Лунный свет

Яков Полонский, 2020

Яков Полонский – русский поэт, последний яркий представитель века, как сказал Блок, и один из образцовых поэтов по мнению Страхова. Его творчество отличается особым, таинственным колоритом. Его «свежестью лиризма» восхищался сам Гоголь. Строки Полонского не угасают и до сегодняшнего дня. Несомненный и оригинальный, поэт-философ, истолковывающий светлые стороны человеческой души.

Кавказский период. 1846–1851

Прогулка по Тифлису

(Письмо к Льву Сергеевичу Пушкину)

Как полдень — так у нас стреляет пушка.

Покуда эхо гул свой тяжко по горам

Разносит, молча вынимая

Часы, мы наблюдаем: стрелка часовая

Ушла или верна по солнечным часам?

Потом до двух — мы заняты делами;

Но так как все они решаются не нами,

Спокойно можем мы обедать — есть плоды

И жажду утолять, не трогая воды.

В собранье пусто: членов непременных

Четыре человека каждый день

Встречать наскучило; читать газеты лень;

Журналы запоздали; нет военных;

Все в экспедиции, — и там пока в горах,

Не дальше, может быть, как только в ста верстах

Идет резня (Шамиль воюет),

Для нас решительно войны не существует.

После обеда мы играем роль богов,

И, неспособные заняться даже вздором,

Завесив окна коленкором,

Лежим…

Кто развалившись на диване,

Кто растянувшись на ковре…

Воображать себя заснувшим в теплой бане

Приятно потому, что на дворе

Невыносимо жарко. — Мостовая,

Где из-под ног вчера скакала саранча,

Становится порядком горяча,

И жжет подошву. — Солнце, раскаляя

Слои окрестных скал, изволит наконец

Так натопить Тифлис, что еле дышишь,

Все видишь не глядя и слушая не слышишь;

Когда-то ночь придет! — дождемся ли, Творец! —

Вот ночь не ночь — а все же наконец

Пора очнуться. — Тихий, благодатный

Нисходит вечер, час весьма благоприятный

Для той прогулки, от которой ждать

Отрады — первая в Тифлисе благодать.

Куда ж идти? Иду через Мухранский

Овражный мост, и прямо на Армянский

Базар являюсь — там народ,

Поднявшись на заре, для дел, нужды и лени,

На узких тротуарах ищет тени,

Гуляет, спит, работает и пьет. —

Народ особенный! Я здесь люблю толкаться —

И молча наблюдать — и молча любоваться

Картинами, каких, конечно, никогда

Мне прежде видеть не случалось;

Их не видать — невелика беда,

Но видеть весело, пока не стосковалась

Душа по тем степям, которых вид один,

Бывало, наводил тоску и даже сплин.

Но… я не знаю что — привычка, может статься,

Бродя в толпе, на лицах различать

Следы разврата, бедности безгласной

Или корысти слишком ясной,

Невежества угрюмую печать

Убавила во мне тот жар напрасный,

С которым некогда я рад был вопрошать

Последнего из всех забытых нами братий.

Я знаю, что нужда не в силах разделять

Ни чувств насыщенных, ни развитых понятий,

Что наша связь давно разорвана с толпой,

Что лучшие мечты — источники страданья —

Для благородных душ осталися мечтой…

Итак, чтоб не входить в бесплодные мечтанья,

Я поскорей примусь за описанье. —

С чего начать?!. Представьте, я брожу

По улицам — а где, и сам не знаю,

Тифлис оригинальным нахожу,

По крайней мере, не скучаю;

Представьте, наконец, — я в улицу вхожу

Кривую, тесную — под старыми домами

Направо и налево лавок ряд —

Вот караван-сарай, восточными коврами

Увешан пыльный вход, узоры их пестрят —

Но я иду от них сквозными воротами

На низкий дворик, устланный плитами,

С бассейном без воды, и слышу, как шумит

Волна в Куре, — куда она спешит,

Неугомонная, живая?..

Не знает, что вдали от этих берегов

Ей не видать других цветущих городов,

Как не видать земного рая!

Что никогда оттуда, где шумят

Каспийские валы, гнилой камыш качая,

К решеткам караван-сарая

Не воротиться ей назад!

Спешу на улицу — и вижу виноград

Висит тяжелыми, лиловыми кистями,

Поспел — купите фунт — бакальщик рад…

Вот перец и миндаль, а вон табак турецкий

Насыпан кучами — кальяны — чубуки —

Кинжалы — канаус — бумажные платки,

Товар персидский и замоскворецкий!

Дешевый все товар из самых дорогих!

Иду я дальше; множество портных

Сидят на низеньких подмостках в меховых

Остроконечных шапках, рукава утюжат,

Обводят обшлага черкески заказной

Иль праздничной чухи^[1] тесьмою золотой,

Усердно шьют — и мне усердно служат:

Из медных утюгов огонь я достаю,

Чтоб тут же закурить потухшую мою

Сигару — здесь курить начальство позволяет;

Пожаров никогда в Тифлисе не бывает,

В Тифлисе просто нечему гореть,

Здесь только можно загореть,

Что, вероятно, всякий знает.

Вот, вижу я, цирюльня, у дверей

Круглится голова; поджав босые ноги,

Сидит благочестивый на пороге

Татарин, голову его бородобрей

Нагнул поближе к свету — выбрил — поскорей

Тряпицей вытер — и к окошку

Сушить повесил грязную ветошку. —

Чего ж вам больше!.. Вот кофейня, два купца —

Два персианина играют молча в шашки,

Хозяин смотрит, сумрачный с лица,

А между тем бичо^[2] переменяет чашки.

В пяти шагах, желая аппетит

Свой утолить у небольшой харчевни,

Сошлись работники, грузины из деревни;

Котлы кипят — горячий пар валит —

Лепешек масляных еще дымятся глыбы,

Кувшин с вином под лавкою стоит,

А с потолка висят хвосты копченой рыбы.

Вот на полу какой-то кладовой

(Вы здешние дома, конечно, не забыли)

Два армянина, завязав от пыли

Глаза платком, натянутой струной

Перебивают шерсть. Насупротив, у лавки,

Где как-то меньше толкотни и давки,

Уселся на скамье худой, невзрачный жид

И на станке тесьму и позументы

Прилежно ткет; за ним, на сундуке,

Откинув рукава, сидит в архалуке

Меняла, в сладостной надежде на проценты!

Но вот базар еще теснее —

Разноплеменная толпа еще пестрее.

Я слышу скрип, и шум, и крики — хабарда!^[3]

Вот нищий подошел ко мне, склонясь на посох;

Вот буйволы идут, рога свои склоня;

Тяжелая арба скрипит на двух колесах;

Вот скачет конь, упрямого коня

Стегает плеть; налево, с бурдюками,

Знать, из Кахетии с вином,

Дощатый воз плетется, и на нем

Торчит возница с красными усами^[4].

А вон ослы вразброд идут,

В кошелках уголья несут

И машут длинными ушами;

На одного из них уселися верхом

В лохмотьях два полунагих ребенка,

А третий сзади глупого осленка

Немилосердно бьет хлыстом…

Тифлис для живописца есть находка.

Взгляните, например: изорванный чекмень,

Башлык, нагая грудь, беспечная походка,

В чертах лица задумчивая лень,

Кинжал и странное в глазах одушевленье!

Вот, например, живое воплощенье

Труда — муша^[5] по улице идет;

Огромный шкаф, перекрестив ремнями,

Он на спину взвалил и медленно несет,

Согнувшись в угол, пот ручьями

По загорелому лицу его течет,

Он исподлобья смотрит и дает

Дорогу… Не могу дорисовать картины! —

Представьте, что в глазах мешаются ослы,

Ковры, солдаты, буйволы, грузины,

Муши, балконы, осетины,

Татары — наконец я слышу крик муллы —

И наконец под минаретом

Свожу знакомство с новым светом —

И чувствую, что на чужом пиру…

Налево мост идет через Куру,

А вон крутой подъем к заставе Эриванской;

Вот, вижу, караван подходит шемаханский;

Как великан, идет передовой верблюд,

За ним гуськом его товарищи идут —

Раздули ноздри и глядят спесиво;

Их шеи длинные навытяжку стоят,

На них бубенчики нестройные звенят,

С горбов висит космами грива;

Огромные тюки качая на спине,

Рабы Востока тяжестию ноши

Гордятся и блаженствуют вполне;

А я глотаю пыль — иду — и в стороне

Вдруг слышу — деревянные подкоши^[6]

Стучат — идет татарка в белой простыне;

Толпа грузинских жен спешит укрыться в бане,

А я спешу назад — спешу куда-нибудь,

Чтоб только чистым воздухом дохнуть,

Что невозможно на Майдане^[7].

Где я — творец! — какие там сидят

Фигуры на стенах — перебирают четки —

И неподвижно вниз глядят;

Внизу овраг — на дне его шумят

Горячие ключи. — Неужели назад

Идти?.. Ого! над самой головою

Я слышу разговор, а может быть, и брань —

Но… пусть бранят! — теперь передо мною

Открылся чудный вид. Отсюда, из-за бань,

Мне виден замок за Курою…

И мнится мне, что каменный карниз

Крутого берега, с нависшими домами,

С балконами, решетками, столбами,

Как декорация в волшебный бенефис,

Роскошно освещен бенгальскими огнями.

Отсюда вижу я — за синими горами

Заря, как жертвенник, пылает и Тифлис

Приветствует прощальными лучами.

О, как блистательно проходит этот час!

Великолепная для непривычных глаз

Картина! Вспомните всю массу этих зданий,

Всю эту смесь развалин без преданий —

Домов, построенных, быть может, из руин,

Садов, опутанных ветвями винограда,

И этих куполов, которых вид один

Напомнит вам предместья Цареграда,

И согласитесь, что нарисовать

Тифлис не моему перу. — К тому ж, признаться,

Мне самому пришлось недолго любоваться;

Я как-то вздумал догадаться,

Что на чужом дворе невыгодно стоять:

Где улица, где двор, в иных местах Тифлиса

Не разберешь…

Но вот уж сумерки сгущаются в глуши

Садов — и застилают переулки;

В глухие, дальние забрел я закоулки —

И ни одной мужской души!

Вот женщина взошла на низенькую кровлю;

Вдали звучит протяжная зурна —

Как видно, здесь крикливую торговлю

Семейная сменила тишина.

Вот у калитки две старухи…

Сошлись и шепчутся и городские слухи

Передают друг другу. Вон скамья

Стоит никем не занятая,

Меж тем как на земле почтенная семья

Сидит беспечно отдыхая…

Не стану женщин вам описывать наряд,

Их легкое, как воздух, покрывало,

Косицы черные и любопытный взгляд,

В котором много блеску, жизни мало…

Повсюду я спешу ловить

Рой самых свежих впечатлений;

Но, признаюсь вам, надо жить

В Тифлисе — наблюдать — любить —

И ненавидеть, чтоб судить

Или дождаться вдохновений…

1846

Татарская песня^[8]

Посв. Г. П. Данилевскому

Он у каменной башни стоял под стеной;

И я помню, на нем был кафтан дорогой;

И мелькала, под красным сукном,

Голубая рубашка на нем…

Презирайте за то, что его я люблю!

Злые люди, грозите судом —

Я суда не боюсь и вины не таю!

Не бросай в меня камнями!..

Я и так уже ранена…

Золотая граната растет под стеной;

Всех плодов не достать никакою рукой;

Всех красивых мужчин для чего

Стала б я привораживать! Но

Приютила б я к сердцу, во мраке ночей

Приголубила б только его —

И уж больше любви мне не нужно ничьей!

Не бросай в меня камнями!..

Я и так уже ранена…

Разлучили, сгубили нас горы, холмы

Эриванские! Вечно холодной зимы

Вечным снегом покрыты оне!

Говорят, на чужой стороне

Девы Грузии блеском своей красоты

Увлекают сердца… Обо мне

В той стране, милый мой, не забудешь ли ты?

Не бросай в меня камнями!..

Я и так уже ранена…

Говорят, злая весть к нам оттуда пришла;

За горами кровавая битва была;

Там засада была… Говорят,

Будто наших сарбазов^[9] отряд

Истреблен ненавистной изменою… Чу!

Кто-то скачет… копыта стучат…

Пыль столбом… я дрожу и молитву шепчу.

Не бросай в меня камнями!..

Я и так уже ранена…

1846

Внутренний голос

Когда душа твоя, страдая,

Полна любви, — а между тем

Ты любишь, сам не понимая,

Кого ты любишь и зачем.

Из глубины, откуда бьется

Пульс жизни сердца твоего,

Мой голос смутно раздается:

Услышь его! пойми его!

Кто я? — меня не видит око…

Но — близкий сердцу, как печаль.

Я, как мечта, ношусь далеко,

Зову и — увлекаю вдаль.

Я не доступный мыслям праздным,

Я тот, кто в благости своей

Законы дал звездам алмазным,

Свободу дал душе твоей.

Живой источник мыслей тайных,

Свой вечный свет вливая в них,

Мне мало дела до случайных

Тревог и радостей твоих.

Но, бесконечно всюду вея,

Хочу, чтоб жизнь была полна,

В твоей душе вопросы сея,

Дышу на эти семена —

И говорю: на почве скудной

Дай вызреть божьим семенам,

В день благодатный жатвы трудной

Я за дела твои воздам.

1847

Агбар

1

Крадется ночью татарин Агбар

К сакле, заснувшей под тенью чинар.

Вот миновал он колючий плетень;

Видит, на сакле колышется тень.

Как не узнать ему, — даром что ночь,

Как не узнать Агаларову дочь!^[10]

Мрачно. В ауле огней не видать;

Лютые псы перестали ворчать.

Ясные звезды потупили взор —

Слушают звезды ночной разговор.

«Солнце мое! — стал Агбар говорить. —

Я за тебя рад себя погубить!»

«Что ж ты! зачем не украдешь меня?» —

«Рад бы украсть я, — да нету коня…

Завтра пошлю я к отцу твоему,

Бедный калым^[11] предложу я ему.

Двадцать последних монет серебра,

Пару волов, два узорных ковра…»

«Тише!.. Прощай!» — И во мраке чинар

Скрылся проворный татарин Агбар.

2

Солнце печет темя каменных гор.

Голову клонит на мягкий ковер.

И отдыхает под тенью чинар

В шапке косматой старик Агалар.

Неподалеку, в закрытых сенях,

Жены мотают шелки на станках.

Возле на камне старуха сидит,

Сдвинула брови и в землю глядит.

«Пару волов? У меня тридцать пар!

Что мне волы! — говорит Агалар. —

Мало ли есть у князей табунов!

Мало ли там дорогих жеребцов!

Пусть уведет он, хоть в эту же ночь,

Пару коней — я отдам ему дочь.

Знаю, недавно проехал в Ганжу^[12]

Русский чиновник, а кто — не скажу.

Есть у него дорогое ружье…

Если ружье это будет мое,

Если украдет хоть в эту же ночь,

Пусть принесет — я отдам ему дочь.

Мало того, есть купец армянин…

Деньги везет, — едет сдуру один…»

И усмехнувшись, лукавый старик

Начал дремать — головою поник.

Встала старуха, накрылась чадрой

И поплелась потихоньку домой.

3

Светит луна, как далекий пожар;

Ветер качает вершины чинар;

Листья чинар беспокойно шумят;

Лютые псы у соседа ворчат.

Вновь на свиданье Агбар удалой

Крадется к сакле знакомой тропой.

Жаркое сердце забилось в груди —

Кто мог шепнуть ей: красавица, жди!

Ясные звезды потупили взор —

Слушают звезды ночной разговор:

«Где пропадал ты? возлюбленный мой!» —

«Я не пропал — я пришел за тобой».»

«Каждую ночь я ходила сюда…

Милый! — скажи мне — какая беда?»

«В эту неделю украл я коня;

Добрый товарищ нас ждет у плетня;

В эту неделю украл я ружье;

Да не в ружье все богатство мое!

Им я убил армянина купца…

Деньги достал по совету отца.

Им и отца я убью в эту ночь,

Если украсть помешает мне дочь…»

1849

На пути из-за Кавказа

I

Неприступный, горами заставленный,

Ты, Кавказ, наш воинственный край, —

Ты, наш город Тифлис знойно-каменный,

Светлой Грузии солнце, прощай!

Душу, к битвам житейским готовую,

Я за снежный несу перевал.

Я Казбек миновал, я Крестовую

Миновал — недалеко Дарьял.

Слышу Терека волны тревожные

В мутной пене по камням шумят —

Колокольчик звенит — и надежные

Кони юношу к северу мчат.

Выси гор, в облака погруженные,

Расступитесь — приволье станиц —

Расстилаются степи зеленые —

Я простору не вижу границ.

И душа на простор вырывается

Из-под власти кавказских громад —

Колокольчик звенит-заливается…

Кони юношу к северу мчат.

Погоняй! гаснет день за курганами,

С вышек молча глядят казаки —

Красный месяц встает за туманами,

Недалеко дрожат огоньки —

В стороне слышу карканье ворона —

Различаю впотьмах труп коня —

Погоняй, погоняй! тень Печорина

По следам догоняет меня…

II

Ты, с которой так много страдания

Терпеливо я прожил душой,

Без надежды на мир и свидание

Навсегда я простился с тобой.

Но боюсь — если путь мой протянется —

Из родимых полей в край чужой —

Одинокое сердце оглянется

И сожмется знакомой тоской. —

Вспомнит домик твой — дворик, увешанный

Виноградными лозами — тень —

Где твоим лепетаньем утешенный,

Я вдавался в беспечную лень.

Вспомнит роз аромат над канавою,

Бубна звон в поздний вечера час,

Твой личак — и улыбку лукавую

И огонь соблазняющих глаз.

Все, что было обманом, изменою,

Что лежало на мне словно цепь,

Все исчезло из памяти с пеною

Горных рек, вытекающих в степь.

10 июня 1851

Примечания

1

Чуха — грузинский кафтан с откидными рукавами. (Прим. авт.)

2

Бичо — по-грузински мальчик. (Прим. авт.)

3

Хабарда — берегись! (Прим. авт.)

4

На Востоке есть обычай красить себе бороду и усы. (Прим. авт.)

5

Муша — носильщик. (Прим. авт.)

6

Подкоши — башмаки без задков. (Прим. авт.)

7

Майдан — базарная площадь. (Прим. авт.)

8

Татарская песня эта была доставлена покойным Абаз-Кули-Ханом одному польскому поэту, Лада-Заблоцкому. Он перевел эту песню по-польски, прозой; я, как умел, русскими стихами… (Прим. авт.)

9

Сарбазы — персидские солдаты. (Прим. авт.)

10

Агалары — татары-помещики. (Прим. авт.)

11

Калым — подарки жениха отцу невесты. (Прим. авт.)

12

Ганжа — гор. Елисаветполь. (Прим. авт.)