Звук натянутой струны. Артист театра «Красный факел» Владимир Лемешонок на сцене и за кулисами

Яна Колесинская

Герой книги – представитель уникальной театральной династии, заслуженный артист России, актер Новосибирского академического драматического театра «Красный факел» Владимир Лемешонок.

6. Интеллектуал

«Бестолочь!» — огорчалась бабушка Анна Андреевна, добрейшей души и редкого природного ума человек, когда внук, отказываясь разбираться в хитросплетениях шахматных ходов, с яростью сметал фигуры с доски. Он мог концентрироваться лишь на том, что сам выбирал, усваивать только то, что ему было интересно, думать над тем, что, по его незрелым ощущениям, того стоило. Повзрослев, он не раз посетует, что не научился учиться, не выработал навыков к получению даже неинтересных знаний, без чего не может состояться по-настоящему образованная личность. Он выработал в себе другое — игнорирование правил, если они не соответствуют его внутреннему кодексу.

Его пионерский галстук приобрел подозрительно рыжеватый оттенок, был прожжен утюгом и завязан как попало. Священный атрибут советской школы часто забывался дома. Вернее, забрасывался за диван. Вступать в комсомол Лем отказался. Да никто туда его и не звал. Какой с него спрос — «бестолочь».

Лем четко разделял склонность думать — и собственно ум, то есть житейскую смекалку. Он не считал себя умным, поскольку был категорически не способен состыковываться с реальностью. Его территория была не здесь, а существует ли она вообще, сие не ведомо. Бесполезно было давать ему простейшие поручения и втолковывать очевидные вещи. Из гастронома выходил без покупок, из парикмахерской нестриженый. Он тупо не вписывался в повседневность с ее обязательной политинформацией раз в неделю перед математикой, общественными нагрузками, торжественными сборами, смотрами строя и песни, потасовками в раздевалке, давкой в транспорте, очередями в магазинах. Напитавшись дома духом свободной мысли, он возненавидел стандарты, клише, фальшивый энтузиазм комсомольских собраний, приторное лицемерие учителей, казенные формулировки школьных учебников. Собственные приоритеты вытеснили список обязательной литературы, ознакомиться с которым он не удосужился.

Невероятные сокровища он получил от родителей в подарок к Новому году. Проснулся, продрал глаза — и обнаружил под елкой стопку томов из серии «Современная фантастика» плюс талоны на подписку. Всё, жизнь налаживалась, впереди замерцали лучи волнующих открытий. Лем проштудировал чуть ли не всё опубликованное советскими издательствами в этом жанре, включая Азимова, Кларка, Уэллса, Беляева, Михеева, а также второстепенных пропагандистов коммунистического завтра. Братья Стругацкие встали на первое место, особенно «Понедельник начинается в субботу», прочитанный с десяток раз.

Помимо фантастов встречались другие достойные авторы. Лем год за годом исследовал огромную домашнюю библиотеку, таившую целую вселенную. Она сохранена по сей день, несмотря на пристрастие к электронным носителям. Наводя уборку, он протирает дерматиновые корешки и ощущает скрытую связь с каждой книгой, окунающей в воспоминания о других мирах.

Собрания сочинений советских и зарубежных классиков дарили юному Лемешонку блаженное погружение в пучину неизведанного. Ровные ряды фирменных томиков перемежались с книгами, добытыми по случаю. На одной полке стояли романы Достоевского и Ильфа с Петровым, соседство которых отражало единство и борьбу противоположностей в его характере — темную мрачную бездну и светлое легкое остроумие. Майн Рид и Фенимор Купер, увлекавшие в головокружительные кульбиты приключений, излистаны до лоска. Среди литературных кумиров фигурировал Даниэль Дэфо с «Робинзоном Крузо», влекомым неиссякаемой тягой к жизни, какой бы эта жизнь ни была. Знакомство с богатейшим наследием Дюма началось с «Трех мушкетеров», поразивших совершенно новым для него романтизмом, явлением настоящей мужской дружбы, безбрежными авантюрами, той неформулируемой магией, что приближает к тайне, но не открывает ее. А дальше предпочтение отдавалось «Графу Монте-Кристо», особенно второму тому, восхищавшему непреклонным стремлением героя к цели, даже если это была такая недостойная, а точнее, недостижимая для него самого цель, как месть. Поражало умение низвергать врагов до нуля, а самому оставаться человеком.

На 14-летие отец подарил двухтомник Сервантеса, и Лем, уверовав, что это лучший роман мира, поглотил «Дон Кихота» ни на что больше не отвлекаясь, мужественно преодолевая скуку в некоторых длиннотах, попеременно замирая от восторга и удивления.

Следом явился Шерлок Холсмс и ошеломил магнетическим сюжетом, интеллектуальными изысками, железной логикой заглавного героя. Вот что такое, оказывается, детектив — позволяет забыть о презрении к себе! Дал Конан-Дойля дедушке Семену Петровичу, извелся в ожидании его вердикта. Тот читал долго, размеренно, не спеша, сдержанно оценил: «Спасибо, очень хорошая книга».

Дедушка, кстати, был не читатель, дедушка был писатель. Весьма неприхотливый в быту, не ходок по пустым магазинам и дорогим рынкам, он предпочитал сидеть дома и сочинять мемуары в большой общей тетради под картонной обложкой. Периодически вручал свой опус невестке для опубликования в газете. Но так и не опубликовался. Марине Ильиничне было достаточно прочесть пару страниц, чтобы развести руками. Вовка был единственным читателем Семена Лемешонка, осилившим почти весь его труд. Правда, повести советских писателей о партизанах нравились ему больше.

Страсть и чутье к печатному слову Лем унаследовал от матери, к тому же она в свое время получила отличную гуманитарную подготовку. Но относилась к ней избирательно. Преподаватель техгаза (техники газетного дела) у них на журфаке любил повторять: «Чтение газеты „Правда“ каждый день в течение шести лет может заменить высшее образование». Марина Ильинична добросовестно штудировала вышеупомянутую газету, постепенно убеждаясь, что такое идеологические и стилистические штампы, и переходила к другим источникам. А Лем туда и вовсе не заглядывал и высшего образования не получил. Не получил он его и в университетах, ограничившись средним специальным. Высшее образование заменила мировая классика, которую он переплавлял в образы будущих персонажей и собственную картину мира.

С Татьяной Гудилиной, 1973 г. Фото из семейного архива.

Пробил тот час, когда Лем открыл для себя глубины и вершины поэзии. Тайно сочинял сам, доверяя сокровенное общей тетради, следы которой утеряны в веках. Восторгался Пушкиным, декламировал во весь голос сам себе, постепенно проникаясь масштабом его личности, ощущая, что где-то клубятся другие измерения, ему недоступные. Много знал наизусть из Лермонтова, Блока, Маяковского. Открыл для себя трех китов современной поэзии — Евтушенко, Рождественский, Вознесенский, попав под магнетизм и их текстов, и их славы. Особенно притягивал Вознесенский — не без влияния мамы, лично принявшей из рук поэта рукопись поэмы «Мастера». Позже поэма вошла в сборник «Антимиры», и юный Лемешонок, заполучив его, сразу прибрал в желтый портфель. В театральном училище на зачете по сценической речи он прочитает эту вещь так, что преподаватель Лидия Николаева смахнет слезу. А потом, будучи молодым актером, во время гастролей по области умыкнет «Дубовый лист виолончельный» из сельской библиотеки — сунет его под ремень, справедливо рассудив, что в формуляре сборника нет ни одной отметки.

Наблюдая за формированием ценителя поэзии, Евгений Семенович привел пытливого семиклассника в открывшуюся при ТЮЗе детско-юношескую поэтическую студию «Спутник». «Что ж ты за кулисами болтаешься, давай скорее к нам!» — была с ним солидарна руководитель студии Кира Павловна Осипова. В школе Лем видел фальшь и муштру, а здесь был совсем другой расклад, совсем другие лица. Это был первый и последний внешкольный коллектив, где он не только согласился заниматься, но и делал это с завидным рвением, и первый (но не последний) педагог, кто распознал в нем талант и нашел ему применение.

Кире Осиповой было всего 35 лет, она общалась со студийцами на равных и была обожаема ими всеми, без исключения. Благодаря ей молодежь погружалась в пучину театра и не желала выныривать. По выходным просиживали у нее дома в однокомнатной хрущевке, вкушая не какие-то дворовые «Три семерки», а элитные вина «Фетяска» и «Тамянка», под это дело влюблялись, танцевали, целовались и, разумеется, читали стихи.

Главный студийный чтец Женька Покровский сразу же протянул новичку крепкую ладонь, почуяв в нем не конкурента, а преемника. Женьке настала пора поступать в театральное училище, надо было взрастить достойную смену. Он даже просил достойную смену сходить с ним на первый тур для моральной поддержки, ну и заодно осмотреться, ведь достойной смене предстоит там учиться, в чем Женька был уверен еще больше, чем в себе.

За полтора года до поступления в театральное училище Лем вышел с чтецким дебютом на сцену ТЮЗа и в одночасье сделался широко известным в узких кругах. «Я — по собственному велению, — сердцу в верности поклянясь, говорю о Владимире Ленине и о том, что главное в нас», — декламировал он, не особо задумываясь о смысле. Потом, много позже, он посмеется над своей незрелостью: «Сплошной Ленин-переленин, туши свет, хрень собачья», а тогда упивался ритмами и рифмами. Поэтический спектакль «Письмо в тридцатый век» по произведениям Роберта Рождественского был ярким достижением студии «Спутник».

Одноклассники располагались по другую сторону искусства. Для них стих был тарабарщиной, бессмысленным набором звуков. А одноклассницы восхищались тому, как чудесным образом преображаются скучные безликие строки из книжки, как сияют глаза, в которых отражаются планеты. Они начали понимать, что учебные оценки не имеют никакого отношения к размеру разума. Отличница Танька Гудилина выговорила мудреное слово «интеллектуал», и оно навсегда приросло к нему в качестве амплуа. Хотя, когда он станет актером, то интеллектуалов будет играть с таким же успехом, как и дураков.

Девочки стали оказывать ему знаки внимания, сам бы он не решился, ведь он себя ненавидел, проще говоря, не переваривал. Особенно когда смотрел в зеркало на свою физиономию, покрытую юношескими отметинами. Тем более что у него был серьезный соперник. Первым в рейтинге популярности у созревающего женского пола значился его закадычный одноклассник Лёха Аксанов — человек, который пройдет через всю его жизнь. Правда, не так лихо и весело, как намечалось.