Я хочу стать Вампиром…

Янина Первозванная, 2023

Знакомьтесь, Эфрат, модель, поп-дива и звезда Берлинских клубов. Ей девятнадцать и в ее жизни сбылись все ваши мечты. Благодаря соц. сетям вы знаете о ней все, кроме одного, она – вампир. Эфрат купается в крови и славе пока не встречает Рахмиэля, молодого наследника старинного аристократического рода. Древняя магия и древняя кровь, смогут ли они создать союз и доказать, что любовь сильнее смерти?

Глава вторая. Открытия

Гости разъехались. Блондинку погрузили в машину, как если бы она поддалась той вымышленной страсти к креку, которой была известна Эфрат. То же оправдание, только с более драматическим финалом они предложили тем, кто заинтересовался пропажей жертвы Эфрат. Никто не задавал лишних вопросов, ведь кто может в чем-то заподозрить юную милую девочку, чьи платья по стоимости могут сравниться с небольшой квартирой.

— Знаешь, что рассказала мне наша милая блондинка? — поделилась Шири, когда за последними гостями закрылись двери. — Она говорила со мной о зеркалах, а еще о том, что ее дружок на тебе слегка помешался.

— Только слегка?

— Я думаю, она просто была вежлива и очень деликатна. Это он уговорил ее сюда приехать.

— Ну и ладно. Так что там с зеркалами?

— Она рассказала мне, что несколько веков назад при создании зеркал использовали серебро и его было так много, что оно не оставило нам ни малейшего шанса увидеть свое отражение. Но со временем серебра стали добавлять все меньше и меньше, и в один прекрасный день наши отражения все-таки появились на гладкой поверхности зеркал, где они успешно пребывают и по сей день. Кроме тех случаев, когда зеркало одного возраста с вашим особняком.

— И откуда милая, едва совершеннолетняя блондинка может знать такие вещи?

— Я думаю, к этому причастен твой слегка одержимый поклонник…

— Он нас больше не потревожит. — Эфрат подарила Шири многозначительный взгляд.

— Ты что… какое расточительство, — Шири очевидно не одобряла жестокости подруги.

— Да брось. Половина удовольствия в том, чтобы перестать контролировать себя разумом и передать управление более древнему и опытному рулевому.

— А что этот рулевой скажет, когда пропажей мальчика начнут интересоваться его друзья и семья?

— Сочувствуешь?

— Не то чтобы. Я всегда придерживалась мнения, что юные мальчики как патчи под глаза по утрам — свежие, омолаживающие и одноразовые.

Эфрат рассмеялась. Они наслаждались тишиной и покоем, что наполнили дом после ухода гостей. В гостиную все также проникал приятный полумрак. Гедалья слушал их разговор, не проявляя особого желания принимать в нем участие. Все трое были погружены в блаженную негу. Так продолжалось до тех пор, пока они не услышали звук, доносящийся из глубины дома.

— Что это, черт возьми? — Шири вопросительно посмотрела на Эфрат.

— Я что, знаю? Пойду проверю.

Эфрат, снявшая туфли на каблуках сразу после ухода гостей, бесшумно направилась к источнику звука. Ей пришлось вернуться в ту комнату, где недавно Шири слушала занимательные рассказы юной блондинки, чтобы потом сквозь двери в углу комнаты выйти в тускло освещенный коридор.

Все было тихо. Ни единого звука. Эфрат было решила, что ей показалось, как тут шум раздался снова. Он исходил из-за двери в конце коридора, за которой она недавно оставила безжизненное тело своей жертвы. Быстрым шагом Эфрат приблизилась к створкам дверей и одним движением распахнула их. На полу за дверью лежало тело ее недавней жертвы. Эфрат продолжала смотреть на внезапную находку так, будто от этого та должна была раствориться подобно призрачному видению.

Она не верила своим глазам. Не было никакого сомнения в том, что его сердце не билось, когда она опустила его тело на пол возле кирпичной стены. Но представшая перед ней картина опровергала эти воспоминания. Стоя над неподвижным телом, Эфрат ощущала, какой тонкой, какой призрачной, стала его связь с жизнью. Можно было подумать, что он удерживал эту связь усилием воли, но откуда ей взяться в умирающем и обессиленном человеке, чья жизненная сила сейчас растекалась по ее телу?

Вздохнув, Эфрат наклонилась над все еще неподвижным телом, схватила его за ворот рубашки, на котором еще не успела высохнуть кровь, и потащила через коридор.

— Вы посмотрите, кто восстал из мертвых. — Эфрат швырнула бесчувственное тело через двери и проводила взглядом до середины комнаты, где его путь закончился.

— Он что, жив? — Шири нехотя повернула голову и посмотрела на покрытое засохшей кровью лицо. Было и правда сложно понять, с кем они имеют дело, на вид ему едва ли исполнилось двадцать. Тонкие черты только подчеркивали его юность, короткие высветленные волосы, когда-то аккуратно уложенные, открывали высокий лоб. Этим профилем можно было бы долго любоваться, если бы не рваная рана на его шее. — Эфрат, да ты монстр. Зачем же так?

— Мне это нравится. И им тоже. До определенного момента. — Эфрат ничуть не смущала публичная констатация ее жестокости, она не считала себя жестокой.

— Что ж, справедливо. Но ты же сказала, что он мертв?

— Именно так я и думала. — Эфрат села на диван рядом с Шири. — Расстегни мне платье, я чертовски от него устала. Она повернулась к Шири спиной и опустила голову вниз, так что водопад золотых волос обрушился на ее колени.

— Такая ты ленивая, когда сытая, — Шири с улыбкой потянулась к покрытым шелком пуговицам, — а еще у тебя кровь в волосах.

— Нравится?

В комнате снова раздался легкий смех, беззаботно разлетающийся по дому, чтобы потом эхом вернуться обратно, подобно тысяче сверкающих бабочек. Расставленные по комнате свечи догорали, смягчая своим светом бледность присутствующих. Гедалья теперь сидел рядом с Шири, положив голову ей на плечо. Облаченная теперь в одно кружевное белье и сияние собственных волос Эфрат сидела с другой стороны.

— Вообще, если мы его закопаем, он через какое-то время просто задохнется, — вслух размышляла Эфрат, подперев ладонью подбородок.

— Воплощение гуманности и милосердия! — Шири расхохоталась.

— Абсолютно! Он же мучается. — Эфрат сидела неподвижно, как будто в растерянности рассматривая свою добычу. — Тебе когда-нибудь встречалось что-нибудь подобное?

— Не припомню. Но мои жертвы чаще всего выживают, а потому я могла просто не знать об этом, — ответила Шири.

— Что он такое? — спросила Эфрат, в ее голосе много померещиться любопытство.

— Да может, просто случайность. Молодость, хорошая наследственность, крепкое здоровье. Гедалья вон тоже смотри какой живучий, а еще вчера едва двигался. — Шири накручивала на пальцы кудри Гедалья, молчавшего, как и всегда.

— Но Гедалья вряд ли обязан этому только случайности и наследственности, — усмехнулась Эфрат. — Так ладно, пора разобраться, что происходит.

Она поднялась с дивана. В мягком свете свечей так приятно было наблюдать текучие движения ее тела. Мы любим смотреть на подростков, потому что все, что они делают пропитано чувством настоящего момента. И когда-то давно Эфрат приняла решение, что вечная юность ей весьма по душе, с тех пор она ни капли не изменилась. Разве что стала лучше различать, на что стоит тратить момент настоящего, а на что — нет.

Наклонившись над неподвижным телом, Эфрат занесла руку для удара, и вмиг ее ладонь встретилась с его лицом. Раздался громкий хлесткий звук, но человек оставался неподвижным.

— Проклятие. — Она снова сжала руку на его горле, почти как несколько часов назад, но на этот раз ожидала появления признаков жизни. И к ее удивлению…

— Да вы издеваетесь! Он едва дышит, но он жив!

Шири усмехнулась.

— Какой интересный мальчик. А вот его подруга особо не углубляется в жизнь. Она покинула нас в полной уверенности, что это был лучший на ее памяти крек.

— Разделяю ее подход к жизни, все это того не стоит. Впрочем, ты ведь кого угодно уговоришь. А я вот разрываюсь между желаниями закопать или придушить прямо здесь. — Эфрат как будто сама превратилась в пламя, так переливались в свете живого огня ее сияющие волосы и нежная кожа.

— И тебе нисколько не интересно, как ему удалось выжить?

— Нет. Мне нет никакого дела до того, как ему это удалось. У меня посреди гостиной полумертвое человеческое тело! Это же почти тараканы…

— И тем не менее, это человек, — настаивала Шири, — человек, который не только каким-то, пока неизвестным никому образом, узнал, кто ты, но и пришел в твой дом. Причем с совершенно определенной целью. Скажи, кто-то еще, кроме него, знал, что случается с теми, кто предлагает тебе крек?

— Я никогда об этом не задумывалась. — Голос Эфрат звучал немного спокойнее. — Все те, что толерантен к продаже наркотиков подросткам, обычно не слишком участливы к судьбе себе подобных. А те, кто не толерантен, обычно не беспокоятся из-за пропажи пары-тройки любителей веселой жизни.

— А может быть такое, что он наблюдал за тобой?

— Не может, а точно. Он знает о портретах.

— Однако…

Эфрат наблюдала за лежащим на полу человеком, не подававшим больше никаких признаков жизни, как вдруг до них донесся звук сигнальной системы, к воротам дома подъезжала машина.

— Это уборщики. Они позаботятся обо всем, что осталось после наших гостей. Гедалья, сходи, встреть их.

— Я так понимаю, обычно они убирают еще и то, что остается от твоих гостей? — Шири дождалась, пока Гедалья выйдет из комнаты, — Что он знает о портретах?

— Что их много, что они повсюду и что мне уже очень давно девятнадцать или сколько-то там, я не помню точно.

— Ну это не так страшно. Ты же человек искусства, можешь стать кем угодно, человеком любой эпохи, любого возраста и, — она сделала паузу, — любого пола. Хорошо было бы узнать больше о том, что именно он знает и о каком портрете идет речь. Он наверняка изучил и выучил его до мельчайших деталей.

— Да, и если бы у нас не было тела в центре комнаты, на этом можно было бы и закончить.

— Но оно есть. — Теперь уже Шири встала с дивана и вышла на центр комнаты. — Может быть, имеет смысл позвать врачей? Пусть помогут ему прийти в себя, дозаправят немного. Смилуйся над ним. — Она иронично посмотрела на подругу, которая не выражала ни малейшего восторга по поводу происходящего.

— В этом есть смысл, — ответила Эфрат после недолгого раздумья. — Черт возьми, ненавижу, когда так получается!

— Когда все идет не так, как ты хочешь?

— Когда все, что происходит, перестает меня развлекать. Пойду накину что-нибудь удобное и отдам распоряжения медикам.

— Я так понимаю, к тебе приезжают многопрофильные специалисты.

— Такая у них работа, — ответила Эфрат и удалилась, оставив Шири наедине с телом.

— Что ты такое, маленький мальчик? — Шири подошла к человеку, наклонилась над ним и поднесла руку к его лицу. Будто почувствовав это, человек попытался открыть глаза, и в какой-то момент ему это удалось. Шири показалось, что он хочет что-то сказать. — Тише, тише, я тебя не обижу, а силы тебе стоит поберечь, твоя госпожа проявляет милость и оставляет тебе жизнь.

Сложно было сказать, понял он ее или нет, но глаза едва открывшиеся глаза снова закрылись и если бы кто-то решил прислушаться, то услышал бы спокойное дыхание, которого до этого не мог уловить даже весьма чуткий слух Шири.

— Рахмиэль! Это ж надо! Ты посмотри! — Эфрат ворвалась в комнату, распахнув двери и едва разбирая дорогу от смеха, за ней в полной невозмутимости шли прибывшие специалисты. — Нет, без шуток!

Эфрат показала паспорт, который, очевидно, извлекла из куртки, небрежно накинутой на плечи. В паспорт того, над кем сейчас склонились все такие же невозмутимые лица, что видали, надо понимать, вещи и похуже, действительно было написано именно это имя.

— Я хочу, чтобы этот человек остался здесь, в моем доме! Вам придется привезти все необходимое сюда. — Эфрат продолжала с интересом разглядывать найденные документы, даже не подняв головы, чтобы убедиться в согласии исполнителей. — Рахмиэль…

— Как видно, имя все же имеет значение. Но значит ли это, что мы должны незамедлительно начать тебе поклоняться и создать массу идолов? — поддержала иронию Шири.

— Во-первых, и то, и другое уже сделали задолго до вас. Во-вторых, Рахмиэль… как мы вообще будем это сокращать?

— Ну Гедалья у тебя сендвич, так что этот, может быть… смузи, к примеру. — Они обе расхохотались, смех Эфрат был так же заразителен, как всеобщая любовь к поп-корну.

— Да, надо поддерживать тренды здорового образа жизни. — Эфрат села рядом и положила голову на плечо Шири. — Мне всегда казалась забавной эта их одержимость образами и такое неприкрытое пренебрежение к содержанию.

— Да брось, нам больше достанется. А содержание… есть мнение, что они узнают только то что есть в них самих, и с содержанием у них, ты сама знаешь как. — Шири положила ладонь на голову Эфрат и гладила ее шелковые волосы, ни словом ни обмолвившись о том, что только что произошло в этой комнате.

***

Дом были приведен в порядок, Рахмиэля отнесли в комнаты на втором этаже, несколько человек остались с ним, чтобы оказать первую помощь и дождаться прибытия необходимого оборудования. Все трое снова лежали на диване и теперь они точно могли побыть одни и насладиться предрассветной тишиной.

— Еще никогда в моем доме не было столько жизни, — вздохнула Эфрат.

— В твоем доме лежит умирающий человек, полы в комнате только что отмыли от его крови, а ты сокрушаешься о переизбытке жизни? — Шири лениво улыбнулась.

— У меня такое ощущение, что ты пытаешься что-то сказать, но я никак не возьму в толк, что именно, — рассмеялась Эфрат, и еще больше укуталась в куртку, которая так и осталась укрывать ее плечи. — Dsquared2², кто бы мог подумать, что мы встретимся при таких обстоятельствах.

Правда, Эфрат еще не доводилось работать с ними, но она не оставляла надежд на то, что однажды ее популярность и доходы, которые она может принести бренду, обеспечат ей необходимое для этого творческого союза сходство с молодым мальчиком, ведь именно таких моделей предпочитал канадский дуэт. Уже вставало солнце, но это не имело никакого значения для тех, кто скрывался за плотно зашторенными окнами особняка. Если вампиры спят, в чем безусловно стоит сомневаться, то это зрелище можно назвать по-настоящему умиротворяющим, и не только потому, что они не собираются вцепиться в глотку наблюдателя, но и потому, что во сне их лица преображаются. По крайней мере, в глазах наблюдавшего за ними пианиста все было именно так.

Лицо Шири, на которое он так часто любовался во время ее дневного сна, превращалось в застывшую маску и становилось таким идеальным, что по сравнению с ней любое известное миру мраморное личико превращалось в бесформенный кусок камня. А вот лицо спящей Эфрат ему еще не доводилось видеть, и теперь он рассматривал ее с интересом и осторожностью. Если Шири пребывала в благостном покое и могла бы с легкостью тягаться безмятежностью с Буддой, то Эфрат имела большее сходство с застывшей горгулией. Прекрасное и невинное с виду личико могло бы служить эталоном красоты, вот только от ее красоты почему-то холодела кровь и ею хотелось продолжать любоваться на безопасном расстоянии. Говорят, в действительности ангелы беспощадны и проливают человеческую кровь с той же непринужденностью, с которой расправляют свои белоснежные крылья. Эфрат определенно была ангельской породы.

День только начинался, и Гедалья представления не имел, чем себя занять, а потому отправился исследовать дом. Он уже знал, что ждет его в следующей за этой комнате, а потому решил вернуться в холл и начать оттуда.

В холле все еще находились люди, впрочем, они не обратили на него никакого внимания. Гедалья подошел к парадной лестнице, по которой они поднимались прошлой ночью. В правом крыле они ночевали вчера и там не обнаружилось ничего примечательного, кроме жилых покоев, ретро мебели и антиквариата. Последний разочаровал Гедалью свой абсолютной нетранспортабельностью, решительно все было больше его карманов. А потому он решил отправиться в левое крыло. Поднявшись по лестнице и пройдя мимо портрета хозяйки дома, он повернул налево и вскоре оказался перед выбором из нескольких дверей, каждая из которых была заперта. Что-то подсказывало ему, что если хотя бы одна из них откроется, это произойдет не потому, что он такой умный. Прямо как в тех случаях, когда на вашей даме белье одного цвета и фасона. Но в обоих случаях вы все же не можете устоять перед искушением и решитесь отправиться в приключение, а потому Гедалья взялся за ручку ближайшей к нему двери, которая оказалась незапертой.

Дверь открывалась вовнутрь, что давало возможность незаметно проскользнуть во тьму и раствориться в ней. Оказавшись в темноте, Гедалья положил руку на стену справа, чтобы отыскать выключатель. Найдя, он щелкнул им, но ничего не произошло. Комната по-прежнему была надежно защищена темнотой. Он достал телефон из кармана джинс и включил фонарик. Холодный свет разлетелся по полу, выхватывая из темноты узоры напольного покрытия и фрагменты мебели.

Гедалья сделал несколько шагов вперед и поднял телефон повыше. Луч света упал на стену впереди. Открывшееся зрелище заставило бы чье угодно сердце биться быстрее, но Гедалья спокойно взглянул в глаза, смотревшие в свою очередь на него. Не было ни малейшего сомнения, что его видят, как не было сомнения и в том, что в этой комнате намного больше зрителей, чем можно подумать. Повинуясь его движению, луч света заскользил по стенам. За неприметной дверью скрывалась целая картинная галерея, и состояла она исключительно из портретов. Гедалья присмотрелся к ним. Очень разные внешне, в одежде разных эпох и стран, и только одно их объединяло: все сейчас смотрели на внезапного гостя, готового поклясться, что некоторые из них двигались или по меньшей мере стремились к этому.

— И что это мы тут делаем? — раздался голос за его спиной.

Гедалья обернулся, но луч фонарика выхватил из темноты только портреты и прижатую к стенам мебель. Тогда он погасил фонарь и прислушался. В темноте его слух всегда рассказывал обо всем, что происходит вокруг. Так Гедалья впервые узнал о существовании Шири, растворявшейся во тьме ночи и появлявшейся в любой точке пространства, в которой не было света. Ее приближение всегда сопровождалось полузабытьем, в которое погружаешься, когда твой мир наконец становится похож на тот, в котором хочется жить.

Он буквально услышал в комнате кто-то еще. Но Гедалья никак не мог понять, откуда шел голос и где находился говорящий. И невозможно сразу понять, женский это голос или мужской. Когда он впервые ощутил присутствие Шири рядом, тоже не сразу понял, женщина это или мужчина. Просто незримое присутствие, то самое, что заставляет почувствовать себя живым, от которого сердце сначала замирает, а затем начинает биться сильнее. Сейчас же он ощущал холод, почти физический, прикасающийся сначала к твоей коже, а затем пробирающийся под нее. Наверное, именно такой холод ощущают жертвы Эфрат, когда она, никем не замеченная, преследует их по темным улицам.

— Я спрашиваю, и что это мы тут делаем? — снова раздался голос.

Гедалья не шевелился. И в его планы не входило отвечать на вопрос. Вместо этого он медленно открыл глаза и пошел в направлении источника звука. С каждым шагом он подходил все ближе к портрету, занимавшему центральное место на одной из стен. Он ни за что не взялся бы назвать возраст изображенного на ней, но это было неважно. Для тех, кому нет нужды считаться со временем, возраст перестает существовать, остается только не поддающаяся описанию сила, стоящая за ними. И эта сила смотрела на него с портрета. Этот мужчина мог быть кем угодно, но был больше всего похож на того, кто привык к власти, не к той, которая становится заголовками прессы, а к настоящей. Его темные длинные волосы хоть и доходили до плеч, но были безукоризненно уложены, костюм казался современным, но с ним что-то было не так, какие-то неуловимые детали напоминали о временах старше сегодняшнего дня.

— Я… я просто из любопытства. — Гедалья не до конца понимал, почему это сказал, но готов был поклясться, что портрет стал чуточку улыбчивее.

Еще какое-то время он стоял неподвижно. Темнота хранила молчание. Тогда Гедалья начал медленно отступать обратно к двери. Несмотря на то томительное волнение, которое вызывала волна нахлынувшего холода, он понимал, что самым правильным, что можно сейчас сделать, будет вернуться обратно.

Не поворачиваясь, шаг за шагом он вернулся к двери, нащупал ручку, потянул дверь на себя и по упавшему на пол лучу света выскользнул из комнаты.

Когда солнце снова зашло, в дом Эфрат вернулась жизнь — та жизнь, которой жила его хозяйка. По небу плыл полумесяц растущей луны, обещавшей всем прилив сил и хорошее настроение на ближайшие две недели. Луна всегда несла миру изменения, в ее обманчивых лучах рождались и воплощались в жизнь чьи-то мечты и хрупкие фантазии, которым затем предстояло выжить под палящим солнечным светом. Чтобы это сделать, дети луны научились поглощать свет солнца и все то, чему он дает жизнь. К слову, о еде…

Эфрат проснулась голодной. Ужасно, просто невероятно хотелось есть. По сравнению с обычным человеческим голодом, этот голод ничем нельзя было унять, он не отступал даже перед силой разума. Наоборот, он использовал силу ее разума, чтобы трансформировать тело и направить его способности на поиски жертвы и охоту. И это было очень приятное чувство.

Она сладко потянулась, предвкушая ночную гонку и новые силы, но тут вспомнила, что далеко ходить не нужно — в доме было по меньшей мере два человека. Впрочем, охота была ее прихотью, а не вынужденной необходимостью. Угощение всегда можно заказать с доставкой на дом, в любом количестве и любого качества. Но это делало жизнь скучной, а ночи — пресными, а что может быть хуже пресной жизни со скучными ночами?

— Который час? — раздался голос Шири с другой стороны дивана.

— А не все ли равно? Неделя близится к закату, и можно об этом не думать, — негромко отозвалась Эфрат.

— У меня вроде как есть дела. Я со свойственным мне трудолюбием оказываю покровительство людям искусства.

— Ты покровительствуешь людям? — Эфрат не выдержала и залилась громким смехом. — Прости, давай еще раз. Ты покровительствуешь людям искусства?

— А как, ты думаешь, я нашла нашего талантливого пианиста? Я наблюдала за ним какое-то время. Было очень забавно, когда он начал это замечать.

— Но…

— Вот именно, обычно люди не чувствуют нашего присутствия. А этот заметил.

— Где ты его нашла?

— Недалеко от Баварии. Я искала кого-то, кто играл бы моим овцам Баха.

— Прошу прощения? — Эфрат закашлялась и повернулась к Шири.

— Что? В искусстве и его продаже доход стабильным не бывает, а под размеренную музыку Баха овцы вырастают просто колоссальных размеров и пользуются большим спросом по всему югу Германии.

— Это больше, чем я могу осознать. — Эфрат поднялась с дивана и продолжала осмысливать пасторальные мотивы уже в вертикальном положении. — Надо бы проведать нашу… заблудшую овцу.

Укрыв плечи курткой, под которой проспала весь день, Эфрат вышла из гостевой комнаты и пошла на второй этаж. Приехавшие прошлой ночью люди хорошо знали дом, знали, куда можно заходить, а куда ради собственной безопасности не стоит. Заблудшая овечка должна была находиться в одной из комнат в левом крыле. Поднявшись по лестнице, Эфрат остановилась перед первой дверью, которая никак не должна была оказаться открытой. И она точно знала, что никто из ее помощников не рискнул бы туда зайти не только из соображений профессиональной этики, но из банального чувства самосохранения, которое у этих людей было очень хорошо развито. Тем не менее, дверь приоткрыта…

Эфрат толкнула створку и заглянула внутрь. Она не нуждалась в свете, чтобы видеть, именно поэтому его тут не было. Все оставалось по-прежнему, как и всегда, как и каждый день до этого. Со стен смотрели молчаливые лица. И только одно из полотен показалось ей каким-то другим. Она подошла к портрету, висевшему по левую сторону от двери. С порога его не видно, и чтобы заглянуть в эти глаза, нужно либо зайти в комнату, либо знать, куда посмотреть. С портрета на нее смотрел молодой темноволосый мужчина. Датировался портрет концом семнадцатого столетия. По крайней мере, так утверждала подпись в углу полотна, которая также спешила сообщить имя изображенного на портрете — “Овадия”. Память Эфрат поддерживала оба утверждения. На долю секунды Эфрат ей почудилось, что в выражении его лица что-то изменилось, но в этом она не была уверена, а потому мягко улыбнулась и подошла к противоположной стене, где остановилась перед другим портретом.

— Привет, дорогой, — тихо начала Эфрат, — скучаешь без меня? Впрочем, у тебя тут неплохая компания. Знаешь что, давай-ка я возьму тебя с собой. У нас какая-то ерунда начала происходить, а ерунда — это одна из тех ситуаций, когда две головы лучше чем одна.

С этими словами, она сняла со стены один портретов и вышла из комнаты, плотно закрыв за собой дверь. Дальше по коридору нашлись еще две комнаты, в одной из них располагался кабинет, а в другой — ее конечная цель, комната для людей, которые ни о чем не подозревали. Еще никогда в этом доме не случалось, чтобы после этого они оказывались там после того как стали ее трапезой, а не перед этим. Заблудшая овечка стала дебютантом. Эфрат взялась за ручку двери и медленно вошла в комнату. Эта комната была особенной, в отличии от большинства комнат в доме, тут не держали ни антиквариата, ни ретро-сувениров. Когда Эфрат обставляла ее, она просто показала дизайнеру иллюстрацию из журнала и сказала, что должно быть так. В конце концов, люди должны проводить свои последние часы в счастье и комфорте. Это улучшает их гастрономические достоинства.

Рахмиэль лежал под капельницей и для человека, недавно пережившего переливание крови, выглядел весьма неплохо. Эфрат прошлась по пушистому ковру в центре комнаты, что для ее босых стоп было весьма приятно, Эфрат поставила портрет на кресло возле кровати и подошла к человеку. От его идеальной укладки почти ничего не осталось, и теперь короткие высветленные пряди слегка закрывали лоб. Эфрат провела по ним рукой и нащупала рваную кожу на виске — видимо, он ударился обо что-то, когда она швырнула его в центр комнаты. У нее не было никакого плана и никаких мыслей насчет того, что с ним делать дальше, а потому она просто села на край кровати и смотрела.

Когда Эфрат выходила на охоту, в ней просыпался тот древний разум, который не знаком ни с мышлением, ни с человеческим языком, тот, который просто есть, здесь и сейчас, в данный момент времени. Так она попадала в коридор пространства, где ни человек, ни само время неспособны были ее почувствовать или услышать. В действительности, все было наоборот: Эфрат пребывала там большую часть своей долгой жизни, и лишь изредка выходила в мир, чтобы спросить у кого-нибудь крек.

Перед глазами вечности люди проходили так быстро, что она не успевала их заметить. Но сейчас, сидя на идеальных белых простынях, она видела очертания его лица и даже слышала слабое биение сердца. Она не знала, что будет делать дальше. Вечность хороша тем, что неподвижность и бездеятельность для нее совершенно естественны и она может пребывать в этом состоянии ровно столько, сколько посчитает нужным. Со временем лицо Эфрат приобретало сходство с мраморными статуями, неподвижное, неизменное, лицо любой эпохи, любого возраста и любого пола. Это была свобода, которую нельзя сравнить с чем-то известным людям, она выводила любого, кто мог ее вынести, за пределы договора о том, «что значит быть человеком», и обладатель такой свободы мог позволить себе что угодно, по одному только ему ведомым причинам. А потому Эфрат продолжала неподвижно сидеть, слушая стук его сердца, его дыхание и мониторы, стоящие у кровати. Она ждала, пока тайна сама себя обнаружит. Ведь всему в этом мире свойственно меняться в пространстве между вечностью и глазами наблюдателя. Однако, тайна вовсе не спешила.

За спиной Эфрат кто-то тихо ступал по ее следам на ковре. Это был Гедалья, старавшийся не столько не выдать своего присутствия, сколько дать себе больше времени послушать вечность, застывшую на кровати человека, удостоенного милости и жизни.

— Я… — начал было он.

— Не в меру жив для такого любопытного мальчика? — Эфрат даже не дала себе труда пошевелить губами.

— Скорее просто… — Он на секунду задумался. — Да я даже не знаю.

— Да… на фортепиано ты играешь лучше, чем мысли излагаешь. Подойди ко мне, — сказала она после небольшой паузы, — сядь рядом.

Гедалья медленно подошел к кровати и сел спиной к лежащему на ней Рахмиэлю. Эфрат повернулась к нему, ее лицо снова стало похоже на застывшую горгулью, неподвижное и лишь отдаленно напоминавшее человеческое. Он почувствовал ее холодную ладонь у себя на шее, ему не надо было подсказывать, что делать и он наклонился к Эфрат. Но прежде чем ее бледно-розовые губы коснулись его шеи, где-то в глубинах его сознания послышался голос: «Ты знаешь, за что». Гедалья знал. И не испытывал ни малейшего сожаления.

Когда Эфрат отстранилась от него, багровая нить поползла по ее подбородку. Гедалья поднес пальцы к ее лицу и вытер скользящие по нему капли. Он не спешил убирать руку, чтобы дать Эфрат возможность облизать губы, а затем и его пальцы. Преодолев барьер ее влажных губ, он ощутил, как их затягивает вовнутрь, а она смотрела ему прямо в глаза, позволяя погружаться все глубже и провожая его пальцы движениями языка. Кончики его пальцев продолжали скользить все дальше, до тех пор, пока все так же мягко и медленно Эфрат не отправила его пальцы обратно, возвращая владельцу в целости и сохранности, но уже без багряных следов. Эфрат облизнула губы и сглотнула.

— Ты пользуешься тем, что ты пианист, а потому я их не откушу? — Она смотрела на него с улыбкой.

— Я…

— От тебя пахнет свежим деревом и коньяком. Почему так?

— У Шири на ферме все сделано из дерева. Как в чертовом средневековом замке.

— Так это была не шутка…

— Нет. Она и правда разводит овец в Баварии.

— Понятно. — Хотя это явно была одна из тех немногих вещей, что находились за пределами ее понимания.

Звук мониторов без извинений напомнил о присутствии в комнате того, о ком они почти успели забыть.

— Кажется, нам удалось вернуть его к жизни, — Гедалья повернулся к неподвижному Рахмиэлю, чьи признаки жизни не выходили за рамки участившегося пульса.

— Ага, снова. — Эфрат подвинулась ближе к лежащему на кровати и наклонилась над ним. — Но похоже, это все, что мы сегодня от него услышим.

— Ты могла бы ему помочь…

Эфрат повернулась так медленно, что Гедалье хватило времени встать и бесшумно исчезнуть из комнаты. Даже пианистам удача редко благоволит дважды за вечер. Снова оставшись наедине со своей бывшей жертвой, Эфрат отчего-то улыбнулась.

— Ладно. Спи. — Соскользнув с кровати, она вышла, закрыв за собой дверь. На какое-то время она остановилась, чтобы послушать, что будет происходить за дверью, когда ее внезапный гость останется один. Но ничего не услышала. Мониторы издавали все тот же ровный звук, подтверждая, что подотчетный им человек все еще по эту сторону мира, и в любой момент может открыть глаза. Но этот момент наступит не сейчас.

Ночь только начиналась, и никаких планов на завтрашний день у Эфрат не было. В холле она увидела Шири и Гедалью. По их виду стало понятно, что гости намереваются покинуть ее дом. На шее у Гедальи был шарф неизвестного ей происхождения, а Шири снова наслаждалась своими лакированными шпильками.

— Я надеюсь, вы хорошо провели время. — Эфрат и правда на это надеялась.

— Разве я могу отрицательно ответить на такой вопрос? Особенно если его задает босая блондинка, стоящая перед тобой в таком незначительном одеянии. — Шири не без удовольствия рассматривала хозяйку дома, облаченную в тот же костюм, в котором та уснула прошлым утром. — Мы возвращаемся в отель, а потом поедем домой.

— Было бы хорошо собраться так еще раз. — Эфрат не хотелось отпускать гостей. Не из опасения остаться один на один с загадочным телом наверху, а просто потому, что ей давно не случалось просто расслабиться и побыть собой в чьей-то компании.

— Непременно, — ответила Шири, — мне необходимо убедиться, что с моими овцами все в порядке, а потом я буду рада снова тебя увидеть.

Она посмотрела на Гедалью, все это время никак не напоминавшего о своем присутствии.

— Я рада, что тебе пришлось по вкусу мое угощение. Не правда ли, он лучше, чем крек?

— Ты не понимаешь, — усмехнулась Эфрат, — я очень любить крек.

Эти теплые слова убедили гостей, что хозяйка легко справится с любым испытанием сегодняшней ночи самостоятельно, а потому они попрощались и поспешили к машине, уже ожидавшей их за дверью.

Оставшись одна, Эфрат еще долго стояла в центре просторного холла. Если бы кто-то увидел ее сейчас, то мог бы и не заметить вовсе, настолько далеко от мира витало ее сознание. За одну ночь в жизни Эфрат произошло столько событий, каждое из которых по-своему вплеталось в узор ее судьбы, придавая многому из того, что происходило вокруг нее, совершенно новый смысл. Говорят, что существа подобные Эфрат могут свободно перемещаться по реке времени, ведь им каким-то образом удалось договориться с последним. Отчасти это так, но лишь отчасти. Для Эфрат мир людей был лишь одним из множества измерений мира, в котором она жила, и сейчас ее сознание парило над землей, стремясь ввысь, чтобы разглядеть всю картину. На какую-то долю мгновения ей удалось подняться так высоко, как никогда прежде, и оттуда, где разум человека не смог бы продержаться и секунды, глазам древнего существа открылась картина, простиравшаяся за границы времени. Увиденное подарило Эфрат покой и умиротворение, что люди обыкновенно наблюдают в застывших глазах каменных изваяний, наблюдающих вечность. Многие чудеса происходят по ночам, но самые долгожданные случаются Майской Ночью.

Когда Эфрат наконец спустилась в плотные объятия материального мира, ночь была в самом разгаре. Первой ночи мая свойственно быть жаркой, только так можно пробудить силы, спящие на самом дне вашего существа, чтобы они поднялись из глубин и, сверкая серебряными каплями, устремились к свету луны. Именно так и решила поступить Эфрат — срочно принять ванну или хотя бы встать под душ, чтобы все приключения прошлых ночей превратились в сладость воспоминаний. Ей не была свойственна сентиментальность, как не водилось за ней и привычки подолгу задерживаться в одном временном пространстве. Ей всегда казалось, что время, принадлежащее каким-либо воспоминаниям, подобно стеклянному шару, пребывание в котором бесцельно и бессмысленно. Такой сувенир хорош на полках, но жить в нем — это никуда не годится. А потому она уже забыла большую часть из того, что случилось за последние дни и ночи, чтобы открыть дорогу новым, еще неизвестным приключениям. Ведь что может быть лучше?

Стоя под теплыми струями, Эфрат наблюдала, как поднимающийся от воды пар закрывает от нее зеркало. По меркам Эфрат оно было совсем новым, ему едва ли перевалило за сотню лет, но от него не было почти никакого толка. Вместо отражения она видела в нем лишь смутный силуэт, что, впрочем, ее устраивало, ведь сюда кроме хозяйки никто не заходил. Когда Эфрат была сыта, силуэт начинал проступать отчетливее, и иногда можно было уловить что-то наподобие взгляда, а когда наступал голод, то картина изменялась. Но сейчас она не хотела ни о чем думать, а потому когда влажный туман укрыл отражающую поверхность, она улыбнулась и погрузилась в ощущения. На ее губах все еще ощущался привкус не то Шуберта, не то кого-то еще.

— Должно быть непросто возвращаться в деревенскую глушь после долгожданного глотка городской жизни? — Шири смотрела на Гедалью, который за все время поездки не произнес ни слова.

— Нет, все в порядке. Я не фанат городской жизни и уж тем более людей. Ты же знаешь. — Он продолжал смотреть в окно, как будто не чувствуя на себе испытующего взгляда.

— Не грусти. Мы с ней скоро снова встретимся. — Шири не нужно было пламенных речей и пронзительных взглядов, чтобы понимать людей, даже не было необходимости на них смотреть. Смотреть довольно человеческое занятие. Зверушки всегда смотрят, им важно видеть, для них зрение играет решающую роль в определении своей реакции на происходящее. Люди же довели значимость визуального ряда до абсурда. И из просто легкой добычи некоторые из них и вовсе превратились в подножный корм.

Не таким уж долгим был их путь. Каких-то полчаса в такси и в молчании, и они оказались в отеле. Шири хотела переждать день, но в дневное время аэропорт полон людей, тогда как больше всего на свете она не переносила их скопления. Как будто попадаешь в движущуюся биомассу, которая стремится сделать тебя одним из своих ингредиентов. Между такой перспективой и спокойной ночью в отеле, Шири безусловно и неизменно выбирала последнее.

Есть такие заведения, которые поддерживают стандарты качества везде, вне зависимости от страны и потенциальной аудитории. Здесь ко мнению клиентов прислушиваются ровно настолько, насколько оно того заслуживает. Здесь, среди восстановленных интерьеров и натуральных пород дерева живут традиции, уместны хорошие манеры, а местные куртизанки обоих полов больше напоминают десерт, чем охотников до него.

— Ты голодна? — поинтересовался Гедалья, как только они вошли в лобби отеля, где несмотря на поздний час их поджидали самые разные виды лакомства. И каждое из этих лакомств могло достаться Шири за сравнительно скромную плату.

— Нет, благодарю. — Только сейчас Шири поняла, что оставила сумочку в особняке Эфрат.

— Новый ключ?

— Да, пожалуй. Я что-то слишком расслабилась. А ведь это был мой новый клатч.

— Для сельского овцевода ты слишком… хотя, что я вообще понимаю в овцеводстве. — Гедалья отошел от нее, чтобы взять новый ключ у администратора. Ему как человеку была свойственна практичность, и он держал все документы в куртке.

Шири не без интереса наблюдала за ним. Все-таки люди невероятно безрассудны для таких хрупких созданий. Одно не переставало ее восхищать — сила, бегущая по их венам, та сила, о которой они сами не подозревали. Почти никто из них не подозревал. Но некоторым все же удавалось почувствовать и понять, что если попробовать подружиться с этой силой, то она исполнит любые ваши желания. Будь то музыкальная одаренность, невероятный интеллект или любовь, подобная поцелую Бога.

— Все, идем. — Гедалья вернулся, держа в руке пластиковый ключ от номера.

Шири молча последовала за ним к лифту. Она любила интересные истории, а эта помимо места в партере обещала ей личное участие, что могло быть лучше. В отличие от людей, Шири всегда видела мир таким, какой он есть, и не имела проблем с принятием перемен. Просто потому что у нее не имелось ожиданий, с которыми она бы сравнивала происходящее, или идеального образа «того, как все должно быть», закрывающего от нее действительность. Такое отношение превращало обжигающий ветер вечности в легкий бриз, и на смену страданиям по несбывшемуся приходило удовольствие от разнообразия событий.

Майская ночь постепенно уступала свои права первому майскому рассвету, избалованному чудесами и привыкшему купаться в счастье. Но кому какое дело, если этот рассвет приносит еще большее счастье всем тем, кто его видит?

Войдя в номер, они не раздеваясь упали на кровать, чтобы дождаться следующего вечера и расставить все новые переменные по местам.

— Шири…

— Да?

— Ведь у тебя же есть крек?

— А то.

Гедалья улыбнулся, стянул с шеи шарф, чтобы дать рваным ранам затянуться быстрее и повернулся к Шири спиной. Это не стало неожиданностью для последней. Как не стало и неприятностью. Всякий, кто решался дать человеку свою кровь, знал, какие последствия это принесет. И пусть их с Гедальей история началась не так давно, но куда бы ни пошла Шири, он последует за ней.

***

Ночь наступила раньше, чем хотелось бы. Его разбудили едва ощутимые прикосновения холодных пальцев Шири, скользивших по его спине. Какое-то время Гедалья молча лежал, хотя прекрасно знал, что притворяться спящим бесполезно. Ему особенно нравилось в компании Шири то, что с ней можно почти не разговаривать, она все отлично понимала. В этом были свои плюсы, но со временем начали появляться и минусы.

— Помолчим? — Шири убрала руку и села на кровати.

— Я просто устал. Нам уже пора ехать? — Он говорил не поворачиваясь, сам толком не понимая, почему.

— Да, хотелось бы добраться до восхода. — Она лениво потянулась и встала.

— Тебе же все равно, светит солнце или нет.

— Отчасти это верно, но такие приключения отнимают много сил. А еще я просто терпеть не могу солнечный свет.

— А нам правда нужно ехать?

— Нужно. Если ты не передумал.

Пауза была не случайной, связь создателя и его создания чрезвычайно сильна, эти узы остаются в вечности и только их и признает время, когда прогуливается в поисках очередной жертвы.

— Вот уж нет. — Гедалья наконец повернулся к ней, на его шее так и остались отметины от пронизывающего поцелуя Эфрат. Он чувствовал это, потому что каждый поворот головы отзывался ноющей болью. — Не заживает. Почему так?

— Она древняя, — ответила Шири. — Все, что слетает с ее губ, попадает в самое сердце, а то и глубже.

— Звучит интригующе. — Он ухмыльнулся и слегка приподнялся, чтобы понять, будет ли кружиться голова, но все было в порядке, и только ноющая боль служила напоминанием о прошедших днях и ночах. По крайней мере, так казалось.

Шири смотрела на него без какого-либо выражения, что случалось довольно часто. Она либо думала о чем-то понятном только ей, либо читала его мысли по мере их появления. Однажды он спросил, зачем она это делает, и Шири ответила, что люди похожи на калейдоскоп красок, они переливаются разными цветами в зависимости от того, о чем думают. Большинство людей одинаково серы или становятся серыми по мере взросления, но дети и те, кто предпочел таковыми остаться, всегда самые яркие и переливаются всевозможными цветами. Еще она сказала, что таким лучше избегать компании большинства, ведь что то, а силу и энергию серая масса чувствует сразу, и реагирует, как и всякая другая примитивная форма жизни — стремится уничтожить чужака, опасаясь его превосходства. Собственно, так они с Шири и познакомились, она появилась в нужное время и в нужном месте, чтобы встать между ним и куда как менее приятной перспективой. С того дня Шири часто смотрела на него вот так, безо всякого понятного людям выражения, молча, иногда она улыбалась. Но сейчас был не тот момент.

— Говорят, у каждого из нас, — и произнося «нас», она имела в виду не людей, — есть своя особенность, некое умение, которое объединяет нас в кланы и постепенно проявляется все ярче, в зависимости от того, какой стиль жизни мы выбираем.

— Как определяют эту особенность?

— Если твой взгляд научится проницать материю, ты увидишь, что и я и Эфрат одного цвета, противоположного людям, но у каждой есть свой оттенок. Похожие оттенки притягиваются и усиливают цвет друг друга, так образуются кланы. Нельзя сразу сказать, какой особенностью мы обладаем, это становится понятно в процессе общения, с течением времени.

— И сколько времени может пройти мимо, пока вы это выясните?

— Не знаю. Но ты лучше взбодрись и улыбнись, а то время может пройти мимо тебя. — Шири бросила в него шейный платок и отправилась собирать вещи.

— Так, мне вроде того и надо? — рассмеялся Гедалья. Он поднялся с кровати и пошел за ней следом.

***

Аэропорт был безлюден, как и ожидалось. Шири любила маленькие города, и хотя они сейчас покидали шумную столицу, для нее этот город всегда был своего рода миниатюрой, способной уместиться на ладони. Она видела много городов, какие-то стояли до сих пор и продолжали притягивать людей со всего света, а какие-то сохранились только в ее памяти. Только подумать, насколько легче была бы работа по восстановлению истории человечества, согласись последнее хоть чуть-чуть унять свое эго, не устающее называть людей единственной и уникальной вершиной эволюции. Но куда там. Только посмотрите, с каким пренебрежением некоторые их них скользят взглядом по паре, сидящей в темном углу почти без движения вот уже больше часа. Что только Шири не слышала из разных уголков мыслей окружающих, впрочем, несложно догадаться, какими оскорбительными эпитетами обыкновенно награждают молодую девушку, не стесняющуюся ни своей силы, ни красоты своего спутника. Ассортимент таких комментариев не меняется столетиями.

Но ничего из того, что они слышали, не мешало наслаждаться обществом друг друга. Шири с комфортом расположилась, вытянув ноги на сиденье напротив, а Гедалья сидел, положив голову на ее плечо.

— Дарлинг, — Гедалья лениво повернулся к Шири, — посадку объявили.

— Да, я слышала.

— Наши планы изменились?

— Нет. Мне просто как-то грустно уезжать.

— Да брось, мы совсем скоро увидимся с ней снова.

— А ты уже скучаешь? — чуть тише спросила Шири.

Гедалья ничего не ответил, ему не особо хотелось обсуждать ни новую знакомую, ни что бы то ни было еще. Почему — он сам толком не понимал, словно что-то тяжелое и мрачное появлялось рядом с ним, когда в его мыслях возникал образ этого вечного подростка.

Они поднялись и присоединились к очереди на посадку. Желающих навестить южную Германию оказалось не так много, как можно было подумать. Гедалья держал Шири за руку. По какой-то непонятной причине люди всегда обращают меньше внимания на тех, кого будто бы связывают романтические отношения. Им пришлось снять очки перед проверкой документов, и если бы люди были чуть более внимательны, то они бы заметили, что многие вокруг них — не те, кем кажутся. Но куда там.

Через несколько минут они уже сидели в салоне самолета. Гедалья сидел у окна, теперь Шири положила подбородок на его плечо и вгляделась в ту же темноту, куда смотрел он.

— У тебя совсем холодные руки. Ты хорошо себя чувствуешь? — поинтересовалась она.

— Нормально. — Гедалья старался говорить как можно спокойнее и увереннее, но чем больше он старался, тем глубже его взгляд проваливался в темноту и холод, стоящий за ней.

— Хорошо. — Шири знала, что не все в мире ей подвластно и не всему она может воспрепятствовать, а вставать между кем бы то ни было и бездной она точно не собиралась.

— Сколько нам лететь?

— Примерно час и мы дома.

— У меня какое-то странное предчувствие. — Гедалья продолжал смотреть в темноту за окном, ему вовсе не хотелось делиться своими мыслями, однако приближающийся холод заставлял его отодвигаться все дальше от границы мира, который он был способен понять и объяснить. Но когда одна дверь закрывается, непременно открывается другая.

— Не придавай особого значения мрачным мыслям. Мрачное — не обязательно плохое, ведь если бы не было ночи…

— Мы бы не увидели звезды, — закончил фразу Гедалья.

— Вот именно, не забывай об этом. Звезды всегда указывают на что-то очень важное, — сказала Шири и откинулась на спинку своего кресла. Самолет начал движение по взлетной полосе.

Шири сидела неподвижно, ее глаза были закрыты, руки лежали на подлокотниках и рубиновые ногти поблескивали в слабом свете ночного освещения. Можно было подумать, что она спит, но это было не так. Шири пребывала очень далеко от скользящего в воздушном пространстве самолета. Ее окружала тишина, но не та, которая наступает, когда все звуки стихают, а такая, для которой звук еще не наступил. Ни звук, ни свет, ни что бы то ни было подобное. Эта тишина не знала даже времени. Шири хотелось раствориться в этом пространстве, чтобы никогда не вернуться назад. Здесь она становилась частичкой бесконечности, способной сколько угодно пребывать в неподвижности и покое, ведь ни время, ни материя еще не случились.

Гедалья остался наедине с собой и своими мыслями. А еще — холодом, не тот далекий холод, который ощущаешь, когда боишься чего-то, такой холод обычно не причиняет вреда, просто скребет когтями вдоль позвоночника. Это был ощутимый, реальный холод, от него кружилась голова и казалось, что все внутри сжимается, стараясь сохранить оставшееся тепло. Несмотря ни на что он старался держать глаза открытыми, хоть начинал терять понимание происходящего. Гедалья снова чувствовал ее мягкий язык, обвивающийся вокруг его пальцев, ее влажные губы, покрытые его кровью. Ее запах, неуловимый горько-сладкий туман, лишающий тебя сначала зрения, а затем потребности в нем. Самый сладкий аромат на свете, который хотелось вдыхать не переставая. Однажды он читал об очень редком цветке, чье цветение украшали бледно-белые, почти прозрачные лепестки, обрамленные алым краем. Его аромат дарил наслаждение, погружая в блаженную негу, но всякому, кто поднимался по этим влажным пудровым ступеням, не суждено было вернуться. Затошнило. Гедалья выпрямил спину и старался глубоко дышать.

— Теперь все уверены, что мы наркоманы, — сказала Шири, не открывая глаз.

— Никто не смотрит, — процедил он сквозь зубы, стараясь задерживать дыхание при каждом вдохе.

— Конечно, я же закрываю тебя своими стройными ногами, — она усмехнулась, — дыши глубже, прекрасный принц, мы идем на посадку.

От аэропорта и до самого дома Гедалья не произнес ни слова.

Эфрат не любила, когда свет проникал в жилище, а потому всегда держала окна плотно зашторенными. Обычно в это время она была окружена людьми и громкой музыкой, неспешно выбирая себе новое лакомство. Ей нравилась та легкость, с которой люди шли следом, будучи уверенными, что им невероятно повезло и именно они, такие особенные, получат что-то очень вкусное совершенно бесплатно и прямо сейчас. Можно было часами, днями, десятилетиями наблюдать за тем, как безотказно работают одни и те же схемы, потому что в этом мире есть нечто столь же бесконечное как вселенная, хотя насчет вселенной имеются сомнения. Есть вещи неизменные, а есть случайности, меняющие все раз и навсегда. Эфрат чувствовала ветер перемен задолго до того, как он настигал ее, но никогда точно не знала, где и в какой момент он ее догонит.

Лунный свет не знал преград и мог проникать куда угодно, даже если глаза этого не замечали. Под взглядом лунного диска весь мир начинал сомневаться если не в самом своем существовании, то в собственной прочности и незыблемости точно. Наивно полагать, что мир остается прежним, когда он то и дело подвергается испытующему взгляду ночного светила, в таких условиях только настоящее способно выжить и не изменить себе. А настоящее, как известно, всегда вне времени. Такими были старинные безделушки на полках ее кабинета, книги на полках. И неизменными казались портреты в комнате, в которой до прошлой ночи не было никого одушевленного. Она не сильно беспокоилась за Гедалью, в конце концов, он сам виноват. А еще, вещи просто случаются, и чаще всего потому что мы хотим, чтобы они случились и потому что такова наша природа.

В свете этих размышлений происходящее в ее доме представлялось невероятно любопытным. Ведь всегда сложнее всего понять и признать собственные желания, даже если тебе не одна тысяча лет, потому что для себя ты всегда остаешься таким, каким ушел в вечность. Что до Эфрат, то она всегда любила испытывать мир на прочность и по-детски хлопала в ладоши, когда ей удавалось найти в нем очередную кротовую нору. А потому сейчас ее глаза блестели в предвкушении возможностей, которые открывало перед ней отсчитывающее мгновения сердце ее внезапного гостя, что держало стабильный ритм вот уже который час. Но пока к Рахмиэлю не вернется дар осмысленной речи, у нее есть время, чтобы привести дела в порядок и подготовиться к новому путешествию. Ее карьерная лестница вела Эфрат по следам отбывших гостей. Так уж получилось, что большинство самых талантливых фотографов, с которыми она работала, живут в Германии, куда Эфрат вылетала уже через пару дней. А чем может занять себя та, в чьем распоряжении все время вселенной? Для Эфрат ответов было немного, и один из них — музыка.

Фортепиано в гостиной, где на полу больше не алели следы крови, приехало из той же страны, из которой и ее недавние гости. Казалось, буквально все, что происходит в жизни Эфрат в последние десятки лет, «сделано в Германии». Она сидела перед фортепиано, совсем как это недавно делал Гедалья, и старалась прислушаться к новой музыке, которая настаивала на появлении в мире и желала воспользоваться для этого помощью Эфрат.

Ей нравились эти спокойные дни, когда можно побыть наедине с собой и не утруждаться произнесением слов. В гостевой горели свечи, заботливо зажженные горничной. Проработав в доме Эфрат много лет, она, как и все остальные, не задавала лишних вопросов. Эфрат подняла было крышку инструмента, но тут же отдернула руки от лакированной поверхности и отшатнулась, ухватившись за табурет. Что-то жуткое послышалось ей в этом простом движении, которое она повторяла бесчисленное множество раз с того момента, как фортепиано оказалось вне церковных стен. Так слышишь шаги за спиной, когда отчаянно надеешься, что тебе показалось, так смотришь в глаза тому, в существование кого не верил и так тебя хватает за руку то, от чего тебе не удалось было скрыться.

Сквозь коридоры времени к ней протянула руку та, от кого Эфрат когда-то оторвалась раз и навсегда. По крайней мере, она была незыблемо в этом уверена. Но ничто, ничто не могло заставить Эфрат забыть тот миг, когда над ее головой, над ее открытыми глазами, захлопнулась крышка, навсегда отрезавшая ее от дневного света. Тогда она еще не знала, что прощается с ним навсегда, все мысли занимал лишь вкус собственной крови во рту и воздух, который через несколько часов должен был закончиться. Она знала это, потому что отчетливо слышала сквозь собственный крик, переходивший в вой, как падали на крышку деревянного ящика комья свежей и влажной земли, запах который она ощущала по сей день, как бы ни старалась и какой бы роскошью себя ни окружала. Ее бросили в тот гроб связанной, с кляпом во рту, и почти никто из жриц ее храма не спасся. Какой бы ни была их сила, вся она зависела от их сознания, а если нет сознания — нет и силы. Ее убийцы явно не рассчитывали на то, что Эфрат очнется после нанесенного по голове удара, а потому не особенно церемонились, связывая ее. Боль от свежих переломов и порванных тканей переходила в агонию, от которой все плыло перед глазами. И когда шум над ее головой стих, и девушка перестала вырываться, осознав всю безнадежность своего положения, сила, куда древнее человеческой расы, почуяла пролитую жреческую кровь.

Ее окружала тишина, но не та, которая наступает, когда все звуки стихают, а такая, для которой звук еще не наступил. Ни звук, ни свет, ни что бы то ни было подобное. Здесь и сейчас не было даже времени. Но эта тишина с ней говорила. Не словами, а как-то совершенно иначе, как будто это была речь, существовавшая задолго до рождения звука. Все сознание Эфрат растворилось в этом потоке, бывшем повсюду, он заполнял собой все существующее пространство и смотрел в темноту через ее глаза. Постепенно сознание угасало, но Эфрат все еще была здесь, ощущала доски под собой, слышала, как осыпается земля и как приходит в движение жизнь, наполняющая ее недра. И вот земля уже впитывала в себя последние капли ее крови, но что-то, чего Эфрат пока не понимала, удерживало ее в этом мире. На мгновение вкус собственной крови, пропитавшей кляп, показался ей невероятно сладким, и тогда неизвестно откуда взяв силы, она сжала зубы, и на язык упала всего одна капля, но нега, разлившаяся во рту, была похожа на пьянящий аромат цветов, распускавшихся по утрам у ворот храма. Последним, что смогла запечатлеть ее угасающая память, был глоток, опьяняющий, едва ощутимый, и такой умиротворяющий.

Когда глаза Эфрат вновь открылись, ей уже не нужен был воздух, а потому его отсутствия она не заметила. Она не сразу поняла, что ее сознание способно управлять телом, какое-то время она просто наблюдала мир, который остался прежним, но стал для нее совсем другим. Как будто все то, чего ей так не хватало раньше, теперь можно было увидеть и даже потрогать видимым и даже ощутимым. Ее по-прежнему окружала тьма, но теперь иная. Тьму, как и свет, наполняла жизнь и те, кому тьма давала жизнь. Такие, как она. Больше не было боли, не было удушья. Только тишина. И голод. На него, на эту жажду, уходящую корнями куда глубже, чем успело прорасти человечество, обратилось вдруг все ее внимание. И уже не сознание, но что-то совершенно от него отличное, куда более древнее, а потому более сильное, взяло верх. Как будто со стороны Эфрат наблюдала за своим телом, рвущим веревки, которыми были связаны ее руки и ноги. Освободившись от кляпа, она уже знала, куда ведет ее это древнее существо, жаждавшее набраться силы. Во что бы то ни стало, надо выбраться на поверхность как можно быстрее, потому что зверь не будет ждать.

Прижав руки к груди, Эфрат на мгновение замерла, а затем изо всех сил ударила по доскам над головой. Земля посыпалась на лицо, но это было неважно, Эфрат уже запустила в нее руку и начала отодвигать в стороны освобождая место для своего тела. Постепенно ей удалось сесть, а затем встать на дно ящика. Она не знала, как глубоко под землей находится, но поняла, что близка к поверхности, когда руки коснулся показавшийся ей теплым свет лунного диска. Пальцы сами ухватились за тонкую серебряную нить и последовали за ней наверх, чтобы вскоре вырваться из тисков земляной толщи, прокладывая путь к свободе. Земля разжимала свою хватку, постепенно выпуская на волю новорожденное создание, и ухватившись за края ямы, дно которой еще было сырым, Эфрат вытолкнула свое тело на поверхность.

Когда ее лицо столкнулось с волной лунного света, это было подобно прикосновению чьего-то теплого дыхания, которое ласкало, как может ласкать только жизнь, текущая в жилах другого живого существа. Эфрат не слышала слов, но и без них понимала, куда зовет этот свет, все ее тело собралось в одном единственном усилии — и вот она уже стоит на земле, там, где ее уже не ждали. И там, по поверхности породившей ее бескрайней черной глади, ходили те, в чьих жилах текла жизнь, та самая, которую они у нее отобрали. Подняв голову к небу, Эфрат открыла рот, чтобы ответить голосу ночного светила, но вместо слов из глубины ее горла вырвался глухой рев, летящий вверх, цепляясь за острые зубы.

Тишина все еще была громче всех остальных звуков, но в этой тишине лунный свет нашептывал дорогу. Ноги несли так быстро, как если бы она не бежала по земле, а скользила по воздуху. Миля за милей, и вот впереди уже появились первые огни, люди не спали. Что ж, им же хуже.

Чем ближе к домам, тем медленнее двигалась Эфрат, хотя ее присутствия, казалось, никто не замечал. И никто не обратил внимания на первые тела, упавшие на землю, те, чья кровь вернула первые капли жизни в ее тело, и никто не увидел, как один за другим погасли огни. Никому не было дела до тех пор, пока воздух не наполнился запахом жареного мяса. Осушив очередное тело, Эфрат швыряла его в огонь, отбрасывая с такой легкостью, как когда-то бросала лепестки цветов на храмовые ступени. Теперь ее дорогу устилали мертвые тела, благодаря которым губы снова обрели цвет, а мир вокруг наполнился новыми цветами. Теперь Эфрат уже не старалась скрываться, и отовсюду на нее смотрели полные ужаса и ненависти глаза. То есть почти ничего не изменилось, ведь именно так они смотрели на нее и остальных жриц в последнее время. Она слышала каждое из бьющихся вокруг сердец, ощущала, как бежит жизнь по их венам и как замирает под ее взглядом.

Нет, люди пытались сопротивляться, как всякое загнанное животное, которое понимает, что жить ему осталось считанные мгновения, но всякий раз, когда они в отчаянии кидались на юную девочку, облаченную в кровь их друзей и близких, как в торжественный ритуальный наряд, она чудесным образом растворялась во тьме, из которой пришла, чтобы потом появиться заново, там, где тьма еще гуще.

Когда Эфрат уходила, ее снова окружала тишина, и не та, которая наступает, когда все звуки стихают, а такая, для которой звук еще не наступил. Ни звук, ни свет, ни что бы то ни было подобное. В этой тишине не было даже времени. И теперь эта тишина сопутствовала ей повсюду. Всю дорогу, которую Эфрат проложила себе через время и пространство, через эпохи, сменяющие друг друга, и обычаи стран, в которых со временем темноты начали бояться куда больше, чем прежде.

Время и пространство, отделявшие Эфрат в ту самую ночь от нее же, поднимающей крышку немецкого фортепиано, встретились, и ей снова послышался знакомый запах цветов и сырой земли. В момент, когда зубы змея смыкаются на его же хвосте, это не тот же самый змей, а острые зубы нового цикла. И этому новорожденному существу следовало выбраться как можно быстрее, чтобы отправиться в путь по дороге, проложенной для него лунным светом. Зверь редко напоминал о себе, а когда это происходило, она снова становилась той собой, у которой не было ничего, кроме собственного сознания, чтобы затем взглянуть на себя же с другой стороны, подобно тому, как отражение смотрит из зеркала, вот только между ней и зверем не было никакого зеркала. Люди рассказывали легенды о таких существах, суеверно боялись увидеть свое отражение в темноте, ведь тогда тот, кто всегда скрывается от дневного света, посмотрит прямо на тебя, и ты уже не будешь прежним. Глупо отрицать часть себя, если ты просто не способен с ней справиться. Но если начать вспоминать все человеческие глупости, список имеет солидные шансы стать бесконечным.

То, что случилось с Эфрат в ту ночь, когда добрые люди похоронили ее заживо, ей еще только предстояло исследовать и понять. Никто не знает всей своей силы, пока не представится шанс ею воспользоваться, но одно она знала наверняка: в ту ночь зверь, всегда бывший частью нее, спас ее жизнь.

Эфрат не боялась зеркал, ни до, ни после той ночи. А когда фотографы отмечали странный взгляд и спрашивали, не носит ли она линзы, Эфрат иногда говорила, что так оно и есть, а иногда, что это просто игра света. Конечно, в мире, где техника позволяет создавать фотографии достаточного разрешения, чтобы создавать из них билборды размером с многоэтажный дом, бывает непросто, но что-то общее есть в тех людях, с которыми мир сводил Эфрат: они никогда не болтали. Даже тогда, когда ее глаза меняли цвет прямо во время съемок. Этим люди искусства всегда ей нравились. А еще, они были вкусными.

Эфрат еще какое-то время сидела перед фортепиано, приходя в себя от внезапного флешбека. Она больше не чувствовала холода, но это и не имело значения. Этот холод был с ней всегда, и ему всегда сопутствовал этот запах сырой земли и едва ощутимая сладость цветочной пыльцы. Происходило что-то, чего она не понимала и от чего хотела убежать, преследуя кого-то между сверкающими огнями клубов или стоя под вспышками софитов. Нет, Эфрат не тяготила эта компания, просто она изо всех сил старалась понять, что происходит. И пока не могла. А может быть, уже понимала и просто не хотела себе в этом признаваться.

Эфрат встала и медленно подошла к дивану, где еще совсем недавно они с Шири сладко проспали весь солнечный день. Но даже расслабившись и погрузившись в мягкие подушки, она быстро почувствовала, что в комнате что-то изменилось. Сквозь закрытые веки она видела, как поменялся фон всего помещения. Для нее мир вокруг был похож на непрерывное движение световых волн, где выделялись различные оттенки и градиенты, цвета менялись невероятно быстро, как и их интенсивность. И вот сейчас она видела и чувствовала, как все вокруг стало чуть светлее, как будто легче и подвижнее.

Она открыла глаза и повернулась к дверям. На пороге стоял ее гость. Он опирался на косяк двери и выглядел не то, чтобы очень хорошо.

— Подойди, — сказала Эфрат.

Сам факт его появления не сильно ее удивил, а вот сопутствующие явления вызывали некоторое любопытство.

Довольно медленно он подошел к дивану и сел рядом с ней на некотором расстоянии. Какое-то время Эфрат разглядывала его и не находила в нем ничего примечательного. Как не находила и ничего, что вызывало бы у нее беспокойство. Она столько раз пыталась понять, что в нем такого особенного, внимательно изучая его лицо, хотя отлично понимала тщетность такого способа. И теперь у Эфрат была возможность поинтересоваться у него лично, что, как ни странно, могло быть отличным решением.

— Уже поздно меня бояться, — слегка усмехнулась она и, придвинувшись, добавила, — мы были намного более близки.

— Я не боюсь. — Он и правда не боялся, страх придает людям другой цвет и запах, интенсивность их мерцания меняется и даже внешность их становится другой. Он же был абсолютно спокоен.

— И правда. Почему?

— Я не знаю. Просто не чувствую страха. — Он смотрел ей прямо в глаза, и, если бы это не казалось таким нереальным, Эфрат сказала бы, что это взгляд любопытства.

— А что чувствуешь? — спросила она.

Он слегка наклонил голову, прислушиваясь к чему-то, что, к удивлению Эфрат, было для нее за границами досягаемости. А потом заговорил:

— Я не могу тебе ответить, потому что это больше, чем что-то, что я могу объяснить. Но чем чаще я обращаю внимание на это чувство, тем ярче я чувствую все остальное, весь мир вокруг. И в какой-то момент это «остальное» становится неважно, потому что тебе во что бы то ни стало важно продолжать ощущать… это.

Эфрат молча смотрела на него и не понимала. Ей не нравилось, когда она чего-то не понимает. Всякий раз, когда это случалось, она погружалась в молчаливые раздумья, и могла оставаться в таком молчании долгими днями. Внутренняя тишина помогала ей отправиться в путешествие без каких-либо препятствий, потому что зверь мчался быстро и способен был пробраться туда, куда ее сознание пока не дотягивалось. Вот и сейчас она закрыла одни глаза только для того, чтобы внутренний взор и этот взгляд сообщал ей спокойствие, как будто зверь лежал на ее коленях и просто наблюдал за происходящим.

Перестав однажды безоговорочно доверять решениям разума, Эфрат верила зверю, потому что его, в отличие от разума, обмануть невозможно.

— Ты голоден?

— Не знаю, наверное.

— Поехали куда-нибудь, поедим.

На его лице отразилось явное недоумение.

— Нет, я есть не буду, — усмехнулась Эфрат. — А вот тебе это явно нужно. Твоя куртка у меня в кабинете. Можешь сам забрать, дверь открыта. Только, — и тут она сделала паузу, — не ошибись дверью.

— Без проблем. — Рахмиэль поднялся и вышел из гостиной, оставив ее одну. Эфрат продолжала слушать зверя, но слышала лишь тишину.

***

В те дни, когда ей хотелось насладиться панорамой города и остаться незамеченной, она всегда приезжала в один и тот же ресторан, рядом с замком и вдали от ночной жизни города. Иногда туда заходили ее знакомые, но они только вежливо здоровались и поддерживали принятую в обществе политику невмешательства в частную жизнь друг друга. Это был залог общей свободы, комфорта и, в конечном счете, благополучия. Чтобы попасть туда, придется вернуться в город, а по дороге у них будет возможность как поговорить, так и помолчать. А ценник ресторана обеспечивал им всем комфорт и общество, в котором никто никому ничего не доказывает, все пришли отдохнуть и насладиться компанией друг друга.

Машина медленно плыла по дороге, вокруг было тихо, как и всегда в этой местности. Они не говорили с самого начала пути. Эфрат почему-то нравилась эта тишина, ей нравилось то, о чем он молчал, хотя она и не понимала, что это такое. Фары машины были единственным источником света на дороге, кроме света луны, как будто снова прокладывавшего ей путь. В такие минуты Эфрат даже не думала, куда ехать, она просто поворачивала туда, куда вела ее дорожка лунного света, или что-то, что выдавало себя за дорожку лунного света. Никто не хотел нарушать молчание, да и не было в этом особой необходимости.

Рахмиэль сидел к ней вполоборота, положив голову на подголовник. Всю дорогу он смотрел на Эфрат. Он не касался ее руками, но она ощущала прикосновение его взгляда, и это было странно, непонятно, а она не любила не понимать.

Вскоре они уже были в городе, разделенном на две части рекой. Им нужно было попасть на другую сторону по одному из трех основных мостов, ведущих почти прямиком к замку. С моста открывался отличный вид на ночной город, не устававший тянуться к небу своими бесчисленными шпилями. Эфрат помнила свою первую ночь в этом городе. Тогда она остановилась в совсем небольшом отеле. Он находился в одном из старых домов, а потому окно было всего одно, не считая совсем маленького окошка под потолком, которое Эфрат поначалу не заметила. Такие окна были во многих старых домах этого города. В то утро на подушке рядом играли солнечные лучи и пусть Эфрат не чувствовала солнечного тепла, было в этом что-то такое, от чего вечный холод немного отступал. Может быть, летний воздух, может быть, воспоминания, бывшие подчас куда материальнее прочего, но что-то заставило Эфрат улыбнуться тогда.

Они проехали по узкой, мощеной камнем улочке, где машины стоимостью в сотни тысяч евро не были редкостью. Затеряться было все еще непросто, но и особого внимания ее Бентли начала двадцатых годов двадцатого столетия тоже не привлекал. Ресторан занимал верхние этажи типичного для этой улицы дома с террасами и был известен своим пусть и изысканным, но довольно своеобразным подходом к итальянской кухне. Но кухня была не главным, даже тогда, когда она являлась целью путешествия. Приятно проехать по городу в компании очень бледного семнадцатилетнего юноши и остаться незамеченной. И здесь у нее такая возможность была, как и у остальных посетителей, приезжавших сюда, чтобы спрятаться или скрыть от чужих глаз свои секреты.

Хостес по обыкновению улыбалась и, не задав ни единого вопроса, проводила Эфрат за ее обычный столик. Здесь можно было наслаждаться ночной тишиной и отличным видом, не привлекая внимания основной публики, которую сажали в центр зала.

— Ты всегда сидишь за одним и тем же столом, — сказал он, когда хостес удалилась.

— И это не вопрос, так ведь?

— Я видел тебя здесь несколько раз. Иногда с улицы, иногда я заходил и выбирал столик в зале, чтобы лучше рассмотреть, — отвечал Рахмиэль, не проявляя особо интереса ни к меню, ни к происходящему вокруг, — но ты никогда меня не замечала.

— Ты хоть представляешь, сколько тут таких, как ты? — равнодушно ответила Эфрат, которая никогда не жаловалась на нехватку внимания, скорее наоборот.

Рахмиэль слегка улыбнулся. Это было хорошим знаком, потому что умирающие редко улыбаются.

— Мой университет недалеко отсюда, как и многие другие частные университеты, так что да, я представляю.

— Там тебя, допустим, не ищут. А что семья? Ты вообще о них думал, когда ехал в загородный особняк неизвестно к кому?

Он ничего не ответил. Не собирался. Вместо этого он взял в руки меню и какое-то время изучал его, не поднимая глаз на Эфрат.

— Ты довольно известна, — через некоторое время все же сказал он, — мягко говоря. Твой образ у всех на виду, а потому никто не замечает того, что видно, когда подходишь ближе.

— И что же это?

— Ты как змея.

— Прошу прощения?

— Ты не моргаешь. Можешь долго сидеть неподвижно. И от тебя веет холодом.

— Ты так понял, кто я?

— Я только догадывался, — ответил он, взвешивая каждое слово, — а потому, когда мне сказали, что в некоем загородном особняке намечается интересное событие, где можно будет встретить знаменитую поп-диву, я уже не мог побороть любопытство.

Их разговор прервала подошедшая официантка. Они с Эфрат часто виделись, особенно, когда она приезжала поздно вечером. На их столе быстро появилось два бокала вина. Это было ее любимое, красное сухое позднего урожая местных виноградников две тысячи шестнадцатого года. Она почти не чувствовала вкус вина, но настоящие вещи остаются настоящими даже для тех, кто в них не нуждается.

— Нет, — наконец произнес Рахмиэль, — я понял, кто ты, когда увидел твой портрет.

Эфрат совсем не нравилась эта новость. Если он смог заметить сходство, то и кто-нибудь другой сможет, а это ей совершенно не нужно. Кроме того, она была абсолютно уверена, что все ее портреты находятся под присмотром и она точно знает, где именно.

— Сначала я не придал этому значения, — продолжал Рахмиэль, протягивая руку к бокалу, — но потом я увидел твое фото в журнале и… было сложно поверить в то, что это простое совпадение.

— И где же ты видел мой портрет, имеющий столь поразительные художественные достоинства, что ты почти сразу же меня узнал? — Лицо Эфрат пусть и было расслабленным, но без единого намека на улыбку.

— Мой отец купил его на аукционе, для одного из наших загородных домов.

— Как именно я выгляжу на этом портрете, сможешь вспомнить?

— Я выучил каждую деталь, — Рахмиэль усмехнулся, — я сидел возле него часами пока никто не видел. Как будто время останавливалось, когда я был радом с ним. Я не понимал, как портрет кого-то такой очевидной красоты может называться портретом незнакомки.

Эфрат выжидательно смотрела на него. Рахмиэль перехватил ее взгляд и продолжил:

— Твои золотые волосы уложены в высокую прическу, в которой сияют бриллиантовые шпильки, пара кудрей обрамляет лицо, фарфорово-белое почти без намека на румянец, только коралловые губы и глаза от которых невозможно оторваться, только они напоминают о существовании цвета. Я столько раз пытался подойти, чтобы посмотреть ближе, но чем ближе я подходил, тем более расплывчатыми казались твои черты, а цвета как будто сливались в один и даже двигались.

Эфрат ухмыльнулась, а Рахмиэль продолжал говорить:

— На тебе темно-зеленое платье, оставляющее открытыми плечи, ты держишь в руках лилию…

— Похожую на ту, что вытатуирована у тебя на руке? — перебила его Эфрат.

— Да, — кивнул Рахмиэль, как будто не услышав иронии, — именно. Сначала я просто часами сидел рядом, но потом я часами смотрел в твои глаза во сне. И даже это не вызвало у меня особого беспокойства. Только тогда, когда я увидел еще один, очень похожий «Портрет Незнакомки» в одном из замков Германии, я понял, что не могу больше ни о чем думать, кроме тебя, мне во что бы то ни стало нужно выяснить, кем ты была и почему я начал видеть тебя повсюду. Не только во сне, теперь твое лицо мелькало в толпе, появлялось на экране и мерещилось мне буквально повсюду то тех пора, пока наконец я не открыл тот журнал.

— У тебя наверняка есть фотография?

— Конечно, — ответил Рахмиэль, — в телефоне.

— И где телефон?

— У тебя дома.

— Что ты делал в Германии? — поинтересовалась Эфрат, выражение лица которой оставалось неизменно расслабленным и не менялось, что бы она ни слышала.

— Навещал семью.

— Так ты из Германии?

— Можно и так сказать. Теперь моя семья живет там.

— Зачем же ты уехал? Неужели ни одно из частных учебных заведений этой прекрасной страны не решилось распахнуть для тебя свои двери?

Рахмиэль хотел было ответить, но тут снова подошла официантка и поинтересовалась, каким блюдом гости желают насладиться нынче вечером. Сделав заказ, который должен быть вернуть Рахмиэля к жизни, а Эфрат дать время разобраться в происходящем, они вернулись к разговору.

— Я просто хочу быть там, где нет моей семьи, — ответил наконец он и протянул руку к руке Эфрат.

— Ты два дня назад чуть не умер, и я принимала в этом горячее участие, а сейчас хочешь взять меня за руку?

— Очень горячее, — ответил он. — Будем считать, что мне понравилось.

Эфрат непросто было бы сказать, у кого больше проблем, у нее с потерянным портретом или у этого мальчика, сбежавшего от семьи и явно искавшего смерти.

— Зачем ты приехал в мой дом?

— Я искал встречи с тобой.

— Это я уже поняла. Чего я не поняла, так это «зачем».

— Я тоже, — с этими словами он сделал глоток вина и положил руку поверх руки Эфрат.

Она усмехнулась, но не стала убирать руку. Ведь они и правда бывали куда ближе, чем сейчас. А потому она развернула руку так, чтобы ее пальцы уперлись в центр его ладони.

— Не самое привычное для тебя положение?

— Когда кто-то сверху? — на его губах осталась капля вина, — да не то, чтобы. Мне это нравится.

— Тогда оставить меня в живых было правильным выбором.

Неожиданно для себя Эфрат рассмеялась.

— Ну наконец-то, — он тоже рассмеялся и сделал еще глоток, сжав ее руку в своей.

Разговаривать расхотелось. Эфрат взяла свой бокал свободной рукой и сделала глоток вина. Оно было чуть горьким, похожим на хороший кофе, который она тоже любила, хотя бы потому, что чувствовала его вкус. А может быть, за его магию и мудрость. Но вино обладало иной мудростью, оно способно было перенести их намного дальше, чем просто терраса ресторана, туда, где многие вещи становились понятны, а некоторые вопросы теряли свою важность.

Официантка принесла заказ и с улыбкой поставила блюда на стол. Казалось, она искренне рада видеть, как Эфрат улыбается. Не то, чтобы это было редким зрелищем, но счастливые люди имеют тенденцию оставлять большие чаевые. Некоторые гости время от времени смотрели в сторону их стола. Но не потому, что их смущало что-то, просто большинство из них знали в лицо молодую девушку с таким интересным и необычным именем. Кто по обложкам журналов, кто по скандальным фото в интернете (ох уже эти надписи бриллиантами в самых неожиданных местах, которые до появления Эфрат на европейской сцене не выказывали такой жажды коммуникации с миром). Здесь, в центральной Европе, всем этим еще можно было удивить, но чем ближе к югу, тем меньше.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

2

Dsquared2 — канадский фешн-дуэт, создающий стильную одежду для стильных мальчиков и мужчин. В качестве моделей на показах всегда выступают мужчины. Никаких исключений. Эфрат всегда считала себя по меньшей мере привлекательным молодым человеком.