Амрис, представляешь?

Яна Саковская, 2019

Новые приключения Амриса и Кан-Гиора в мире разумных грибов! Как они там оказались? И как им теперь выйти из этой ловушки? Зубодробительные артефакты грибной планеты значительно влияют на восприятие и могут поставить в тупик любого космического волонтера, но наши герои находят разгадку. Также читателя ждет параллель с рассказом "Безымянное", ведь Кан-Гиор продолжает творить себя как глубокого художника, а Амрис – как маркетолога широкого контекста. Не остается без внимания и романтическая линия, получившая в этом рассказе новые горизонты и надежду. Третий рассказ второго тома.

С большой благодарностью

Михаилу Святловскому

Список смертных грехов я предлагаю дополнить пунктом про незнание целевой аудитории.

Есть этот образ из памяти Кан-Гиора, старый земной рекламный ролик зубной пасты, в котором яйцо погружают в кислый раствор, и через некоторое время скорлупа становится мягкой. Хотя продолжает выглядеть твёрдой.

Чтобы пояснить действие находящегося передо мной артефакта, я с удовольствием обратился бы к этому образу, но есть одна проблема.

Я не знаю, имеет ли аудитория, которая будет читать мой отчёт, представление о том, что такое яйцо.

Меня это раздражает страшно. Я торможу и пробуксовываю уже который отчёт, потому что я не могу понять, какие категории описания мне стоит применять, чтобы будущий читатель понял, о чём я пишу.

Когда я спрашиваю своего начальника, кто будет читать этот отчёт, он смотрит на меня то одним своим рыбьим глазом, то другим, и у меня появляется тяжёлое подозрение, что в этот момент каждый из нас считает другого… ну, если не идиотом, то весьма недалёким малым.

Когда я не знаю, для кого я делаю что-то, есть большой риск того, что усилия, помноженные на время, пропадут впустую. А так как есть только два по-настоящему ценных ресурса ‒ время и силы, ‒ больше всего я терпеть не могу, когда они уходят впустую.

Может быть, попробовать объяснить эту рекламу с яйцом? Уж больно образ хорош.

Нет, для этого нужно будет объяснить слишком много земных реалий. Хотя бы — что такое яйцо. Не считая уксуса, зубной пасты, цели этого эксперимента и явления телевизионной рекламы в целом.

Тем более, что всё это описание мне нужно исключительно для того, чтобы в конце написать: «так вот, это как в той рекламе, только наоборот».

И окончательно взорвать мозг читателям. Если у них есть мозг, а то вообще-то не факт.

Мне нужен Кан-Гиор. У него точно есть мозг, и он бы не взорвался от моего объяснения. Кан бы поржал, но понял, что я имею в виду. И сказал бы то же самое по-человечески. У него намного лучше получается облекать образы и ощущения в слова.

О, да, я придумал: я бы экспериментировал с артефактами, передавал бы ему по телепатическому полю свои ощущения, а он бы записывал, и из нас получилось бы отличное комбо.

Но с телепатическим полем здесь явный напряг, а где Кан-Гиор — я не имею ни малейшего понятия. Что, если подумать, весьма странно, но мне нужно не об этом думать, а об артефакте передо мной.

Ладно. Пусть будет так, например.

«№4476

Камень искажает восприятие агрегатного состояния вещества. Жидкое может казаться твёрдым или, предположительно, газообразным, а твёрдое — мягким и податливым».

А газ?

Хм.

Держа камень в поле внимания, пробую почувствовать воздух вокруг.

Оу.

«Бесцветный газ без запаха обычно не чувствуется, но под воздействием камня я начинаю чувствовать присутствие воздуха. Или, скорее, мне начинает казаться, что я чувствую присутствие воздуха».

Всё вроде?

А, внешние данные же ещё. А то я так и застрял на моменте выбора категорий для описания.

Короче. Где мои линейка и термовесы.

«Камень яйцеобразной формы (уважаемые читатели, которые никогда не видели, что такое яйцо! оно имеет именно такую форму). Высота — 8 местн.ед. Наибольший диаметр — 4 м.е. Нижняя расширенная часть камня почти сразу после начала рассмотрения камня начинает казаться мягкой и по мере рассмотрения кажется всё более мягкой, но на самом деле она не меняет своего агрегатного состояния и продолжает быть твёрдой.

Масса (левое показание): 37 м.е. Температура (правое показание): 17 м.е.»

Хм. Подождите-ка.

«Есть ощущение, что температура может меняться в течение дня на 2 единицы в ту или иную сторону».

И что?

А.

«Это не оказывает заметного воздействия на свойства камня, но может быть любопытным обстоятельством для выяснения тонких закономерностей его действия».

Вот теперь всё.

Можно положить обратно в сейф.

Уоу-уоу-уоу!

Как мир интересно плывёт.

Я боюсь вдыхать, как если бы я был в воде и знал, что окружающая субстанция не подходит для вдоха.

И не только ощущение агрегатного состояния плывёт — плывёт также расчёт необходимого усилия или образа действия для взаимодействия с предметом. Как бывает, если я в темноте спускаюсь по лестнице и думаю, что там есть ещё одна ступенька и пытаюсь поставить на неё ногу, а там её нет.

В сейф такое, и подальше.

Нужно только до сейфа добраться.

А, можно попробовать закрыть глаза.

Да, так получше. Не вполне хорошо, потому что тело верит искажённым образам сознания и осторожничает, но сносно.

Нащупываю и тяну рычаг двери выхода из экспериментальной капсулы, она с хлюпом открывается, и я выхожу.

Когда дверь с таким же смачным хлюпом смыкается за моей спиной, я чувствую лёгкую вибрацию. Я знаю, что там происходит. Из середины стола по спирали вылезает тонкий и узкий прозрачный кристалл и своим излучением чистит пространство от следов излучения камня, с которым я работал. Затем скрывается обратно.

Задача — найти сейф. Что не так просто сделать, потому что каждый раз, когда я подхожу к расположенным между экспериментальными капсулами и большим кристаллом продольным рядам сейфов, я не знаю, какой и в каком ряду будет открыт. Иногда сейф, что называется, смотрит на меня, а иногда мне приходится сделать несколько кругов, как на парковке, прежде чем я замечаю открытую дверцу.

А сейчас я двигаюсь с закрытыми глазами…

Может быть, удача будет ко мне благосклонна?

Наудачу протягиваю вперёд руку: вдруг открытая дверь будет прямо передо мной? Однако моя ладонь встречает пустоту.

Я, конечно, не очень надеялся, но было бы приятно.

Ладно. Я могу на секундочку приоткрыть глаза и хотя бы понять, в этом ли ряду открыт сейф.

У управляющих здешним порядком сил определённо есть некоторое чувство юмора. Открытая дверца сейфа — на пол-ладони дальше, чем прошла моя рука. Типа — «Амрис, не стой на пороге, а сделай шаг навстречу?» А ведь я мог бы развернуться и пойти щупать другой ряд. Или не мог бы?

Нет, я не берусь судить, какая логика у этих сил и что я мог бы или не мог бы. Я лучше послушно положу камушек, куда мне говорят, и пойду почищусь от эффектов восприятия.

Я называю это «сейфом», но вообще-то я не уверен в его предназначении. Выемка за открытой дверцей из тяжёлого материала, очевидно, предназначена для того, чтобы в неё что-то клали, но точно я не знаю, что происходит с содержимым после того, как я закрою дверцу. Камень будет там храниться? Или это как лифт? Или, не знаю, шкаф телепортации? Дезинтеграции?

Микроволновка?

В любом случае.

Когда я закрываю сейф и пропадают следы стыка дверцы и стенки, я знаю, что мне нужно делать. Мне нужно повернуться спиной к пространству, где только что ничего не было, закрыть глаза, потом открыть их и обернуться.

И тогда там будет кристалл.

Пока у меня в руках артефакт, пока открыт сейф, проход к кристаллу закрыт стеной. С теми артефактами, с которыми я мог сносно передвигаться, я пробовал подходить к стене и щупать её, но я ничего не могу сказать о её природе. Толстая ли, тонкая ли, из какого материала. Она чёрная с серебристыми разводами, как пол. Она бесшумно исчезает, когда я отворачиваюсь.

У меня нет средств доказать это, но мне кажется, что она появляется и исчезает, когда на неё никто не смотрит.

Эффект действия камня ещё не проходит, и кристалл кажется мне жидким. Хотя вообще-то он твёрдый и прозрачный. Впрочем, восприятие быстро приходит в норму: кристалл действует и на таком расстоянии.

Для верности, однако, пойду рядышком постою.

Кристалл в полтора раза выше меня, толщиной — как раз такой, что удобно обнимать. Правда, такое объятие я могу выдерживать не дольше пары мгновений, после которых я чувствую, что кристалл начинает обжигать меня своей ясностью и чистотой и как будто отталкивает.

Насколько я понимаю, кристалл делает одно: снимает следы воздействия местных артефактов. Я могу прийти — или приползти — со сколь угодно поражённым сознанием, но от кристалла я уйду с ясной головой, как будто только что проснулся. Усталость внимания он тоже снимает, поэтому я часто терял счёт времени, проведённого в лаборатории, и ориентировался либо по номерам артефактов в журнале, либо по громким сигналам тела: надо попить, надо поесть, надо в туалет, надо поспать…

Сейчас обниматься с кристаллом нет нужды. Я просто посижу немножко на одном из коротких отростков у его подножия.

Может быть, от повторения этой практики точка, на которой я сижу и на которую я часто собираю приключения, наберётся ясности, мудрости и интуиции.

Но это неточно.

Уже который раз думаю, кстати, что здесь не хватает маленькой уютной кухоньки и удобных сидений. Все приходят к кристаллу после завершения работы над очередным артефактом, и, казалось бы, самое место, чтобы подкрепиться и пообщаться, но местные дизайнеры пространства такого, похоже, не предусмотрели. Настолько, что я даже не уверен, что механика пространства с исчезающим и появляющимся кристаллом подразумевает возможность встречи двух сотрудников у него. Я пока ни с кем не встречался и не видел, чтобы у кристалла, когда он открыт, было больше одного человека или существа ‒ здесь гораздо больше представителей самых разных рас, чем людей. Про себя я думаю, что я человек, потому что я наблюдаю привычный образ тела и привычный обмен веществ, но в деталях я не уверен. Я себя не вскрывал — вдруг у меня там кровь какая-нибудь совершенно чудная? Если вообще есть. Хотя сердце имеется и определённо что-то гоняет по сосудам.

Ладно. Эта ветка рассуждений мне знакома, и она бесплодна, потому что себя я вскрывать не хочу, а других ради удовлетворения собственного любопытства вскрывать ‒ противоречит моим ценностям. Лучше делом займусь. Тем более, что окружающие предметы вернулись в привычное агрегатное состояние и в голове прояснилось.

Зона выдачи новых объектов для исследования находится ровно в противоположном от кристалла конце зала, и я неспешно направляюсь к ней.

Сегодня почти никого нет. Только парень-альбинос в дальней капсуле. Пойду, кстати, гляну, как у него дела.

Когда я только приступил к работе, народу было больше. Человек семь на зал из примерно двадцати капсул. Но мы не пересекались, и я ни с кем не смог познакомиться. Через некоторое время по неизвестной мне причине они стали исчезать по одному, пока не остались мы с парнем-альбиносом.

Что любопытно — у меня нет никакого зловещего предчувствия по поводу этих исчезновений. Когда я прислушиваюсь к своим ощущениям, они говорят мне, что вскоре я примерно так же исчезну, и это будет в порядке вещей, и у моего тела нет на это возражений.

Парень-альбинос в ярко-оранжевом комбинезоне сидит в своей капсуле, скрючившись, растопырив пальцы над каким-то круглым синим камушком и вперив в него взгляд. Обхожу всю его капсулу кругом ‒ на меня ноль внимания. Выглядит, впрочем, неплохо. По крайней мере, в обозримом будущем его состояние стабильно и не требует вмешательства.

Ну и славно.

Удачи, коллега.

А мне нужен вот этот шкаф в стене, чёрная с серебристыми разводами дверца которого поднимается потягиванием ручки на себя.

Каждый раз там что-то есть.

Содержимое по итогам исследования можно отнести к одной из двух больших категорий: всякая радость и всякая гадость.

Всякая радость одаривает различными любопытными эффектами восприятия, галлюцинациями, заметными, но незначительными изменениями в телесных процессах. Общее от них ощущение — прикольно. Иногда, может быть, с некоторым неудобством, но в целом — прикольно. Например, артефакт, с которым я только что разобрался, безусловно относится к этой категории.

А всякая гадость неприятно и даже вредно искажает или вовсе отключает по-настоящему важные функции организма. Один милый камушек с дырочкой посередине, помню, занятно отключал вестибулярный аппарат. Были и артефакты, которые действовали на клеточном уровне, и я чувствовал, что происходит что-то не то, но не мог исчерпывающе и точно описать процесс, поэтому ограничивался самыми общими словами, делал специальные пометки и переходил к следующему предмету.

Вредная работа, короче. Но и работа мечты. Это первый раз на моей памяти, что я могу вдоволь повозиться с разными штуковинами и поразгадывать их загадки.

Ну, место, что ты приготовило для меня на этот раз?

В шкафу лежит ярко-голубой в чёрную крапинку камень, размером с мелкий абрикос — нет, я не осилю объяснять, что такое абрикос, и в отчёте, видимо, придётся просто написать размер в местных единицах.

Меня не просто охватывает плохое предчувствие — мне кажется, что при моём взгляде на этот предмет одновременно истошно завопили все мои внутренние системы безопасности.

О-па.

Я же ещё ничего не делаю. Я даже не выстроил намерение взять камень в руки.

Ладно, давайте последовательно смотреть, что не так.

Допустим, я беру его правой рукой. Просто выстраиваю намерение.

Да что ж такое!

Уровень опасности впереди по этому намерению такой, как будто я стою не в пустом зале, а на передовой на войне.

Откуда?

Откуда такой уровень опасности?

При этом, что любопытно, я не предчувствую боли. Просто в каждом мгновении появляется дорожка на смерть.

Я настолько не понимаю, как такое может быть, что я готов попробовать.

Кстати, несмотря на то, что вероятность смерти в ближайшие минуты резко возросла, я вдруг чувствую, что на любопытстве я как раз и могу безопасно эти минуты прожить.

Как Перита, которая, как я помню образ Кана, на своей надежде и, как мы выяснили, знании души каждого, кто доверился ей, может проводить коллективы по минному полю. По своему минному полю я смогу пройти на любопытстве.

Это очень странный образ, если подумать. С точностью до наоборот. Видимо сегодня день такой ‒ день метафор, «вот так, только наоборот».

Короче.

С богом — раз уж Периту вспомнил.

Затаив дыхание, я беру камень большим и указательным пальцами правой руки.

И внутрь меня опускается тишина.

Я просто стою с камнем в руке, и ничего не происходит, и внутри меня тишина.

Окей, Амрис, какая именно тишина? Как отличается это состояние от того, что ты только что испытывал?

Почему-то этот вопрос прозвучал у меня в голове голосом Кан-Гиора.

Амрис, у тебя такой дефицит общения, что ты начинаешь разговаривать сам с собой голосами других людей.

Тьфу ты.

Так. Какая именно тишина? Как будто…

Как будто системы безопасности зависли от перегрузки, пытаясь справиться с объёмом информации? Вроде нет…

Как будто они перегорели от перегрузки и больше не работают? Тоже нет.

А. Тишина такая, как будто все мои системы безопасности на месте и исправно работают, но просто их сигнал до меня не доходит.

Да. Их истошные вопли были не в моменте — они предупреждали меня о скором наступлении состояния, когда я не буду слышать сигналы об опасности.

Опасность не в камне — опасность в том, что с ним я перестаю чувствовать опасность.

Так и запишем.

А, вот ещё. Если я не слышу сигналов о ближайшем будущем, надо бы выкрутить ручку внимания в настоящем на максимум.

И вначале благополучно добраться до капсулы.

Я падаю, зайдя в капсулу, когда дверь уже начала закрываться за мной.

Как в мультфильмах из земной памяти Кан-Гиора, когда персонаж поскальзывается на банане и падает на спину.

Отличие только в том, что никакого банана нет. Я поскальзываюсь на ровном месте, по которому ходил сотни раз, так размашисто, как будто пол в капсуле вдруг обратился в самый скользкий во вселенной лёд.

И падаю. Спиной, плечом, головой, из меня вышибает воздух, темнеет в глазах, и я лежу, пытаясь отдышаться, головой высовываясь из компактной по размерам капсулы.

И, наверное, только потому, что старые рефлексы по просчёту рисков со мной, хотя напрямую я не вижу своего будущего, я успеваю об этом подумать.

Я лежу, высунув голову из капсулы, а дверь продолжает закрываться.

Она сломает мне шею.

Смотреть и проверять траекторию нет времени.

Поднять голову, оттолкнуться локтём и затащить себя внутрь капсулы мне удаётся исключительно на силе воли.

Дверь чавкает за моей спиной, будто разочарованно.

Я сижу, привалившись спиной к стеклянной стене, и даю себе отдышаться.

Голубой в чёрную крапинку камень лежит под столом, куда он закатился, когда я выронил его при падении.

Он кажется мне гораздо тяжелее, чем он на самом деле есть. Как будто он искривляет пространство вокруг себя…

Амрис, у тебя глюки. Ты ударился головкой, и у тебя глюки.

Кстати. Почему я не чувствую боли?

Я же крепко, от души приложился. По идее, мне должно быть весьма больно.

Я только чувствую, как учащённо бьётся сердце, и тело гудит, и я временно обессилел и восстанавливаюсь от пережитого потрясения.

Но я не чувствую боли.

О, боги. Неужели.

Ещё на одном усилии воли поднимаю себя, сажаю за стол и беру ручку ‒ или как там называется местное писало.

Нужно только оставить немного места, чтобы потом дописать про то, что при длительном пребывании под воздействием предыдущего артефакта воздух начинает казаться жидким и опасным для дыхания.

«#4477

Голубой в чёрную крапинку шарообразный камень диаметром в 3 м.е.

Действует в трёх направлениях:

Полностью заглушает болевую чувствительность.

Практически полностью заглушает видение своего будущего ‒ для тех, у кого есть эта способность.

Повышает вероятность смерти в каждом мгновении.

Уровень опасности артефакта: НАИВЫСШИЙ.

Масса (левое показание): 50 м.е. Температура (правое показание): 9 м.е.»

Это самая опасная вещь, которую я когда-либо видел.

Хотя, если подумать, что значит «самая опасная»? Она создаёт множество возможностей для безболезненного выхода из воплощения ‒ факт. В принципе, для тех, кто хочет выйти подобным образом, это может быть как раз то, что доктор прописал.

Образы у меня сегодня, конечно, один лучше другого…

Ладно. С этим артефактом тоже всё понятно. До сейфа бы теперь добраться.

Как ни странно, это не составляет труда. Ближайший к моей капсуле сейф открыт, и мне нужно сделать всего три шага.

И теперь ‒ чиститься, чиститься, чиститься.

От возвращающейся чувствительности к боли, а заодно и к будущему, внутри меня как будто с облегчением вздыхает орган из труб разных систем безопасности.

Я думаю, что Кан-Гиору понравилась бы эта идея — что самый опасный артефакт, с которым я взаимодействовал когда-либо, убирает болевую чувствительность.

Расскажу при случае.

Лот №4500 запоминается мне тем, что он создаёт захватывающую иллюзию того, что окружающие меня мелкие предметы сейчас примутся меня кусать.

Сидя у кристалла с папкой отчёта, по этому поводу я обнаруживаю в своём сознании всего одну мысль.

Что курил создатель этого артефакта?

Дайте мне того же, держите это от меня подальше.

В любом случае, кажется, пора объявить очередной трудовой подвиг совершённым. И отдохнуть.

Голова ясная, но тело двигается с трудом, нехотя. Странный эффект: как будто на те действия, которые я обычно выполняю автоматически, сейчас мне нужно выделять дополнительный ресурс внимания.

Сколько часов я здесь провёл?

Занести отчёт, пожевать чего-нибудь и баиньки.

Воодушевившись этим планом, подхватываю папку и направляюсь к выходу.

Кидаю взгляд на парня-альбиноса ‒ он сидит в прежней позе. Не могу сказать, что мне это нравится. Как я успел выяснить, здесь попадаются действительно опасные вещи. Состояние его, правда, на ближайшие несколько часов, до утра, как минимум, стабильно. Нестабильным оно начинает быть потом. Завтра вновь приду — проведаю. Если что ‒ вмешаюсь.

Кабинет моего начальника находится рядом с лестницами, у противоположного конца коридора, ведущего к экспериментальному залу.

Проверяю, насколько могу себя оглядеть, прилично ли я выгляжу, приглаживаю дреды ‒ если не сказать, что проверяю, на месте ли они, ‒ и стучу в дверь.

— Да? — в ответ на мой стук из-за двери доносится негромкий сухой голос.

— Амрит-Саир, принёс отчёт.

— Заходи.

Я и захожу.

Если так подумать, то у меня давно не было начальника.

Начальника-рыбы у меня точно не было никогда.

Ну, то есть, как — рыбы: у него антропоморфное тело ростом чуть пониже моего, но на шее у него жабры, а покрытая крупной серебристой чешуёй голова не овальная, как у людей, а вытянутая носом и губами вперёд. И глаза по разные стороны носа.

Своеобразная должна быть картина мира.

Насколько я могу предположить, он дышит тем же самым воздухом, что и я. Поэтому, если честно, я не очень понимаю, зачем ему жабры. Разве что он будет без проблем дышать под водой, окажись он в воде?

Тогда он, получается, не рыба, а амфибия? Но голова у него совершенно рыбья…

Зовут его Петер. И есть ещё что-то типа фамилии, длинной и сложной, которую я не запомнил.

Про себя я, естественно, называю его Петей.

Мой начальник-рыба Петя читает два отчёта одновременно. Один он держит в поле зрения правого глаза, другой — в поле зрения левого. Тонкими, почти прозрачными губами он сжимает соломинку, высовывающуюся из стоящего перед ним высокого непрозрачного стакана и потягивает какой-то напиток.

Я бы заснял эту экзотическую картину, если бы было, чем. Впрочем, я думаю, что, если бы я сдал начальнику отчёт, а потом начал бы его фотографировать, он бы не понял.

Петер поднимает голову и поворачивает её так, чтобы видеть меня левым глазом.

— Как дела?

Его голос звучит… безводно. Может быть, это связано с тем, что у него есть жабры, но он сейчас на воздухе? Устройство его голосовых связок у меня не хватает фантазии представить.

Пожимаю плечами.

— У меня — насколько я могу судить, вполне благополучно. Только я устал очень. Засиделся и потерял счёт времени. Который сейчас час? И какого дня?

— Ты ещё спроси, какой сегодня год… — устало усмехается Петер. Выглядит он не очень. Кожа ‒ сухая и морщинистая, чешуя ‒ взъерошена, а гора отчётов по обе стороны его стола — по обе стороны его глаз — выросла в полтора раза с моего прошлого визита. Усмехаюсь в ответ.

— Мой большой друг Кан-Гиор, вспоминая свои прошлые жизни, нередко шутит про «какой сегодня год», возвращаясь из воспоминаний в настоящее время.

— Кан-Гиор? — поднимает голову Петер и поворачивает её так, чтобы теперь смотреть на меня правым глазом. — Это который в среднем аналитическом отделе?

Признаться, этот вопрос застаёт меня врасплох.

Я даже замираю с открытым ртом. Петер смотрит на меня правым глазом и потягивает свой напиток через трубочку. А когда я подбираю челюсть и расплываюсь в улыбке, он поворачивает голову и пристально смотрит левым глазом.

Да, это один из тех моментов. «Амрис, если он твой большой друг, как так, что ты не в курсе, что вы находитесь в одном здании?»

Что, не могу не отметить, хороший вопрос.

— Похоже, коммуникация между отделами у нас совсем плохая, — вздыхает наконец Петер.

— Я готов немедленно идти её налаживать! — тут же вызываюсь я. Только жаловался на отсутствие общения — и тут так всё удачно складывается. Кан-Гиор. Более, более, чем удачно. Петер растягивает губы в тонкой улыбке. Это настолько диковинное зрелище, что кажется мне, что профиль улыбающейся рыбьей головы моего начальника Пети будет являться мне в особо остросюжетных снах в виде чудесного знамения. Или даже небесного светила.

— Давай. И заодно передай им, пожалуйста, чтобы на сегодня расходились и как следует отдохнули. От их опусов, — он качает отчётами, которые продолжает держать в руках по обе стороны головы. — Исключительно неприятно фонит тем, как они все устали. Очень мешает сосредоточиться на смысле.

Матерь божья. Он ещё и продвинутый эмпат.

— Конечно.

— И сам отдохни. А то при упоминании твоего большого друга ты оживился, но вообще выглядишь неважно.

— Если честно, вы тоже, — вдруг говорю я. — Я совершенно не специалист по вашему биологическому виду, но на мой неискушённый взгляд, вам отдых тоже не помешает.

Петер поворачивает голову в анфас и склоняет её на бок. То есть сейчас, получается, не смотрит на меня.

— Благодарю за твою заботу. Я обращу внимание.

И вновь принимается за изучение опусов усталого аналитического отдела.

Я так понимаю, что я свободен.

Поворачиваюсь к двери и понимаю, что не знаю, куда идти.

Ладно. Ещё одна минутка позора. Но, как говорится, спросить — позор на минуту, а не знать — позор навсегда. Будем следовать сей мудрости.

— А напомните, пожалуйста: где находится средний аналитический отдел? — по возможности, невинным тоном спрашиваю я.

Петер прикрывает глаза — ну, или тот глаз, который ближе ко мне.

— На пятом этаже.

— А, точно, — торжествующе взмахиваю отчётом я и замечаю, что я его так и не отдал.

— Мы сейчас на первом, — терпеливо добавляет Петер. Похоже, он в моих умственных способностях совсем разочаровался. — Отчёт свой тоже им отдай. Пусть рисуют.

Рисуют?

Но нет, лучше не буду уточнять, иначе Петер совсем расстроится. Здоровье начальника надо, по возможности, беречь.

Только ещё какая-то мысль мелькнула в моей голове на словах «какой сегодня год». Но вот какая…

А, да.

— Там в экспериментальной зоне сидит парень-альбинос, и я немного волнуюсь за его состояние. Насколько я вижу, примерно до утра его состояние стабильно, а после этого может обостриться. Когда именно — зависит от нескольких не вполне известных мне факторов. Хотел вам об этом сообщить.

Петер пронизывает меня взглядом правого глаза.

— Ты сообщил, а я принял к сведению. Если ты чувствуешь личную ответственность за него, прошу тебя о нём позаботиться.

Не могу сказать, что я вполне удовлетворён этим ответом, но, честно говоря, да: я чувствую за того парня некоторую личную ответственность. Так что…

— Хорошо.

— Лестница находится по правую руку от выхода из кабинета. Право — в этом направлении, — он поднимает соответствующую руку и показывает направление. — Когда ты окажешься на лестнице, тебе нужно будет подняться десять пролётов до пятого этажа. А там сможешь спросить.

И вновь погружается в изучение отчётов.

Секунду я медлю, пытаясь отгадать по его интонации: это он так шутит ‒ или это он так серьёзно?

Я даже не знаю, какой из вариантов мне больше нравится.

Пойду лучше топать десять пролётов до пятого этажа.

— Спасибо.

И уже на лестнице я успеваю додумать мелькнувшую в разговоре с Петером мысль.

Глаза по разные стороны головы.

Получается, что представители этих человекорыб всегда смотрят либо одним глазом, либо другим, и никогда не могут увидеть что-то двумя глазами одновременно.

А это ведь может быть целой глубокой мечтой их биологического вида.

Как, например, у человечества на Земле была большая мечта летать, и в итоге изобрели самые разные летательные аппараты, вплоть до летательных костюмов, когда полёт человека, одетого в такой костюм, наиболее близок к планированию птицы.

Или есть большая мечта о том, чтобы люди жили в согласии с природой и могли общаться с животными и растениями.

Или мечты о телепортации, о переходе в другое измерение.

А у соотечественников Петера кроме их местных, логично следующих из условий мира мечт может быть мечта — смотреть на другого двумя глазами одновременно.

Может быть, это даже выражение высокой, недостижимой любви.

Не просто «я вижу тебя».

А «я смотрю на тебя двумя глазами одновременно».

Надо будет при случае спросить, так ли это. Ой, я не представляю, какими глазами ‒ или каким глазом ‒ на меня будет смотреть Петер, если я задам про это вопрос.

Но я думаю, что, будучи эмпатом, он прочитает моё безобидное намерение и, может быть, расскажет.

Ну, или в намерении сохранить секреты своей расы, будет молчать. Как рыба.

Ладно. При случае.

А сейчас — Кан-Гиор.

И я срываюсь на бег.

В среднем аналитическом отделе сидят очень умные существа. Это я ещё с лестницы могу сказать. Явного телепатического поля я по-прежнему не замечаю, но ощущаю, что приближаюсь к плотной среде, заполненной сложносочинёнными образами, как будто густой суп.

Всё, приплыли. Пошли кулинарные метафоры. Ужинать и спать, Амрис, ужинать и спать.

О, я же смогу ужинать с Кан-Гиором. И спать, кстати, тоже.

Да у меня появились планы на вечер!

Однако для осуществления этих планов Кан-Гиора нужно сначала найти.

По левую руку коридора располагаются большие открытые общие отсеки, а по правую — маленькие закрытые комнаты.

В первом отсеке я вижу группу низкорослых существ, одетых в зелёные комбинезоны, с светло-рыжими курчавыми волосами. Я бы назвал их лепреконами. Стоит мне войти, они синхронно поворачивают головы на меня, синхронно моргают и синхронно склоняют головы на бок в знаке, вероятно, недоумения.

Я лучезарно и несколько нервно улыбаюсь — зрелище то ещё — и пячусь к выходу. Лепреконы единым на всех движением поворачиваются к некоему круглому кристаллу, вокруг которого они стояли в момент моего прихода, и более не обращают на меня внимания.

Я иду дальше. У Кан-Гиора, конечно, свои причуды, но он точно не лепрекон.

В больших отсеках картина примерно одна и та же: на столах разложены, на стенах отражены лучом проектора, в воздухе голографически представлены графические концентрические схемы, похожие на лабиринты круглой формы, и вокруг этих схем стоят их, по-видимому, создатели, знатоки и ценители — сотрудники среднего аналитического отдела. А, вероятно, это имел в виду Петер, говоря про «рисовать».

Пожалуй, я давно не видел такого скопления представителей разных рас. Причём все — гуманоиды. Примерно треть существ в привычном мне образе человека: одна человеческая голова, две руки, две ноги. Цвет кожи и волос, правда, самый разный и временами экзотический, а пальцев на руках не всегда пять, но это уже детали.

Ещё одна треть существ привлекает моё внимание непривычным мне образом тела. В четвёртом отсеке существо с двумя лицами, расположенными на голове рядом, показывает что-то типа глобуса существу с двумя лицами, которые расположены с разных сторон головы. Существо с двумя туловищами, растущими из одних ног, проносит мимо две пачки каких-то документов выше обеих своих голов, попутно издавая высокие пронзительные возгласы, чтобы ему дали дорогу. Из любопытства оборачиваюсь — у обеих голов пышные светло-рыжие волосы длиной до плеч. Я бы сказал, что это существо мужского пола, но далеко не факт.

Третья часть существ представляет собой по форме своеобразные гибриды человека и животного. Причём, как и у Петера, преобладает человеческая форма. Нет никого, кто ходил бы на четвереньках, передвигался бы в аквариуме на колесиках или летал. Но есть двуногие существа с клювами и полноразмерными крыльями, существа, покрытые шерстью, существа, у которых растут рога: один, самый длинный, на лбу, затем, покороче, на макушке, ещё покороче на затылке и так далее до самого основания позвоночника, — и прочие особи весьма диковинного вида.

К шестому отсеку меня настигает пренеприятное подозрение.

А вдруг Кан — не в человеческом теле?

Он ведь может.

Ему дай какое-нибудь тело с хорошей тонкой чувствительностью, подходящее для работы с большими телепатическими полями, — он ведь из него не вылезет. Ну, то есть, в момент смерти, конечно, вылезет, но вплоть до самого момента смерти Кан будет совершенно счастлив в таком теле с его возможностями.

О, кстати, париф идёт. Незнакомый, правда, но я и видел всего одну пару представителей их вида. На меня совсем не обращает внимания. Интересно, что и как привело его сюда с их планеты.

Или Кан может одухотворять какую-нибудь органическую машину, например, и нежно мигать мне интерфейсом. И это будет очень смешно, потому что договариваться надо было, кхм, по-человечески, но и немножко грустно тоже будет.

Блин.

Меня надо вовремя кормить и вовремя укладывать спать. Иначе я совсем туго соображаю.

А на нашей базе для бодрости можно будет повесить голографический портрет Пети, который будет смотреть на меня то одним глазом, то другим.

Конец ознакомительного фрагмента.