Дети, которые живы!

Яна Александровна Немцова, 2023

В июне 1941 года объявляют о начале войны. Когда отца забирают на фронт, четыре сестры – еще совсем дети – остаются под присмотром дедушки. Все лето и осень они живут, надеясь, что папа скоро вернется. Тревога нарастает. Зимой немцы приходят в их деревню. Хозяйничают. Ищут коммунистов. Отнимают скот и еду.Как семья переживет зиму? Как простые дети перенесут тяжелые годы войны?Обо всем этом рассказывает Лидия, самая младшая из сестер.

Глава 7

Немцы. Петухи космоногие, так теперь их называли, через пару дней заняли дом дедушки. Начали хозяйничать в деревне. Забирали гусей, кур, шарили в погребах. Дрова растащили, оставив лишь горсть.

Ночью из-под навеса мы эту горсть забрали и уложили за печкой. Но понимали: если космоногим будет нужно, они и это заберут.

Сегодняшним вечером, уже по обычаю, мы опасливо вышли во двор кормить оставшуюся скотину. С улицы донеслись шум, гогот, чужая речь. Мы на корточках проползли к калитке. Чуть приоткрыли ее и ужаснулись от увиденного.

Толпа петухов космоногих, как на представлении, растянулась поперек дороги. Немец в шубейке топтался вокруг дяди Вани — соседа дедушки. Остановился за его спиной. Взмахнул длинным тонким стальным стержнем и ударил дядю по ногам:

— Где прачет! — выкрикнул на корявом русском. — Каммунысты где?! — потребовал он ответа.

— Нет у нас коммунистов, — простонал дядя Ваня, тяжело вставая, — а если и были бы, вам не сказали!

Шубейка ударил по спине, заставив выгнуться дугой.

— Русская гадина, — он обошел его и плюнул в лицо. Ударил стальным стержнем по животу.

Дядя согнулся пополам. Тяжело задышал.

— Заколю, не кажишь, — угрожающе взмахнул стальной палкой, та аж просвистела морозом.

— Нету тут их. Откуда в нашей деревне им взяться? — снизу глянул дядя на чужаков и получил удар по спине. Он упал ничком на заснеженную дорогу. Упираясь руками, хотел опять подняться.

Толпа смеялась, выплевывала грязные, чужие слова. Ликовала.

Шубейка пнул дядю. Перешагнул через него. Махнул рукой в толпу, что-то гаркнул, и немцы разошлись в разные стороны. В нашу двинулись трое: коренастый с рыжей густой бородой, за ним семенил длинноногий в фуражке и тонком плаще, а впереди шагал Шубейка. Мы быстро проползли по двору, забежали в хату и на печь залезли. Дедушка к двери ринулся — закрывать…

— Не успел, — прошипел он, когда навстречу вошли петухи космоногие.

Шубейка толкнул дедушку в грудь. Тот упал на копчик и хотел было встать, но получил стальной палкой по голени. Мы разом зажали рты руками, я почувствовала, как задыхаюсь от подступающих слез, страха и злости. Я никогда не испытывала такой ненависти.

— Где каммунысты? — опять спросил Шубейка.

— Нету тут таких. Нету, — прохрипел дедушка.

— У-уф, — прорычал тот, замахнувшись палкой, но не ударил. Глянул на нас и вышел из хаты. За ним пошли бородатый и тот, что в фуражке.

Дедушка поднялся и похромал к столу. Присел на лавочку, мы подбежали к нему. Дружно обняли. Так хотелось его защитить, прогнать немцев. Только были бы силы.

Вдруг услышали, как куры квохчут и аж взвизгивают.

— Опять хозяйничают! — прошипела Шурка. — Чтоб им поперек горла мясо встало.

— Да пусть забирают, — прошептала Шура, притулившись к дедушке, — и уходят восвояси! А мы еще разведем кур. Да, дедуль?

— Конечно, моя хорошая, — ответил он и закачал головой, — испугались?

— Разозлились, — ответила я за всех.

Дедушка хмыкнул.

Когда куриный переполох утих, мы выглянули в окно. Во дворе никого. Приоткрыли дверь, глянули по сторонам. Страшный соседний дом, когда-то пустующий, содрогался от галдежа, криков, стуков, гогота.

Мы пробрались к загону. Кур больше не осталось. Одна лежала на грязном снегу и не шевелилась. Настя забежала туда, схватила курицу, спрятала ее под ватник — и обратно к нам.

Обошли дом к навесу, заглянули в ледник. Бочки с зерном и овсом были опрокинуты. Спустились в погреб. Под ногами валялись щепки разбитых кадушек, но на полках все же стояли несколько нетронутых с огурцами и грибами. Внизу стояла бочка с квашеной капустой. В хату ее не унесем, слишком тяжелая, да и немцы могут увидеть. Забрать. Побоявшись этого, мы перекатили ее в темный угол. Я схватила кадушку с грибами, поставила рядом. Все это добро мы завалили разной ветошью. Надеялись, что когда петухи космоногие будут хозяйничать, то не найдут наш тайник.

Уже в хате, глядя на остатки дров, Настя спросила:

— Как же нам теперь зиму пережить?

Только приближался февраль. Еще два месяца холода. А немцы не спешили уходить.

— Подгадаю момент и тайком схожу в колхоз, может, на складах чего полезного сыщу. Хотя партизаны¹⁰ наверняка уже давно там порядок навели, — ответил дедушка.

Семья еще долго что-то обсуждала. Я присела на край лавочки и задумалась о своем.

Страх, который кусал меня первые дни с момента появления в нашей деревне немцев, будто освоился внутри, удобно устроился и теперь редко беспокоил. Осознание уже случившегося и неизбежного помогали с ним справляться. Наверное, ко многому можно привыкнуть, не только к внешним переменам, но и долго не уходящим чувствам.

Сегодня страх вновь ощетинился, породив сильнейшую злость. Все случилось, когда Шубейка ударил дедушку.

Еще меня беспокоила неизвестность. Не отпускала ни на минуту. Я все время думала: что случится через час, что будет через неделю, какой будет весна? Что мы будем есть, когда немцы отнимут последнее? Чем будем топить печь? Разыгравшаяся морозами зима не пожалеет никого. Для нее мы все равные, хоть дети, хоть пришлый чужак. Замерзнем одинаково в муках. Но все же что-то дарило крохотную надежду, что мы справимся, что переживем это сложное время.

Пообедав куриным супом, каждый занялся своим делом. Дедушка взялся чистить печь. Настя занималась порядком. Шуры устроились на койке и перебирали саморучно сделанные игрушки. Я же за столом читала, вернее, перечитывала сборник сказок Пушкина. Как же все это напомнило о недавних временах.

Вот если не выглядывать на улицу и не прислушиваться к пугающим чуждым разговорам, то можно представить и вспомнить первые уютные дни наступившего года. В очередной раз меня поражала мысль непостоянства. Как, например, случилось в июне. Перед тем как я попала в больницу, наша семейная жизнь только начала налаживаться. Пусть мы сложно находили с мачехой общий язык, тем не менее забота отца и ее хозяйственность наполняли хату уверенностью в завтрашнем дне. И тут, как я вернулась домой, меня уже ждала другая жизнь. Мы тяжело приняли эти непростые перемены и так тепло встретили 1942 год, и тут нагрянули немцы, как гром среди зимнего неба. Теперь заново приходилось учиться жить с опасными соседями. Непостоянство настораживало. И хоть немцы держали в страхе всю деревню, выискивали коммунистов, били шомполами¹¹, но так-то никого не калечили и не убивали.

Точнее, убивали медленно, лишая людей еды и тепла.

К началу февраля вся деревня знатно истощилась. Правда, в погребах оставались еще какие-то запасы. Кадушки, которые стояли уже без крышек, наполовину опустошенные и брошенные за ненадобностью, мы сразу же использовали. Дрова теперь напоминали о себе лишь щепками и вмятинами на промерзшей земле под навесом. Кур не осталось. Радовали нас лошади: Гром и Агаша. Марта и ее соседки — две козы, наши молочные кормилицы.

Зима обозлилась еще пуще, но петухи космоногие не думали уходить. Как-то раз приехали другие немцы, а кто-то, наоборот, уехал. Показалось, что здесь они решили устроить перевалочный пункт.

Вторник первой недели февраля светил ярким солнечным светов аж сиял, крепко схваченный морозом. Желтизна озаряла ажурные узоры на окнах. Теперь я ими не любовалась. Не до этого нынче.

Мы сидели в ватниках у печи и ловили ее легкое дыхание, которое тут же растворялось в промерзшей хате. Мы бы хотели сберечь тепло, чтобы оно не рассеивалось над головами. Но, увы, непокорный воздух никому не подчинялся.

Вдруг услышали знакомую возню во дворе. Опять немцы хозяйничали. Что они там делали? Брать уж нечего. Мы выглянули в окошко.

— Гром, Агаша! — вырвалось у меня.

Настя прикрыла мой рот прохладной ладонью.

Шубейка и рыжебородый вели лошадей к калитке. Гром пятился назад, фыркал, Агаша вырывала из рук узду. Не желали идти с ними. Но немцы настойчиво тащили их за собой, подгоняя шомполом. Наверное, в мотоциклетах закончилось топливо, да и по заснеженным дорогам на них не наездишься. Лошади все надежнее. А быть может, немцы совсем оголодали… Я встряхнула головой, не желая думать об этом.

Единственное, что щемило сейчас душу, — это чувство утраты. Как будто теряю важную часть семьи. Гром и Агаша прожили с нами долгих четыре года, я привыкла к ним. В сознании возникло редкое воспоминание глубокого детства. Там они еще были жеребятами. Отец на лугу их объезжал. Мама приносила ему обед, а мы украдкой наблюдали.

Я вырвалась из рук Насти и кинулась к двери. Мигом отворив засов, выскочила на крыльцо:

— Не трогайте их! — крикнула петухам космоногим. Распустившаяся злость, как пожирающий плющ, спутала все мои здравые мысли.

Агаша, услышав знакомый голос, сильнее попятилась назад, встала на дыбы. Гром заволновался. Шубейка обозлился, ругнулся на чуждом языке, но лошади его не понимали. Он замахнулся шомполом. Ударил Грома по морде и потянул за калитку. Кровавые капли окрасили заснеженную тропу.

Я опустилась на крыльцо. Последнее, что увидела перед тем, как закрыла ладонями лицо, — злость в глазах Шубейки. Этот взгляд пробрал меня до костей, пробудив спрятавшийся за злостью страх. Но его тут же перекрыла боль утраты от вида кровавых капель.

Хлопнула калитка. И я заплакала.

Казалось, с момента, как я выскочила на крыльцо, прошла целая вечность, а на самом деле — мгновение. За мной вышел дедушка. Поднял на руки и занес в хату.

Я плохо разбирала, что говорила мне Шура. Но почувствовала ее объятия. Не расслышала, что сказала Настя, но ощутила, как она взяла меня за руку. У меня же оставались перед глазами видение кровавых капель на снегу и чувство боли.

Если бы я не выскочила на крыльцо, Грома бы не ударили шомполом по морде. Ведь, услышав знакомый голос, он запротестовал, а за ним и Агаша. Конечно, невозможно угадать, о чем тогда думали лошади. Но что я знала точно, — Грому было больно!

Как прогнать эти жуткие мысли?

«Глупая, глупая Лида!» — твердила самой себе.

Зачем я выглянула в окно? Зачем выскочила на крыльцо? Неведение было бы спасением и для меня, и для Грома.

Вот как не застала я уход отца и мачехи. Не видела, а потому было легче. Что же это? Моя слабость? Милосердие? Или глупая наивность?

Все неправильно, не должно так происходить. Я злилась на свои бесполезные слезы. На свою беспомощность! Какой от меня толк?! Только лишний рот, да глупости совершаю! Родных расстраиваю!

Я молча обняла Шуру и Шурку, чмокнула в щечку Настю. Прижалась к груди дедушки. Забралась на едва теплую печь и долго думала над сегодняшним днем.

Меня никто не беспокоил. За время молчания стало действительно легче. Злость, обида и боль отпустили. И пришел покой. Даже какой-то тревожный покой. Как будто закончились во мне чувства. Я задремала совершенно пустая. Разбудила меня Настя:

— Пойдем ужинать, — тихо и ласково позвала она.

Я спустилась с печки и поплелась к семье. Все уже сидели за столом и живо орудовали ложками. В чашках был бульон из сушеных грибов, картофеля и остатков куриных косточек.

Последние дни мы вставали из-за стола с чувством голода. Но не в этом беда, мы ожидали ее впереди, когда совсем ничего не останется.

Как-то дедушка обмолвился: мол, хватит кормить петухов космоногих. Пора о себе позаботиться и ночью прирезать Марту или хотя бы коз. Мы уговорили его немного подождать. И на следующую ночь ему наконец-то удалось выбраться в колхоз с надеждой разыскать что-то нужное. Немцы громко гудели, наверное, праздновали что-то. А может, нет, кто поймет чужаков?

Тогда мы впервые остались одни. Мой страх вновь не давал покоя.

Примечания

10

Партизан — лицо, добровольно ведущее вооруженную борьбу за свободу и независимость своей страны в составе вооруженных организованных партизанских сил на территории, оккупированной противником, с использованием методов партизанской войны.

11

Шомпол — стальной стержень, длина которого не меньше длины канала ствола, предназначенный для чистки и смазки.