Призраки балета

Яна Темиз, 2007

Если весь мир – театр, то балетный театр – это целый мир, со своими интригами и проблемами, трагедиями и страстями, героями и злодеями, красавицами и чудовищами. Далекая от балета Лиза, живущая в Турции, попадает в этот мир совершенно случайно – и не предполагает, что там ей предстоит принять участие в расследовании загадочного убийства и встретиться с любовью… или это вовсе не любовь, а лишь видимость, как всё в иллюзорном мире театра? Этот роман не только о расследовании убийства – он о музыке и о балете, о турецком городе Измире и живущих в нем наших соотечественниках, о людях, преданных театру и готовых ради искусства на все… даже на преступление.

5. Чардаш

В коридоре царила музыка.

Она вырывалась из тесного ей репетиционного зала, пролетала крошечный кафетерий, заворачивала за угол и захватывала коридор.

Первые, осторожные, вкрадчивые аккорды выглядывали потихоньку, словно осматриваясь, можно ли, следующие были смелее и звучнее, и темп нарастал, еще подчиняя страсть ритму, но вот ее уже не сдерживало ничто, и она вихрем, с перезвоном гусарских шпор, с блеском эполет, с перестуком каблучков неслась по коридору, распахивала дверь на лестницу, кружила там по тесной лестничной клетке, и, недовольная, возвращалась обратно, и взлетала к высокому потолку, и упрекала встречных: как вы можете не танцевать?!

Когда она вдруг оборвалась, Лиза вздрогнула от резко обрушившейся тишины, как обычно вздрагивают от шума.

— Не так! Вот здесь: и — раз! — донеслось из зала, и музыка снова зазвучала, но уже без страсти, с какой-то разъясняющей медлительностью, такт за тактом, откуда-то из середины. — Вот! Да, так! Еще раз! Руку, руку… да скажите же ему! И — раз! Да! Сначала!

И первый, обманчиво робкий аккорд снова выглянул из-за двери, и потянулись за ним те, что посмелее, и вот опять чардаш, так и зовущий отбросить условности и пуститься в пляс, грянул и полетел над коридором, и Лиза, вдохнув эту музыку, на секунду испытала какое-то давно забытое, беззаботное ощущение юности и почти счастья.

А ведь нет ничего страшного в том, чтобы быть одной, — не успела подумать, а скорее почувствовала она, — можно и так быть счастливой, хоть от музыки.

— Прекрасная музыка, — негромко сказал кто-то у нее за спиной.

— Да, — машинально кивнула она незнакомому мужчине и по привычке все объяснять и переводить добавила: — Венгерский танец, кажется.

Не говорить же по-турецки «чардаш», все равно не поймут.

— А вы балерина? — доброжелательно улыбнулся незнакомец.

— Я? Нет, что вы! — наверно, замаскированный комплимент, разве ее можно принять за балерину? Хотя… для непосвященных — не толстая, даже наоборот, волосы собраны в пучок, держится прямо — может быть, и достаточно. Да и потом кого здесь еще можно встретить, около репетиционного зала, кроме балерин?

— Но вы иностранка, да? — пожалуй, он становится навязчивым.

Лизе хотелось слушать не его, а музыку: может, то, на мгновенье пришедшее к ней чувство вернется. Лиза сдержанно кивнула, обозначая дистанцию, и отошла к неплотно прикрытой двери зала. Кто ее открыл — сквозняк или чардаш?..

— Из России? — незнакомец явно не собирался прекращать разговор. Вот ведь правда: никогда не разговаривайте с неизвестными! Надо тебе было ввязываться в беседу, теперь не отстанет. Лизе так надоело отвечать на одни и те же вопросы, которые постоянно задавали ей в последние несколько лет!

— Да, из Москвы, — пресекая следующий вопрос, сказала она и отвернулась, словно заглядывая в зал. Надо же как-то дать ему понять, что разговор окончен.

— Когда они заканчивают? — неожиданно сменил тему ее собеседник, словно поняв наконец-то, что его расспросы ей неприятны. Чардаш набирал силу, и, чтобы не перекрикивать начавшееся крещендо, Лиза пожала плечами.

В зале танцевали — не потому, что их тоже захватил этот вихрь, просто потому, что это было их работой! — и Лиза чуть-чуть позавидовала: бросить бы сейчас зонт, сумку, плащ, а с ними и всякие-разные мысли и танцевать. Пожалуй, если бы не этот тип за спиной, она даже осмелилась бы это сделать. Может, и на душе бы прояснилось?

— Там-пам! — хлопок в ладоши, еще и еще. — И раз! И два! Да!

Видимо, все получилось: так победительно прогремел последний аккорд и так возбужденно заговорили, после нескольких секунд тишины, разные голоса. Лиза побольше приоткрыла дверь — интересно, когда она им понадобится? Вроде никаких признаков полиции, ничего необычного, репетиция: Нелли в центре, недовольный Роман в углу у станка, Цветан у инструмента, девочки и мальчики в трико, множась в зазеркалье просторного зала, — кто тяжело дышит, оттанцевав, кто сидит или разминается, ожидая своей очереди.

— Перерыв! — сказал откуда-то невидимый Лизе Гинтарас, и по наступившему оживлению стало ясно, что его, как обычно, все поняли.

— Вы хорошо говорите по-турецки, — ну вот, еще одна надоевшая дежурная фраза. Откуда ему знать, как я говорю, он и слышал-то от меня два слова! Чтобы избавиться от уже неприятного ей человека, Лиза шагнула в зал. Самое время — перерыв, а этого туда не пустят: здешний театр ревниво оберегал свое закулисье и кому попало доступ в него был закрыт.

— Может быть, вы могли бы мне помочь? — значит, он вошел за ней, и голос звучал вкрадчиво и осторожно, как начало чардаша.

— В чем и как именно? — не реагировать было невозможно, но Лиза видела, что ее и незнакомца уже заметили, следовательно, ему сейчас укажут на дверь, и никакая Лизина помощь ему не понадобится. Интересно, что ему нужно?

Нелли, показывавшая какие-то замысловатые па, остановилась и махнула рукой.

— О, привет! Вы уже здесь? — непонятно спросила она, глядя куда-то мимо Лизы. Вернее, не мимо, а словно объединив ее со следовавшим за ней типом. — Вот и хорошо, перерыв как раз.

Между тем навязчивый тип принялся здороваться с артистами и вообще вел себя так, как будто имел право здесь находиться.

— Нель, это кто? — быстро спросила Лиза по-русски.

— Как это «кто?», если ты с ним и пришла?! — возмутилась Нелли.

— Нель, говори по-человечески, я тебя умоляю! Что значит — пришла? Я его только что увидела около зала!

— Лиза, господин Кемаль из полиции, — как всегда, спокойно и неторопливо произнес незаметно подошедший Цветан. — Он был здесь вчера со своими коллегами, я вам говорил.

Лиза с удивлением обернулась и тотчас встретилась взглядом с улыбнувшимися ей глазами незнакомца, который, судя по всему, понял, что речь идет о нем и даже что именно ей сообщили. Вот видите, словно подмигнули ей эти глаза, а вы не хотели со мной разговаривать. А придется, правильно?

— Мы не смогли сегодня найти переводчика, — развел руками полицейский. — Я даже хотел привести жену, она знает английский и французский, но ваши же не все на них говорят. Меня зовут Кемаль.

— Очень приятно, — машинально ответила Лиза.

— Я о вас слышал и так и понял, что это вы и есть, — а улыбка у него приятная, и хорошо, что он не в этой их дурацкой форме с оружием.

— Что вы слышали?

— Что здесь есть такая госпожа Лиза, которая всем все переводит. Так что я на вас рассчитывал. По идее, мне, конечно, обязаны найти переводчика, но вы же понимаете…

«Если сейчас он скажет «Здесь же Турция!», то я ему помогать не стану!» — почему-то загадала Лиза, которой до смерти надоело выслушивать со всех сторон это глупое оправдание всему плохому. Кто только додумался ввести в обиход эту фразу?! Чуть что-то где-то не так — сразу «Здесь же Турция!», как будто это объясняет и плохую погоду, и некачественно сделанную работу, и вечные здешние опоздания, и вообще, все что угодно.

— Как теперь модно говорить, «здесь же Турция!», — полицейский произнес это так, что Лиза засмеялась и отменила свое гадание. — Но вы не беспокойтесь, я немного знаю английский, с кем можно — на нем поговорю и надолго вас не задержу. Вы сами-то знали госпожу Пелин?

— И да, и нет. То есть мы не были знакомы, но друг друга видели, конечно. Особенно я ее, разумеется.

— А ее мужа?

— Нет, я вообще не знала, что она замужем, вернее, теперь уже знаю, но… — Лиза неловко запуталась в словах и покраснела. Не хватало еще выболтать полицейскому, все, что они вчера обсуждали с Нелли! По невольной ассоциации она краем глаза глянула на стоящего рядом пианиста. Слава богу, Нелли сама не сможет ничего сболтнуть, так что все под контролем. Нет, это надо же такое выдумать! Хотя… она посмотрела на сильную руку музыканта с длинными пальцами и необычной формы перстнем на одном из них и нервно спросила:

— А как ее убили, вы не скажете?

— Если позволите, не скажу, — любезно, но твердо ответил Кемаль. — Я не имею права сообщать вам детали. Это произошло в подъезде, когда она возвращалась после репетиции, и ее муж утверждает, что он ждал госпожу Пелин у театра, но они разминулись. Спросите, пожалуйста, у всех ваших соотечественников, не видел ли его кто-нибудь в тот день. Вчера мы опросили турецких артистов, но никто не смог этого подтвердить. На случай если они не знают его в лицо, я принес фотографию.

— Вы подозреваете мужа? — не удержалась Лиза.

— Госпожа Лиза, я не могу отвечать на ваши вопросы. Поймите меня, пожалуйста, мы пока подозреваем всех и никого конкретно. Просто надо выяснить, кто где был в тот день… из заинтересованных лиц.

— Да-да, — поспешно кивнула она, — я все понимаю, извините. Сейчас я всех спрошу. Нелли, может, нам выйти куда-нибудь? А то здесь… — она повела рукой.

«Здесь» теперь царило любопытство.

Так же явственно, как раньше музыка.

У любопытства был запах, и взволнованное лицо, и множество огромных, расширенных от предвкушаемого удовольствия глаз — и не меньше пытающихся приблизиться на доступное расстояние ушей, и тихих, шаркающих или постукивающих пуантами ног, услужливо помогающих глазам и ушам. Любопытство вибрировало, летало вокруг, как еще недавно летал чардаш, и издавало разноязыкий шелест комментариев и попыток перевода, — отсюда, безусловно, надо было уходить, чтобы хоть что-то выяснить, не плодя сплетни.

— Давайте пойдем в кабинет Нелли, — сказала она Кемалю. — Вы хотите говорить с каждым по отдельности, или можно позвать всех?

— Да зовите всех, — безразлично, как показалось Лизе, махнул рукой полицейский, — а то мы до вечера не закончим.

В небольшом кабинете, который Нелли в качестве главного педагога делила с главным балетмейстером, все долго, шумно и озабоченно устраивались. Приносили дополнительные стулья, переходили и пересаживались с места на место, обменивались сигаретами и короткими репликами, как будто специально тянули время, чтобы не перейти сразу к делу, потому что оно и пугало, и притягивало одновременно, как обещанная на ночь страшная сказка.

Кемаль кожей чувствовал их возбуждение.

Он не понимал, что они говорили, но был уверен, что это не главное.

То, что они говорят сейчас вслух, ничего не значит. Разве что кто-нибудь сообщит заведомую ложь, но в этом случае говорящий непременно позаботится, чтобы переводчица довела ее до его сведения. Они артисты, всю жизнь играют и учатся владеть собой, от них не приходится ждать случайных оговорок, которые нечто тайное сделают явным. Нет, они сообщат ему только то и ровно столько, сколько сами посчитают нужным, а вот собрать их вместе и посмотреть… просто посмотреть, ничего не понимая и поэтому не отвлекаясь на слова, — это может быть интересным.

Вот сама переводчица, к примеру, посторонний человек в этой истории — почему она так нервничает? Лицо напряженное, волосы уже раз пять поправила, хотя они у нее в полном порядке, кольцо на руке крутит. Ладно, это, скорее всего, не имеет отношения к делу, просто ей хочется побыстрее все закончить и уйти.

Кемаль оглядел пришедших, быстро вспоминая, кто есть кто.

Высокий черноглазый Ринат из Казахстана, пианист Цветан из Болгарии — с этими вчера почти удалось поговорить. Оба более или менее могли объясниться по-турецки — при условии, что понимали вопрос. А Кемаль, задавая эти самые вопросы, с ужасом понял, что он совершенно не в состоянии сформулировать свои мысли так, чтобы они были понятны иностранцу.

Маленькая, неправдоподобно тоненькая, шумная Нелли. Эта говорит так, что ничего не разберешь, но при этом говорит много, громко, уверенно и быстро. С ее личного варианта турецкого языка нужен особый переводчик, хотя сама она, похоже, убеждена, что с языком у нее все в порядке. И со всем остальным тоже.

Ее немолодой, весь из себя важный, совсем не говорящий по-турецки муж. С ним можно было объясниться по-английски, что Кемаль вчера и сделал. Бывал здесь этот господин наездами, ни с кем из труппы близко знаком не был, знал по именам да по рассказам жены только солистов, так что пользы от него никакой. Тем не менее, он зачем-то явился, не иначе как защищать жену, которая по виду и возрасту ему в дочери годится.

Приглашенный из России знаменитый постановщик с невозможным именем и натренированным в гастрольной жизни английским. Не будь он танцовщиком, Кемаль с удовольствием принял бы его в свой отдел: такое умение ладить с людьми встречается редко и должно использоваться по назначению. Уж на что сам Кемаль умел улыбаться, но этот… едва он входил, все вокруг так и расцветали улыбками. Причем не только женщины, что уж совсем запредельно!

Его ассистент, хлипкий и насмешливый молодой человек, засыхающий от вполне понятной зависти в тени своего красавца-начальника. Гремучая смесь плохого характера, плохого английского и не всегда к месту употребляемых турецких слов.

Кутающаяся в пушистую шаль полная пожилая пианистка — мадам Нина, как мысленно обозначил ее Кемаль. Сладкая, но не слишком приятная особа — как приторная сахарная вата после обеда. В Измире давно и по-турецки говорит сносно, и вчера использовала свое умение, чтобы намекнуть Кемалю на разногласия между постановщиком и его помощником, на извращенные наклонности половины труппы, а также на абсолютную неспособность Нелли руководить коллективом, хотя ни то, ни другое, ни третье не имело ни малейшего отношения к заданным ей вопросам. Она поздоровалась с Кемалем по-турецки и выразительно поджала губы, давая понять, что лично ей никакой переводчик не требуется, а что надо, она и сама бы перевела.

Где-то на горизонте, кажется, существовал ее муж, но он работал в консерватории и, строго говоря, отношения к театру не имел. Хотя именно в тот вечер мог, например, прийти встречать жену, почему нет? Надо будет и о нем не забыть.

Что ж, можно начинать.

Кемаль еще раз незаметно посмотрел на переводчицу: в конце концов, многое будет зависеть от нее, и он надеялся, что у нее нет в этом деле никакого личного интереса. Впрочем, явно что-то исказить она не посмеет, вон мадам в шали и так недовольна, что кого-то позвали переводить со стороны.

— Ну, что, госпожа Лиза, начнем? Скажите, пожалуйста, что я прошу прощения за причиняемое беспокойство, но расследование убийства — дело серьезное, и поскольку все здесь присутствующие оказались невольно втянутыми в эту историю, нам, возможно, придется еще не раз встретиться. Сегодня я задам интересующие меня вопросы, но в ходе следствия могут возникнуть другие, мне придется их задавать, отвлекая вас всех от работы, и я заранее прошу отнестись к этому с пониманием.

Серые глаза переводчицы смотрели на него без всякого выражения. Уловив предстоящую паузу, она тотчас же заполнила ее быстро выговариваемыми словами со множеством непривычно шипящих согласных, а Кемаль позволил себе понаблюдать.

Напряжение, воцарившееся на лицах, едва он заговорил, сменилось облегчением: видимо, его реверансы возымели действие, а эта Лиза все переводит правильно.

— Вчера я уже спрашивал некоторых из вас, не видели ли вы позавчера в районе театра мужа потерпевшей. Вот его фотография, постарайтесь вспомнить, это может оказаться важным.

Лиза говорила, а Кемаль следил за путешествием фото.

Первой, как и следовало ожидать, его выхватила Нелли, и они с мужем вместе склонились над незнакомым им лицом, отрицательно покачивая головами и пожимая плечами. Насмотревшись, Нелли, привстала и протянула фотографию через весь кабинет приезжему постановщику, хотя рядом с ней сидел Ринат, а с другой стороны от ее мужа нетерпеливо ожидала своей очереди мадам Нина. Заметив недовольство дамы, красавец с непроизносимым именем любезным жестом переместил фото поближе к ней, одновременно почти выдернув его из-под носа у сунувшегося было к нему помощника. Тот попытался сделать вид, что ничего не предпринимал и с невразумительной усмешкой стал дожидаться своей очереди. Получив желанную картинку, приглашающе наклонился к Лизе и что-то тихо шепнул ей на ухо. Переводчица слегка отстранилась, видимо давая понять молодому человеку, что она не принимает участия в просмотре, однако на фотографию все-таки посмотрела и, почему-то не поднимая глаз, передала болгарскому пианисту. К нему склонился, придерживая рукой мешающую прядь длинных волос, Ринат, отрицательно покачал головой и вернул фотографию Нелли.

Все молчали.

— Лично я этого типа в жизни не видел, — заявил утомленный паузой Роман. — Хотя турки все на одно лицо, скажите, Лиза?

— Не скажу, — мрачно отозвалась Лиза. — Он говорит, что никогда не видел этого человека, — сменив тон на нейтральный, перевела она.

— Мы его, разумеется, видели, но не в тот день, — избавив Лизу от необходимости перевода, сказала Нина. — Вообще, его, по-моему, все знали, он часто в театре бывал, не знаю, чего все фотографию разглядывали.

— Что значит «знали»?! — взвилась Нелли. — Гена, например, его никогда не видел и не знал. И Игорь не знал, да, Игорь? А ты, Ром? Я сама его вроде встречала, но на улице не узнала бы. Только если с Пелин, тогда конечно!

— Нелли говорит… — Лиза переводила, а Кемалю казалось, что она думает о чем-то своем, не имеющем ни малейшего отношения к происходящему в комнате. И, скорее всего, к его расследованию, так что лучше следить не за нею, а за остальными.

Алиби Волкана не подтверждалось.

Кто в тот день ушел раньше, кто примерно в интересующее Кемаля время, но либо действительно не видел молодого человека, либо утверждает, что не видел. Хотя, строго говоря, это было вовсе не алиби: все равно, был он у театра или не был, он вернулся домой раньше жены и вполне мог ждать ее в подъезде или столкнуться там с ней. Мог даже встретить ее и отправиться домой вместе с ней: если никто не может подтвердить, что видел его одного, то никто не видел и их вместе. Но хотелось проверить, правду ли он говорит.

— Я так думаю, что он специально не на виду стоял, — многозначительно выговорила вдруг мадам Нина по-русски, выждав всеобщую паузу, и обвела всех торжествующим взглядом.

— Прятался, что ли? — удивился Роман. — А на фига?

— Вы, Ромочка, не в курсе, а тут у нас такие дела… да? Все же знают, можно и полиции сообщить, или вы против? — было не совсем понятно, кому она адресовала последний вопрос, однако Ринат тут же выдал себя.

— Почему против?! Говорите, что хотите! Только это все ерунда и к делу отношения не имеет! А когда ее убили, мы с Цветаном фильм смотрели, который Гена привез. Вам, Нина Петровна, лишь бы посплетничать!

— Ну уж, не знаю, что вы там смотрели, это пусть полиция выясняет, и так понятно, что вы друг друга выгораживать будете. А сплетничать, как ты выражаешься, мне незачем: вся труппа знает, какой у нее муж ревнивый и как он с тобой разбираться приходил!

— Да он не для этого приходил! Вы бы не говорили, чего не знаете! Вас же там не было, а обо мне бог знает что подумают! Лиза, ты хоть все это не переводи…

— Да я вообще не понимаю, о чем речь, как я могу что-то переводить! Объясните мне толком, вон на меня уже как смотрят! — Лиза быстро указала глазами на Кемаля, постаравшись не встречаться с ним взглядом. Вот ведь попала! По идее она, видимо, должна переводить все эти разговоры, но тогда она уподобится Нине Петровне с ее не слишком симпатичной склонностью к доносительству. — Что там было такое, Ринат, говори быстро?

— Да ничего! У нас класс был, все как обычно… потом этот придурок, в смысле муж Пелин, забыл, как его… короче, он пришел и из-за двери смотрел. И чего-то ему там показалось — то ли я ее обнимал, то ли трогал… он же не балетный человек, что он понимает. Да я ей движения какие-то показывал, господи! Нужна она мне!

— Что она тебе не нужна — всем как раз ясно! — ехидно вставила Нина Петровна. — Но он-то не знал, что ты у нас… не от мира сего.

— Ниночка Петровна, зачем вы так? — укоризненно начал Гинтарас.

— Жаба настоящая! — выпалила Нелли.

— Нин, я вас умоляю! Ген, она меня достала уже! — в голосе обычно сдержанного Рината зазвучал металл. — Хватит, а?! Думаете, я не знаю, какие вы тут сплетни обо мне распускаете? Как только не стыдно в вашем возрасте!

— Это вам должно быть стыдно, по-моему, а я правду говорю. И возраст тут ни при чем…

— Господа, — Кемаль встал, и все затихли, — предлагаю говорить по очереди, иначе госпожа Лиза не сможет ничего перевести, — он говорил по-английски, и почти все его поняли без перевода. Да и что тут было не понять — призвал их к порядку, как расшумевшихся школьников. — И я так понял, что вы не по теме?

— Да, они о своем, я даже не все поняла, — быстро соврала Лиза и покраснела.

— Все она поняла. Просто Ринат, — мадам перешла на турецкий и даже указала пальцем, чтобы было понятно, кого она имеет в виду, — не хочет признаваться, что однажды поссорился с мужем Пелин.

— Хорошо. Поссорился, было дело. Только не я с ним, а он со мной, это во-первых. И было это давно, во-вторых. Муж у нее псих ненормальный, так и скажи, Лиз! Набросился на меня, чтобы я, мол, ее не лапал! Это же балет, господи, понимать надо! Где она такого подцепила-то? Как будто больше не с кем! Все равно она бы с ним долго не выдержала, это же ясно. Он, кстати, не со мной одним отношения выяснял.

— То есть муж госпожи Пелин ревновал жену и устраивал скандалы? — на всякий случай уточнил Кемаль, выслушав выданную ему версию. Судя по предшествующему переводу накалу страстей, ему сообщили только то, что уже нельзя было скрыть.

— Ревновал и устраивал, — удовлетворенно подтвердила Нина. — И он за ней следил по-тихому, с кем она, куда… вот его никто и не видел.

Разумно, мысленно согласился Кемаль, и похоже на правду.

Значит, все опять ведет к этому Волкану, ничего не поделаешь. Если он следил за женой, а она вышла не одна, то он мог последовать за ними, а в итоге устроить сцену, которая закончилась трагически.

Что ж, еще несколько вопросов, и можно отпускать этих шумных сердитых русских и заняться соотечественниками.

— А госпожу Пелин любили в труппе? У нее были друзья?

— Да кто кого любит в нашей труппе?! — скривилась в очередной усмешке Нина. — Я вообще удивляюсь, как это до сих пор никого не убивали!

— Нина Петровна, — Лиза впервые расслышала ее отчество и была рада, что можно обращаться к ней так. Звать пожилую даму по имени ей всегда было немного неловко. — Вы хотите, чтобы я это перевела?

— Я, милочка, что хочу — сама переведу, уж как-нибудь…

— Но кто-то же должен ответить… Нель, скажи ему что-нибудь, а то мы здесь еще час просидим.

— А что я скажу?! Я, между прочим, с ней согласна — редкий случай, прошу записать! Кто и когда ведущую балерину любит, а? Будь она хоть ангелом, а Пелин, хоть и нехорошо так говорить, та еще была штучка!

— Ой, Нель, как я это переведу, по-твоему?! «Штучка» какая-то!

— Великий и могучий русский язык, да? Так это говорится? — тихо сказал сидящий рядом Цветан, и Лиза не увидела, но услышала его улыбку.

— Скорее — как Гудвин, великий и ужасный, — быстро откликнулась она и вернулась к своим обязанностям: — Они говорят, что Пелин… не слишком любили, потому что она ведущая балерина… что-то в этом роде.

— А к кому теперь перейдут ее роли? — традиционное «Pro cui bono?» не хуже «Cherchez la femme!» — с ревностью и любовью вроде все понятно: Волкан соответствует своему имени.

Они заговорили все разом, едва Лиза перевела его вопрос, — не с ним, а между собой, и словно сами с собой, и принялись что-то кричать, и размахивать руками, и хвататься за голову, и вскакивать с места, и снова что-то выкрикивать, и что-то доказывать друг другу, и показывать какие-то движения, и даже смеяться… словно вихрь того венгерского танца взметнулся над ними, захватив их всех страстью и темпом.

Кемаль невольно переглянулся с Лизой: женщина выглядела растерянной и почти испуганной, но тотчас же ответила на его улыбку.

— Это ужас какой-то! — негромко сказала ему она, и Кемаль почему-то услышал ее, как будто шум парил где-то выше, над ее словами. — Я не знаю, что я вам смогу перевести. Это… производственные, так сказать, проблемы. Вы самое больное место затронули, у них же премьера на носу.

— «Лебединое озеро»? — понимающе кивнул Кемаль.

— Ну да. Тут и так из-за него столько копий сломано, а теперь еще и это! Вы не обращайте внимания, что они… кричат, это нормально. Они просто все эмоциональные такие, я уже привыкла.

— А вы сами-то к балету какое отношение имеете?

— Да почти никакого! У меня сын хотел заняться бальными танцами, но выяснилось, что для них он еще мал, и его взяли на балетные курсы при театре. Поэтому я здесь часто бываю, вот и познакомилась со всеми.

— Ясно. А я думал, вы тоже балерина.

— Нет, я скорее несостоявшаяся актриса… у меня детский английский театр при дворце культуры.

— Как интересно! Так что это были за копья?

— Копья? — растерялась потерявшая нить разговора Лиза.

— Вы сказали, что из-за премьеры и так было сломано много копий, — напомнил ей Кемаль.

— Ах, это… да. Я вам потом расскажу, — замялась она. — А то в этом шуме… и вряд ли это имеет отношение…

— Разумеется, не имеет. Просто мне интересно — как обывателю. Не каждый день попадаешь за кулисы, правильно? И моя жена любит театр. Вы где живете?

— Далеко, в Нарлыдере, а что?

— О, как удачно, а я в Балджове! Я могу вас подвезти, и мы поговорим.

— Спасибо, но я на машине… я вам лучше свой телефон дам, если вам опять что-нибудь понадобится, — Лиза принялась безуспешно рыться в сумке в поисках бумажки и ручки. Только его ей не хватало! На сегодня у нее были свои собственные планы, сочиненные ночью, во время бессонницы, и делить их с кем бы то ни было она не хотела.

— Вот, пожалуйста, — перед ее глазами возникла рука с крупным перстнем, подающая ей крошечный блокнотик и карандаш.

— Вы так хорошо понимаете по-турецки? — удивилась Лиза. — Всегда же жаловались, что трудно?

— Кое-что понимаю… особенно жесты и слово «телефон»! — улыбнулся Цветан.

— Да не пишите ничего, — поморщился Кемаль. — Я в телефон запишу сейчас, и все дела. Говорите номер! А то бумажки какие-то… моя жена такая же!

— А я никак не привыкну, сначала записываю, а потом уже в телефон ввожу, мне так проще, — принялась оправдываться Лиза.

— А как вы думаете, когда они успокоятся? — спросил Кемаль пианиста.

— О, это никто не может знать! Они так могут долго… сто минут, — сказал на своем собственном русском языке Цветан.

— Сто минут! — засмеялась Лиза. — Вы иногда так интересно говорите! Он говорит, что это может продолжаться долго, — перевела она Кемалю.

— Это из-за ее ролей такой шум, я правильно понял?

— Ну, конечно! Некоторые говорят, что придется вообще премьеру отменять.

— А кто будет это решать?

— Я не знаю, — пожала плечами Лиза, — директор театра, наверно, или главный хореограф… если хотите, я спрошу. Нель, — встав с кресла, закричала она так, что все притихли и посмотрели на нее, — прекратите вы все это, лучше ответь: от кого зависит, к кому ее роли перейдут. Я это переведу — и все!

— О, это не ко мне! Пусть сами кого хотят назначают! Шевкета спрашивать надо, как он решит, так и будет.

— Что он сейчас может решить, когда он весь в слезах? — проявила осведомленность Нина. — Она все-таки его… любимица… была.

— Что ты волнуешься, Нель, сестрички справятся, я думаю, — успокаивающе сказал Ринат. — Целыми днями работают, стараются…

— Да что мне их старания?! Толку-то?! Эта… Ясемин — не Одиллия, а цыпленок какой-то!

— Да ладно, Нелли, не так все плохо… по местным меркам, — сказал Гинтарас. — Ну что поделать, если такой форс-мажор? Как будто у нас так не бывает! А девчонки, и правда, стараются, я их вчера похвалил, они так обрадовались.

— Еще бы им не радоваться, если от Нелли доброго слова не дождешься! — противно заулыбалась Нина Петровна. — Ты только и знаешь, что на них ругаться, а с ними так нельзя, они же как дети малые! Вот они все тебя и не любят.

— Кто это вам сказал, что они меня не любят?!

— Да какая разница, так, что ли не видно! Конечно, не любят. Вот когда мой супруг с ними работал…

— Ах, вот вы про что! Мое место вам покоя не дает, да? Да вашего супруга гнать надо давно из балета за профнепригодность! Меня, значит, не любят?! А его, вообще, выгнали отсюда, даже турки и те поняли, что его убирать надо к черту! И из консерватории тоже, чтоб детей не портил. Вы, что, думаете, я не знаю, что он на каждом углу рассказывает, что я плохой педагог?! Теперь радуется, небось, что у нас с «Лебединым» проблемы? Я так думаю, он… — глаза Нелли вдруг вспыхнули каким-то ведьминским огнем, она подскочила к Кемалю и, чтобы быть понятой, перешла на то подобие турецкого языка, на котором обычно говорила: — Ее муж… вот ее… и она… они так не хотели, чтобы здесь ставили «Лебединое озеро»… чтобы нет здесь «Лебединое озеро», понимаете? — она отмахнулась от пытавшейся вмешаться Лизы, — они могли что угодно… как это?.. все могли они сделать, чтобы спектакль нет… не было! Убить даже… или мужа ее… наговорить ему, понимаете?! И получится, что убил-то он, а виноват кто, а?!

— Нель, ты что, Нелли? — удивленно, предостерегающе, угрожающе, недоуменно, осуждающе заговорили те, кто ее понял, а кто не понял, встревожено оглядывали остальных, ожидая объяснений.

— А что?! — торжествующим звенящим аккордом выкрикнула Нелли. — Им все можно, да?! Любые интриги, сплетни самые грязные, гадости всякие! Жабы! Вот пусть теперь отмываются, а?