Манерный». Байкеров называл «рокерами». Стоило ему увидеть какого-нибудь модного парня, испещрённого татуировками, Андреич морщился: «Небось на зоне-то не сидел, фраер». Андреич был в разводе, ездил к сыновьям, всячески баловал их, покупал игровые приставки и футбольные мячи. Жил со старушкой-матерью и братом-бирюком. Любил быструю езду. Находиться с ним в одной машине, когда он садился за руль, было откровенно страшно, да и небезопасно. Ездил он только по пьяни, неровно, сильно газовал, рывком заезжал в гараж и выезжал из него. Терял ключи от машины, и тогда просто расплющивал гвоздь-сотку кувалдой, вставлял полученное приспособление в стартер, и мчался навстречу ветру. После многодневных запоев бывал слаб и немощен, мать его отпаивала куриным бульончиком. Про Андреича ходила шутка.

— Знаешь, кто Андреича обычно будит?

— Мать?

— Нет.

— Будильник?

— Да нет же. Будит Андреича бодун.

Подозреваю, в «Партии синих» не было безродных космополитов — каждый по-своему был патриотом. Мойше Шафонский воспевал русские степи, Вовка-Цыганок русских женщин, Андреич считал, что «Россия натянет на шишку американов». Все они с подозрением относились к наркоманам. Но случались пересечения.

IX

«Партия зелёных», хочу напомнить, это не экологи, если брать во внимание Гусиновку, а не весь остальной просвещённый мир. Там это наркоманы, любители ПАВ — психоактивных веществ, адепты химической зависимости, торчки, ловцы кейфа, абшабашенные, атомщики, белодвиженники. Впрочем, когда мы переехали, самая жёсткая, героиновая, волна 1995—1997 гг. сошла на нет. Большинство наркоманов вымерло. Остались самые крепкие. Хотя все глобальные процессы в Гусиновке проходили с опозданием на несколько лет. Так что любители «бузануться» конечно же были там, но они были не столь открыты миру, как алкоголики. К Вовке-Цыганку члены «Партии зелёных» относились с уважением, поскольку его сын Мишка вошёл в пантеон мёртвых героев этой зловещей партии. Серёга Кисель, 19-летний домушник с тюремным стажем, являл собой плюралистичный вариант: пил всё, что горил, ел всё, что шпехает. С Цыганком у него были какие-то свои деловые отношения. Цыганок иногда покупал у него ворованные магнитолы, которые вскоре пропивал.

Кисель жил в убогой лачуге вместе с парализованным отцом и психически нестабильной матерью. Но одевался всегда по «фирме», да и дома оседал в основном когда нужно зализать раны, откормиться супчиком, отлежаться, послушивая модных ди-джеев FM-радиостанций. Алису Шер, Ксению Стриж.

Как-то Кисель притащил мне стопку аудиокассет, среди которых был Limp Bizkit, шансон-альбом «Ушаночка», байки Шуры Каретного, альбом Бориса Моисеева «Дитя порока» («Да нет, ты послушай, классная вещь на самом деле. Ничего что пидарас»), стопку видеокассет, среди которых была «Матрица», «Война» Балабанова и разная порнуха.

Источники заработка — сомнительные. Когда он у нас гостил, из дома пропадали драгоценности и деньги. Это не мешало ему сидеть у нас и смотреть со мной видак. Впрочем, Киселю дали от ворот поворот. А потом он дал наводку ворам, и они вынесли у нас из дома телек, компьютер и видак. Вспомнился случай, когда обдолбанный Кисель, громко хохоча, рассказывал приятелю, как он наладит дома процесс печатания денег. Потом он присел на приличный срок. И исчез из поля зрения. На стене рядом с его домом осталась надпись: «Кисель — еврей». Скользкий, сказать по правде, паренёк. Ещё и к матери подкатывал.

С Киселём дружил Винтик. Тот был, так сказать, человеком узкой специализации. Торчал на «винте» или первитине. Был, можно сказать, глубоко посвящённым в свою веру. Подробностей не знаю, придумывать не хочется, а извлекать из других источников — зачем. Можно почитать Баяна Ширянова. Винтик был очень худой, с глубоко посаженными глазами и выпирающими скулами. Иногда носил эсэсовский китель. Настоящий фриц. Настоящий романтик и экстремист. Что касается травы — её курили очень многие. И в основном они были далеки от растафарианской культуры. Тупо «на поржать» и «пожрать». Те, кто не желали оставаться на месте, не старались получше изучить ганджубас, а искали чего потяжелее. Либо модифицировать, догнав её до кондиции известными в узких кругах способами. То же самое было у «Синих», для которым сухое вино или шампанское были баловством, газировкой. Вот если смешать с водкой или спиртом — совсем другое дело. Тогда «Северное сияние» или «Разящий молот».

Из общего списка выделялся Перец. Во-первых, он работал диджеем на каком-то радио. Во-вторых, читал Кастанеду и Пелевина. В-третьих, глубоко вникал в культуру и особо ни с кем в Гусиновке не тусовался, только с бабкой-травницей, у которой закупал зверобой, душицу, мяту и чабрец. Он собирал по лесам псилоцибиновые грибы и мухоморы. Курил высококачественную дурман-траву. Ходил иногда на рейвы. Всё это он называл «сменой ритма» и «сменой темпа». Что бы это значило, знал только он сам, да и то не факт. На тот момент он пропагандировал Moby, Prodigy, Fatboy Slim, The Chemical Brothers, The Crystal Method и Stereo Total. Источники заработка неизвестны, но возможно — программирование или дизайн. Местные его называли «космонавтом» и «лунатиком».

Степень «падения нравов» конца 90-х и начала нулевых можно проиллюстрировать статусом главного корпуса Воронежского госуниверситета, который возвышался над Гусиновкой. Любой желающий мог туда пройти. Это раз. Пустующие аудитории местные распиздяи с Гусиновки периодически использовали под прослушивание на всё тех же ворованных магнитолах сказки «Кащей бессмертный» группы «Сектор газа» и ряда сказок «Красной плесени». Когда робкие студенты-первокурсники заглядывали в какую-нибудь классическую аудиторию, они наблюдали наглых подростков, хохочущих над пошлостями и матом. Студентов слали нахер, а из аудитории стелились запахи шмали. «Зелёные» жили параллельной жизнью, многие так в ней и остались.

X

Долгое время продавцы немногочисленных маленьких магазинов и киосков оставались королями. В низине Гусиновки был один магазин и один киоск. Если хотелось шпика в красном перце, и чтобы тебя обсчитали, следовало отправляться по линии улицы Софьи Перовской — улицы Выборгской, где находился дом мещанина Рыжкова, бывшая поликлиника. Там в старой одноэтажке располагался мини-гастроном. Там висели выцветшие таблички «бакалея», «винно-водочный», «колбасный отдел», «сырный отдел», «овощи». Никаких отделов не было. Там стоял характерный запах — смесь шпика, хлеба, колбасы и чего-то застоявшегося. За прилавком бабка с лукавым видом, она всё время воровато пожёвывала свои щёки и выжидающе смотрела. Виртуозно обсчитывала Макариха, руками без перчаток брала хлеб с деревянных полок, и, не упаковывая буханку или батон в пакет, протягивала покупателя. Умело втюхивала просрочку и некондицию. «Начисляла» себе клюквенной настойки в течение рабочего дня. Даже печально, что этого магазина давно нет, а на его месте что-то построили. Нечто уникальное ушло навсегда. Если же хотелось большого выбора пива, которое к тому же продадут и ребёнку, сигарет, которые тоже продадут и ребёнку, вкусного мороженого, иногда просроченных чипсов, продуктов с гигантской наценкой, большого выбора сухих концентратов «Юпи», «Инвайт», Zuko, горохового супа в пакетике, киселя, то следовало идти в киоск. Он находился в начале развилки «Базарная гора» и «Гора металлистов», которая стояла перпендикулярно улице Большая Стрелецкая. Кстати, там неподалёку жил Кисель с родителями. Местных жителей устраивало всё, потому что все остальные магазины находились «на большой земле», то есть наверху, а туда идти обычно лень, если тебе не нужно на работу или в школу. Десять лет назад в Гусиновке появился цивилизованный магазин, в котором есть всё и даже без просрочки, но стандарт качества сохраняется: завышенные цены и способность ласково развести покупателя на солидные траты: «К этому коньячку вот эту шоколадку возьмите — не пожалеете», «Рыбку к пивку не желаете? А кольца кальмара?», «Попробуйте наш новый салатик». «Вы знаете, эти пельмешки ну очень быстро разбирают, возьмите не один, а два килограмма». «Боже, вы пробовали помело? Доложу вам, это чудо». Так что несмотря на то, что на нижней границе Гусиновки пару лет назад поставили «Пятёрочку», какая-то самобытность всё равно осталась. В некоторых домах можно купить «свойское» «фермерское» мясо, сало, яйца, картошку, дрова. В начале нулевых было много точек по продаже самогона и водки, которые работали круглосуточно. Возле окон всегда тёрлись мужички и леди, робко стучавшие в окно или камешком о крыльцо.

— Чё надо?

— Зин, ну дай под тады.

— Ты мне ещё тот долг не вернул.

— Зин, ей богу, ну с получки… ну подохну щас.

— Да подыхай.

— Ну будь человеком, бля.

— На вас не напасёшься, троглодитов.

— Зин.

— Щас вынесу, сиди уж.

«Партия синих» знала, где продают водку с вероятным содержанием метила, где самогонщица добавляет в брагу соляную кислоту, где мутят с димедролом, где сыпят куриный помёт, где вполне приемлемый самогон, где водка с ликёроводочного завода, а значит — не отрава. А где — разбавленный спирт, а значит — ещё лучше. Как показывает практика, жизни местных «синих» подтачивало плохое питание, низкое качество алкоголя, стрессы, алкогольный травматизм, бытовое отравление опасными химикатами, пожары из-за оставленного чайника или кастрюли с пельменями, брошенного в постели окурка.

Продавать бухло было выгодно, потому что покупатель всегда находился. А если ещё участковый подмазан — вообще лафа. Но дома у торговцев спиртным были весьма скромными по сравнению с домами предполагаемых наркоторговцев. Вот кто выжимал из всяких киселей всё до последней капли, вынуждал выносить вещи из дома, а потом и воровать. Тяжела, терниста, неказиста, безнадёжна дорога к русскому кайфу.

XI

Прекрасна Гусиновка зимой, когда снег заботливым покровом обнимает её глинозёмы и асфальты. Надгробные плиты, использованные в качестве ступенек. Обугленные останки сгоревших домов и крыши коттеджей, церквей. Волнует сердце лирика гусиновская весна. Цветут жасмин и сирень, астры, флоксы, хризантемы, розы, магнолии, гвоздики, альстромерии, амбреллы и амариллисы, анемоны и аспарагусы, ваксфловеры и герберы, гладиолусы и гортензии, лилии, орхидеи и одуванчики. Все, кто пережил зиму, ликуют и молятся за упокой усопших. Ходят в гости на Пасху, чтобы стукнуться крашеными яйцами, пекут куличи и заливают их глазурью, тушат крольчатину в винном соусе. Из кустов на берегу водохранилища слышно стоны — во славу Афродиты, Шочицекаль, Ту Эр Шена, Иштар, Рати, Ошуна, Диониса, ирландской Клиодны и Рагараджы трахаются напропалую. Ебутся как котики весенние влюблённые. Из местного художественного училища выходят милые студентки с мольбертами и этюдниками. Они, взволнованные весенними флюидами, торопятся на пленэры. Или нет. Они идут не спеша, гордо идут. Жадно смотрят пацаны на девушек. Но большинству ничего не остаётся, кроме идти в укромное место подрочить. Летом Гусиновка — натуральный курорт. Паломники не вылезают из источника имени Святителя Митрофана. Кто-то выносит оттуда воду вёдрами и поливает раскалённое тело. Кто-то пьёт — и не может напитаться влагой. Люди посмелее отправляются купаться к водохранилищу. Горячий песок, собачьи следы, банки из-под пива, в кустах — использованные презервативы. На берегу — стога из водорослей, выловленных энтузиастами. Купается-плещется и стар, и млад. Некоторые девушки посмелее загорают топлесс. Девушки ещё посмелее, накрывшись покрывалом, делают минет своим парням. Другие тянут подруг в кусты. Вода пахнет свежестью и немного рыбой. В период цветения вода начинает вонять. По водохранилищу несутся катеры и водные байки. Зелёные от тины и синие от воды детишки вздымают к нему мириады водяных брызг. Смельчаки отправляются вплавь на остров, безумцы — на противоположный берег. Спасатели вытаскивают из воды труп молодой женщины. Протяжный вопль. Самые изобретательные представители «Партии синих», и их возглавляет наш батрак Эдик, отправляются на берег «моря», дабы культурно отдохнуть. С собой они несут кастрюлю макарон с тушёнкой, покрывала, овощи, водку и лимонад. После обеда жара стихает, и температура достигает оптимального значения. Из кустов снова раздаются стоны. Кто-то заезжает в дебри на машине, чтобы предаться пятиминутному наслаждению, кто-то — тридцатиминутному. Впрочем, обычно это экспресс-миньет.

XII

Есть в Гусиновке своя «Воронья слободка». Это трёхэтажный дом с множеством комнат, по недоразумению доставшийся по наследству бабке Клаве, самой крутой пьянчуге. В доме это проживает наш батрак по строительству Эдик, дочка Клавы Василиса, муж Клавы Коля, внучка Клавы Оксана. В свои шестнадцать Оксана знает всё, что нужно знать о психологии и физиологии мужчин, что позволяет ей жить независимо и вполне прилично, не вовлекаясь в убогую жизнь родителей. Остальные беспросветно пьют. Работают. Пьют. У Оксаны есть пятилетняя сестра Ангелина, чистый ангел, чудо-ребёнок. Она играет в куклы, и грязь к ней не прилипает. В Вороньей слободке постоянно кто-нибудь гостит. Для представителей «Партии Синих» это штаб-квартира. К тому же, как и в любые трудные времена, люди стремятся к кооперации. А уж с этим в Вороньей слободке всё в порядке. Эдик за свою халтурную работу у нас дома получает зарплату, и несёт её в Воронью слободку, его предшественник авантюрист Виталик несёт деньги туда же, туда же несёт бабло Цыганок и Мойше Шафонский. Мойше требует цыган и кордебалета. Он знает толк в удовольствиях. Но вместо Кордебалета играет группа «Фристайл», после неё — группа «Шахерезада». Пьяная Василиса танцует и хохочет, Ангелина тоже танцует. Рыжий Колька глупо улыбается и невпопад хлопает в ладоши. Оксаны нет — она сегодня ночует у друга. Над всем вертепом возвышается Клава. В конце концов от выпитого бабку переклинивает: «Все! Пошли! На хуй! Из моего! Дома!» Веселье затихает, домочадца рассасываются по комнатам, кто-то из партийных остаётся ночевать, кто-то по-тихому сваливает. А в целом тошно, очень тошно. И кажется, что Клаве тоже тошно от этой жизни.

XIII

Весь пятый класс я проходил в старую школу. Каждое утро отец отвозил меня на своей «Копейке» в «Лицей №5», в район, откуда мы уехали. Я распустил слухи среди одноклассников, что мои родители сказочно разбогатели и мы купили особняк. Дети завидовали и тихо меня ненавидели. Когда мне на день рождения бабушка подарила игрушечный бильярд, я сообщил товарищам, что в особняке у нас бильярдная. В то время весьма популярна была криминальная драма «Классик» про бильярдистов с Гуськовым, Никоненко и Будрайтисом. Теперь несложно было представить себя среди зелёного сукна, путан, стопок долларовых банкнот, стаканов с виски и плохих пацанов с пушками. Единственный, с кем мы в классе дружили, был мой друг Антошка. Год назад ещё не дружили и задирали друг друга. В пятом нашлось множество интересов. Он переехал одновременно со мной, но жил не на Гусиновке, а за Цирком, на улице Моисеева. Балетмейстера Моисеева, а не того самого Бориса. У нас одновременно появились компьютеры, и теперь мы часами напролёт рубились в Need For Speed, Commandos и другие популярные игры. В классе нас считали главными раздолбаями, поскольку других раздолбаев повыгоняли. Мне не особо интересно было учиться. Мне нравилось читать книги, гулять, смотреть кино и вешать людям лапшу на уши. Особенно меня невзлюбил отличник Денис с компрессионным переломом позвоночника. Его семья жила бедно, в семейной общаге. И на фоне моего «особняка» это была катастрофа. На уроке английского нам дали задание написать о своём жилище, и я весь вечер потратил на описание своего особняка. Так. Ну, конечно, там три этажа. Бильярдная, сауна, столовая, гостиная, спортзал, бассейн. А ещё там «Комната кривых зеркал». The room of crooked mirrors… m-m-m… the room of fear. Is it correct? Ok. Признаюсь, что-то из описания я подсмотрел в журналах про красивую жизнь. Но сделано было — не подкопаешься. Учительница, молодая красивая девушка, слушала меня, затаив дыхание. Да, на английский тоже можно ходить. Возможно, еще история. Но все эти исторические события были так далеки от приключений моего духа. Можно сказать, каждый день я становился хозяином двух миров. Я приносил вести из своей Гусиновки, где у меня свой особняк, в мир обычных людей, живущих в своих квартирках. Мне очень нравилось это ощущение. Пожалуй, можно было бы вообще им всем сказать, что я живу в собственном замке. С классом в тот год отношения разладились — я постоянно ругался со своим другом прошлых лет Яриком. А Антошка, с которым я дружил, был с Яриком в контрах. К тому же у Ярика отлично шла алгебра и в шахматы очень круто играл. Этого я простить не мог. Ну точнее, я ему просто завидовал. Зато у него были проблемы с русским языком и литературой. И этого он мне простить не мог. Окончательный разрыв с тем местом, где я прожил 10 лет, случился после моего перехода в другую школу — поближе к Гусиновке.

— Вы вообще все козлы, пошли вы к чёрту, — вот последняя фраза, которую от меня услышали однокласснички.

Мы подтёрли аккуратно лезвием все мои трояки в табеле и исправили их на четвёрки. В новую школу я поступил с репутацией хорошиста, почти отличника. Меня, конечно же, невзлюбили.

XIV

Ну что ж. А тем временем строился мой особняк. Ведь такое же часто бывает у взрослых людей, да? Когда на бумаге всё готово, а на деле — голая земля. Родители решили построить большой домище. Реальный трёхэтажный особняк. К этому времени мы вырубили все джунгли на участке, кое-где его выровняли. На задней части двора разбили землю под фундамент. Заливали его наш крепостной Виталик и богатырь Андреич. Ну и ещё два-три мужика на подхвате. Все местные, кроме Виталика. Это авантюрист из Советского района. Остап Бендер для бедных.

Учитывая, что сердобольные родители поселили его у нас, чтобы он отдыхал без отрыва от фронта работы, в маленьком домишке совсем не осталось личного пространства. Прихожая (сенцы) — кухня, за кухней — единственная комната. В комнате стояли три кровати, ещё одна в кухне. Ну да, учитывая, что десять лет у меня была своя комната, конечно же, мне было очень непривычно. Естественно, в фантазиях я давно жил в особняке. Но храп Виталика, его дурацкие истории о его подвигах, тот факт, что он ел из наших тарелок нашу еду, меня выбешивал. Его носки воняли, дым его сигарет был мерзок. Временами, конечно, было весело. Временами. Мужики заказали у отца очень много цемента — можно со счёта сбиться, сколько его привезли. Ещё гору песка и гору щебня. Шёл месяц, второй, фундамент заливался неспешно. Но цемент постоянно куда-то девался. Ещё хорошо шла водка, тушёнка и макароны. В верхней части участка мужики разбили рабочий лагерь — с гамаками, мангалом, вырыли себе бассейн. Учитывая, что оплата была не сдельная, а повременная, работники не торопились расставаться с такой синекурой. Предполагаю, давно Гусиновка не видела таких добрых самаритян. Ведь гусиновцы были пройдохами, прижимистыми хозяйчиками, алкоголиками, но уж никак не самаритянами. Весь свой век этот район жил в бедности, и знал счёт каждой копейке. По сути, мы были пионерами освоения этой суровой и своенравной земли. Романтиками и немного идеалистами. После нас туда понаедут те, кто чётко знает, почему эти земли — инвестиция, почему оплачивать работу надо по сдельному принципу, в течение какого срока строится особняк и почему не стоит пить со своими работниками. Но это будет потом.

Как-то отец вернулся с работы, заглянул в рабочий лагерь. Виталик качался в гамаке, слушая вечернее радио.

— Так, блять, что за ёбаный рот? — включил отец строгого.

Виталик вскочил.

— А что такое? Всё по плану. Работаем.

— Сколько вы ещё будете работать? Вот это, бля, работа? — отец стукнул слегонца по фундаменту ломом, и тот посыпался.

— Эт самое, оно так должно быть.

— Так, а как ещё должно быть? Продавать цемент налево, продавать щебень и песок, пока доверчивые хозяева не видят?

— Юрик, ну ты чего?

— Значит так, лавочка закрывается. Собираешь вещички и сваливаешь.

— А оплата за сегодня?

— Пошёл на хуй.

Виталик получил пинка, и вылетел кубарем за калитку.

Похоже, отец выплеснул всю накопившуюся злость, потому что далее махнул рукой и пошёл домой.

Остальных работников тоже послали.

Так мы и не построили особняк в тот год.

XV

Кто по-настоящему радовал — так это зверьё. Вместе с домом нам достался Васька — здоровенный полосатый котище, который время от времени приходил восстановить силы и пожрать. Впервые я ощутил на себе тяжелую лапу дикого кота. У Васьки была очень неприятная привычка. Когда я его брал на руки, он не сопротивлялся, мурлыкал и тёрся, даже придрёмывал. Но в любой момент он мог вскочил и за секунду оцарапать и укусить. Его когти и зубы впивались в кожу, как вилка протыкает шкуру сардельки. Васька был настолько суров, что мог стащить шампур с шашлыком прямо из раскалённого мангала. Единственный, кого Васька боялся — это здоровенный сиамский кот Сима. Стоило ему показаться на пороге нашего участка, как Васька начинал выть. Вопреки представлениям о сиамских котах, Сима не царапал людей и принимал их ласки с благодарностью. А вот Ваське доставалось. Они могли часами кататься единым комком по траве, и из этого комка летели полосатая и светлая шерсть. Верх всегда одерживал Сима, и подранный Васька уползал зализывать раны. Единственным существом, кто не боялся ни Симу, ни Ваську, была наша кошка Джина. Тоже полосатая как арбуз, с буковкой «М» на лбу. Знак Мухаммада. Она переехала в Гусиновку вместе с нами. И вот что интересно. Прожив всю сознательную жизнь в квартире, Джина быстро влилась в законы джунглей. Сначала она на несколько дней пропала, и мы решили, что всё — убежала. Вернулась одичавшая и голодная, в глазах бесовские огонёчки. Первое её знакомство с Васькой закончилось тем, что Джина расквасила ему нос, да так, что несколько дней он жалобно хлюпал разбитой сопаткой. В одно из утр я проснулся от кошачьего крика. На заборе сидели Сима и Джина. Кошка орала и лупила Симу по голове. Сима стоически принимал удары. Эпоха патриархата сменилась стопроцентным матриархатом. Васька и Сима, единственные альфа-самцы в этом квадрате, убегали, едва завидев Джину. Про бета — и омега-котов я и вовсе молчу. Примирение наступало с началом брачных игрищ. Когда Джина гуляла, коты её не боялись. Ради любви они готовы были на всё. Кошку мы закрывали дома, и она билась в окно, просилась туда, где 10—15 котов одновременно пели свои серенады. Тогда я не знал ещё, какая великая штука — стерилизация. Она бы нам очень пригодилась, учитывая, что Джина и ещё одна кошка Соня, переехавшая с нами, потом каждый год приносили приплод по несколько раз.

Ещё с нами переехал пудель Ральф. Был он уже стар, глух и слеп.

У профессора Мойше было две полуовчарки, Найда и её сынок Рекс. Мойше любил вести со своими собаками долгие содержательные сократические беседы. Обычно это выглядело так. В полупустой комнате его дома стояла кровать с панцирной сеткой, возле которой стояла табуретка с почти пустой бутылкой водки. На кровати лежал и похмельно стонал Мойше. В углу комнаты лежало несколько собачьих куч. А ещё стоял здоровенный сундук с амарантом, о котором следует рассказать отдельно. Возле кровати сидели Рекс и Найда. Мойше гладил и хлопал собак по голове и приговаривал: «Найда, охламонка ты. О-о-охламонка… Ре-е-екс, а ты разъебай, Рекс. Разъ-е-бай». Потом вваливалась сожительница Мойше, потерявшая его, иногда она делала это с подругой. Гарпии врывались в холостяцкую обитель, выгоняли собак на мороз, обливали Мойше холодной водой, расцарапывали ему морду. Если в доме оказывался Цыганок — его бабы выгоняли пинками, попутно выдирая ему остатки волос.

— Ух, ёлки палки, что же вы делаете, ёлки-палки, ай-ай-ай.

— А ну канай отсюда, козёл, пока мы тебе яйца не оторвали.

— Уйди, ведьма, — заклинал взъерошенный всклокоченный непохмелённый Мойше, совсем как Бунша-Грозный из комедии Гайдая.

Женщины входили в раж, и, по-моему, наслаждались экзекуцией. Мойше увозили на такси. Иногда его отдавали в наркологию, где он несколько дней смирно лежал, потом не выдерживал и прямо в больничном халате сбегал. И возвращался в родную Гусиновку. Как я понял, он разошёлся со своей любимой женой, и вот второй брак, незарегистрированный, был совсем неудачным. Мойше играл роль непослушного мальчика, а его пассия отрабатывала роль строгой мамаши-садистки. Животных, насколько можно судить, она не любила. Они ей отвечали взаимностью: рычали на неё и выли. Кого по-настоящему любил Мойше, так это свою дочь, выдающуюся оперную певицу Марисоль и внучку — будущую оперную певицу Горицу. Катя рисовала собак, кошек и дедушку. И тоже его очень любила. Интуитивно она понимала, что дедушка вступил в неравную борьбу со смертью, что-то надломилось в потомке гордых казаков.

XVI

Мойше Шафонский точно вошёл историю. Уже хотя бы благодаря изобретению оригинального и дешёвого способа экстрагирования масла из семян Амаранта. Амарант — древнее растение родом из Южной Америки. На родине его называли «пшеницей ацтеков» и «хлебом инков».

Оттуда оно попало в Северную Америку, Индию, Китай. Как говорят в науке, «вторичным местом формообразования» амаранта стали Северная Индия и Китай. Во времена Испанской колонизации Америки, или La Conquista, культура амаранта стараниями конкистадоров попали в Испанию, оттуда — в остальную Европу. И сначала амарант использовали, как декоративное растение. Уже потом его стали использовать в качестве кормовой культуры.

После кончины аристократа Веспасиано Колонны в 1528 году, его супруга Джулия Гонзага выбрала в качестве своего герба цветок амаранта и девиз Non moritura, что значит «Не собираюсь умирать». Как писал про Джулию поэт Ариосто: «Узрите ту, чья слава распространяется по всему миру за несравненную красоту и грацию… спустившуюся к нам с небес как богиня».

А теперь об этимологии слова «амарант». Есть в древнеславянском пантеоне богов Мара. Она же Морена, Марена, Моржана, Тёмная Богородица, Черноматерь. Можно догадаться, что она как-то связана со смертью, с мором. Так и есть. Мара правила вместе с Чернобогом-Кощеем. Заведует навью и подземным царством. Сражается с силами света и всё время норовит продлить зиму по максимуму. Её владения простираются за рекой Смородиной, куда можно попасть через Калинов мост, соединяющий мир яви и нави. Весна наступает, когда Солнце побеждает Мару. Но она каждый год возвращается в надежде погрузить мир в вечный сон, полный кошмаров. Есть мнение, что древнее капище Мары располагается на месте нынешней Останкинской башни. Амарант — это противоядие от Мары. Из него можно получить эликсир бессмертия.

Мойше Шафонский придумал хитрый способ добычи масла из зёрен амаранта. Он постоянно нам подгонял это масло, и оно действительно помогало от всего — от простуд, нарывов, проблем с пищеварением. Запах специфический, трудно даже сказать, на что похожий. Яблочно-земляной. Масло амаранта более пахучее, чем масло подсолнечника. Если его закапать нос — будет сильно щипать, хоть на стенку лезь, но насморк вылечит на раз. Амарантовым маслом можно мазать раны, нагноения и прочие воспаления. Академик кормил собак кашей из амарантового семени. Потом повсюду на участке у него возвышали амарантовые кучи, исторгнутые собаками. У амаранта очень маленькие семечки, похожие на семена киноа. Киноа тоже очень полезное семя и тоже родом из Южной Америки.

Символично, что изобретение профессора Мойше противостояло Маре, но сам он всё больше и больше попадал под её чары.

XVII

Когда наступает зима, снег погребает под собой Гусиновку, ступеньки становятся скользкими, машины заводятся через раз. Кажется, что Мара не хочет отпускать жителей из этого затерянного края, из сонной лощины этих мест. Дожить до весны — большое счастье. Встаёт вопрос о духовном спасении. Местные жители ходят в церковь, благо церквей здесь несколько, купаются на святом источнике, ныряют в прорубь. Есть здесь Ильинская церковь, возведённая в 1771 году. Есть Спасский храм, построенный в 1744 году. Есть, наконец, Успенский Адмиралтейский храм.

Её прообраз — деревянная церковка — впервые упоминается в 1594 году в грамоте царя Федора Ивановича воеводе Ивану Кобякову. Помимо православных церквей, здесь есть Баптистский храм «Источник Воды Живой». Он стоит напротив источника имени Святого Митрофана, а теперь, когда возле источника построили храм им. Св. Митрофана, ещё и напротив православной церкви.

Но этого мало. В 1870 году американец Тейз Рассел организовал движение «Исследователей Библии», после него — «Общество Сторожевой Башни». Цели он ставил для себя благие — найти крепкие основания собственной веры, когда старые христианские течения перестали отвечать на самые важные вопросы. По сути, он заложил камень во всем известную скандальную секту Свидетели Иеговы (Здесь и далее Свидетели Иеговы — экстремистская организация, запрещённая на территории России, прим. автора).

Потом её запретят в России, а лидер группы «Ноль» Фёдор Чистяков, адепт этого движения, уедет в США. В России насчитывалось около 170 тысяч «прихожан». В конце 90-х и начале нулевых Гусиновка кишела проповедниками Свидетелей Иеговы. Те самые люди, которые запросто могут подойти к тебе на улице в тот момент, когда ты задумался, загрустил, может быть, даже плачешь. Моя мама всегда находилась в духовных поисках — занималась йогой, ходила в церковь, интересовалась католицизмом, буддизмом и т. д. В какой-то, быть может трудный, момент нашей жизни, на пороге дома оказались две женщины — Рая и Александра. Год или больше они каждую неделю ходили к нам и мы — я и мама вместе с ними вели душеспасительные разговоры. У Александры были проблемы в семье, а где-то в начале нулевых на остановке «Чижовский плацдарм» в уличной разборке зарезали ее сына. У Раи тоже было всё не гладко. В своё время их так же завербовали, как сейчас они пытались поступить с нами. Счастливые люди туда не приходят. Если человеку не хватает «надежного плеча», если он потерял почву под ногами, скорее всего тут как тут окажутся «Свидетели». Меня, тринадцатилетнего пацана, они удивили своей фанатичной убеждённостью. У них есть несколько табу, которые даже не обсуждаются. Иеговисты отрицают догмат о Троице. Для них Бог — только Иегова.

— Саша, но почему так?

— Потому что это истинно. Вы что, верите в бога с тремя головами? Как это вообще — един в трёх сущностях? Ну это же нелогично.

— Это вопрос веры.

— Это заблуждение.

По словам иеговистов, Второе пришествие Христа состоялось в 1874 году, за два года до кончины Тейза Рассела. И тогда Иисус провёл ревизию образовавшихся со времён отцов церкви конфессий, и пришёл к выводу, что все они — ложные. По словам Рассела, 1914 год — начало Армагеддона, его он связывал с наступлением Первой мировой. Последний раз, когда Иисус заглядывал на грешную землю случился в 1975 году.

Итак, Иегова — единственный бог, Дух святой — это эманация его силы, а что касается божественной природы Христа, он её получил в дар от Отца, он вторичен по отношению к Иегове, исполнитель его воли. При этом, Иисус, согласно учению иеговистов, появился раньше Адама.

По словам иеговистов, Иисуса казнили не на кресте, а на бревне. Крест для них под запретом. И конечно же они не носят крестов.

Иеговисты категорически отказываются от переливания крови, даже если стоит вопрос жизни и смерти. Любые лекарства на основе крови или пища на её основе, как-то «Гематоген», запрещены.

Иеговисты не отмечают праздников, в том числе — собственных дней рождения. По их мнению, в любом празднике вроде Пасхи, Рождества, 1 мая, 9 мая, Нового года есть языческое начало. «А день рождения — вообще важнейший праздник сатанистов». Они признают только Вечерю воспоминания смерти Иисуса Христа 14 нисана.

В своём служении они использовали Библию, а также периодику — «Сторожевая башня», «Пробудитесь!» прочие брошюры и журналы. По данным на 2008 год, в среднем один активный проповедник тратил около 17 часов своего свободного времени в месяц на привлечение новых членов.

Раз в неделю они собираются в Зале Царства. Это их молельный центр, он должен быть в каждом городе, где они ведут активную проповедническую деятельность. Его строят на деньги паствы. В начале нулевых у них в Воронеже не было специально построенного Зала Царства, и они занимали часть помещения в ДК имени Коминтерна. Иронично, поскольку некоторые исследователи называют свидетелей «квазикоммунистической сектой».

Свидетели Иеговы не участвуют в политике, не признают никакой земной власти кроме своих старейшин. Соответственно, игнорируют государственные флаги, гимны, гербы и прочие «знаки кесаря». «Свидетели» не служат в армии, с трудом, но принимают как «выбор меньшего из двух зол» альтернативную службу в армии.

Интересно отношение иеговистов к высшему образованию. До определенного периода категорически не поощрялось «быть чересчур умным», что уже подозрительно. У большинства руководителей этой организации нет богословского образования. Высшее образование, по их мнению, мешает служить Иегове. А поскольку в том же XX веке они активно ждали Армагеддона, то не видели смысла тратить время на все эти социальные условности. Что там сказал старейшина? Вот, остальное не столь важно. После 1975 года точную дату Второго пришествия руководство не стало устанавливать, к высшему образованию тоже стали относиться лояльно.

Браки Свидетели Иеговы приветствуют. Секс вне брака недопустим, поэтому среднестатистический юный прихожанин вступает в брак крайне рано, чтобы иметь возможность насладиться плотской любовью. Мастурбация — категорически нет! Гомосексуализм — гореть аду!

Однажды Саша и Раиса принесли мне брошюрку с милым названием «Мастурбация: Разговор о самом важном». На обложке были изображены парни и девушки, сидящие в кружке, и обсуждающие что-то очень важное. Видимо, мастурбацию. Вот обо всё этом и рассказывалось в брошюрке. Не убедили.

У Свидетелей Иеговы есть свой «Золотой миллиард», только он равняется 144 000 тех, кто после смерти «отправится на небо». Избранные «посчитаны» еще в середине XX века. И теперь Иисус набирает «новую лигу». Короче, оказаться «в избранных» ну очень-очень сложно. Остается только молиться, читать «Сторожевую башню», уповать и не грешить. И не есть «Гематоген».

Конец ознакомительного фрагмента.