Шизофрения, передающаяся половым путём

Янос Ли Рувер, 2022

Психически больной человек направляется в психоневрологический диспансер, желая попасть на приём к врачу, но, пугаясь очередей, он проходит мимо нужных ему кабинетов. Психически больной человек попадает в отдел кадров, где его, с его молчаливого попустительства, принимают на работу в психоневрологический диспансер.

2

Заманчиво читать чужие дневники. Увидите нароком чей-то дневник — обязательно прочтите.

Даты дневника идут строго по линии. Записи после них, под ними регулярно — сухие, скудные, схематичные. Но порой, примерно раз в месяц, они перемежаются вздутыми абзацами, где гипертрофированные описания банальных вещей подаются с претензией на художественную прозу.

Посеребрённый монохромный туман.

Он был блекл, в меру ярок, в меру тёмен. Он был окаймлён винтажными скруглениями по краям. Так, будто мы с тобой уставились на гаснущий экран устаревшего телевизора в заваленной мебелью гостиной.

Тяжёлые шторы задрапированы.

За окном гас поздний вечер.

Солнце село совсем недавно.

Вокруг лишь шелестел — шёлк тишины.

Вкрадчиво и настойчивей послышался белый шум, что мерно укачивал гаснущее сознание.

Одной из моих ментальных задач с детства являлась доскональная фиксация всеми органами чувств всего происходящего вокруг, с целью той, чтобы вечером отразить это на под сегодняшней датой в письменном виде. Довольно таки положительное занятие, потому как требовало для осуществления значительный ресурс мозговых клеток, а значит: для изысканий излюбленных моим сознанием вещей негативных — мощностного ресурса выделялось меньше. Положительного же, в моём восприятии мира (безусловного от невозможности осознать), соответственно — становилось больше.

Но в «Первом сегодня» этого было недостаточно. В «Первом сегодня» требовалось придумать для себя какую-нибудь ещё более полновесную отвлекающую задачу, чтобы быть в полном гипнотическом трансе, пока несло к конечной точке «b». Чтобы не успеть передумать, не осознать тяжесть и невозможность, не успеть испугаться, спохватиться и не повернуть трусливо назад.

В «Первом сегодня» вышел из точки «a», в которой остались: спящая преподавательница валеологии, мятая жёсткая кровать, устаревший включенный телевизор, овальное зеркало-портал, тусклая ванная и прочий однокомнатный серый быт.

Как и основная: направиться в точку «b», отвлекающая задача сформировалась так же явно и тоталитарно, (будто внушили силой авторитета). Отвлекающей задачей стал арифметический анализ сумм и произведений всех цифр в тех или иных значимых датах, отражённых в дневнике (по памяти); упомянутых воспоминаниями в дневнике; а также значимых дат по сути: рождения, смертей, национальных и профессиональных праздников, сегодняшнего дня. При этом: должна была быть установлена чёткая закономерность всего этого. Общий знаменатель или какая-либо прогрессия, зависимость переменной от переменной — нечто такое.

Проблема: многие даты из дневника в совокупности не выдавали закономерностей, были хаотичными и неинтересными. Манипуляции, жонглирование числами и цифрами — не приводили явных результатов под чертой изысканий. Но тем и лучше — значит надо искать и исследовать глубже, сложнее, более загружать себя.

Пункт «b» приближался неотвратимо за этими размышлениями. Пунктом «b» являлся «Областной психоневрологический диспансер», туда мой путь был предрешён ещё давным-давно, ещё, может, в самом детстве. Только тогда понятия не имело моё сознание, что это заведение называется «Психоневрологический диспансер».

Ещё способом самогипноза, для беспрепятственного проследования-прорыва в диспансер было наивно шифровать литерой «b» точку назначения. Но, чем ближе, что закономерно, тем менее это работало.

Знание конечной точки разбудило подсознание. Оно шугливо уяснило, что происходит. И — включило сигнал тревоги: разворачиваться, идти обратно в безопасное — домой. Домой! Подальше от голубого неба, бездонного, втягивающего в опасное неконтролируемое и хаотичное; от сотни источников жутких шумов неподвластного движения участников улиц; солнечного радиоактивного света, сжигающего кожу и путающее в лихорадку мысли.

Домой! Обратно!

В безопасный уют. В тихий переливчатый еле слышимый гомон соседей за спасительным бетоном стен.

Рука из одной в другую переложила папку, в которой корочки документов, полупустая тетрадь неоконченного дневника, несколько пустых тетрадей про запас (общие и тонкие), пластмассовая шариковая ручка, наточенный карандаш.

Это слабое средство обороны — перекладывать папку. Подсознание ответной мерой дало команду: зажать её локтем и более не трогать.

Руки освободились. Спрятались от весенней стужи в глубокие карманы, оставленные в покое. Ноги же, невидимые пока — спешно, ускоряясь, бежали вперёд, тянули, понимая, что единственно осталось: нестись к пункту назначения, нагнать незримую «границу невозврата».

Чтобы отвлечься, не дать захватить контроль над ногами, шарил глазами по сторонам: высокий бетонный забор, редкие прохожие, редкие бродячие псы и неокрашенная реальность свежего воздуха с ореолом солнца. Необходимо также было удостовериться, что поход реален и реально само моё тело в этом походе — зафиксировал текстуру асфальтного ландшафта, свои туфли, брюки, полы пальто.

Понесло трупным запахом и запахом металла свежей крови.

Меня на миг погрузило в кошмар: пальто было порвано, грязно и — в складках; брюки — в налипшей глине; туфли обезображены и асфальта вроде как нет — отдельные куски щебня слеплены битумом, разбросанные хаотично, здания-корпуса — разрушены, заброшены.

Наваждение прошло: всё стало как прежде, в твёрдой угловатой реальности, отстроенное, с иголочки в стежках ровных швов. Пахнуло свежестью талого снега и жизнью.

Подсознание воспользовалось заминкой от кошмара — принялось устанавливать диктаторски и всепроникающе свою волю, захватило, набросило мягкие сковывающие ремни. Оно, думая, что сдался — обращалось нравоучительно, полное в своей правоте, уверенное, что теперь кончено, по-взрослому: «Назад».

Кстати.

Вопреки самоутверждению и утверждению вообще, что выдающиеся природные данные (высокий рост, широта плеч, волевой подбородок, широкие ладони, массивные мышцы) придают уверенности априори — в моём случае — оказалось диким враньём. Являясь обладателем вышеописанных выдающихся природных данных — себя ощущал: с метр ростом, с тлеющими мышцами, что неспособны поднять легчайших весов и свисают с хрупких костей; что лицо — одутловато-женское, а ладони узкие лапки неврастеника и постоянно в поту.

Некстати — нелепым утешением, а или подбадриванием — умозаключение: вооружённый до зубов солдат ощущает себя полностью беззащитным на поле боя, хотя это вроде не так — он ведь лично вооружён.

Подсознание не пошло на уловку растраты ресурса: наспех сколоченные рассудочные размышления отвлекли всего лишь на несколько секунд от прущего вперёд крейсером сознания.

Подсознание скороговоркой прокричало, будто декламируя стихи:

— Необратимость, мой дорогой! Прочувствуй это слово! И какое ужаснейшее событие оно знаменует! Идти в бездну — необратимость! Совершать эту тупую глупость, чувствуя, как внутри противится этому (не один ты, но многие Мы), думать, что цель оправдает этот болезненный поход — необратимость! Тяжело было выйти из безопасного?! Да! А и будет ещё тяжелее обращаться к тем, кому всё равно! Тяжело будет тратить их время на себя! На такое жалкое и… при этом — не предлагая ничего взамен! Стыдно?! Тяжело будет понимать: неравноценный бартер не принесёт должного результата! Вернись! Оставь! Отставь эту необратимость!

Сознание покояще фиксировало мне, ободряя, чтобы мне же потом послушно записать под датой:

«Этот смелый закрыл глаза. Он ощутил, как шуршали одежды его. Как острый в камнях асфальт пружинил под подошвами обуви. У разбитых, оголённых тонкой редкой сеткой, бордюрных камней — гниёт тушка голубя. В голове у него фраза: «Опять утро». Этим утром пахло мёртвыми птицами, а бордюры, словно расколотые клыки — фрагментарно осыпались».

Фиксировал сам, чтобы через мгновение забыть:

«Панический ужас скатывающегося вниз существа-труса с высокой искусственной горы. Невозможность остановиться, восстановить дыхание. Дыхания вообще — нет. Лёгкие не могут наполниться воздухом, там внутри — только горячее пламя и твёрдый каучук. В голове гремела сирена катастрофы, укрывающая собой зримое, притупляющая: взор пьян, туманен, тактильные ощущения на нуле, прочие звуки поглотило. И вы ниже и ниже, ускоряясь и далее невозможно остановиться. Только запоздалое желание вернуться назад, отменить последнее действие, сделать вид, что ничего не было, лишь блекло промаячило неисполненным действом в несуществующем неосуществлённом будущем. Можно повернуть назад? Это легко и всё будет позади, не случится ненужного, нежеланного. Да только это теперь необратимо. Не остановиться никак».

Потому что хватило наконец решимости обмануть себя, внушить монополией — идти до конца вперёд, туда, где должны были помочь — ибо выхода нет другого, кроме как окончательно сойти с ума или обозначить вектор (художественный, каллиграфический, верный) избавления и следовать ему.

Граница невозврата отодвигалась вперёд: столько шагов, сколько шагов навстречу делал ты. Догоняем (не ты — Мы).