Дети, которые живы!

Яна Александровна Немцова, 2023

В июне 1941 года объявляют о начале войны. Когда отца забирают на фронт, четыре сестры – еще совсем дети – остаются под присмотром дедушки. Все лето и осень они живут, надеясь, что папа скоро вернется. Тревога нарастает. Зимой немцы приходят в их деревню. Хозяйничают. Ищут коммунистов. Отнимают скот и еду.Как семья переживет зиму? Как простые дети перенесут тяжелые годы войны?Обо всем этом рассказывает Лидия, самая младшая из сестер.

Глава 6

Шел январь уже как третью неделю. Наступивший год своей тишиной дарил все больше теплых надежд, несмотря на усилившиеся морозы. Мы принимали их и продолжали любоваться снежной зимой.

Середина дня выдалась серой. Хмурые облака затянули небо. Да не туман опустился на деревню, а ветер поднимал снежную пыль. В этот ненастный день мы лепили снеговика.

У меня же ничего не получалось. Снег был рыхлым, крошился. Долго я мучилась, но все же вылепила шар. Аккуратно его подняла. Смотрю, сестры уже собрали снеговика. Расстроившись, что так отстала, побежала к ним. Провалилась ногой в сугроб. Выронила голову снеговика, и она развалилась.

— Что за день, — прошептала я, поднимаясь.

— Ничего, — выкрикнула Настя, — наших хватит. Смотри, Шуры уже вылепили ему лапти.

Я вздохнула, окончательно отчаявшись. Настя снеговику из шишек сделала глаза, уж было воткнула морковку-нос, как вдалеке что-то страшно зарычало. Приближался такой гул, что, казалось, из колхоза к нам едут разом все тракторы.

Настя бросила морковь и быстрым шагом пошла к калитке. Мы за ней.

Вышли на улицу, смотрим — и соседи выглядывают, привалившись на заборы. Впереди, сквозь снежную морось, казалось, летел рой саранчи. Да так быстро к нам приближался.

Настя попятилась назад, загородив спиной обзор. Не оборачиваясь, подтолкнула руками к калитке. Я испугалась, узнав рев мотоциклов. Выглянула из-за спины сестры. В голове пронеслось: «Война! Чужаки!»

От страха тело заледенело, удары сердца почти не чувствовала, будто оно вовсе остановилось. Сдавило грудь. Заныло в животе.

Настя развернулась к нам:

— Все в дом, быстро! — скомандовала она.

Мы ринулись к хате. Не разуваясь и не снимая ватники, прилипли к окошку. Деревенские тоже попрятались по домам. Чужаки ехали в глубь улицы нескончаемой чередой. Мы сбились на пятнадцатом мотоциклете.

Два крайних тарантаса остановили у нашего двора. Четыре мужика в тонких плащах, фуражках и осенних сапожках вошли во двор.

Строго насупившись, резкими движениями шагали друг за другом по узкой тропинке к хате. Только первый чужак прошел мимо безносого снеговика, как у того слетела голова и плюхнулась позади него. Чужак остановился, оглянулся. Мы тем временем кинулись к печке, как будто она нас защитит, спрячет.

Мы вжались в угол, когда дверь раскрылась настежь, впуская холод и страшных мужиков. Зима остудила вмиг хату, и тень накрыла комнату. Тот, что шел первым, бросил на нас колкий, ледяной взгляд. Его острые черты лица пугали. Он заговорил на непонятном грубом языке. Видно, главный.

Чужаки разошлись по разным углам, обшаривая все в хате, как будто кого-то искали, но, не найдя никого, главный указал на сундук и опять что-то сказал. Подошел к столу, на котором лежал испеченный утром хлеб, отломил горбушку и жадно откусил.

Его подчиненные вытащили из сундука вещи отца и все белье. Соорудили большой узел, сложили в него тряпки. Даже хлеб и скатерть с маминой вышивкой забрали, а после вышли.

Мы застыли, как будто вросли в тот угол. Молчали. Смотрели, как заговоренные, в открытую дверь. Только когда совсем замерзли, зашевелились, и новая волна страха завозилась в груди.

Настя опасливо шагнула вперед. Оглянулась на нас. И резким рывком закрыла дверь на крючок и засов, зашторила окна. Присела на лавочку у обнаженного стола.

Мы боялись выглянуть в окно. С улицы все время доносились чужие, пугающие крики. В тот вечер мы не ели. Печь давно прогорела, а затопить мы боялись. Вдруг привлечем внимание пышущей трубой. Не снимали верхнюю одежду. Было холодно, и пар валил изо рта. В хате было темно, но никто не думал жечь лучину. Мы прислушивались к каждому шороху и вздрагивали.

Так пришла полночь, как вдруг с улицы послышались звуки шагов. Громкий хруст снега. Этот звук, может, и был едва слышным, но сейчас казался страшным предвестником беды.

Мы вскочили, прижались друг к другу. Не знали куда бежать, где спрятаться. Раздался тихий стук.

— Девочки, это я, — прошептал в дверь знакомый, родной голос.

Настя робко прокралась к окну. Опасливо выглянула. Отперла дверь. Дедушка вошел и тут же за собой заперся на засов. Вместе с Настей подошел к нам и тихо заговорил:

— Вас немцы не обижали? — пощупал Настю и нас по очереди, словно хотел сам убедиться, что все живы и в порядке. — Холодные, голодные, — прохрипел дедушка.

— Все хорошо, — подрагивающим шепотом ответила Настя.

— Хорошо, хорошо, — повторял задумчиво дедушка и огляделся по сторонам, — надо печь растопить…

— Завтра, все завтра, — сказала Настя, как будто успокаивала и себя, и нас. — Может, они уйдут. Что тут делать, в глуши? — с надеждой прошептала она.

— Будем верить в это, — согласился дедушка и глянул на окно, — вот бы отправить вас в безопасное место, подальше отсюда.

— Мы не уйдем! — прошипела Шура. — Без тебя никуда не уйдем.

Он молча отвернулся и пошел к двери, тихо пробубнив:

— От меня тут толку больше будет. Дом беречь, хранить до вашего возвращения. Дай Бог, и сын вернется.

— Останься с нами, — попросила я, испугавшись, что он уйдет.

— Пожалуйста, — почти в один голос сказали Шура и Шурка.

Дедушка и не собирался оставлять нас одних. Проверил, хорошо ли заперта дверь. Накинул крючок. Тяжело вздохнул. И украдкой выглянул в окно.

Темнота и холод окутали эту ночь. Внутри, где-то в душе, возился липкий, отвратительный страх. Мысль, что по соседству спит чужак, незнакомый, непредсказуемый, не отпускала. Как враги поступят завтра, что будет с нами? Эти вопросы усиливали леденящую тревогу в душе. Даже пустой желудок скукожился и не требовал еды.

Дедушка прошел к койке отца. Присел. Она жалобно скрипнула. Мы вздрогнули то ли от того, что прислушивались, как околдованные, к пугающей тишине, то ли от неприятного звука, что пронзил покойный воздух.

Устроившись на печи, мы тесно легли бок о бок и крепко сжали друг друга за руки. Ноги замерзли, даже онучи не спасали. Внутренняя дрожь, в напряжении скованные мышцы изводили и тело, и мысли. Только когда дедушка запел тихим, едва слышным тонким голосом, расслабились плечи, глубокий вдох поднял грудь, хватка наша разжалась. В пальцах появилось легкое покалывание:

«Ветер горы облетает, баю-бай,

Над горами солнце тает, баю-бай,

Листья шепчутся устало, баю-бай,

Тихо яблоко упало, баю-бай,

Подломился стебель мяты, баю-бай,

Желтым яблоком примятый, баю-бай,

Месяц солнце провожает, баю бай,

По цветам один гуляет, баю-бай»⁸.

Вдруг стало тихо-тихо. Доносился едва слышный шепот зимы. Дедушка недолго помолчал. Видимо, ему, как и нам, не спалось. Он продолжил петь:

«Ой, да не вечер, да не вечер.

Мне малым-мало спалось.

Мне малым-мало спалось,

Ой, да во сне привиделось…

Мне малым-мало спалось,

Ой, да во сне привиделось…

Мне во сне привиделось,

Будто конь мой вороной

Разыгрался, расплясался,

Ой, разрезвился подо мной.

Ой, разыгрался, расплясался,

Ой, разрезвился подо мной…»⁹

Долго мы слушали песни. Разные мысли сновали, не останавливаясь ни на минуту. Страх отпустил, но не ушел, затаился в тени сознания. Стоило открыться воспоминаниям о сегодняшнем дне, как он пробуждался, заставляя быстрее биться сердце. Но мы все же надеялись, что следующим днем немцы уйдут из деревни.

Тихое утро надежды пронзила ругань кур. Рев Марты. Беспокойное лошадиное ржание. Бедная наша живность.

Они, как и мы, оголодали. Со вчерашнего дня никто их не кормил. Настя первая зашевелилась на печи. Я хотела привстать, но тело пронзила боль. Руки и ноги затекли. Онемели от холода. Пошевелила пальцами, покрутила кистью. Рядом Шурка потянулась, видно, тоже страдала. Кое-как спустились с печки.

Неуверенными и слабыми шагами пробрались к окну.

На улице не увидели ни души. Как будто вымерла деревня. Дедушка спал. Мы накрыли его ватником и осторожно вышли во двор.

Вместе, не разделяясь, всех накормили. Собрали дров побольше и аккуратно сложили у печи.

Дедушка проснулся и принялся растапливать печь. Мы пошли в ледник, также вчетвером. Достали картошки и маленькую кадушку квашеной капусты.

Возвращаясь, я заметила, как валит дым из трубы соседнего заброшенного дома. Теперь низкий, разделяющий нас забор казался бесполезным. Дверь противно прохрипела. На крыльцо вышел высокий, худой мужик в шубейке совсем не по размеру. Она болталась на нем, как на тонкой вешалке. Ноги его были обмотаны в скатерть, а ее края неряшливо заправлены в сапоги. Я узнала мамину вышивку…

«Петух космоногий», — подумалось мне. Тут немец глянул на нас острым взглядом. Картошка чуть не вывалились из рук. Мы засеменили к хате. Спрятавшись за дверью, закрылись на все засовы.

Дедушка уже растопил печь. Хата медленно наполнялась теплом, вытесняя зимний холод.

Примечания

8

Русская народная колыбельная «Ветер горы облетает».

9

Русская народная песня «Ой, да не вечер».