Повесть Января

Ян Платан, 2021

Меня зовут Январь – такое не совсем обычное имя. Коротко – Ян. Эта история случилась со мной на самом деле. В ней правда всё, за исключением того, что приснилось. Но ведь и сны по-своему тоже правдивы… Я начал писать эту книгу в 1999-м году, в прошлом веке еще. Писал, бросал, переписывал. Потом книга долго пылилась в столе. Жанр ее я определил как Самоаналитический роман в исторических декорациях и в мире грез. Раньше я думал, что сочинил новый жанр, но недавно узнал, что книги похожие существуют и относятся к Автофикшн, то есть – выдумка на основе автобиографических событий. Тогда я достал стопку старых тетрадей из чемодана, переписал их, подправил и теперь издаю. Надеюсь, вам будет интересно ее прочитать.

Снова суббота…

Дверной звонок проверещал заливистой птичкой: «Чиричичив-чив-чив-чив-чив-чив-чиф-чиф-чиф-чиф!»

Часы показывали девять утра.

— Кто там?

— Телеграмма, — ответил женский голос.

Я открыл.

— Распишитесь!

Почтальонша с белой крысой на плече сморщила в неудовольствии нос (я вышел в одних трусах).

— Придется заплатить за поздравительный бланк!

— Зверь у вас какой интересный, — сказал я, чтобы хоть как-то стушевать свою наготу.

— И ничего это не зверь! Просто дома не с кем оставить, вот и работаем вместе. Папаша — сволочь, где-то шляется! Мы уж и забыли, как он выглядит. А одна дома она боится. Вот и ношу на работу — работаем с ней вместе. В садик ведь нас не берут, потому что мы не прописанные.

Почтальонша ещё немного поговорила; я покивал, сунул ей мелочь. Она развернулась и пошла. Я захлопнул дверь.

(!)

Стоп!

Со спины она была сущая моль. Два больших прозрачных крыла…Я успел их «сфотографировать», но образ только теперь «проявился».

Я припал к дверному глазку, но почтальонша уже миновала один пролёт и теперь спускалась ко мне лицом.

Да что же это я!?

Ведь это — целлофан, дождевик!

Вот примерещилось! Псих! Поди умойся!

Это — спросонок. Мне спросонок разок и не такое привиделось!

Где-то между девятым и десятым классом мы с моей двоюродной сестрой и её мамой тётей Нелей поехали к тёте Розе в Киев. (Звучит как-то по-Одесски)

Так вот, вставши с утра на квартире у тетки, я умылся, почистил зубы и встретился в коридоре с тетей Нелей. Тетя была в ночной сорочке: «Ой» — сказала она и зашла в туалет.

Стою, жду, потому как и я туда шел.

А с кухни в это же время слышатся звуки жарений и, естественно, запах. И действует их сочетание на меня, как волшебная дудочка на стаю завороженных крыс. Ну, я и пошёл. А там стоит тётя Неля уже в сарафане. И из половника в правой… в сковороду в левой… льёт себе блины, как ни в чём не бывало!

Я к ней, мол, только что… там… в ночной сорочке! А она смотрит на меня в недоумении — блинов, говорит, поешь?

Сведущие люди мне объяснили чуть позже, что подобные штуки называются фантомами. Фантом — это энергетический двойник живого человека. Если же человек уже умер, и ты его видишь, тогда это уже — обычное привидение.

Верить этому объяснению — мне смешно, не верить же — страшно.

Такая история.

Полоска бумаги, вклеенная в открытку «с днем космонавтики», содержала шесть печатно-машинных слов: «Буду по расписанию зпт Дядя тчк»

«Какой дядя?! Какое расписание?!»

В спальной захрустела кровать, кто-то еле-слышно подошел к двери, повернул ручку, и в коридор вышла Лиса. Сказала «доброе утро» взяла телеграмму, прочла.

— Дядя приезжает? — спросил я.

— Нет. Я уезжаю.

— Ты?

— Еще не скоро.

— Погоди… я сейчас. Ты только не уходи никуда! Ладно?!

Рядом с как будто бы только что вышедшей из парикмахерской девушкой я почувствовал себя невыносимо голым. Наспех свершив водные процедуры и накинув халат, я поспешил к таинственной гостье: «Не исчезла б опять!» Она не исчезла: сидела в кресле, листала прошлогодний выпуск Бурды (журнал моды с выкройками) и как будто уже успела переодеться.

— Где ты была?

Лиса взглянула на меня удивленно.

— Нет, ты не подумай… Я не допрашиваю, не хочешь — не говори.

Она вернулась к журналу.

Я налил воды в чайник, чиркнул спичкой, запалил газ, открыл банку с заваркой, сполоснул водой чайник поменьше и оперся о стол в ожидании закипания.

— Хорошо, что ты вернулась, — сказал я неожиданно для себя.

Она улыбнулась, отложила журнал и, склонив голову на бок, посмотрела на меня умными своими глазами.

— Как твои дела?

— Нормально! — Я тряхнул головой в значении «как же еще может быть?»

Она продолжала вглядываться в меня…

— Сегодня ты выглядишь другим.

— Каким другим?

— Ты хмуришь лоб, например. Что случилось?

— Нет. Всё как обычно. Нормально.

Чайник закипел, я взял две ложки чая, положил их в заварник и залил кипятком.

— Тебя не было целую неделю, и мне показалось, что тебя не существует, что я тебя выдумал.

— Ах, вот как? — сказала она. — Это странно, не помню, чтобы я куда-то ходила. Вчера легла, проснулась сегодня. Мне даже не снилось ничего.

— М-м-м.

Наполнив чашки чаем, я принялся делать бутерброды.

— А я каждую ночь бегал от того очкарика лысого.

— Он приходил?

— Нет. Это было во сне.

Лиса поставила чашку на стол.

— Он сильно напугал тебя.

Я почувствовал, как краснеют мои щеки.

— Да в том-то и дело, что совсем, понимаешь… я совсем тогда не испугался. Я сам даже удивился этому. Вот вроде невесть откуда у тебя дома появился черт знает кто, глаза у него горят, рука как из резины, а мне — хоть бы что! Совсем не испугался.

— Но сны ты видишь страшные теперь. Значит — испугался.

— Разве можно испугаться и не понять, что испугался?

— Можно. А бутерброды вкусные у тебя, ты сам тоже поешь.

Я улыбнулся.

— Спасибо за заботу.

— Тебе спасибо, ты же приготовил завтрак, — она рассмеялась.

— Это пустяки.

Она пожала плечами, в значении: «Неважно, что пустяки, все равно спасибо».

Я жевал бутерброд и продолжал разговор.

— И кто же он, этот Же? Даже имя у него зловещее.

Лиса не спешила с ответом. Неспешно закончила завтрак, и вдруг распахнула глазища, и воскликнула весело:

— А давай ты поедешь со мной?! Мы поедем вместе?! Тогда ты сам сможешь познакомиться с Доктором Же. Увидишь, что он совсем не страшный. И всё тогда сразу пройдет. Мне кажется, это самое простое решение.

— М-м-м, может быть.

Я задумался.

Хотя это только так говорится, что задумался. Слово неверное. Я как будто застреваю, глядя в одну точку. Но «глядя в одну точку» — тоже неточное выражение. Мне говорили, что в такие моменты я гляжу как-то нараскосяк — каждый глаз в своем направлении.

«Но тебя ведь тревожит что-то еще, — ее фраза вернула меня в реальность, — что-то поважнее, чем страшные сны»

Я взглянул на нее и понял, что с ней я могу говорить откровенно:

— Понимаешь, время идет.

Оно уходит, а я делаю что-то такое малозначительное. Не то… Не того я хотел, мечтал. — Я толкнул кресло в подлокотники и пошел по комнате, резко жестикулируя. — Неделя за неделей я хожу на тупую работу и не знаю, как это изменить. Мне кажется, что так вот я и доживу до конца. И буду, как дядя Миша, резать трафареты, красить тренажеры и прочую хрень. Я как будто живу не свою жизнь. Меня не радует она. Я не знаю, как быть.

Лиса тоже поднялась из кресла, подошла к телевизору, взяла в руки книжку, заложенную салфеткой, прочла заголовок.

— «Туда и обратно». О чем это?

— Приключения, путешествие, гномы, сокровища — сказка.

Она вернула книгу на место.

— А о чем ты мечтал? Какое дело хотел делать?

— Сразу после продавца мороженного? — пошутил я.

— Расскажи.

— Сперва хотел стать космонавтом. Но это мы все так хотели. Потом хотел играть в кино, обязательно богатырей. Муромца, я понимал, мне не осилить из-за роста, но на Алешу Поповича я рассчитывал. Потом понял, как трудно даются мне выступления на людях. Очень волновался на сцене, даже в эпизодических ролях школьных постановок. И вдруг лет в десять я осознал, что умру. Я — умру! Понимаешь?! Что ничего после меня не останется! Что никто не будет знать даже, что я такой жил на свете! И тогда я решил стать художником. Обязательно великим. Ходил в студию, мне нравилось. Пошел туда следом за сестрой двоюродной. И как-то на одной нашей выставке она заняла первое место, я тоже диплом получил. И тогда у нее брали интервью для радио. Спросили, каким художником она хочет стать. Если бы мне задали такой вопрос, я наверняка бы сказал, что «великим», но она ответила, что хочет быть мультипликатором, снимать мультфильмы. И я тогда подумал, почему бы нет — это ведь здорово! Я тоже так хочу! У нас есть кинокамера, отец купил давно, все мое детство отснято на нее. Мое и братишки. Я целое лето потратил на съемку своих мультиков. Двигал машинки и щелкал по кадру. После проявки понял, что камеру надо в чем-то фиксировать. О существовании штативов я не подозревал, а тиски дома были. Тяжелые! Я зажимал камеру в тисках и снимал. Я занимался этим долго и с удовольствием — и я точно хотел это делать. Делать мультики!

Лиса очень внимательно слушала.

— А что это такое — «мультики»?

— Ты не видела мультиков?

— Может быть, и видела. Не знаю. Покажешь мне?

Я посмотрел на часы.

— Так, сегодня суббота. И время такое… В это время мультиков не показывают. Ой, совсем же вылетело из головы, кабельное же есть! Нам провели недавно, они там крутят видео с кассет с утра до утра, мультики тоже есть, целый канал. Сейчас покажу!

Включил телевизор. Экран еще разогревался, но звук уже пошел.

«Институт повышения квалификации гостелерадио СССР объявляет набор в школу студию мультипликации по специальности «художник анимационного фильма», подробности по телефону, номер на экране»

Успев дважды пробежать глазами по объявлению, я кинулся к шкафу. Повторяя и повторяя заветный номер, выдернул ящик, вытряхнул содержимое на ковер, отыскал огрызок карандаша и записал десяток цифр на форзаце той самой книги.

Обалдевший, я смотрел на Лису:

— Ты?! Ты это сделала?!

— Я?! Нет! Как я могла такое сделать?

Она улыбалась, наблюдая за мной, а я пытался понять, какие силы благодарить за этот подарок:

— Это не может быть простым совпадением, — шептал я.

— Может! — сказала она. — Это судьба дала тебе шанс — надо хватать!

Близилось время обеда.

Ничего аппетитного в холодильнике не нашлось, а готовить совсем не хотелось.

Мы пошли прогуляться. Поели в кафе, потом заглянули в парк. Парк с каруселями, мороженным и сладкой ватой. В детстве я обожал ходить в такие места.

«Лунапарк» — так он назывался, парк моего детства: американские горки, комнаты страха, кегельбаны… Его привезли из Чехословакии. Для меня и моих товарищей он был окном в иное пространство — окном в Европу, можно сказать.

Кегельбаны манили к себе особенно. На этих аттракционах за шестьдесят копеек можно было выиграть невиданное сокровище — вещь из другого мира: козырек на резинке, майку с надписью, пачку фломастеров. Но, не это самое главное. Луна-парк был единственным местом в городе, где была жвачка. Только одно место и только один вид — Педро.

Педро — самая классная жвачка в мире, можете мне поверить! Таких пузырей, как из Педро, нельзя надуть ни из какой другой жвачки. Мы даже не играли, не бросали шариков на удачу, просто покупали билеты, подходили к задней двери, и нам давали жвачку. Двадцати копеек вполне хватало на школьный обед, а шестьдесят — уже приличная сумма, родители могли и не дать. Но выручали приёмщики стеклотары (сдал три бутылки — шестьдесят копеек в кармане), или же можно было неделю не есть обедов и складывать двацарики «в кубышку», а в субботу после уроков раскусить две подушечки Педро, и, выжевав из них сахар и набрав побольше воздуха, надуть большой молочный шар, который, лопнув, облепит и нос и щёки, и, скатав Педру со счастливой рожи, снова отправить резинку в рот и надуть новый шар…

Вот он — вечный двигатель детского счастья. Для счастья не так много и надо.

Тогда в парке с Лисой я будто вернулся в детство, только денег теперь было побольше, а значит и больше возможностей. Мы перекатались на всех каруселях, съели по два рожка с мороженным, кока-кола пузырилась и щипала в носу. Напоследок прокатились на американских горках — вот уж где стоял визг! По дороге зашли на базар, дома соорудили ужин. И за ужином я спросил:

— А когда тебе ехать?

— Недельки через две. Ты поедешь со мной?

— Да, — сказал я. — Мне уже просто нельзя не поехать! Мне только надо собраться в дорогу.

Здесь я хочу договориться о небольшой условности. Прекрасный город, в котором я родился и вырос, имеет точный адрес и имя. Но такая история могла начаться не только в нем одном. Это в равной степени могли быть и Алма-Ата, и Ташкент, и Ашхабад, и Самарканд, и Ереван, и Баку, и Фрунзе, и многие другие большие советские города. Я дам ему имя — Шахрим (что означает Город Родной), чтобы каждый, чья история окажется немного похожей на мою, вспомнил свой родной город.