Факультет любви

Ярослав Демшин, 2022

Тем, кто любили в 90-х, посвящается эта книга. В книгу включены другие рассказы и повести, составляющие цикл произведений о дружбе, предательстве и любви. Содержит нецензурную брань.

Любви и приключениям нашей молодости посвящается.

— Привет, — она подошла сзади и положила руку на плечо.

Наша оживленная беседа в ожидании поезда с одногруппниками, уезжающими в стройотряд на комбинат, прервалась. Я повернулся, незнакомая девушка в джинсовке с рюкзаком и сумкой стояла рядом и улыбалась.

— А я тебя знаю! Твоя шутка на КВНе про девчонок была прикольной, — продолжала она. — Люда. Кравцова. Филфак.

Она убрала руку с моего плеча и протянула её мне, я неловко пожал, удивлённо оглянувшись на товарищей по группе. Те тоже стояли с удивленными мордами, а Серый незаметно показывал большой палец и скривил губы, типа, норм деваха.

— Ну, привет, — сказал наконец я.

— А я записалась в твою бригаду, ты же бригадиром будешь? — Люда продолжала разговор, не обращая ни какого внимания, как будто вокруг никого не было.

— Ну, — тупо ответил я. — Буду. Бригадиром.

— Ты же не против?

— Нет, — сказал я и чуть не схватил «петуха» голосом.

— А шутка была смешная, — сказала она уходя. — Мы всем факультетом ржали, сам придумал?

Я только кивнул, потому что в горле у меня от неожиданности пересохло. Знакомиться со студентками филфака на железнодорожном вокзале мне еще не приходилось. Люда махнула мне рукой и ушла к своим девчонкам. Повернувшись к своим парням, меня чуть не снесло воздушным потоком. Это не был смех, это было ржание миллиона коней на выпасе.

— Нуууууу, товарищ начальник, вам — самое вкусное!

— Ну, бригадир, шастьесамов руки приплыло!

— Не! Как так-то! А почему не мне?

— Дааааа, надо было в КВН идти…везёт кэвээнщикам…

— На его месте должен быть я!

— Усы отрасти сначала, как у бригадира!

— Зачетная краля! Фигуристая!

— Спроси, бригадир, у неё подружки есть?

— Ээээх! Атаман! Нас на бабу променял!

Мне пришлось всё это выслушать, качая головой, посмеиваясь и приговаривать:

— Ну вы и уроды…твари…

— Ну, что, — Серый высунул горлышко бутылкипортвейна из рюкзака. — Пора, бригадир, пора!

— Открывай! — я махнул рукой, надо было сменить тему, да и разве зря мы взяли двадцать бутылок портвейна?

Я взглянул в сторону филфака, Люда заметила это и махнула мне рукой. Вот черт! Подумал я, но стало приятно. Мне поднесли бутылку с вином.

— Ну, парни! За успех! За нас! И чтоб женщины любили! — сказал я и отхлебнул из горлышка.

— Зачетный тост, а что, всем надо говорить, или просто можно выпить? — спросил Лёха.

— Как хочешь, у нас не застолье.

Бутылка пошла по кругу.

— За третий курс!

— За бином Ньютона!

— За теорему Лагранжа!

— Это почему за неё?

— На экзамене попалась… и наконец-то три поставили!

— За Евклидово пространство!

— А почему за Евклидово? — Лёха постоянно задавал вопросы.

— Потому что оно сходится.

— Куда? — волновался Лёха.

— К кровати! — ответил Серый и все заржали.

Бутылка кончилась.

— Ну? — спросил меня Серый, уже запустив руку в рюкзак.

Все смотрели на меня вопросительно.

— А! Давай!

Раздался вздох одобрения. Вторая бутылка была опустошена быстрее и без тостов — скоро отправляться. Лёха достал батон с изюмом и батон тут же был уничтожен до последней крошки. Я еще раз посмотрел в сторону девчонок филфака — Люда оживленно разговаривала с подружками. Действительно, красивая, стройная, длинноволосая. Ко мне подошел Серый и пьяно обнял за плечи, тоже посмотрел на Люду. Глубоко, как-то по отечески вздохнул, как будто он что-то знает, а я — нет и предложил мне Беломор.

— Я не курю, — сказал я.

— Я тоже, — сказал Серый и глубоко затянулся.

Я взял одну размял и прикурил — нормально, едко, противно. Чем ближе было к отправлению, тем больше студентов доставали папиросы и сигареты. О, как! Перед вагоном курили уже все. Я поискал глазами Люду, ну, конечно! Филфак умудрился достать «Космос» — дорогущие и дефицитные сигареты! По громкой связи что-то сказали про десять минут до отправления, мы начали загружаться. С других факультетов тоже ребята поехали работать, но как я знал они ехали куда-то севернее, кажется в Лесосибирск, мы же ехали в Красноярск, на целлюлозный комбинат. Кого-то из химфака стошнило прямо на ступеньки вагона. Эээх! Химоза! Пить не умеют! Толстая проводница орала и грозилась всех высадить, но ей то начиналичитать похабные стихи, то огрызались незлобно, тошутили, в конце — концов её довели до слёз и она закрылась у себя в купе. Вагон был общий, матрасов не было, пахло жутко и было жарко. Кое-как уместившись и подложив под голову рюкзаки и сумки и мы двинулись в путь. Ну тут-то и началось! Кто-то захотел чаю, кто-то достал магнитофон, кто-то стал меняться местами целыми купе, где-то тренькала гитара, где-то явно нетрезвые парни не поделили третью полку, предназначенную для багажа. И все хотели жрать. Вот прямо все! Но была только выпивка. Много. Мы с парнями засадили ещё бутылку. Я нащупал в кармане спецовки кусочек батона и стал долго жевать, пока он не станет сладким, пока не разложиться на углеводы. Ну, по крайне мере так знакомая рассказывала с биохима. Противно запахло копченостями, которые тут же съедались, просто мгновенно! Наша бригада не буянила, не дралась, ни кого в окна не выкидывала, а значит, можно было залезть на полку и поспать. Сон не шел, зато по вагону ходили, шумели, постоянно спрашивали — а кто здесь лежит? дергали за ноги и уходили. Я достал Джека Лондона первую попавшуюся книгу, что схватил перед отъездом, и начал читать, в надежде заснуть на первой странице…

Кто-то аккуратно снял книгу с моего лица, я тихо храпел.

— Тааааак. Нажрался винища и спит! Фу! Ну и запах!

Я открыл глаза, Люда стояла рядом и листала книгу.

— Физмат читает Джека Лондона! Ищет приключения на страницах книги, вместо того, чтобы поинтересоваться, как девушке жестко лежать на этих полках без матраца.

Я оторопел и выпучил на Люду глаза, та даже внимание не обратила на окружающих и их смешки.

–Оу! Моё любимое!

Она села на столик, взяла книгу и начала читать с выражением трагический рассказ о друзьях-предавших друг друга. Гам и шум постепенно смолкли, гитара замолчала, перестали сёрбать чаем на всё купе, к нам подтянулись со всего вагона, зашикали друг на друга, невероятная тишина стояла в вагоне. Все слушали рассказ Джека Лондона. До окончания оставалась немного, пошла самая развязка. Люда закрыла книгу, закрыла глаза и продолжила читать наизусть, она рассказывала сцену смерти друзей — неудачников с таким проникновением, что у девчонок, слушающих её, потекли слёзы. Я же, свесив голову с верхней полки, бесцеремонно уставился на её обтягивающие джинсы.

— «….тогда он прислонился к двери и мягко сполз на пол». — закончила она, и все заметили как у неё уже давным-давно из глаз текут слёзы.

Этот миг перед овацией был настолько тихий, что перестали стучать колёса. А затем вагон вздрогнул, все захлопали, девчонки в улыбке сквозь слёзы кинулись к ней на шею. Парни качали головами и посмеивались, восхищаясь. Наверное, это всё-таки было высокое искусство, и для некоторых впервые. Когда немного все успокоились, кто-то крикнул, всхлипывая:

— Ещё!

Люда полистала книгу и начала читать про голодного боксера, проигравшего бой и оставившего свою семью без денег. Дочитав рассказ до середины, она опять закрыла книгу и глаза, из под которых начали капать слёзы. Она негромко рассказывала неудачный боксерский бой и трагические мысли боксера. В этот раз хлопали и громче и дольше, девчонки размазывали сопли и слёзы по лицу и громко сморкались, кто-то кинул шоколадку.

— Ещё!

— Неееее, всё! — сказала Люда. — Пожалейте мои нервы!

К Люде враскачку подошел наш ловелас Гена, и, тряхнув кудрями начал что-то шептать ей на ушко. У Гены была куча отработанных схем по съёму девчонок, и половина из них работала безотказно. Гена этим всегда кичился и нарочито ходил по институту с новой подругой чуть ли не каждый месяц. За это мы никогда не брали его с собой в компанию, а его подружек считали дурами и курицами. Он перестал говорить и посмотрел на Люду, взяв её за руку. На что Люда тоже что-то прошептала ему на ухо, причем сделала это достаточно громко, ну, и, понятно, все услышали, как она его послала. Генка вскинул брови — он редко проигрывал в таких битвах, ещё немного постоял, прикидывая, чем можно парировать, или можно нарваться. Тем временем Люда встала на стол и забралась ко мне на полку.

— Подвинься, — по свойски сказала она, и мне ничего не оставалось, как прижаться к стенке.

Вопрос с Генкой был закрыт окончательно, и по вагону прошел вздох удивления и хохота.

— Тааэээк, надо брать пример с бригадира, пора обзаводиться парой!

— Командиру самая лучшая досталась, ишь как читает! До мурашек!

— В каком месте у тебя мурашки бегают? Давно проверялся?

–Да, сейчас начнёт ему в уши дуть!

— А ты с Машкой задружи, она считает как калькулятор!

— Да уней и сиськи как кнопки!

— Я сейчас кому-то в глаз дам за кнопки!

— Ну а ты покажи вначале!

Ехали мы весело, шутили беззлобно и сверх меры, пили много.

Около Люды было тепло и приятно, она вкусно пахла молодой женщиной. Я вдыхал этот запах с закрытыми глазами и представлял черте-что.

— Ты спишь? — спросила она.

— Нет.

— А о чем ты думаешь?

— Ох! Тебе лучше не знать.

— А у меня есть сыворотка правды, — и из какого-то кармана брюк он достала гнутую плоскую фляжку.

— У папы стащила, — гордо призналась она. — Коньяк!

— Где коньяк?

— Коньяк?

— У кого коньяк? — послышалось моментально со всех сторон, и люди завертели головами.

Она прыснула в кулак, аккуратно отвинтив крышку, отхлебнула и скривилась в гримасе.

— У тебя нет закусить? — не своим голосом спросила она с полным ртом коньяка.

— Первый раз что ли? — спросил я, шаря по карманам. — Вот. Когезийно-дисперсионно-структурированный хлеб.

Она наконец проглотила и уставилась на меня удивленно

–Козеиновый?

— Короче, хлебные крошки, — я высыпал ей в ладошку крошки с изюмом, она отправила в рот и зажмурилась.

— Ммммм. Какое вкусное название, сам придумал?

— Всё придумано уже до нас, нужно только взять, что лежит на поверхности, — расплывчато сказал я.

— Не знала, что на физмате любят философию, — и она протянула мне фляжку.

— На физмате любят комплексный подход, — сказал я и отхлебнул, коньяк был классный, я даже не пил такой ни когда, отхлебнул ещё.

— Я бы не переставал пить такой коньяк по утрам!

— Ты читал «Карлсона»? — удивленна спросила она.

— И почему каждый факультет считает себя самым умным? — я передал ей флягу.

— Разрушим миф?

Я кивнул.

— А как ты пьешь и не морщишься?

— Нууу… я же мальчик, а нам нельзя делать козью морду.

— У меня козья морда?

— Ещё какая! Ты бы себя видела!

Она опять отхлебнула и скривилась.

— Лёха, — сказал я громко своему товарищу снизу. — Там нам шоколадку кидали, не можешь нам передать?

Над полкой медленно всплыло половина виноватого лица Лёхи.

— Нет, — сказал негромко пьяным голосом и показал мне обертку от неё.

Я только вздохнул.

— Ну… мы тоже тут сидим…обнимаемся…

— Всё, Лёха, поставлю тебя в ночную смену. Навечно!

Лёхино лицо также медленно опустилось вниз. Снизу послышался шепот:

— Говорил вам — давайте поделимся! А вы — забудут! Забудут!

— Да чо ты врёшь, кто с тобой обнимается?

Мы с Людой расхохотались от души. Через час я рассказал половину историй, которых знал, после каждой истории мы отхлёбывали по глотку. Люда так хохотала, что чуть два раза не свалилась с полки и один раз приложилась макушкой о третью. Когда я сказал, что истории уже кончились, она отхлебнула большой глоток коньяка и неожиданно приложилась к моим губам. Я почувствовал, как теплый обжигающий напиток течет вместе с её долгим поцелуем. Она оторвалась, сплюнула и сказала:

— Ну и гадость! Ну и гадость! Этот ваш коньяк! Не провожай.

Все опять заголосили про коньяк.

Осторожно спустившись, она, шатаясь, ушла к себе в конец вагона. В купе стояла тишина. Да… без тормозов девчонка. Всплыла опять половина лица Лёхи.

— Бригадир… если вы из-за шоколадки обиделись, то я…

— Лёха, будь человеком, уйди! — мне надо было подумать и осмыслить всё произошедшее.

Пришел Серый из другого купе, лицо у него было помятое и заспанное. Я протянул ему фляжку, он сделал гримасу типа: «ого-го», и отхлебнул, потом, раскрыв и без того свои большие глаза, за которые нравился девчонкам, отхлебнул ещё раз. И со знанием дела побултыхал около уха.

— Немного осталось, где достал такую прелесть?

— Купил за поцелуй.

— Надеюсь, у проводницы. А бутылку мог бы купить за….? Коньяк больно хороший.

Мы рассмеялись.

— Так только ты бутылку сторговать сможешь, Серый…

Поезд приехал рано, в шесть утра, нестройной помятой толпой, пахнущей перегаром, мы высыпали из вагона. Я построил свою бригаду, провел перекличку, все на месте, живы, не сказать, что здоровы. Приехали автобусы и сопровождающий, увидев нас — ужаснулся, ругаясь, пошел куда-то звонить. Наконец, позвали бригадиров, вернувшись, мы разъяснили ситуацию:

— Ждали вахтовиков, а не нас. Будем жить в женском общежитии, — парни возбужденно загудели. — Теперь плохая новость — оно пустое.

Гул возмущения носился над стройотрядом.

— Хорошая новость, через неделю приедут штукатурки — молдаванки, — толпа загудела одобрительно. — Просили отнестись к ним по — братски.

Толпа студентов загудела.

— И ещё, филфак будет с нами жить.

Похоже, я даже слышал аплодисменты, только не понял с какой стороны. Общежитие было убитое, нового и чистого белья не было кровати сломаны. Комендант встречала нас с выпученными глазами и крошками у рта — завтракала.

— Кто? Какой ещё отряд? Сто человек?? Месяц??? — ей сделалось плохо, но человек показал ей какие-то бумаги и наорал на неё. Лучше ей не стало, но она побежала за ключами и какими-то вещами.

Началось распределение смен и работы. Большой человек вроде успокоился, глядя как мы оперативно составили и графики и распредели людей. Он даже поинтересовался с какого мы факультета, оказалось, что с разных: физмат, филфак, истфак и биохим. Удивленно покачав головой, пробормотал что-то насчет: ну… не зря вам государство стипендию платит. Как тут же нарвался с нашей стороны на: когда будут кормить? Народ голодный! И вообще! Разведя руки в стороны — мол, всё схвачено, пацаны! — он достал из кармана талоны — нате. В любой столовке накормят. На три дня. Распределив талоны, мы пригласили высокого товарища к нам на новоселье сегодня вечером, на что он категорически ответил — нет, и попросил окна не бить, коменданта оставить в живых, потому как в милицию за нас он просить не пойдёт.

— А завтра, товарищи, на работу! Первая смена к шести ноль-ноль!

Я вывесил списки работающих по-сменно. Завтра как раз выходила наша смена. Нас, шесть человек, поставили на упаковку тетрадей. Ну что ж посмотрим, что это такое!

Мы пили и танцевали всю ночь, днем кто-то умудрился отоварить свои талоны на питании: вместо горячего обеда из под полы взял горячительное. Вдобавок мы сперли почти весь бесплатный хлеб из ближайших столовок, и теперь они точно его не будут выкладывать на поднос в открытом доступе. А куски хлеба сушились на подоконнике — мало ли что. Серый умудрился зубами вырвать у комендантши цветомузыку — и теперь была невероятная обстановка. «Отель калифорния!» Под эту музыку хочется плакать и обниматься. Девчонкам плакать, а парням обниматься. Её включали раз десять за ночь.На утро, чуть не падая под трамвай, мы поехали на работу.

Работа была не сложной, но ответственной: пакуй тетради в коробки, да клей бирки. В клеточку — зелёная наклейка, в широкую полоску — синяя, для первоклашек — розовая, и ещё какая-то тетрадь была с косой чертой. Конвейер. Приспособившись, через час, мы уже работали нормально. На этом участке нас было шесть человек: я, Серый, Лёха. Люда, и две девчонки с филфака. Перед обедом к нам подошел мастер смены. Поглядел на нас, мягко говоря не вежливо, повертел какие-то бумажки небрежно и сказал:

— Эй ты, бегом сюда иди, — обращение было в пустоту, но раз я был главный, то я и подошел, на такое «вежливое» обращение надо было также отвечать.

— Позвольте же узнать, достопочтенный сударь, с кем имею честь разговаривать в столь Богоугодном заведении Вселенского масштаба, — сказал я, театрально окинув руками просто невероятных размеров помещение комбината.

Он остолбенел, все наши расхохотались, ему было ясно, что я не произнес ни одного оскорбительного слова, но что-то обидное всё же сказал, он нахмурил брови, пытаясь сообразить.

— Чо? — переспросил он.

— Хотел бы уточнить, на каком великосветском приёме у нас с вами был брудершафт «Вдова Клико», что вы по братски ко мне обращаетесь на «ты», многоуважаемый? — продолжал я, он молчал, наши укатывались от смеха.

— Ты чо? Самый умный что ли? — он понял, что надо хоть что-то говорить.

— Вы знаете, соплеменник вы мой рода человеческого,так же мне сказали на премудрейшей приёмной комиссии и взяли без экзаменов…

Наши валялись от смеха и ржали, заглушая весь производственный шум.

— Колька! — крикнул нашему грубияну какой-то седой мужчина, проходящий мимо. — Колька! Мать-перемать-туды-сюды-опять! Лясы точишь? Где накладные! Черт ты в пиджаке!

Мы ржали в голос, до хрипоты, до кашля. Такого фиаско этот Колька явно не ожидал. Красный как рак он отдал нам бумаги и ушел.

— Коля! Отчество твоё как? — крикнул я ему в след сквозь смех.

— Да пошёл ты!

Мы не могли работать ещё полчаса. Оказывается, этот Коля принёс нам талоны! На питание! А мы его вот так! Эээх! Какие мы подлецы! Я так особенно. Нехорошо получилось.

Получив талоны на питание мы пошли в столовую комбината. Это было что то! Огромное пространство, заставленное столами и вкусно пахнет. Тут были и рабочие в халатах и руководители в костюмах, и видимо, само высшее руководство в очень дорогих костюмах и в галстуках, и толстые дамочки с золотыми серьгами. Все обедали в одном месте из одного котла. Мимо нашей нестройной толпы прошел солидный мужчина в пиджаке.

— Кто такие?

— Студенты, — нестройно отозвались мы, глядя на это изобилие.

— Комсомольцы?

— А как же? Все как один!

— Нууу…, — протянул он, глядя на Лёху. — Хоть отъедитесь. Ишь как вас пообтесало — то. Пьете поди каждый день?

— Не без этого.

— Пейте-пейте, привыкайте. В жизни пригодится.

И ушёл. Дааа… Такой вот начальник, Как потом оказалось — это был главный инженер комбината.

Худой Лёха ещё сбросил пару кило за эти дни, и у него ввалились щёки.В тот день мы с парнями, как драные голодные коты с подворотни, прожрали по два талона. Работники, глядя на наш заставленный едой стол, только качали головами и перешептывались — кто такие? детдомовские что ли? или найдёныши какие? Распихав недоеденные котлеты и макароны по стаканам, а стаканы по карманам, мы пошли вздремнуть на десятитонных бумажных рулонах, что категорически запрещалось! Потому как если он покатиться, то от человека даже мокроты никакой не останется. Но на них было удобно и они были тёплые. К концу смены мы с Серым даже умудрились выполнить дневную норму — счетчик показывал, сколько упаковок мы скинули вниз, где их грузили. Девчонки еле-еле сделали половину. В пять часов вечера мы уже тряслись в трамвайчике до своего общежития.

— Какие планы на вечер? — ко мне подсела Люда.

— Я бы по городу погулял.

— Согласна. Встретимся в клубе!

–….???

— Ну, это так товарищЖеглов говорил, помнишь?

— Аааа! Это где: бабу не проведёшь — она сердцем видит!

Люда рассмеялась и погладила меня по усам.

— Ну рожа у тебя, Шарапов, ой, ну и рожаааааа!

Мы заржали в голос на весь трамвай. Так, под недовольные взгляды уставших пассажиров — в основном это были работники с комбината — мы доехали до дома, перекидываясь цитатами из фильмов…

Мы шли по Набережной Енисея, было прохладно и хорошо. Люда была в каком-то невероятно красивом красном коротком платье, я даже неудосужилсяпереодеться, за что себя сейчас корил и обзывал оборванцем. Людей на набережной было много, кое-кто даже ловил рыбу. Слышался звук баяна, мы подошли к гармонисту, в его кепке лежало немного мелочи. Дед посмотрел на нас красными воспаленными глазами.

— Не идёт сегодня, паря, такие дела, — и он отставил старый, видавший виды баян, на асфальт.

— Разрешите? — я поднял баян и посмотрел на деда, тот хмыкнул.

— А умеешь?

— Так а чего уметь — твой баян сам играет!

Я посмотрел на кнопки — штук пять не было. Ну, была — не была! Взяв до-мажор, я растянул меха на полную мощь и свернул их с силой так, что аж пыль полетела из решетки. Дед опять хмыкнул и закурил чинарик.

— Ну — ну… покажи себя…

Люда захлопала в ладоши и открыла рот от удивления. Я, как Шариков из кинофильма Бортко начал распевать под мажорные трезвучия:

— Иииииееееэээээх! Маааааать! Говори Москавааааа! Разговаривай Раааассеяааа! Сыпь деньги не стесняйся!

Вспомнив, что не зря я два года ходил на хор, и вряд ли кто знает истинный мотив песни Эллы Фиджеральд, я громко запел:

Клеп ю хенд,

Слэп ю синг,

Аллилуйя, аллилуйя!

Эври бадикамэлонг

Эджойн зэ джабилект!

И опять начал сначала, к третьему разу напивая один и тот же куплет, я всё-таки подобрал мотив очень близкий к оригиналу. К этому моменту Люда уже взяла кепку и пошла к народу, который образовался вокруг нас плотной толпой, народ кидал монеты. Я взял септаккорд и запел:

Гаудеамус игитур,

Ювинестуссуууумус…

Гимн всех студентов — Гаудеамус. Мелодия была простая и я быстро подобрал, Люда тоже знала её, и мы, обнявшись, на латыни спели все куплеты. В конце Люда крепко поцеловала меня под всеобщие аплодисменты. Денег было много — половина кепки. Я поставил баян и взял горсть монет.

— Честно? — спросил я у деда, тот опять только хмыкнул.

Денег хватило на два стакана сухого вина и два пироженных, Люда смотрела на меня восхищенно.

— Вот так удивил, так удивил, — сказала она

— Всё лежит на поверхности, надо только взять.

— Ты это говоришь уже второй или третий раз!

Мы смаковали вино — это был всё-таки не портвейн! — и ели вкуснейшее пироженки.

— Покатаемся на лифте?

— На лифте?

— Ага, бесплатно и интересно.

— Хм… давай…

Мы пошли к самой первой высокой многоэтажке на другом берегу Енисея. В подъезде пахло кошками, нажав кнопку, мы стали слушать, как в глубине шахты двигаются механизмы и тросы. И тут подошла важная полная дама, видимо со своим сыном, лет пятнадцати, тоже упитанным и толстощёким. Он сразу уставился на Людины стройные ноги, и открыл рот. Женщина заметив это, толкнула его в бок. Люда в ответ ему подмигнула, а женщине показала язык. Что-то недовольно пробурчав она первой вошла в лифт и нажала кнопку, мы успели заскочить, прежде чем дверь закрылась. И за это мы решили отомстить этой женщине — на глазах этого пухлячка мы слились в таком страстном поцелуе, что я одним глазом увидел, как она ворча, закрывала рукой ему глаза, а он пытался из-под неё вынырнуть и посмотреть на нас. Выйдя где-то посередине, она ворча, потащила за руку своего пятнадцатилетнего сына, а он всё оглядывался и смотрел на нас с открытым ртом. Мы прокатились раза три, не встретив никого больше, и решили залезть на крышу. Ветер был достаточно сильный, но теплый. С крыши было далеко видно, город был, как ладони: вот — Енисей, вот — горнолыжные трассы, вон и вон — мосты, и вооон — ещё один строится.

— Поезд!!! — закричала Люда. — Я вижу поезд!!!

Она запрыгала на крыше, как будто видела его впервые, и показывала пальцем куда-то вдаль, я не видел этого поезда, вызывающего столько счастья.

— Самолёт!!! Смотри!!! — и она рукой показала вверх, да действительно самолет заходил на посадку и летел низко.

Однако! Столько счастья вызывает транспорт! Она обхватила мою шею и стала целовать, затем отстранилась и сделалась серьёзной. Одним движением руки она сняла нижнее бельё, оно оказалось такое же красное как платье, привязав его к антенне на крыше, она сказала:

— Это будет наш пиратский корабль, — и расстегнув мне брюки, спросила. — Ты не против?

— Нет, я не против.

Мы занимались стоя на крыше при свете дня тем, чем занимаются супруги в темноте на кровати. Люда крепко вцепилась в меня ногами и руками и тихо стонала в ухо. И вдруг я услышал чьи-то отчетливые голоса:

— Давай! Парень! Жарь её! Ааааа! Молодец! Давай!

Повернув голову, я увидел, как через улицу, на балконе последнего этажа другой высотки, стояли по пояс голые мужики. Они свистели и махали нам руками, чем мы занимаемся — увидеть с их диспозиции было нетрудно…

— Тебе не холодно? Без трусов? — тихо спросил я, когда мы уже гуляли по парку.

— Я боюсь через мост идти, ветер дунет и все увидят мою задницу, — сказала она.

— Ну, надо идти позже, когда твоя прелестная попка не будет блистать в темноте.

–А она правда прелестная? — игриво спросила она.

— Лучше не видел.

–А много видел?

— Нет, не очень.

— Но моя самая лучшая?

— Самая — самая!

Она довольная пошла вперед, виляя бедрами. Из репродукторов в паркеполилась музыка на все времена — Мирей Матье: «Пардоне муа се каприз де он фа…»

— Я знаю эту песню на русском, — сказала Люда и запела, кружась и расставив руки в стороны.

Ты мне прости этот детский каприз,

Ты мне прости и как прежде вернись,

Я так люблю тебя, жизнь без тебя мне не жизнь…

Так, на два голоса, Матье и Люда пели под оркестр Поля Мориа.

Стемнело, мы пошли по направлению к выходу из парка, никого вокруг не было, зажглись фонари. С центральной аллеи мы свернули на боковую и столкнулись с двумя подвыпившими парнями. Один был покрепче, постарше, но и пьянее, второй помоложе и потрезвее. Люда, шедшая впереди, вилявшая своими бёдрами и напевавшая французский мотив, сразу остановилась и забежала за меня. Старший расплылся в пьяной улыбке.

— Побежали отсюда, — прошептала Люда.

Драться я не любил, честно. Интересно, а кто любит, кроме дебилов, что бы тебе зубы выбили, или мозг стрясли за даром?

— Деньги! — проговорил старший.

— Слушай, денег для тебя нет, но ты иди на Набережную, их там тебе накидают.

Мне без разговоров прилетел кулак прямо в зубы. Удар был точный и я сел. Люда завизжала.

— Извинись, — сказал старший

Я сплюнул кровь, пробежался языком по зубам — все на месте.

— Хорошо! Я был не прав! Извини! — сказал я и нащупал в заднем кармане фляжку с коньяком, которую до сих пор носил с собой.

Я сжал её поудобней, благо она была полукруглой, и со всей дури засадил ему по голове. Мне даже показалось, что у него брызнули искры из глаз, хотя это всего лишь блеснула фляга под фонарём. Видимо, он расслабился и не ожидал такого поворота, он, охнув, присел, подогнул колени. Из рассеченной кожи потекла кровь.

— Зарежу! — прошипел я второму, скаля свои зубы в крови и выставив вперед флягу.

Не знаю, что тому почудилось, но только тот, выпучив глаза, молча убежал. Я подошел к первому, тот сидел на корточках, качаясь и держался за голову.

— Руки вверх! Это народный контроль! — громко сказал я, первое, что пришло мне в голову, и приставил ко лбу круглое горлышко фляжки, он испуганно поднял руки.

Я снял с него часы с браслетом.

— Трофеи! — сказал я. — Руки не опускать! Застрелю!

Я старался говорить как можно жестче, но меня разбирал уже смех, хотя передние зубы и рассеченная губа болели. Люда стояла в стороне и наблюдала с каким-то ужасом всё происходящее. Я кивнул ей, и мы быстро побежали мимо тропинок наугад. Выбежали прямо к шоссе. Я посмотрел на неё — у ней был в глазах шок, ужас и страх вперемешку со слезами. Мы отдышались. Я кивнул ей:

— Ты в порядке?

— Да вот ни фига не в порядке!

— Сейчас уедем!

Она видела, как я к подошел к парням, стоявшим около машини что-то им сказал, махая в её сторону рукой и показал часы этого хулигана. Один, взяв часы, кивнул головой. Я позвал её. Уже сидя на заднем сиденье Жигулей, она потрогала мою разбитую губу спросила:

— Больно?

— Конечно!

— Что же ты имнаврал такого, что они так быстро согласились нас отвезти? — шепотом спросила она.

Мы неслись по ночному Красноярску.

— Тебе это не понравится.

— И всё же!

— Я сказал, что твой папа побежал за ружьём, когда узнал, что ты беременна и нам надо уносить ноги.

— Ну ты горазд врать! — она уткнулась мне в плечо и захохотала.

— Не плачь, девочка! — раздался голос водителя. — Простит тебя отец, на то и отец! Да и парень я гляжу неплохой, раз по мордеза тебя получил.

Мы еле сдерживали смех. Всю дорогу рассуждал водитель — как хорошо быть всё же послушным ребёнком.

Поднявшись, мы остановились на лестничной клетке общаги. Мне надо было на третий, ей — на пятый.

— Ну, как тебе прогулка? — уже весело спросила она

— Я запомню этот день, — сказал я. — Особенно экскурсию по крышам.

Она обвила мою шею руками.

— Я спать хочу, столько событий, — сказала она. — А ты смелый! Драться полез! Да ещё и вор! Зачем часы с него снял?

— Я не смелый, и драться не люблю. Атебе уже жалко этого хулигана?

— Нет… Ну а вдруг это подарок?

— Нет, это не подарок! Он снял их позавчера с несчастного студента в девять вечера.

— А ты откуда знаешь? — она сделала удивленные глаза.

— Придумал, чтобы тебя успокоить, что это не подарок его любимой мамы!

Она расхохоталась.

— Пойдём, я тебе губу полечу.

— Это как?

— А у нас в комнате холодильник есть!

— Да ты чо?

Мы поднялись к девчонкам на пятый этаж и прошли к ней в комнату, с ней ещё заселилось пять девчонок.

— Может ну её, — я не хотел идти к ним в комнату.

— Ты трус? — спросила она.

— Есть немного…

— Чего-то после сегодняшнего вечера я сильно сомневаюсь, что ты ссыкун! — и она, взяв за руку, затащила меня в комнату.

Как же было у них уютно! А комната была такая же, как у нас! Внашей была какая-то паутина, грязно и мусор, а здесь — прямо как дома! Девчонки играли в карты и читали. Увидев нас они побросали все дела внимательно начали за нами смотреть. Люда наскребла льда из морозилки завернула в белоснежный носовой платок — ну вот откуда он только?! — и приложила к моей губе. По комнате прошел вздох восхищения.

— Людка! Из-за тебя подралисьчто ли?

— Счастливая!

— Расскажите!

— Так это же бригадир!

— Офигеть! Бригадиру из-за Людки харю разбили!

— Видать есть из-за чего!

— Да…Видно, Людка — сладкая!

–Знаете, спасибо, я пойду, — сказал я.

— Нет!!! — заорали все хором. — Пока не расскажите, никто отсюда не выйдет!

И рыжая девчонка, килограмм под восемьдесят, села у дверей натабурет.

— Ну, а со мной справишься? — нагло спросила она.

Я понял, что попал, хотя от холода губа занемела и боль утихла. Я лёг на незастеленную кровать и сказал:

— Я раненый, пусть Люда рассказывает.

Повернувшись на бок, не разуваясь, подложив под голову руку, я заснул, и только сквозь сон слышал как девчонки в ночнушках то взвизгивали от рассказов Люды, то хохотали, то охали и обнимали её по очереди. Ну, вот обнимать — то за что? Вот уж девчачьи секреты…

С утра успел поглядеть на себя в зеркало — губы у меня и так не были тонкие, а тут ещё и распухли — красавец! Пельмени были ещё те! Со словами «до свадьбы заживёт» меня встретил в ванной Лёха, он испуганно уставился на меня и убежал. Пришел уже с Серым. На все вопросы я только мотал головой и говорил:

— Потом…

Есть было неудобно, горячий чай — тем более. В общем два дня я промаялся. Парни говорили, что Люда ко мне после работы заходила почти каждый час, но я спал и спал и спал и спал. Она даже где-то достала градусник, но этого я ничего не помню, события самой поездки, четыре дня недосыпа и пьянки сделали своё дело. Организм требовал отдыха.

Вдруг в пятницу нас, бригадиров вызывают в профком комбината. Бывают же приятные новости!

–За неделю ваша смена сделала сто пятьдесят процентов плана!

— Да что вы?

–Да! Молодцы! Но главное, — говорят в профкоме. — Что в вашей смене все — комсомольцы! Это главное!

— Согласен, Марксизм — наука! — говорю. — От неё — никуда не деться!

Посмотрел на меня профсоюзный босс так, скептически, вздохнул, но спорить не стал, а выдал нам путевку на шесть человек на два дня в санаторий «Сосны».

— Только предупреждаю — жратвы, указанной в путевке, нет. Всё съели до вас.

— Но хоть что — то можно в столовке получить?

Вздохнул он опять, достал талоны на питание и отрезал четыре штуки

— Одни расходы с вами!

— Так нас шестеро!

— Иди уже отсюда!

Три других смены тоже получили такие же путевки.

Когда я сказал нашим про путевку — работе — всё. Девчонкивыключили конвейер и сели обсуждать на целый час что надо взять с собой.

К ним встревал возмущенный Лёха.

— Всего на два дня едем! Что брать кроме зубных щеток и презер…

— Ох! Лёха! — и девахи драли ему уши и таскали за волосы, употребляя исключительно обсценную лексику, что из их уст получалось даже мило и не грубо, что сказать — филфак, может их даже этому учат, надо спросить.

Счастливые, в шесть утра, мы ехали на «Икарусе» по гладкой дороге до «Сосен», Люда вцепилась в меня с самого начала поездки и не опускала до конца — два дня мы виделись только на работе и почти не говорили. Я начал замечать у ней в лице тревогу, а у меня просто сильно болела голова и хотелось спать.

Домик отдыха был прекрасен, он стоял в такой глубине парка, что мы к нему шли чуть ли полчаса. Тишина. Тишина была просто звенящей. Увидев домик, Лёха побежал занимать себе кровать, Серый, идя под ручку с двумя нашими уже близкими подругами и коллегами по работе на конвейере–Леной и Ксюхой — о чем-то шептался с ними на ушко, те прыскали в кулак, мотали головами и махали руками друг на дружку. Что-то будет… Я нёс рюкзак Люды, сумку Лёхи и свой пакет, где были только полотенце, мыло и зубная щетка. Вчера мы с Серым почти час скреблись и мылись под прохладным душем — куда девается летом горячая вода? — и сегодня выглядели в наисвежайшем виде. На нас были чистые рубашки и даже! новые носки! По случаю купленные у каких-то барыг. Новый рубль так не блестел, как сверкали мы с Серым чистыми и бритыми мордами.

В домике Лёха тут же был выставлен со своей кроватью в дальний угол. Мы сдвинули их по своему разумению — я с Людой к стенке, Серый с Ленкой и Ксюхой три кровати поставил напротив. Мы разлеглись отдохнуть: Серый походил на бая среди гарема. Ну а Лёха… а Лёха обиделся и отвернулся. Отметив приезд, мы с Людой пошли в лес, прихватив недопитую бутылку, два одеяла и пару пирожков. Через пару минуту нас догнал Лёха.

— Я с вами!

— Нафига? Иди вон с Серым гуляй!

— Они меня из дома выгнали и втроём закрылись!

Только отдав Лёхе пирожки, мы отделались от него. Лёжа на песчаном пригорке, мы наслаждались друг другом, попивая вино. Время от времени мы смотрели, как Лёхина фигура бродила то тут, то там в одиночестве, и выискивала нас. Бутылка закончилась, силы тоже. Мы лежали на спинеи смотрели в бесконечное небо,Люда тихонько запела, сплетая свои пальцы между моих:

Ты мне прости этот детский каприз,

Ты мне прости и как прежде вернись,

Я так люблю тебя, жизнь без тебя мне не жизнь…

Прошло полдня. Мы решили вернуться в дом.Он был открыт, мы зашли и нашему взору предстала картина полная разврата: голый Серый лежал на животе и храпел как паровоз, по бокам, обняв его, лежали Ленка и Ксюха, слегка прикрыв ноги простынями. Люда стояла посреди комнаты, и тихо матерясь, удивлялась.

— А Ленка вообще-то повышенную стипендию получает, как отличница…

— Но это не мешает ей вести активную половую жизнь, — ответил я.

— И как же они его на это уговорили? — специально громко сказала она, что все проснулись.

Девчонки повернули голову в нашу сторону и заверещали, натягивая на себя простыни. Серый да же не шелохнулся.

— Ушаталиконяшку, — сказал я, и мы вышли.

На встречу шёл грустный Лёха.

— Ну ты чего? Где ходишь? — с серьёзным видом сказала Люда. — Бегом в дом! Там тебя давно ждут! Мы были теперь давай ты!

— А что там?

— Всё тебе скажи! Давай быстрее!

Лёха забежал в дом и в тот же момент там раздался девчачий визг на два голоса, звон битой посуды и падение столовых приборов. Из дома выбежал голый Серый, за ним выскочил Лёха. Люда хохотала, согнувшись пополам. Серый огляделся по сторонам, поняв, что голый, прикрылся руками.

— Чего случилось? — спросил он нас сонным голосом.

— А чего ты выбежал — то?

— А черт его знает…

Лёха стоял и сыпал нам оскорбления, хотя сам ржал тоже. Дверь в доме захлопнулась и было слышно, как повернулся ключ.

— Э! А я? — голый Серый протянул руку по направлению к дому. Мы попадали от смеха.

Ближе к ночи, когда разбитую посуду закопали за домом, а девчонки всё-таки наваляли Лёхе — зажав его в угол и наставив засосов на шее — мы неторопливо пили дешёвое вино и варили картошку с тушёнкой. По очереди рассказывали матерные и пошлые анекдоты. Потом решили идти купаться. Голыми. Больше всех, конечно, прыгал Лёха.

— Да! Купаться! Голыми!

Над теплой гладью пруда торчали головы — я и Люда, а в стороне втроём — Серый и его новые подружки. Лёха грустно плавал один.

— Аааай! — завопил Лёха. — Меня кто-то в задницу укусил!

Девчонки завизжали и мы выскочили из воды. Лёха возился в воде.

— А, не! Это ветка! — он чем-то помахал в темноте.

— Дурак! Дебил! — и другие эпитеты полетели в Лёху вместе с камнями.

Мы ушли на ровный песчаный пригорок и накрылись с Людойвторым одеялом, прижавшись мокрыми телами друг к другу. В домик мы вернулись на рассвете. Лёха спал в гамаке за домом — только сейчас заметили! — мы укрыли его своим одеялом. В домике, как и вчера,голый Серый спал с Ленкой и Ксюхой. Мы тихонько прошли на свои места и вырубились до обеда…

Прошла ещё неделя. Нашим любимым с Людой местом стал подоконник в конце коридора на нашем этаже. Он широкий и длинный, мы спокойно залазили на него вдвоём с ногами и о чём-нибудь спорили. Обычно в это время я видел, как двери открывались и кто-нибудь обязательно подслушивал.

— Да что твой Драйзер! — кричал я. — Это не авторитет!

— А кто же тогда авторитет? — кричала она.

— Купер!

— Кто? — громко насмехалась она. — Этот дешевый писака?

— Как будто твой Твен не дешевый! — кричал я в ответ. — Старый переоцененный пошляк!

— Кааааааак? — её голос уходил вверх от пиано до форте. — А как же духовность и нравственность? А как же десятки тысяч экземпляров? — она махала у меня перед носом руками.

— Просто повезло с переводом на русский язык! — парировал я

Она не знала что ответить, оскалилась и как кошка растопырила пальцы около моего лица.Лёха, сидевший тут уже полчаса, встал со словами:

— Чего — то я ничего не понял, — и ушёл в комнату, но нам было не до Лёхи, решалась судьба мировой литературы. Люди проходили мимо нас вверх и вниз, стояли, слушали, махали руками и уходили. Мы уже оба взмокли.

— Ну а Хэмингуэй? — кричала она. — Этот монстр, эта глыба американской свободы? А? — она сделала довольную моську, мол против Эрнста Миллеровича не попрёшь!

— Параноик с депрессивным расстройством, сублимировал свою судьбу в одном герое — сумасшедшем старике, которым почему-то все восхищаются. Но Нобелевскую премию отрицать не возможно, талант — явный признак пограничного состояния психики. А застрелился он кстати, — я перестал кричать, глядя как её глаза наполняются слезами. — Второго июля. Когда ты привязала красный флаг на крыше… к антене…

Она хлестнула меня по щеке.

— Не сметь так говорить про Хэмингуэя!

Она слезла с подоконника и, всхлипывая, пошла к себе.

— А твой… а твой… Есенин… бабник… и… изменьщик… как и Чехов, — и вытирая слёзы, убежала в свою комнату.

Я пришел к себе в комнату, у нас были гости — Лёха на раздеванье играл с рыжей толстой подружкой Люды, которая как-то перегородила мне дверь. Её звали Ира и она пришла с длинной Светой. Та играла в баскетбол и была под два метра ростом. Ира была уже в одном нижнем белье, а Лёха одних штанах, но уже без рубашки. Он играл стоя, всё время дрыгал ногой и нервно закусывал губу. Света, перевесившись через спинку кровати без интереса наблюдала. Тут Ирка кинула карты на кровать.

— Опа! — у неё были одни тузы и короли.

Она ловко сдернула с него штаны вместе с трусами.

— Фууууу! — сморщившись сказала она, глядя на низ Лёхиного живота.

— Ээээээ! — закричал Лёха, хватая штаны одной рукой, мы заржали всей комнатой.

— Да стой ты! — крикнула на него Ирка, и толкнула его кулаком в живот.

— Ты чего… — просипел Лёха.

— Стой, не дёргайся! — Ира что-то подергала у Лёхи и погладила руками. — Светк! Ну как?

Света посмотрела оценивающе на Лёхино достоинство и сморщилась.

— Не, я бы не взяла.

— Это потому что длиннющая как шлагбаум, и тебе надо.. — Ирка ударила себе по сгибу локтя, затем притянула Лёху за уши к себе и что-то долго шептала ему на ухо.

Потом дала ему под дых, пригрозив кулаком, Лёха тяжело задышал и у него полезли глаза на лоб.

— Штаны надень, кавалер! — и она со Светкой ушла, не одеваясь.

Мы немного пошутили над Лёхой, потом он, скрывая улыбку, взял полотенце и ушел в душ. Я взял так и недочитанного Джека Лондона и лёг. Через пятнадцать минут наша дверь была открыта с ноги той же Ирой, как дверь не слетела с петель даже не знаю. Дыша исключительно через ноздри, как бык, Ирка медленно подошла ко мне, все парни привстали, следя за развитием. Светка встала в дверном проеме, она была почти под косяк ростом. Ирка одним ударом выбила у меня книгу из рук, та перелетев комнату, упала в противоположном углу. Она так зло смотрела на меня, что я почувствовал ожог на лице.

— Тааааак! — она как можно больше добавляла металла в голос. — Тааааак! Таааак! Ты зачем девочку обидел? Бригадир! Мать-перемать!

Она обматерила меня для начала всеми словами что знала, и приступила, видимо к основной части.

— Ты! Морда! Как так? Лежит и плачет наша красавица! Ты в курсе, что Хемингуэй у неё в комнате висит? — парни хохотнули, она осеклась, нерв напряжения был испорчен. — В смысле портрет! Дебилы! С бородой! Да не дебилы с бородой, а портрет с бородой!

Всё! Все ржали. Стальной прут, так жестко начинавший в меня вонзаться рассыпалсяв пыль от коррозии уточнений. Но Ирка всё ещё пыталась меня хватать за воротник и махать перед носом кулаком, брызгая слюной прямо в лицо.

— Выйдите все, — услышал я знакомый голос. — Пожалуйста.

Все повернулись к двери, там стояла Люда в красном коротком платье.

— Так! — первая сообразила Ира. — Дай-ка мне карты, я вам погадаю!На любовь! Пошли!

Серый собрал карты, подмигнул мне и все пошли в коридор, хорошие всё-таки у Люды подружки.Она стояла около косяка и смотрела на меня, улыбаясь, но со слезами…

— Ты мне прости этот детский каприз…

Весь трогательный момент испортил Лёха — он заперся в комнату с полотенцем на поясе и на мокрой голове, но через секунду был безжалостно вытащен за шею обратно в коридор Иркой.

— Что такое? Что такое? — запищал он в полотенце.

— Что-что? Мириться будут…

Через три дня как ни в чём не бывало, мы опять сидели на подоконнике и спорили друг с другом до хрипоты. На верху играла музыка, была дискотека под заезжанный «Романтик». Народ ходил мимо нас, удивленно вскидывая брови.

— Да Вася Кандинский — гений! — кричал я, чуть привстав. — Великолепная геометрия и ничего лишнего! А сколько знаков! Символов и фактуры!

— Малевич! Только Малевич с его глубиной взгляда в бесконечность! — не уступала Люда.

— Нет у него бесконечности! А есть черная фигура с непараллельными сторонами!

— Извини! Но это гениальный «Квадрат»! — кричала Люда

— Что?! — я взвинтился. — Гениальный? Может ты просто не видела малых голландцев?

— Да твоими малыми голландцами только дырки на обоях закрывать! — уже орала она на меня. — Ренессанс! Вот это — эпоха!

Мы оба взмокли, она вытерла пот со лба, я — слюни с усов.

— Как же вы орёте, когда прёте друг друга? — рядом стояла Ирка, она была пьяна, с бутербродом в руке и слушала нас, мы не даже не заметили, как она подошла. — Я ничего не поняла, но если бы мне Лёха хотя бы половину этого рассказывал, я бы ему…. — она мечтательно зажмурилась и откусила бутерброд.

Мы повернули голову в её сторону, помолчали, потом повернули обратно.

— Ренессанс? Да он возник на костях! — взревел я

— Предыдущее поколение всегда является удобрением! В лучшем смысле этого слова! — громко возражала Люда.

Ирка стояла рядом и меланхолично жевала бутерброд, мы продолжали яростно спорить и даже хватали друг друга за одежду.

— Людка, если ты его соберёшься бросать — скажи мне, — доев бутерброд, сказала Ирка и пошла к Лёхе, тащить его на дискотеку.

Мы враз замолчали, сердце билось так, как будто я долго бежал, даже пощупал пульс.

— Ого! Как колотится!

Она повернулась и облокотилась на меня спиной.

— Ты знаешь, что мне хорошо с тобой?

— Догадываюсь…

— Догадывается он… Мне так никогда не было хорошо, ни с кем. Одним надо только меня мацать надо, другие невозможно тупые, третье — ни ума ни фантазии, четвертые слишком послушные, словно я им мама. А с тобой мне так хорошо: и поговорить, что раньше мне вообще не удавалось — двух слов связать не могли, или какие-то всё шутки плоские были. А с тобой можно и поговорить и…. — она выразилась матом, но это звучало так прекрасно, что было неотъемлемым глаголом в предложении, она зашвыркала носом, утирая слёзы. — И знаешь, что самое обидное, самое гадкое в этой жизни? То, что это уже никогда не повторится! Через десять дней мы разъедемся — и всё! До сентября! Да! Там мы встретимся! Но это будем не мы! Пропадет ковалентная связь — так твоя подруга с биохима говорила?

Я был удивлен — она знала про мою подругу с биохима, правда, уже бывшую. Я молчал, У меня всего был один вопрос.

— Я знаю, — она вытерла слёзы и высморкалась в мою рубашку. — У тебя есть вопрос, может и не один, но почему-то ты его не задаёшь. Почему?

— Боюсь.

— Чего?

— Спугнуть мотылька, который летает между нами.

Она повернула своё зарёванное лицо ко мне.

— Ого! Где взял?

— Нигде, сам придумал.

— Какой же ты… — и она уткнулась в мою шею своим мокрым лицом.

Какой же я кто, я не успел узнать, потому как мимо прошла опять Ирка с Лёхой, которого держала за руку.

— Учись! — начала говорить она Лёхе. — До слёз! До истерик! Во как надо! А ты раз — воткнул, два — вытащил, и это — любовь? Ни слова! Ни полслова!

Лёха стоял с опущенной головой и косо смотрел на нас.

— Лёх, — сказал я, — Расскажи Ирке механику твёрдых тел.

— Зачем? Она всё равно ничего не поймёт.

Ирка дала ему подзатыльник.

— Тебе говорят расскажи — значит будешь рассказывать! А то делаешь только мне одну механику!

И они ушли наверх.

— Пошли в душ. Вместе, — предложила Люда.

— Так горячей воды нет, а под прохладной ты замерзнешь.

Она подняла на меня удивленные красные глаза.

— Как нет? Мы всем этажом уже два дня моемся!

–Да? — удивился я. — А нам как сказали, что нет, то мы и не включали кран с горячей водой. Все холодной моемся.

Она расхохоталась

— Одно слово — мужчины!

Я. Забыл. Закрыть. Щеколду. Я подставил своё лицо струям воды и закрыл глаза. Мы ничего не видели вокруг,казалось, мы были в пустом космосе, в невесомости.Весь мир превратился в струи воды и нервы.

— Потом мы пойдём! — этот голос вернул нас из космоса в душевую кабину с исписанными стенами и ободранной дверью. Я и Люда резко повернулись: в проеме стоял уже пьяный Лёха, за ним выглядывала голова Ирки. Они с интересом наблюдали за нами. Люда взвизгнула и спряталась за меня.

— Скажите, что мы за вами, — пьяно проговорил Лёха.

— Извини, Людка! Продолжай! — крикнула её подруга.

Я набрал полный рот воды и пустил в них фонтан, мокрые, они закрыли дверь. Мы продолжили по совету Ирки.

В нашей комнате никого не было: кое-кто уже перебрался к девчонками из филфака, кто-то задружил с молдаванками — «штукатурками», кто-то был в ночную смену.Сдвинув две кровати, мы лежали лицом друг к другу и перешептывались:

— Какой вопрос я боюсь тебе задать? — спросил я.

— Почему я к тебе первая подошла. Вот какой вопрос.

— Да. И почему?

— Помнишь, ты проводил у нас, на филфаке,зимой лекцию? Шарик на ниточке приволок?

— Маятник. Это было вместо зачета. Провести лекцию по механике на другом факультете.

— Ты ещё всякие стрелочки…

— Вектора…

— Во-во. Вектора рисовал.

— Чертил…

— Нуда. Полдоски исписал, потом стёр и давай заново писать, и всё про шарик…

— Маятник…

— Ага. Маятник. А потом когда закончил, что было помнишь?

— Конечно! Кто-то встаёт из ваших и спрашивает: так почему же он качается? Как будто я два часа не объяснял! Вся аудитория ржала!

— Точно! — и Люда захохотала.

Я помолчал, подумал.

— Так это ты была? — я не поверил.

Она залилась смехом до кашля.

— Не обижаешься? — спросила она, когда приступ её смеха прошёл.

— Я был злой после той лекции, ужасно! Я её готовил неделю, всё было выверено, я всё выучил! А вы ржали надо мной! Кобылы!

Она опять залилась смехом

— Так значит, ты меня не вспомнил?

— Вас там было двести человек и вы все были все на одно лицо, как китайцы! И я был в полном отчаянии после этого!

Она опять закатилась смехом до кашля, до слёз.

— Ты знаешь, мне так ни с кем ещё не было весело, я буду по этому скучать, — сказала она отдышавшись и обняла меня руками и ногами.

— Если замужем я не буду ржать как дура каждый день, — сказала она сквозь сон. — Я заведу себе кучу любовников…

Я попытался тихонько освободится от её ног, чтобы было поудобней спать, но она только крепче обхватила меня.

— Ты будешь моим любовником? — спросила она одними губами.

— Пожалуй, что нет.

— Жаль… ковалентная связь… распадётся… через…десять… дней, — сказала она, каждое слово звучало тише предыдущего, изо рта у неё потекла прозрачная слюнка.

Мы ловили каждый свободный миг, и считали, что время принадлежит нам. Работая в ночную смену, у нас оказалось свободное время с часу ночи до шести утра, все быстро побежали спать. Мы же с Людой пошли бродить по полу-пустому комбинату. Это была махина! Забравшись на самый верх, мы смотрели, как одинокая электрокара, размером со спичечный коробок неспешно едет по пустынному цеху. Свернув на какую-то лестницу, мы попали в административную часть. Местами были ковры в коридорах и темные панели на стенках. Нигде никого не было, но кабинеты были открыты. «Приемная». Мы зашли и включили свет, огромный кабинет со столом посередине и приятным запахом. Я посадил Люду на стол заседаний и выключил свет.

На следующий день Люда сообщила приготовила мне сюрприз. Этого я тоже не любил — сюрпризы. Но, сюрприз, так сюрприз! Этот сюрприз был на столько необычен, что пришлось ехать на автобусе, а потом ещё идти пешком. Я молчал всю дорогу, Люда тоже, только улыбалась. Вот и не надо сбивать волну умными вопросами — думал я. Мы подошли к кирпичной пятиэтажке, « Общежититие….» дальше надпись была сломана. Я поднялся за Людой на второй этаж. Нам открыл дверь молодой мужчина, с невероятно раскаченными и рельефными мышцами. Увидев её он обрадовался.

— Людка! — обнял её и приподнял одной рукой.

— Дядь Жень! — заверещала она.

О, как, дядька, ну и сюрприз!

— Ну, заходите!

Мы зашли, я поздоровался, познакомились, рука у него была как кирпич — сухая, твердая, но теплая. В небольшой комнатке огромное место занимали различные кубки, медали, фотографии и грамоты. В углу лежала штанга.

–Ты каким ветром здесь?

— Таким вот! Замуж выхожу!

У меня отпала челюсть, я стоял к ней спиной, разглядывая кубки и фото, но почувствовал, как она смотрит на меня и ржет. Не успел я повернуться, как дядя Женя подхватил меня огромными ручищами и обцеловал всё мою лицо, Людка покатывалась со смеху. Потом он также облобызал Люду.

— Так! Так! Надо это дело отметить! — он засуетился, загремел посудой, достал карточки на водку.

— Ты! — сказал Люде. — Вари картоху! Ты — пошли со мной!

Я только успел кивнуть ей: что это было? на что она только махнула рукой и подмигнула. Мы пошли к вино-водочному, дядь Женя разрешил называть его просто — Евгений. Хитрым образом обменяв талоны на начало очередь, он купил несколько бутылок водки и вина. Позвонив кому-то из автомата на углу дома, он срочно сказал ехать к нему, бросать эту работу и ехать! Да, сказал он, водка будет!

Впятером — пришли ещё знакомаяЕвгения и его друг по спортзалу — мы сидели в тесной кухне и пили невкусную водку, закусывая картошкой и соленными груздями. Люда требовала, чтобы ей наливали столько же, сколько мужчинам. Она хохотала по каждому поводу, плохо закусывала, и иногда её пробивало на слёзы. Она уходила в ванную и приходила, с истерической улыбкой и мокрыми глазами. Так обычно ведут себя люди, которым больно или они заливают горе. В конце концов, это даже заметил Евгений и на вопрос «может что-то случилось?», получил ответ от Люды:

— Наливай!

— Пьяницу в жены берёшь! Учти! — смеясь, сказал Евгений.

На это она разрыдалась и ушла на диван.

— Да что с ней?

— Девичье что-то, — ответил я.

Когда мы поехали на работу в ночную смену, Люде стало плохо, а надо было ехать от Евгения через весь город с двумя пересадками. Через полтора часа, блеванув в двух автобусах, мы добрались до проходной комбината.

— Вода есть? — спросил я у охранника.

Тот протянул кружку, выпив воды, Люде полегчало, но тут же, через минуту, её стошнило струёй, фонтан вырвался из неё дальше чем на метр. Я сбегал еще за водой, она мотала головой, цвет лица у неё был зелёный.

— Пей! Я сто раз так делал! Полегчает!

Она недоверчиво поглядела на меня и выпила ещё, через секунду её опять вырвало ещё больше прежнего. Она замахала руками, мол всё, больше не выдержу! Естественно, она сегодня не работала, лежа тюках с мешковиной. Под звук конвейера, она, то покрывалась потом, то дрожала, то её опять рвало. Я принес ей пять стаканов компота, она тут же с жадностью выпила три и уснула. Девчонки на неё только жалобно глядели.

Ранним утром мы молча ехали в трамвае со смены, у неё даже сосудик лопнул в глазу, она смотрела на меня с растрепанными волосами и потрескавшимися губами.

— Я хотела побыть твоей невестой, хотя бы один день, — сказала она тихим голосом. — Хотя бы понарошку. Ничего не вышло, я просто дура, я всё испортила.

Я обнял её. Она закрыла лицо руками, и что-то шептала. Приехав, она сразу поднялась к себе, и я не видел её до следующего дня…

— У нас есть полчаса до отъезда на комбинат, — сказала она, придя на следующий день ко мне в комнату. — Будем мириться?

Она была как-то строго одета, без макияжа и выглядела совсем по-особому.

— Мы же не ссорились, — начал я.

— Тааак… значит ты не хочешь! А спаивать меня у родного дядьки можно!

— Так ты сама просила полную наливать…

— А ты кто? Мужик или хрен собачий? Не мог меня остановить? Или тебе на меня плевать? — она перешла на крик и подошла ближе. — Отвечай!Яс тобой разговариваю!

Надо было дать выход её эмоциям, накопившимся за эти сутки. Она влепила мне пощёчину, скривила губы и дала ещё одну, потом схватила меня за шею и сильно поцеловала, прикусив до крови мне нижнюю губу.

–…..яааать! — заорал я

— Больно? А мне, думаешь не больно? — и она опять вцепилась в мою губу своим острым клыком.

Я прямо почувствовал, как он медленно входит в плоть губы. Во рту стало солёно от крови, я замычал от боли и схватил её за предплечья и сжал с силой. Люда тоже запищала, но не отпускала меня. Так мы стояли и пыхтели.

— Вот же! Опять у них! — это заставило нас отпустить друг друга, в дверях стояла Ирка, а из-под руки выглядывал её теперь уже верный спутник Лёха, они собрались на работу.Я медленно сплюнул длинную тягучую ярко-красную слюну, тоже сделала Люда, размазав по лицу мою кровь.

— Ёёёёёёё…..! — отшатнулась Ирка, дальше следовала тирада из матерных слов о невозможности смотреть на нас вместе, потому что это вредит психическому здоровью нормальных людей, не могли бы мы просто — тут последовала череда трехэтажных деепричастных оборотов обсценной лексики — как все молодые люди нашего возраста, заниматься просто«этим»! а не орать и не есть друг друга!

Мы тяжело дыша, после таких кровавых поцелуев, несговариваясь, бросились раздевать друг друга, затрещала материя, у меня отлетели пуговицы с рубахи.

— Мексиканские страсти… — покачала головой Ирка.

— Лёха! Подмени нас! Мы задержимся! — крикнул я в закрывающуюся дверь…

До конца нашей работы оставалась три дня, сегодня была зарплата. Заплатили нам вполне приличную сумму, девчонки уже давно потратили в уме все деньги на свои девичьи радости: всякую косметику, бантики и юбочки. Парни прикидывали — купить магнитофон, или всё же не тратить деньги? Я купил два винила — Битлов и АББА. Работать уже не хотелось, и на смене мы только дрыхли и играли в карты. Мы с Людой решили походить по магазинам и пожрать каких — нибудь сладостей с получки. Накупив конфет, мы решили прокатиться на такси.

— Куда? — небрежно спросил водитель.

— Прямо, — так же невежливо ответили мы.

Мы сидели на заднем сиденье и целовались с шоколадной конфетой во рту, как вдруг машина резко остановилась. Впереди стоял постовой с жезлом, водитель вышел, начал показывать какие-то документы, поглядывая на нас. И тут я, положив на сиденье горсть конфет, сказал Люде:

— Выходи медленно, не торопись…

Она большими глазами посмотрела на меня, зажала рот себе рукой и вышла из машины.

— Я там… это… на заднее сиденье положил… мы приехали… — сказал я водителю, тот посмотрел на нас не добро, номилиционер что-то долго смотрел у него в документах. Мы не торопясь прошли мимо них и свернули в первую боковую тропинку с тротуара. Пройдя немного, мы побежали, смеясь и оглядываясь. Оказавшись перед кинотеатром «Луч» мы быстро побежали к кассе.

— Два! На ближайший! Последний ряд! — запыхавшись сказал я

— Десять минут как идёт, — меланхолично сказала кассир.

Я кивнул.

Шла французская комедия с Ришаром и Депардье по поиску своего сына. Мы пробрались на середину последнего ряда и огляделись — народу было мало.

— Ну…ты! Ну… ты… — Люда не могла закончить. — Ну ты…. и авантюрист!

Мы не могли никак отдышаться.Потом, отдышавшись, мы начали перешептываться о том, как на самом деле звучат голоса главных героев, на нас зашикали немногочисленные зрители. Мы смотрели, как сынок ради неразделённой любви громит трубой машину своих незадачливых папаш.

— Дебил! — сделала заключение Люда, и расстегнула мне брюки.

— Ты чего?

— Думаешь, ты один способен на авантюрные поступки? — и она аккуратно села сверху, чуть охнув.

На разборке двух папаш с сыном и его бандой в баре, мы уже тихонько выходили через вход из кинозала с осоловелыми глазами и красными лицами.Проверив, не караулит ли нас таксист в холле, мы на цыпочках прошли мимо кассы и удрали в парк есть мороженное.

Мы сидели под тряпочным зонтиком и ели мороженное из металлических пиал на длинных ножках.

— Мммммм,.. — протянула Люда. — Люблю мороженное! В детстве в Москве ела Баскин Роббинс! Вот это была вкуснотища! До сих пор помню!

— Нееее, самое вкусное — в вафельных стаканчиках!

— Ты Баскин Роббинс не ел!

— Это да, не ел. Название какое-то собачье!

Она звонко засмеялась.

— Ээээх… кто меня так ещё будет веселить? — и она посмотрела куда-то мимо меня.

— Расскажи, что ты прочитала интересное в последнее время, — я перевёл тему.

Она вздохнула и вернулась из своих мыслей обратно.

— Дурацкий местный журнал «Новь»! Каким дебилам разрешили его печатать?

У меня аж ложечка упала на пол.

— Не переживай, я тебе свою дам, — и продолжила. — Открываю этот журнал, эту «Новь», а там неопубликованные письма Сергея Есенина к Дункакн! Ну-ка, ну-ка! Читаю — ничего не понимаю, какая-то билиберда и стихи внизу с надписью «неопубликованные». Так… ага… Моя ты девочка, Дункан. Твоё гнездо, как мой стакан! Я аж офигела! Когда это Есенин такое писал? И что за гнездо такое? И подпись, как сейчас помню, эту дебильную: «сархивами работал Ося Б.». Я потом всё-таки взяла для зачета несколько неопубликованных писем. Сдала, кстати. Поним даже половина девчонок курсовые написали. Вроде сдали все. Но журнал, конечно, дурацкий, хоть и местный.

— А ты знаешь, — заговорщицким голосомспросил я. — Кто это — Ося Бэ.?

— Нет, конечно! Кто?

— Ну, угадай.

— И как я это, интересно, сделаю? — она уже доедала мороженное, как вдруг она подпрыгнула, вазочка с остатками мороженного полетела на пол, она привстала, пластиковый стул упал. — Тыыыы? Ося Бэээ — это ты? Ты пишешь в этот дебильный журнал?

Я кивнул, она залилась смехом, согнулась пополам и облокотилась на стол.

— Погоди, погоди, — проговорила она сквозь смех и кашель. — Сейчас… Ося Бэ… это… это… Остап Бендер?

— Да.

Она просто билась в истерике, на нас смотрели все посетители кафе, к нам подошел официант.

— Девушке плохо? — спросил он учтиво.

— Девушке хорошо, — сказал я. — Если бы всем было так хорошо, на Земле был бы вечный карнавал, как в Рио-де-Жанейро.

Официант посмотрел на нас и скривился.

— Приятного аппетита, — сказал он сквозь зубы и ушел.

Люда поставила стул, села на него, а сама легла на стол.

— Не смеши меня больше… у меня уже живот болит… — простонала она. — А стихи про гнездо, сам сочинял?

— Сам, за пять минут.

— Зачем ты это пишешь? Про гнездо…Ой! Я не могу больше!

— Там платили нормально…

— Ты… пошли домой, Ося Бэ…

— Мой любимый книжный герой.

— Такой же авантюрист и мошенник, как ты…

Мы уезжали домой.

Нас ждал автобус. Багажа прибавилось, особенно у девчонок, они целый день ходили по торговым центрам и набрали всяких дорогих тряпок. На перроне было как-то грустно, причем всем. Для нас закончилась целая эпоха, как Ренессанса илиПросвещение, мы были перерождены и чему-то научены за этот месяц. Наш вагон был плацкартный, и нам даже выдали постельное бельё — забота комбината. Но от такого комфорта веселей не стало, все молча разлеглись по полкам и уставились в окна. Каждый с кем-то расставался, каждый к чем-то прощался.

Лёха купил нарды и ходил по вагону с предложением сыграть. Правил толком никто не знал, и все отказались, кроме Генки. Мы ехали уже час, и я из своего первого купе пошел в последнее, где была Люда с подругами.

— Пойду, поговорю, — сказал я своим соседям по купе.

Она лежала на нижней полке лицом в подушку, рядом с ней сидела Ирка и что-то говорила ей на ухо. Увидев меня, Ирка грубо воскликнула:

— О! Туды-растуды твою налево! — материться она умела и, видимо очень любила. — Явился!

Люда вся напряглась и что пробормотала в подушку.

— Уходи, — просто сказала Ирка.

Я положил на Людину полку погнутую фляжку с одного бока — привет от хулигана — и,глубоко вздохнув, ушел.

— Дышит он! — зло кричала Ирка на весь вагон. — Дома дышать будешь!

И дальше указала мне всем известное направление, по которому мне нужно идти, и прихватить с собой друга Лёху. Хорошие всё-таки подруги у Люды! Не оставят в трудную минуту!

— Поговорил? — спросили меня.

— Послушал.

— Тоже нормально.

Я залез на полку и достал Джека Лондона. Человек хотел жить и уползал от волка, волк тоже хотел жить и догонял человека. Человек потерял нож, а у волка были клыки. Борьба была не равная. Человек полз…

— Физмат опять читает «короля пиратов», — налице у Люды был яркий макияж: глаза густо подведены, векинакрашены, ярко-алые губы, скулы были вычерчены, я никогда такой её не видел. Я повернулся набок, подложил руку под голову и смотрел, как она листает книгу.

…Не видать конца и края —

Только синь сосёт глаза… — процитировал я великого поэта.

Она хмыкнула, достала фляжку с гнутым боком.

— Вы с Есениным оба пьяницы и обаятельные мерзавцы.

Она побултыхала фляжкой.

— Полная? — спросил я

Она кивнула.

— Купила пятизвездочный коньяк.

— Зайдёшь ко мне? А то у тебя подруга меня чуть не съела.

Она шустро залезла ко мне на полку.

— Здесь всё началось? — спросила она

— Здесь.

— Ты слишком задрал планку для моих следующих пассий, — сказала она и отвинтила крышку у фляжки.

— На Земле миллиарды людей, а в институте две тысячи парней, неужто ты не найдёшь лучше меня?

— Ты просто дурак! Мне не надо лучше! — она отхлебнула, потом ещё и даже не поморщившись и не спросив про закуску, проглотила.

— Зачем ты берёшь меня за образец? Я ленивый!

— Все ленивые, — она передала мне фляжку и я отхлебнул, коньяк был отличный.

— Я трусливый, — и передал ей флягу.

— Все трусливые, просто некоторые борются со страхами и преодолевают их, — она многозначительно постучала по вмятине на фляжке, сделала глоток и вернула.

— Я мало сделал тебе комплиментов, — сделав глоток, я вернул фляжку.

— Ну вот это уже враньё! — она привстала на локоть и посмотрела мне в глаза, отхлебнула из фляги и продолжила. — Ты не сделал мне ни одного комплимента!

Мы, уже захмелев, разразились гомерическим хохотом на весь вагон. Я заметил, как на нас внимательно смотрит Генка за боковым столиком, играющий в нарды с Лёхой. Он раздосадовано бросил кубики, послал Лёху, и залез к себе на полку отвернувшись к стенке с какой-то вселенской тоской, которая от него чувствовалась на расстоянии. Мы с Людой продолжали пить и ржать, гоня мысль, что это наши последние шесть часов вместе. Она показывала мне так и не прошедшие синяки на руках, а я ей выпячивал прокусанную ей губу. Мы опять прикладывались к фляжке и смеялись без повода. А потом она закрыла глаза и запела громким чистым голосом на весь вагон:

Ты мне прости этот детский каприз!

Ты мне прости и как прежде вернись!

Я так люблю тебя, жизнь без тебя мне не жизнь…!

Внизу зашмыгали носами девчонки.

Уже на перроне она не сдержалась: обхватив мою шею руками,зарыдала, я не знал, что делать, я никогда не успокаивал женщин, я стоял и просто держал её за талию. Мимо нас проходили наши товарищи и старались нас не замечать.

— Люда! — послышался мужской голос, она оторвала от моего плеча зареванное лицо.

— Родители, — тихо сказала она, взяла свои вещи и пошла к белой машине, около которой стоял высокий седой мужчина и стройная женщина. Мужчина обнял её, видимо начал что-то спрашивать, но она только махнула рукой и отдала ему фляжку. Он повертел её в руках и рассмеялся. Я сидел на своём рюкзаке и смотрел, как она садится в машину, как её лицо видно в заднем стекле, и как она уезжает за поворот. Ну а мне надо было ехать совсем в другую сторону, да ещё и на автобусе…

…Первого сентября в институте это всегда сумасшествие. Никто не идёт на лекции — все встречаются около главного входа первого корпуса.

Прохладно. Зелено. Людно. С утра уже народ успел набраться и некоторые еле стояли на ногах. Нам выпала судьбинушка три недели провести на сборе урожая лука, через десять дней был выезд. Мы уже придумали как сделать складной самогонный аппарат, потому как рядом с луковыми полями был склад патоки, а уж ставить брагу мы умели. Пока мы яростно обсуждали какой змеевик лучше брать — медный или латунный, и спорили про теплопроводность и устойчивость к агрессивной среде — а в этом деле должен был быть только научный подход, ко мне подошла Ирка. Она вроде даже похудела

— Ну что, привет, щучёнок, — она обратилась в её излюбленной грубой манере. — Выйди к первой лавочке.

Парни заткнулись, глядя на эту бой-бабу.

— А ты похорошела за лето, похудела и расцвела, прямо красавицей стала, — сказал я ей в ответ.

Она убрала надменную гримасу, удивленно вскинула брови, и невольно спросила

— Серьезно?

— Конечно! Спроси любого! — показал на своих одногруппников, те в ответ задакали и закивали головами.

— Нууу…. Спасибо… — она заулыбалась. — Но ты всё равно иди.

Я пошел, а Ирка осталась крутиться перед нашими парнями.

— Ну, чего, пацаны, как я вам? — она совершенно не смущалась.

Я её не узнал. Люду. Она подстриглась. Длинных волос по пояс не осталось, появилась короткая стрижка. Она стояла возле лавочки одна и курила. Увидев меня, она дёрнулась было в мою сторону всем телом, но тут же остановилась. Я подошел и обнял её, она сухо ответила. Ковалентная связь не образовалась.

— В колхоз едешь? — спросила она.

— Ну да, лук собирать…

— Тогда я не поеду…

— А чего так? Будет весело!

— Кому? — она потушила сигарету о лавочку

Помолчали.

— А скажи, мы с тобой классно позажигали! — она весело рассмеялась.

— Да уж, будет, что внукам рассказать.

— Спасибо тебе, — уже искренно сказала она.

— Без тебя бы этоговсегоне случилось.

— Какой же ты всё таки сукин сын! Как ты всё это придумываешь? Только не говори, что всё лежит на поверхности и нужно только взять.

— Так и есть!

Мы рассмеялись и обнялись. Крепко.

— Я бы не хотел расставаться друзьями, — сказал я.

— Я тоже. Ну какие мы после всего пережитого друзья?Мы просто, расстаемся, так?

— Так. Расстаемся, может, даже насовсем.

— Насовсем. Это точно.

— Прощай, Ося Бэ…

— Прощай, взгляд в бесконечность…

Её глаза наполнились влагой и она пошла к своему корпусу. Походка у неё была такой же, когда я её увидел в парке, в красном коротком платье. Она раскинула руки в стороны, подняла голову и, качая бёдрами, громко запела:

Ты мне прости этот детский каприз!

Ты мне прости и как прежде вернись!

Я так люблю тебя, жизнь без тебя мне не жизнь…

P.S. У нашего поколения не было отношений, мы просто любили, пусть недолго, но зато по-настоящему.

В истории, произошедшей в 1990 г. в городе Красноярске, за месяц описываемых событий, пострадали все.

Все имена героев изменены, кроме Лёхи.

Секретный рассказ

Лейтенант взбежал по лестнице и позвонил в дверь.

— Здравия желаю! Лейтенант Зарубко! Пакет для майора Неверова! Андрея Павловича! Лично в руки!

— Вольно, и не надо так кричать, лейтенант, проходи, — жена майора пропустила порученца.

— Вырабатываю командный голос!

— Ой, да я тебя умоляю, лейтенант Зарубко, пусть твои сержанты орут, что ж ты как койот глотку надрываешь?

— Голос! Вырабатываю командный голос!

— Тебя как звать, лейтенант?

— Лейтенант Зарубко!

— Смирно! Хватит тут мне орать! Имя — отчество! Быстро! — жена майора выкатила на него свои и без того большие глаза

— Вася… Василий Петрович…, — лейтенант быстро утратил командный голос и прижал опечатанный портфель с секретными документами к груди.

— Тут тебе не казарма! Вася…

Лейтенант окинул взглядом казенную квартиру — да, действительно, казармой и не пахло. Стоял запах дома, приятный дух свежей пищи и, он осторожно потянул носом, да, точно, котлетами.

— Ангелина Романовна, — сменила она тон и протянула руку, — поди, жрать хочешь? Садись за стол.

— Никак нет, — и сел на табурет в коридоре, — мне бы майора.

— Да зачем тебе майор? Давно ты котлеты домашние ел, Вася Зарубко?

Лейтенант наклонил голову, вздохнул.

— Давно… Очень…

— Поди у мамки еще..

— Ага…, — лейтенант вздохнул еще глубже.

Ангелина Романовна ушла на кухню, пока она гремела посудой, лейтенант рассуждал о плюсах женатой жизни.

— Шагооом арш! Руки мыть! — вот уж был у кого командный голос, подумал лейтенант. Съев по две порции борща и котлет, лейтенант чувствовал небольшую эйфорию, усталость и то ощущение, что уже пора валить. А секретные документы он и завтра отдаст.

Анжела открыла окно, вечерний майский ветер наполнил квартиру.

— Спасибо, Ангелина Романовна, очень вкусно, а главное… много…

— Да просто, Анжела, лейтенант. Давай мы с тобой сейчас по сто пятьдесят!

— Никак не могу, Анжела Романовна, у меня служба.

— Эх! Молодой ты ещё!

На столе уже оказались две стопки и графин с домашним вином.

— Ну, лейтенант, за твои звезды на погоны!

Вино оказалось такое вкусно, что лейтенант невольно удивился

— Ого! А это что?

— Это для вас тут ссылка и тайга, а для меня радость, какой никто не видит! Вы тут как сумасшедшие бегаете около своих ракет, да от пыли их протираете, а я в тайге как дома — выйду за ягодкой, за грибочками, а потом наливочку поставлю. Ну, ещё по одной!

От наливочки лейтенант захмелел.

— Анжела Романовна, а хотите секретные документы почитаем?

— Да Боже избавь вашу дрянь читать! «Записки сумасшедшего» и то интереснее.

— А вот и неправда, в этом портфельчике не «Записки сумасшедшего» Гоголя, а «Записки охотника» Тургенева!

И рассмеялся своей шутке.

— Хорошо шутишь, почему ещё в лейтенантах всё ходишь? Вроде грамотный малый.

Лейтенант помрачнел, улыбка сошла, голова опустилась ниже плеч, лицо покраснело.

— Понимаете, Анжела, — лейтенант давно хотел выговорится, но было некому: сослуживцы не поймут, ни подруги ни жены у него не было.

— Понимаете, Анжела, я уже подавал три раза рапорт, чтобы уйти с этих «почтарей», с этих разносчиков секретных писем, перейти на управление! У меня ведь специальность! Я ракетчик! А письма разносить и дурачок сможет! Но этот Нечипоренко… мой начспецсвязи… ему я очень подхожу — я исполнительный, не пьющий…почти, не конфликтный, и он мои рапорты заворачивает, пишет на них резолюцию — «не согласен», или ещё какую — ни будь гадость… Как же мне надоело! Я ведь специалист!

Помолчали.

— Знаешь ты кто, лейтенант?

— Знаю, неудачник, который к пенсии еле-еле капитаном станет.

— Хочешь чтобы у тебя всё поменялось?

— Конечно!

Анжела вышла и принесла тонкую книгу

— Наливай по одной, сейчас ты станешь другим человеком.

Зарубко наполнил наливочкой рюмки:

— Ну, лейтенант, за тебя!

Лейтенант закрыл глаза и втянул воздух, нет, новым он не стал.

— Слушай, — Анжела полистала книгу:

« — …Нет ли, Мальчиш, у Красной Армии военного секрета? Пусть он расскажет секрет… Есть, — говорит он, — и могучий секрет у крепкой Красной Армии. И когда б вы ни напали, не будет вам победы… А больше я вам, буржуинам, ничего не скажу, а самим вам, проклятым, и ввек не догадаться…»

— Понимаешь, Вася, ты — Кибальчиш, ты хранишь секреты, относись к этому по другом, — с душой в голосе произнесла Анжела, тот сидел с белым лицом.

— Так… я… Мальчиш-Кибальчиш… военные секреты… буржуины проклятые…никому не дам…

Он прижал к груди опломбированный портфель с секретными документами. Медленно встал, отдал честь, сказав при этом «спасибо, Анжела дорогая», громко икнул и вышел.

Через две недели в дверь к майору Неверову позвонил капитан Мочалов, Анжела, открыв двери, тут же закрыла их.

— Нету дома! — сказала она, этого пьяницу — капитана, терпеть не могла, а тут домой пришёл! Ну и наглец!

— Анжела! Я к тебе! Я знаю, что Андрея нет.

Даже через дверь пахло перегаром и несвежей закуской.

— А денег не займу! Людке всё расскажу!

— Анжелочка! Так это она меня и отправила…

Анжела приоткрыла дверь:

— Чего? Тебя? Людка? Ко мне?

— Анжелочка! Пусти, разговор есть!

— Если что — сразу в глаз, и за порог, ты понял?

— Вот об этом и поговорить пришёл, Анжелочка…

И Мочалов протиснулся в квартиру.

— Слушай, Анжелочка, мне тут птичка на хвосте донесла, что ты сказала волшебные слова нашему лейтенанту, так он теперь волшебным образом стал начспецсвязи и получил внеочередное. Сам так и говорит — это Ангелина Романовна мне нагадала, назвала мне волшебные слова. Не могла бы и ты мне волшебное слово сказать, а то Людка пилит — не могу! Да и засиделся я в капитанах…

— Волшебным! Волшебным! Заладил! Ты в сказку попал, что ли! Людка пилит, потому что ты водку жрёшь, как слон! И дома пожрать — одни консервы! Твоя Людка в бушлатах ходит вместо пальто!

— Дык то-то и оно что бушлаты ей надоели, а она хочет шубку из лисичек и норок.

— Ну вот! Купи!

— Дык не хватает…

— Пропиваешь… чудила…

— Анжелочка, заговори меня по волшебной книжке, как Зарубко, я тоже человеком хочу быть, настоящим офицером…

— И ты, боец, офицер, веришь в эту чушь?

— Я во всё верю, кроме жизни после увольнения.

— Да не заговаривала я никого… так… посидели… поговорили…

— Нееее… он сказал, ты ему что-то сказала из волшебной книжки и он ушел как пьяный, ничего не помнит, зато на следующий день как новый стал и давай действовать… уже интересовались из штаба Армии, что за прыткий литёха такой, не забрать бы туда. И это всё после тебя.

— Да что за ерунда! Волшебство… Посидели, наливочки выпили…

— Не-не, мне Людка запретила пить, домой не пустит… Зарубко сказал заговорила ты его…

— Ладно, вижу, не отвяжешься.

— Не, не отвяжусь, — и довольный капитан сел, закинув ногу на ногу.

Анжела достала графин с бордовой тягучей жидкостью

— Точно или точно?

— А! Давай! Половинку! — махнул рукой капитан

Анжела и капитан чокнулись.

— За твою новую жизнь, капитан!

— Давай, знахарка, будь здорова!

Анжела ушла ненадолго и вернулась с большой, но тонкой книжкой. Глядя на капитана, она пролистала страницы:

— Наливай полную, сейчас я тебя заговорю, — усмехнулась она. Капитан суетливо и быстренько налил, выпил не дожидаясь собеседницы. Медленно выпив Анжела поставила рюмку и начала медленно и с выражением читать, капитан весь съёжился и наклонился к ней.

«… — Что ты делаешь? — спросил Маленький принц. — Пью, — мрачно ответил пьяница. — Зачем? — Чтобы забыть. — О чем забыть? — спросил Маленький принц, ему стало жаль пьяницу. — Хочу забыть, что мне совестно… — Отчего же тебе совестно? — спросил Маленький принц… — Совестно пить! — объяснил Пьяница, и больше от него нельзя было добиться ни слова…»

Анжела громко захлопнула книгу и ушла, капитан сидел, смущенно прищурившись, и смотрел в окно. Потом, вставая, он в никуда и никому сказал:

— Меня так даже комполка не драл.

Не попрощавшись он вышел, не закрыв двери…

Плачущая Людочка Мочалова звонила в дверь Неверовым в конце июня. Ангелина Романовна встретила жену капитана со словами:

— Тыыжмааать! Неужто Васька в шахту ракетную упал по пьяни?

— Ой, да не! — и кинулась ей на шею, целуя и обнимая. — Анжелочка! Ой, спасибо тебе дорогая! Это всё ты! Всё ты!

— Да что такое? — она в замешательстве отступила, пропуская Людочку в квартиру.

— Ой, дай отдышаться…, — она села, вытерла слёзы, затем опять расплакалась и кинулась на шею Анжеле. Та поняла, что надо дать выйти чувствам, постояли обнявшись. Анжела не выдержала пауза:

— Людка! Говори! Я тебе почти полгода не видела, а тут прибегаешь и рыдаешь!

— Да это всё Васька! Это всё благодаря твоим заговорам…

— Тааааак… начались предисловия… Всё! Иди домой! Рассказывать ты не будешь, я так понимаю!

— Всё-всё! Просто я ещё отойти не могу от этих новостей…Вот представляешь, Васька от тебя пришел злой, как наш комполка, а это злее черта. Матерится… сломал два стула, и тумбочку. Пьянь, говорит, я, в книжке про это написано, ну и ещё какую-то чепуху нес, мол, не принц я, а дрянь просто. Потом лег спать на пол, на шинель, да проспал сутки, благо выходной, а потом он целый день парился. Но я то знаю, что всё это дурь из него выходит, это так ты из него своими заговорами выгоняешь.

–Да ничего я не выгоняю…

— Ой, да ладно! А на следующий день ему из штаба — так и так, ваше представление одобрено, беги погоны покупай, майор! Представляешь! Два года эти документы где — то волындались — а тут рррраз! Нашлись! А ещё через неделю ему говорят — пиши рапорт, на службу в ракетное училище, переводишься в Ярославль, по матчасти. Представляешь? Это же и квартира лучше и нет ночных дежурств, и центр!

— Ну не знаю… мне и здесь, в тайге хорошо…

— Ой, Анжелка! Спасибо тебе! Ждем тебя в гости!

Людочка стесняясь достала небольшую пачку денег.

— Вот… возьми… это за Ваську…

— За Ваську… как будто я тебе кота продала… не надо мне… — и усмехнувшись уже в дверях добавила. — А то дар пропадёт…

Людочка неопределённо хмыкнула и пошла по лестнице, внизу её ждал майор в новом кителе…

Замначальника части как и полагается подъехал на служебной машине, адъютант открыл ему двери и взял большой букет и корзинку полную всяких деликатесов. Поднялись.

— Ну, как я выгляжу? — спросил полковник своего адъютанта.

— Как на парад!

Полковник и правда был при полном параде: боевые награды блестели, звезды на погонах золотились, на золото пуговиц вообще смотреть было нельзя — Солнце да и только! Позвонили в дверь.

— Ангелина Романовна!

Анжела открыла двери и охнула:

— Макар Сергеевич… Вы…

— Это вам, — и вручил ей букет цветов и корзинку, где были копчености, солености, икра и другие деликатесы даже для гражданки.

— Я ведь к вам, Ангелина Романовна по личному делу, капитан, жди в машине! — и адъютант, отдав честь, исчез.

— Да какое может быть у вас ко мне дело…, — принюхиваясь и разглядывая продукты, говорила Анжела. — Мммм… ну, что тогда давайте чай?

— Нет, нет, нет… это вот вам всё. И цветы и вот это, — полковник взял корзинку и прошел на кухню. Сел около стола и задумчиво посмотрел на Анжелу. Его не раз посылали на боевое задание — то от сомалийских пиратов судно очистить, то от обкуренных террористов освободить корреспондентов, (хотя он не стал бы этого делать, потому как им было сказано — не шариться по закоулкам Албании и не орать про права человека), то незадачливых туристов спасти от вечной камбоджийской тюрьмы, (хотя и этих он не стал бы спасать, потому как было сказано — не везите, наркоту с собой, твари). И везде у него был план. Но вот сейчас он пришел, и у него нет ни плана, ни схемы… да, он не знал, как начать и чем всё это закончиться.

— Ангелина Романовна, а давайте вашего супруга в звании повысим? В штаб возьмем, хватит ему уже на морозе-то…

— Что-то я вас начинаю бояться, Макар Сергеевич, такие подарки… и звание… чем обязана такой щедрости?

— Да какая щедрость… Прошу вас помочь мне, да и только… Ну… Ангелина Романовна… что вы так… я, может в отцы вам и не гожусь, но на десять лет то уж точно старше…

— На двенадцать… у нас в библиотеке ваша карточка есть, ну и там год соответственно…

— Да что вы? А я там книжку никакую не должен?

— Нет… у вас она пустая… вы не были там ни разу…

— Ах, точно!

— Ну, так что вы от меня хотите?

Полковник помялся, вздохнул:

— Ангелина Романовна, я хочу, чтобы это всё осталось между нами, как между старыми друзьями.

— А мы — старые друзья?

— Пока не выпили — нет.

— Так и что?

— Наливайте вашу волшебную наливку из смородины.

— Она из дикой ежевики.

— Не суть.

И позвякивая медалями, он достал из внутреннего кармана два раскладных стакана.

— Или необходимо из хрустальных?

— Не суть, — в тон ему ответила Анжела.

Полковник улыбнулся:

— Ну, за вас!

— Нет, за ваши тайны, полковник.

— Ух ты! Какая вещь! А то мы всё — водка, водка! А тут — благородный напиток!

Анжела начала доставать из корзинки копчености.

— Нет-нет! Это только вам! Наливайте ещё и я насмелюсь окончательно с вами поговорить.

Полковник повернул голову и занюхал золотым погоном.

— Ангелина Романовна, тут такие слухи ходят по части, что вы то ли завораживаете, то ли зачаровываете, то ли гадаете на волшебной книжке, которая вам в наследство досталась. Может и мне погадаете?

— Даже такое? Волшебная книжка? В наследство? Ну… нет слов…

Анжела только развела руки в стороны.

— Ну, Ангелина Романовна, — укоризненно сказал Макар Сергеевич. — Не надо. Просто так говорить не будут. Вот, я знаю, кто у вас был, у них заветные желания исполнялись. Я вас тоже хочу попросить, исполнить одно моё желание. И я уйду.

— Да это само у них получилось, Макар Сергеевич, я особо ничего и не делала, так, успокоила, почитала немного…

— Вот! И мне много не надо! Почитайте только!

Анжела допила вино и спросила:

— И что же вы хотите?

— Вот, тут и начинается самое трудное, Ангелина Романовна… Вот скажите, у вас любовник когда-нибудь был?

Анжела резко встала и, растягивая слоги, произнесла:

— Макар Сергеевич! Паааапрааашу выйти!

И указала пальцем на дверь.

— Да погодите вы. Я ж к вам как к старому другу пришел. Всё, давай на «ты».

— Да какие мы друзья?

— Ну… уже по две выпили… точно друзья… старые.

Анжела опустила руку, но не садилась.

— Такие вопросы дамам не задают!

— Извини, Ангелина Романовна, не знал, как начать.

— Ну, уж начните, как ни будь, — сказала Анжела, всё еще с нотками возмущения в голосе.

— В общем, есть у меня подруга… неважно кто…

— А как же супруга? — Анжела добавила металла в голос, заступаясь за всех жен.

— Супруга — это навсегда, а подруга — это так, баловство, ты ж знаешь: седина в бороду — бес в ребро. Ну, вот, всё сошлось.

Кучерявые волосы с проседью были действительны красивы. Да, подумала, Анжела, уж кому-кому, а этому форма точно идёт, красивый, подлец, и медали боевые, не юбилейные. Но заступаясь за супружеские отношения без походов «налево», всё равно сказала:

— Ну, всё у тебя есть, чего ты от меня хочешь?

— Помоги мне быть сильным… в смысле как мужчина… ну чтобы и на жену хватало и на подругу… ну, как женщина понимаешь меня?

— Да уж не дура. Была бы моя воля, я бы сделала, что бы ты вообще ничего нигде не мог!

— Эээээээ! Ты это брось! Лучше я тогда уйду. Я к тебе с открытой душой, а ты мне как змея плюёшь туда ядом!

— Тааак! Я ещё и змея! Сам потаскушничает, а я дура!

— Да Анжелочка, погоди…

— Ага! Уже и Анжелочка!

Разговор перешел на крик, но тут оба замолчали.

— Извини, Ангелина Романовна, видимо я не по адресу, давай забудем этот разговор, а цветы — в помойку, раз такое дело.

— Ну, вот ещё! Мне что, каждый день, что ли дарят букеты? Раз в год и то хорошо, а тут такой! Где взяли-то?

— Я пойду, и забудем всё.

Полковник развернулся, пригладил свою короткую курчавую стрижку, одёрнул китель, и уже в дверях услышал:

— «…он носил длинные волосы, служившие источником его необычайной силы…».

Макар Сергеевич повернулся:

— Что?

–Ваша фамилия ведь…

— Самсонов…

Анжела прикрыла рот рукой скрывая улыбку и захлопнула толстую книгу:

— Ну, вот, всё…

— Это… всё?

— Мне… что…надо не стричься?

— Видимо, да.

— Ну… это вот и всё? — ещё раз спросил полковник.

— Да, да.

— И я пошёл?

— Конечно.

— И у меня…

— До свидания! — перебила его Анжела.

Полковник, теребя короткие с проседью волосы, в задумчивости спустился к своей машине…

Генерал Дивин кормил блохастого пса со стола деликатесами у себя в кабинете.

— Давай, ешь, худоба, — пёс был и вправду худой и беспородный. Генерал подобрал его неделю назад, когда был в командировке. Тот сидел на люке теплотрассы и дрожал от холода, морозы были ещё не трескучие, но холодные туманы пробирали до костей. Кортеж из трех джипов остановился посреди улицы, генерал вышел из машины, взял пса и завернул в генеральскую зимнюю куртку. Пёс был грязный и мокрый, ухо было в крови. Люди останавливались, удивленно смотрели, как военный берет псину, которая тут живет уже не один год, с собой.

— Наш, боевой, сейчас поставим тебя на довольствие и определим место службы, — довольный сказал Дивин. И кортеж рванул в часть, разгоняя снег из под колёс. В части, машина с генералом и новым военнообязанным — псом, остановилась около медчасти. Генерал вынес пса в куртке. Адъютант генерала быстро открыл двери и они зашли в тёплое и светлое помещение. Через секунду перед начальником части стояли дежурный врач и медсестра.

— Алексей Михайлович? Что-то случилось? — спрашивал торопливо врач, пытаясь сообразить, что за собачьи ноги торчат из куртки

— Вот тебе новый боец! Имени пока нет, фамилии тоже. Помыть, накормить, поставить уколы, ухо зашить! — и с этими словами генерал положил на пол пса, того развезло от тепла, но всякий случай он громко гавкнул, давая понять, что будет кусаться. Потом зевнул, закрыл глаза и лёг.

— Ну! Вот! — сказал генерал. — Очень добрый пёс! Завтра зайду. Майор, — он обратился к адъютанту. — Куртку мою привести в порядок. Мокрой псиной воняет!

— Есть не вонять мокрой псиной!

Так появился у генерала ещё один боец по кличке Тополь, в честь баллистических ракет, стоящих на вооружении в части…

— Давай, давай, — и Дивин дал псу кусок хлеба с маслом. Всё это время, как Тополь попал в военную часть, он только и делал что ел и спал. А спал он теперь в тепле, на старом солдатском бушлате, под портретом министра в кабинете генерала. Походит, походит кругами да завалится, приоткроет один глаз — обстановка нормальная, Министр смотрит сурово со стенки, можно дрыхнуть. За это время пёс ещё не успел поправится как надо — ребра торчали, да и порванное ухо висело, но блеск в глазах уже появился, а главное — ежедневное питание и сон в тепле, чего у пса не было вообще никогда зимой.

— Ну, что поехали в гости? Сегодня майор Неверов новое звание получил, вернее подполковник Неверов, я ему подарок приготовил, — генерал показал псу толстый опечатанный конверт. — Адъютант!

Майор появился на пороге кабинета.

— К Неверову.

— Есть!

— И захвати подарки.

Военная часть была большая, и хотя дойти до квартиры теперь уже подполковника можно было быстро, генерал не хотел морозить пса. Поехали с комфортом. Поднялись, генерал — в одной руке — цветы, в другой на поводке — Тополь, позади майор — с коробкой. Дверь открыла раскрасневшаяся и запыхавшаяся Анжела. Пёс принюхался, поводил носом — ого! Пахнет вкусно, как у генерала и даже лучше! Он громко гавкнул.

— Ай! — испугалась Анжела и отпрянула назад.

— Ты что? — генерал дёрнул поводок. — Не позорь меня! А то поедешь на бушлат ночевать! Извините, Анжела, за этого беспризорника, это вам.

Он протянул ей букет.

–Проходите, товарищ генерал! Начали без вас.

— Да ничего… дела…

Она ловко взяла его одежду и погрозила пальцем псу, тот пройдя в коридор тут же улёгся, положил голову на лапы и закрыл глаза.

— Ну, вот, милый же пёсик.

— Ага, — сказал генерал. — Когда нажрется и уснёт.

Дивин и адъютант с коробкой прошли в гостиную, откуда слышались смех и голоса.

— Смирно! — послышался командный голос, было слышно как все встали.

— Вольно, — сказал Дивин. — Поздравляю, подполковник!

— Спасибо!

Конец ознакомительного фрагмента.