«Свет и Тени» Последнего Демона Войны, или «Генерал Бонапарт» в «кривом зеркале» захватывающих историй его побед, поражений и… не только. Том III. «Первый диктатор Европы!»

Яков Николаевич Нерсесов

Посвящается грядущему 200-летию со дня смерти (5 мая 1821 г.) Наполеона Бонапарта и совсем недавно прошедшему 250-летию со дня его рождения – то ли 15 августа 1769 г., то ли… годом позже?!

Глава 12. «Там бы я в сорок дней все кончил!»

Все очень просто: Екатерина — правительница крайне расчетливая и предельно осторожная (интуитивно безошибочно, как это водится, у все «осязающего» «своим сладким место» слабого пола, чувствующая опасность для «себя любимой») — поняла, что ситуация с поляками пошла не так, как бы ей хотелось!

Война поляков за национальную независимость обернулась для русских войной за национальную безопасность. Императрице пришлось отложить до лучших времен свои грандиозные планы по захвату Босфора и овладения Константинополем.

У давнего проводника русской воли среди поляков князя Н. В. Репнина, руководимого из Петербурга и. о. президента Военной коллегии графом Ник. Ив. Салтыковым, на этот раз дела не клеились («Погубили мы славу целого столь знаменитого царствования!» — писал он): нужны были новые фигуры и… кадры.

На авансцену — последний раз в своей военной биографии — вышел старый и из-за болезни уже инертный П. А. Румянцев. Ему была поручена оборона всего пограничного края от Минской губернии до Турции в случае враждебных вылазок с польской стороны и поддержка Н. В. Репнина в его наступлении на поляков. Петр Александрович, в отличие от Николая Васильевича знал кратчайший путь к усмирению поляков. Он, не покидая своего имения на Украине, вызвал в Польшу главного специалиста по быстрому наведению порядка в ней Александра Васильевича Суворова.

Поляки прекрасно помнили, как он расправился с бывалым воякой Дюмурье, сорвиголовами братьями Пулавскими и вальяжным Огиньским. Два лучших русских полководца XVIII столетия «русский Марс» и «российский Нестор» встретились (7?) августа 1794 г. в румянцевском имении Ташань, в 110 верстах от Киева.

Доподлинно нам неизвестно, как прошел их разговор — «Я провел несколько весьма приятных часов у Фельдмаршала» — писал потом де Рибасу Александр Васильевич. Рассказывали только, что крайне скупой на похвалу чужих воинских талантов Суворов хвалил маневры Костюшко («В мятежнике довольно искусства!») и, очевидно, поделился мыслями со своим бывшим патроном как погасить восстание. Ему было поручено раз и навсегда разобраться с поляками. Будучи уже больным, лучший российский полководец середины XVIII века предпочел не вмешиваться в дела самого стремительного полководца России той поры, да, пожалуй, и всех времен (Александр Македонский? Цезарь!? Тамерлан!!!?) в целом. Тем более, что «русский Марс» отменно ориентировался на театре предстоящих военных действий, знал он и сильные и слабые стороны бунташных поляков.

На всем этом он и основывал свой план военных операций: стремительность вкупе с внезапностью!

…Между прочим, еще издали следя за событиями в Польше (Суворов любил загодя просчитывать все нюансы своих возможны действий на том или ином театре военных действий!), нерешительностью пруссаков и медлительностью возглавившего русские войска князя Репнина, Александр Васильевич сердито замечал: «Там бы я в сорок дней все кончил!» Как показало время, он знал, что говорил: погрешность в прогнозе-вердикте окажется мизерной! Польская кампания Суворова оказалась предельно быстротечной и… столь же жестокой! Впрочем, «а la guerre comme a la guerre»…

Знаменитая, но крайне непопулярная в России советского периода (по сугубо идеологическим причинам о ней стремились не писать!), Польская кампания Суворова 1794 г. началась 14 августа из г. Немирова.

Александр Васильевич, как известно, медлить не любил и в ставшем к тому времени своем знаменитом стиле — «быстрота и натиск» — понесся усмирять бунтарей. «Время драгоценнее всего. Юлий Цезарь побеждал поспешностью!» — наставлял он своих офицеров. Еще до выдвижения, Александр Васильевич, прекрасно понимая, что там его ждет партизанская война, отдал своим войскам суровый приказ: «Во всех селениях вообще, где неприятель обороняться будет, естественно должно его кончить в домах и строениях…»

В общем, «jedem das seine»…

«Легко в ученье — тяжело в походе; тяжело в ученье — легко в походе!» — подбадривал свои войска, носясь верхом вперед и назад все еще шустрый 64-летний «русский Марс». Он приказал взять в поход провианта не более чем на 8 дней — для максимального облегчения обоза. На такой же срок было у солдат в ранцах сухарей. Хотя дело и шло к зиме, но войска шли налегке — в кителях и плащах. Сам щупленький командующий кутался в старенький («родительский» по меткому выражению старослужащих) синенький плащик, штопанный-перештопанный рукастым Прошкой-камердинером. В кибитке размещался весь его скудненький багаж.

А ведь поляки не ждали Суворова, полагая, что он будет задействован на войне с турками, которая по их прогнозам вот-вот должна была вновь развернуться на южных рубежах российской империи.

По началу всего лишь 4-тысячный, возросший затем в несколько раз (историки спорят конкретно на сколько?), корпус Суворова (собирать и обучать который пришлось на ходу, поскольку его вымуштрованные войска все же остались на границе с Турцией), за 20 дней прошел 530—560 верст от Днестра до Буга и сходу включился в усмирение поляков, «взяв курс» на Брест.

Пробиваясь туда ненастной и слякотной осенью 1794 г., он принялся громить прикрывавшие с юго-востока польскую столицу от русских частей генерала Дерфельдена отряды войск из Варшавского гарнизона генерала Кароля Юзефа Сераковского, (1750/52, Брестское воеводство — 5.1.1817/20, Козенице) в жарких, но скоротечных боях (скорее, стычках?) 2/3 сентября под Дивином (ему противостояло 100 сабель), 3/4 сентября под Кобриным (неполные две сотни конной милиции майора Рушича). Узнав, что сам Сераковский направляется к Бресту (он получил приказ от Костюшко прикрывать этот стратегически важный центр), Суворов поспешил за ним.

Выступив согласно приказу против русских 3 (14) сентября, Сераковский 5 (16) сентября в 10-м часу достиг Крупчиц (сейчас деревня Чижевщина, Жабинковский район, Брестская область) неподалеку от Кобрина, где у кармелитского монастыря была обнаружена выгодная оборонительная позиция за болотистой речкой Тростяницей.

И 6 сентября здесь произошло большое 7-часовое сражение.

Сераковский поручил командование правым крылом генералу Понятовскому, левым — генералу Винценту Корвину Красиньскому, резервом — полковнику Кёнигу. Численность его войск вызывает горячие споры среди историков. Согласно польским авторам на тот момент у него могло быть 4—5 тыс. с 26 ор. Тогда как российские военные рапорты, в частности, самого Суворова Румянцеву, подытожившего сражение под Крупчицами, дают нам совсем другие цифры: свыше 16 тыс. и 28 пушек. Как говорится в таких случаях: «данные сильно разнятся», а значит, комментарии излишни…

Русские выстроились вдоль противоположного берега реки. В середине встал Фёдор Фёдорович Буксгевден (Фридрих Вильгельм фон Буксхёвден) (2.9.1750, имение Магнусдаль, Лифляндия (ныне остров Муху, д. Вылла, Эстония) — 23.8.1811, замок Лоде (ныне Колувере, волость Кулламаа, уезд Ляэнемаа, Эстония) с 12 батальонами пехоты (егеря, гренадеры и мушкетеры). Слева — 26 эскадр. кавалерии генерала Георгия Ивановича Шевича (1746? — 1805). Не надо его путать с воевавшим под его началом его сыном, секунд-майором Шевичем Иваном Георгиевичем (Егоровичем) (1754? — 4.10.1813, под Лейпцигом). (Отец и сын, кстати, отменно себя зарекомендовали в той по-суворовски скоротечной кампании.) Справа — генерал-майор Пётр Алексеевич Исленьев [1740-е гг. (1745?) — 2.11.1826, Тула] с 10 эскадр. конных егерей. В резерве осталось 5 эскадр. карабинеров бригадира Владычина. Авангардом из трех полков казаков руководил бригадир Исаев. Всего у Суворова могло быть до 12 тыс. с 39 орудиями (ок. 7 тыс. пехоты, 4 тыс. кавалерии, 800 казаков и 200 орудийной прислуги).

Ок. 9 часов утра русские попытались было с ходу форсировать Тростяницу, но вынуждены были отступить из-за плотного огня вражеской артиллерии. В ответ на холме была выставлена 14-орудийная батарея из резерва Владычина. Она умело поддержала наступление пехоты и поляки оставили свое укрепление перед мостом. Конные егеря Исленьева поскакали в обход с юга, а кавалеристы Шевича устремились в глубокий обход с северо-запада.

Только к 15 часам русским наконец удалось перебраться через болото, и таким образом выйти полякам в тыл. Оказавшись в окружении, Сераковский отдал приказ на отход, оставив для прикрытия на крепкой позиции отряд Рафаловича из Брестского гарнизона. Прикрыв пехоту с обеих сторон поляки вполне организованно отступили и в 16 часов бой закончился.

Пять километров русские гнались за ними, но без особого результата: враг успел укрыться в лесу. Из-за сильной усталости своих солдат, прошагавших за предыдущие 20 дней 530—560 вёрст, Суворов дал им время на отдых, после чего пошел на Брест — вдогонку Сераковскому, чтобы разбить его окончательно.

По поводу потерь сторон, единства, конечно, нет!

Поляки пишут о том, что они лишились примерно 300 чел., тогда как Суворов — «значительно больше». Военные рапорты русских сообщают о 3 тыс. чел. убитыми, ранеными и пленными — у поляков, а у Суворова — 325 человек. Современные авторы говорят о 2—3 тыс. у поляков и 700 у русских. Комментарии, опять-таки — излишни…

Через два для после победы над Сераковским у Крупчиц, 8 (19) октября в сражении под Брестом (в польской литературе это — сражение под Тересполем) 13 тыс. человек с 28 орудиями Суворова снова сразились с отрядом повстанцев Сераковского (от 8 до 16 тыс. при 14—25 орудиях; данные сильно разнятся).

После переправы суворовских войск через Буг, войска Сераковского стали отходить на укреплённую позицию. Суворов не дал им это проделать: русская пехота быстро «села им на плечи», а кавалерия охватила с флангов. Только после нескольких атак поляки оказались опрокинуты, правда, ценой потери целой тысячи русских солдат. Но и поляки лишились почти 5 тыс. убитыми и 500 пленными. Лишь ок. 700 человек во главе с самим Сераковским смогли ускользнуть. Столь большие потери морально надломили участников Всепольского восстания.

Слаженно действовали в тех «жарких делах» присоединившиеся к Суворову небольшие корпуса Буксгевдена и генерал-майора (1792 г.) Ираклия Ивановича Моркова (Маркова) [2.11.1753 — 26.3. 1828, Москва; не путать с Евгением Ивановичем Марковым 1-м (1769—20.9.1828) — участником той кампании, но в ту пору — всего лишь премьер-майором].

Вместе с ними у Суворова уже могло быть до 15 (?) тыс. человек.

Отменная работа русских штыком — любимый атакующий прием Суворова — мало кого из поляков оставляла в живых! «Всякая стрельба кончается штыком» — наставлял он своих служивых — как ветеранов, так и новичков! Сам Александр Васильевич с удовольствием отмечал потом, что нигде так не блистало холодное оружие русских, как в ту стремительно проведенную им кампанию. Но и русским победа давалась недешево: напомним, что только в жарком деле под Брестом они (повторимся!) лишились тысячи убитыми и раненными. Сам Суворов вынужден был признать в донесении фельдмаршалу Румянцеву: «…Поляки дрались храбро… Мы очень устали».

Еще бы — за пять дней были одержаны четыре победы!

Так, очень быстро все поняли, что недаром российская императрица объявила: «Я послала в Польшу две силы — армию и… Суворова!» [В иной интерпретации этот екатерининский «афоризм» звучит по-другому: «Я послала две армии в Польшу: одну действительную (Н. В. Репнина и И. А. Игельстрома — Я.Н.), другую — Суворова». ]

Вскоре осознал это и душа Всепольского восстания — Тадеуш Костюшко.

…Кстати, незадолго до этого прусские войска, в составе которых был и 12—18 тысячный (данные сильно разнятся) корпус российского генерал-поручика, барона Ивана Евстафьевича (Ганса-Генриха) Ферзена (1739/47 — 16.7.1799/1800) потерпели неудачу в осаде Варшавы и отступили. После чего Ферзен со своими войсками по приказу сверху пошел на соединение с Суворовым. Стремясь не допустить этого, Костюшко во главе 7—10 тысячного (сведения различаются) отряда с 20 орудиями вступил 28 сентября (10 октября) под Мацеёвицами (Мациовицами) в неудачное сражение с войсками Ферзена и раненным (вместе с Сераковским и Михал Игнацем Каминским, 1758—1812) попал в плен. Казаки Ф. П. Денисова нанесли ему два удара пикой и сабельную рану в голову! Падая с седла, он якобы произнес пророческие слова: «Польше — конец!» По чистой случайности казаки — корнет Смородский узнал Тадеуша — не добили его, а доставили в русский лагерь. Оттуда его отправили сначала в Киев, потом — в Санкт-Петербург, где он просидел в Петропавловской крепости до 1796 г., пока его не освободил Павел I. Тадеуш уехал в Лондон, потом путешествовал по Европе и Америке, но в 1798 г. снова вернулся во Францию, где другой известный польский патриот генерал Ян-Генрик Домбровский (1755—1816/18), ускользнувший в 1794 г. от Суворова в Польше, уже формировал польские легионы для борьбы под знаменами республиканской Франции с монархическими армиями Европы. Однако, увидев, что французское правительство отнюдь не собирается помогать полякам в деле освобождения их многострадальной родины, Тадеуш отказался от лестного предложения возглавить польских волонтеров. Неудачной оказалась и попытка Костюшко наладить контакты с самим Наполеоном Бонапартом в пору зенита его славы — в 1807 г. — когда тот вплотную подошел к границам российской империи и российский император Александр I вынужденно пошел на союз с победоносным французом корсиканского «разлива». Судя по всему, время пламенного революционера-романтика Тадеуша Костюшко уже прошло; «его поезд ушел, а он так и остался на перроне несбывшихся надежд и неосуществленных деяний» — благие помыслы рассеялись как утренний туман. Не нашел спустя годы великий сын польского народа общего языка и с российским императором Александром I: его предложение по благоустройству Польши показалось царю несвоевременным. Остаток жизни обиженный на всех и вся Тадеуш Костюшко провел в эмиграции в Швейцарии. Прошли годы и его прах — прах национального героя Польши — вернули на родину и захоронили в Кракове…

Суворов не забывал о главной цели похода — Варшаве!

И, несмотря на доклад своему главному начальнику фельдмаршалу Румянцеву «…Время упущено. Приближаются винтер-квартиры», он готовит армию к решающему сражению: солдаты по-измаильски отрабатывают приемы приступа крепостных стен. В войсках уже шелестит — «Скоро пойдем на Варшаву!» В начале октября Суворов выступает из Бреста на еврейское предместье Варшавы — Прагу на правом берегу Вислы.

В польской столице несмотря на панику, вызванную известием о пленении национального лидера поляков Тадеуша Костюшко, варшавяне требовали продолжения войны. Генерал, князь Томаш Вав (р) жецкий (7.3.1759, Видзы, ныне Браславский район, Витебская область Беларуси — 5.8.1816, там же), призванный заменить Костюшко, послал всем польским военным силам приказ немедленно спешить для обороны столицы, что те и успели выполнить.

Уже на марше — 14 октября — к Суворову наконец присоединились войска Ферзена и его армия могла насчитывать до 19 (?) тыс. солдат.

15 (26) октября на пути к Варшаве под местечком Кобылка авангард Суворова под началом генерала П. С. Потёмкина (остальные подтянулись позже) повстречался с отрядами генералов Мейена и Бышевского в 4.000 — 5. 560 чел. (в том числе, 1.103 кав.) и 9 орудий, прикрывавших от Суворова отход к Варшаве войск генерала-лейтенанта Станислава Мокроновского/Макрановского (10.1.1761, Богуцин — 19.10.1821, Варшава) после поражения и пленения Костюшко под Мацеёвицами.

За пять часов боя (с 5 до 10 утра) Суворов выиграл его силами одной лишь кавалерии, и при том, на сильно пересеченной лесистой местности. Суворов приказал своей кавалерии спешиться и рубиться в перелесках. Ее сабельная атака в лесу — суворовское «ноу-хау» — решило исход сечи. Вообще в той кампании Суворов особенно восхищался работой своей кавалерии, рубившей и коловшей до последнего! «Недорубленный лес снова вырастает!» — любил наставлять «русский Марс» своих гусар и казаков, бросая их в преследование бегущих поляков. Вот их холодное оружие и «нагулялось досыта» на вражеских спинах и головах, в соревновании, кто на скаку с одного удара завалит-развалит противника наземь либо, «на худой конец» — лишь снесет ему голову с плеч!

Потери русских остались неизвестны, тогда как поляки лишились 450 убитых, 850 пленных и всех пушек. Правда, остальные силы Мокрановского успели переправиться через Буг и благополучно дойти до Варшавы.

19 октября к Суворову помимо Ферзена присоединился еще один русский отряд генерала-поручика Дерфельдена, гнавшегося за Мокроновским. После этого суворовские силы возросли до 22-24-25-30, либо даже 35—38 тыс. (существуют разные системы подсчета), из них 4 тыс. конницы и 3 тыс. казаков с 85—86 полевыми пушками.

…Кстати сказать, по некоторым данным Александр Васильевич, опираясь на авторитет Румянцева, по сути дела «отобрал» корпуса Ферзена и Дерфельдена у осторожного Н. В. Репнина — официального командующего в Польше. В результате стремительных «маневров» Суворова Репнин оказался как бы «не у дел» и смог лишь пожаловаться в северную столицу президенту Военной коллегии, графу Ник. Иван. Салтыкову: «…Я уже не знаю, сам ли я командую или отдан под команду». Изворотливый Салтыков дал понять разобиженному Николаю Васильевичу, что сама императрица высоко оценила суворовские успехи и не время предъявлять претензии. Хотя, отнюдь, не исключено, что в случае конечной неудачи у победоносного «русского Марса» могли быть большие неприятности. Впрочем, по другим сведениям, эти корпуса, все же, были переданы Суворову то ли с ведома Репнина, то ли им лично. В общем, a la guerre comme a la guerre…

Генерал Вавржецкий, ставший после пленения Костюшко польским главнокомандующим, уже собирался оставить сильно укрепленное еврейское предместье Варшавы на правом низком берегу Вислы — Прагу и сосредоточить все силы на обороне Варшавы и левого берега Вислы, но не успел исполнить задуманное. Уже 22 октября суворовские войска подошли непосредственно к Праге, соединявшейся с Варшавой длинным мостом через Вислу, весьма широкой в этом месте. Судя по оказанному русским ранее сопротивлению — им противостояли профессиональные военные европейской школы ведения войны — Суворов прекрасно понимал, что штурм будет кровавый и сразу стал тщательно выбирать позиции для артиллерийских батарей.

…Кстати, и поляки понимали, что на их землю пришел губительный неприятель, с которым шутки плохи. В боях с ними суворовцы совершали стремительные марш-броски, пленных не брали (Вильно-Варшавская «Варфоломеевская» ночь не прошла полякам даром!), а их старый полководец, действуя «не по правилам» — бросая в пешую атаку не только легких кавалеристов, но и тяжелых — все время задавал им неразрешимые задачки. «Нелогичный» Суворов, с его — по определению Репнина — «натурализмом», был непобедим и мало кому понятен среди европейских авторитетов той поры…

«Дело» предстояло нешуточное. Русским солдатам предстояло брать оборонительную систему, заранее придуманную и возведенную самим Костюшко.

Внутренняя линия обороны представляла собой земляной вал вокруг Праги. Внешняя линия укреплений (вал с тройным палисадом и рвом), которую поляки строили в течение лета, тянулась более чем на 6,5 км и будучи похожей на прямой угол, чья короткая сторона шла на восток от Вислы до песчаных холмов, затем поворачивала более чем на 90 градусов и упиралась в болотистый приток Вислы. Она прикрывалась местами передовыми бастионами и была усилена разными искусственными преградами, в том числе, шестью рядами волчьих ям с заострёнными кольями.

Расстояние между внутренней и внешней линией обороны составляло ок. километра, здесь лагерем располагались польские войска. На укреплениях было установлено от 100 до 104 орудий, в том числе много крупнокалиберных. Дополнительную поддержку могли оказать артиллерийские батареи с противоположного берега Вислы — всего у поляков могло быть до 200 пушек.

Недостатком обороны Праги была её большая протяжённость, повстанцы не имели стольких сил, чтобы плотно прикрыть всю линию укреплений. Не исключено, что Прагу могло оборонять от 20 до 30 тыс. чел. (данные сильно разнятся)

После присоединения к Суворову корпусов (отрядов) Буксгевдена и Моркова еще и корпусов (отрядов) Ферзена и Дерфельдена силы противников могли примерно уравняться. Если все — так, то у Суворова могло быть определенное количественное, не говоря, о качественном, преимущество. Недаром незадолго до смерти он откровенно признавал, что «Польша требовала массированного удара».

Имя Суворова, конечно, значило очень много, но у него, как и под Измаилом, не было осадной артиллерии, да и осаждать (блокировать) город из-за глубоко осенней погоды уже было поздно. Осень размыла подступы к городу. Суворов повторил опыт предштурмовой подготовки Измаила, дотошно учтя при этом, не только все нюансы Праги и поляков, но и «минусы» измаильского штурма. Так, особую тренировку «стрелять по головам», прикрывая штурмующих от вражеского огня, проходили егеря, в обязанности которых всегда входила стрельба в скрытого противника.

Пригород обложили с трех сторон корпуса Дерфельдена, Ферзена и первого помощника Суворова, хорошо ему известного по турецкими кампаниям, дальнего родственника (троюродного племянника?) покойного екатерининского фаворита Г. А. Потемкина — генерала-поручика П. С. Потемкина (1744—1796). Только в ночь перед штурмом на позиции выставили три батареи: в 16, 22 и 48 орудий.

Суворов разделил армию на семь штурмовых колонн, в которых было много измаильских ветеранов. Примечательно, что колоннам, в отличие от измаильского штурма, предписывалось наносить удары в разное время: кто-то должен был ждать покуда противник стянет силы к месту прорыва и тогда можно будет нанести удар наверняка.

Четыре колонны (две из отряда Дерфельдена и две из отряда Потемкина) должны атаковать с севера на юг короткую линию укреплений Праги. После прорыва внешней обороны первая колонна (ген.-майора Б. П. Ласси) направляется по берегу Вислы и отрезает поляков от моста. Остальные три колонны полковника Дмитрия Ивановича Лобанова-Ростовского (20.9.1758, Москва — 25.7.1838, Санкт-Петербург), ген.-майоров П. А. Исленьева и Ф. Ф. Буксгевдена штурмуют внутренний вал вокруг Праги. Колонны — 5-я (ген.-майора А. П. Тормасова) и 6-я (ген.-майора Гавриила Михайловича Рахманова (1757 — 1827) из войск барона Ферзена — начинают атаку восточной длинной линии укреплений, лишь после того как первые четыре колонны возьмут передовые укрепления и часть неприятельских сил будет туда оттянута. 7-я колонна (ген.-майора Ф. П. Денисова) совершает дальний обход правого фланга поляков вдоль болотистого берега Вислы, овладевает батареями и движется в Прагу к мосту.

Впереди каждой колонны будут идти 500 человек с шанцевым инструментом и средствами преодоления укреплений, их прикроют ружейным огнём 128 стрелков. За этими силами пойдет резервная пехота, которая как только будет занята передовая линия укреплений тут же устроит в них проход для кавалерии. Всем полевым орудиям надлежало занять позиции на валу внешней линии и поддерживать огнём штурм внутренней линии обороны Праги. Казакам в начале штурма необходимо отвлекать внимание защитников по всей линии.

Войскам был отдан приказ — по суворовски предельно лаконичный и доходчивый: «… Без нужды не стрелять, а бить и гнать штыком; работать быстро, споро, храбро, по-русски! Кончить в час!!!» «На войне как на войне»: спросите любого генерала — так ли это…

В сырую осеннюю промозглую погоду в 5 утра 24 (4 ноября) октября, ещё до рассвета, взвилась сигнальная ракета и первые 4 колонны двинулись, как было приказано Суворовым, вперед и скрытно подошли к вражеским укреплениям. Дальше все развивалось как предписывала суворовская диспозиция: солдаты накрывали волчьи ямы плетнями и лестницами, закидывали ров фашинами и взобрались на вал…

Польские генералы князь Т. Вавржецкий и князь Юзеф (Иосиф) Зайончек (1752—1826/1829), ставшие после попавшего в плен из-за тяжелого ранения под Мастовицами Тадеуша Костюшко, по решению Верховного народного совета командующими польской армии, так и не сумели правильно организовать оборону.

Вавржецкий, не обладавший ни авторитетом, ни степенью военного дарования своего полулегендарного предшественника, вообще считал, что «Прага погубит Варшаву», но «закруглить» восстание по своей воле уже не мог. Ему приходилось идти до логического конца восстания, затеянного Костюшко.

…Польская картечь не смогла остановить штыковую атаку русских, на которую Суворов, как всегда, сделал ставку! По воспоминаниям участников (например, российского генерала фон Клугена): «… дрались с остервенением и без всякой пощады… штыками, прикладами, саблями, кинжалами, ножами — даже грызлись!… Ожесточение и жажда мести дошли до высочайшей степени (русские солдаты мстили за Вильно-Варшавскую „Варфоломеевскую ночь“! )… офицеры были уже не в силах прекратить кровопролитие… В жизни моей я был два раза в аду — на штурме Измаила и на штурме Праги… Страшно вспомнить!..»

Один из руководителей обороны, генерал Зайончек, с пулей в животе в самом начале был увезен в Варшаву. Генерал Вавржецкий пытался организовать отпор, но увидев полное расстройство в польских войсках, предпочел ретироваться по мосту, прежде чем колонна Ласси достигла его, отрезав путь отступления защитникам Праги. Оборона по внутреннему земляному валу вокруг Праги рассыпалась под штыковыми атаками русских, не даваших никому пощады. Тем более, что спорая работа суворовских гренадер и егерей штыками — остервенело наматывавших на них вражеские кишки — в ту пору уже считалась в Европе эталонной.

Взрыв склада боеприпасов в Праге ещё более усилил панику в рядах ее защитников. Мост уже перешел под контроль русских, попытки поляков разрушить его пресекались огнём артиллерии, пока не последовал приказ Суворова поджечь его. Лишь небольшая часть наиболее сметливых повстанцев успела спастись на лодках, а ещё меньшая — вплавь.

К 9 часам утра полевое сражение завершилось, но артиллерийская дуэль с батареями на левом берегу Вислы продолжалась до 11 утра и после полудня возобновилась лишь для морального воздействия на жителей Варшавы, наблюдавших в подзорную трубу уничтожение защитников Праги.

Не взирая на серьезные потери, засеки, «волчьи ямы», ожесточенное сопротивление врага русские овладели Прагой и вступили в польскую столицу Варшаву.

Правда, в час не уложились…

…Кстати, рассказывали, что якобы суворовский рапорт в столицу императрице был по-военному краток и по-суворовски оригинален: «Ура, Варшава наша!» Ответ венценосной самодержицы вроде был адекватно лаконичен: «Ура! Фельдмаршал Суворов!» В общем, полушутка-полуанекдот! На самом деле ответ-рескрипт императрицы был длиннее и веливоречив. Но об этом см. мою книгу о Суворове «Свет и Тени» «неистового старика Souwaroff»…

Потери обеих сторон можно определить лишь приблизительно, учитывая, что цифры в победных реляциях всех времен и народов обязательно подгоняются в целях пропагандистского эффекта. Иначе, «паства», т.е. народ, может не понять и сделать неудобные/ненужные для правителя (в том числе, «персоналистического режима») выводы!

Отчаянное сопротивление поляков в Праге обошлось им дорого! «Страшное было кровопролитие!» — вспоминал позднее сам Суворов. «Редко видел я столь блистательную победу; дело сие подобно измаильскому» — довольно добавлял он в своей реляции от 7 ноября. Там же говорится, что сочтено убитых поляков 13.340 (в том числе, 4 генерала — Ясинский, Корсак, Квашневский и Грабовский; в бою также погиб известный военный инженер Ян Бакалович), пленных 12.860 (в том числе, 3 генерала — Майен, Геслер и Крупинский и 442 офицера); потонуло в Висле при попытке спастись на другом берегу больше 2.000; артиллерии досталось победителям 104 орудия.

По другим данным показатели потерь чуть больше: 13,5 тыс. убитыми и раненными и 14,5 тыс. пленных. Бежать смогло не более двух тысяч пражан. Висла в районе Праги кишела мертвыми телами.

Потери русских оказались значительно меньше. Сам Суворов писал де Рибасу: «Потеряли мы здесь вчетверо меньше, нежели под Измаилом». По официальным данным взятие варшавского предместья обошлось ему 580 убитыми и 960 раненными. (Если это так, то помножив цифры этих потерь на четыре можно предположить, что под Измаилом Суворов положил порядка 6.160 человек, что примерно соответствует нижнему порогу предположений некоторых современных историков — см. потери русских при Измаиле в моей книге о Суворове «Свет и Тени» «неистового старика Souwaroff». )

…Впрочем, есть и иные данные о суворовских потерях — 300 и 500 человек, соответственно. Поскольку историю, как правило, пишут победители и им свойственно трактовать события (и потери, в том числе), так как им выгодно, то каждый волен принимать во внимание те цифры, которые ему кажутся более приемлемыми. Истина, как известно, лежит где-то по середине, а правда, у каждого — своя…

Интересно (и символично?) другое: пражские события негативно повлияли на отношение европейцев к России.

Дело в том, что после штурма Праги во французской и английской печати просвещенной Европы, с подачи польских источников, острословы окрестили Суворова… кровожадным «полудемоном», «мясником». Дело дошло до того, что потом и Наполеон (будучи сам «не без греха» во время Египетского похода!), назвал Суворова «варваром, залитым кровью поляков».

Более того, сначала в польской, а потом и в западной (особенно французской) историографии, из-за так называемой массовой «резни» мирного населения (к которому относят и добровольных защитников укреплений), которую якобы учинили войска А.В.Суворова при взятии Праги, прочно закрепился термин «резня в Праге» (польск. Rzeź Pragi). Например, разделяющий в целом польские взгляды французский историк Анри де Монфор, пишет не только об ок. 6 тыс. убитых и раненых, 10 тыс. захваченных в плен, но и порядка 6 тыс. убитых мирных жителей. Следует подчеркнуть, что немалая роль в раздувании русских жестокостей принадлежит классикам польской литературы, которые, руководствуясь, вполне понятными, патриотическими побуждениями, в своих произведениях под прикрытием права на художественный вымысел умышленно завышали число мирных жителей, якобы убитых русскими солдатами — 20—30 тыс. чел.

Не берясь расставлять точки над «i» в этом наищекотливейшем вопросе, скажем лишь, что наиболее обстоятельно занимавшийся из дореволюционных российских историков вопросом взятия Варшавы А. В.Суворовым Н. И.Костомаров, ссылаясь на «русские известия того времени», пишет, что всего поляков погибло до 12 тыс. чел. (включая военных и жителей Праги), причем, многие из них, «спасаясь от русских штыков», потонули в Висле, а в плен было взято до 1 тыс. чел.

Был во время штурма Праги и такой эпизод, когда остаток гарнизона пробился к Висле в надежде переправиться на другой берег, но русские успели их настичь и всех перебили на глазах левобережной Варшавы — a la guerre comme a la guerre. Не исключено, что этот факт уничтожения в бою польских солдат мог послужить своеобразным фоном для создания легенды о массовых русских зверствах в Праге. В то же время нельзя забывать, что в рядах польских защитников было несколько тысяч вооруженных добровольцев из местного населения, которые при определении потерь могли быть причислены к мирным жителям. Относительно собственно мирного населения Праги, тот же Н.И.Костомаров, опровергая слухи об их поголовном истреблении, резюмирует: «Таким образом, если происходили варварства над жителями, почему-то не успевшими вырваться из Праги, то, вероятно, в небольшом количестве, тем более, что по сказаниям самих поляков, как только русские овладели Прагой, Суворов послал офицеров оповестить жителей, какие остались в Праге, чтобы они скорее выходили с правой стороны Праги и бежали в русский лагерь, где они могут быть безопасны.»

Никак не оправдывая негативных фактов поведения российских солдат, необходимо подчеркнуть, что они в немалой степени были спровоцированы самими полякам в начале восстания, когда в апреле 1794 г. застигнутые врасплох спящие русские солдаты и офицеры, а также шедший из церкви безоружный батальон Киевского полка были безжалостно перебиты восставшими, а часть из взятых в плен была позднее растерзана толпой. Рассудить поляков и русских трудно: по многим свидетельствам участников штурма, русские солдаты, ожесточённые сопротивлением и воспоминанием об уничтожении польскими войсками русского гарнизона в Варшаве, когда погибло (повторимся!) от 2 до 4 тыс. (данные разнятся) русских солдат, откровенно мстили за Вильно-Варшавскую «Варфоломеевскую» ночь, убивая всех подряд: они действительно в плен не брали никого.

Признавая это, опять-таки Н.И.Костомаров пишет, что «… Суворов остановил бесполезную ярость солдат своих и не приказал жечь и истреблять Праги». Прямой приказ Суворова запрещал трогать мирное население, но при этом в знаменитой суворовской «Науке побеждать», заучиваемой солдатами наизусть, говорилось: «возьмешь лагерь — все твое, возьмешь крепость — все твое» или, как говорят французы — «на войне — как на войне» (a la guerre — comme — a la guerre!).

Город был буквально стерт с лица земли: недаром даже 20 лет спустя, подъезжая к Варшаве в ходе Заграничного похода 1813—1814 гг. русской армии в Европу, русские офицеры удивлялись: «А где же Прага!?»

Александр Васильевич, безусловно, был человек очень своеобразный и «непрозрачный» (и не всем понятный и, тем более, приятный своими «чудачествами»), извилистый и многогранный, но полководец — крайне холодный и исключительно расчетливый: отдав Прагу на потеху своим солдатам, он наглядно показал бунташным полякам, что ждет их столицу Варшаву, если они тут же не выбросят белый флаг. Как писал спустя полвека со слов Алексея Петровича Ермолова — самой культовой фигуры (а их в эпоху наполеоновских войн с Россией среди русских военачальников разных рангов было немало!) в русской армии первой четверти XIX в., отличившегося при штурме Праги — его биограф: «Ужасное зрелище, которое представляла Прага, могло у всякого отбить охоту подвергнуть Варшаву той же участи. Варшава сдалась беспрекословно на все условия, предписанные Суворовым». Закрывая тему суворовского кровопролития, скажем, что сам Александр Васильевич очень доходчиво объяснил логику всех своих действий: «Миролюбивые фельдмаршалы при начале польской кампании провели все время в заготовлении магазинов. Их план был сражаться три года с возмутившимся народом. Какое кровопролитие! Я пришел и победил. Одним ударом приобрел я мир и положил конец кровопролитию».

В общем, «лес рубят — щепки летят»!?

Правда, добыча у солдат была не та, что в Измаиле: местные евреи оказались бедноваты. Поскольку ужасы пражского побоища проходили на виду у варшавской публики, то беззащитные варшавяне предпочли сдаться на милость победителя и избежать погрома. Как ехидно рапортовал Александр Васильевич «… Страшное зрелище видя, затрепетала вероломная сия столица». Суворов знал, что делал, принимая делегацию варшавян по мирным переговорам… прямо на поле боя в Праге, среди тысяч убитых и истекающих кровью раненных поляков-защитников Праги, показывая, к чему может привести дальнейшее сопротивление. Варшавяне все правильно поняли и, выйдя к победоносному русскому полководцу с хлебом-солью, преподнесли ему на берегу Вислы не только ключи от города, что символизировали капитуляцию польской столицы, но и усыпанную бриллиантами табакерку с надписью: «Спасителю Варшавы». Уважение граничило с мольбой о пощаде. Особо «отличались» прекрасные паненки: недаром Суворов давно уже признавал: «Женщины управляют здешнею страною, как и везде»…

…Кстати сказать, комендантом Варшавы Суворов назначил напористого (это была главная черта его военного дарования) генерала Ф. Ф. Буксгевдена, прибалтийского немца, оставившего в истории русской армии весьма неоднозначную память. Считается, что его ограниченные способности большого военачальника скрывались под маской грубости и непомерной гордости. Так, командуя на войне 1805 г. отдельным корпусом — так называемой Волынской армией, он, будучи человеком скорее упрямым и прямолинейным, чем смелым, в ходе Аустерлицкого фиаско с вверенными ему очень большими силами (почти половина всей союзной армии — свыше 39 тыс. чел.?) не сумел во время сориентироваться, когда уже в самом начале битва стала складываться для русских войск крайне неудачно. Но это уже другая история — история войн России с Наполеоном в начале XIX в., кстати, Вам известная…

Мирные условия Суворова, которые он выставил польским переговорщикам, великому маршалу Литовскому Роману Игнацу Франтишеку (Игнатию Евстафьевичу) Потоцкому (28.2.1741/51, Радзынь-Подляский — 30.8.1809, Вена) и Тадеушу Антонию Мостовскому (19.10.1766, Варшава — 6.12.1842, Париж), были довольно мягкими. Король Станислав-Август сразу на них согласился, тем более, что «русский Марс» гарантировал «жизнь и имущество жителей» Варшавы. Русские пленные, а их оказалось в столице Польше не менее 1.400, были переданы представителю Суворова князю Д. И. Лобанову-Ростовскому, а польская армия начала разоружение.

Часть польской армии под командованием Вавржецкого (ок. 27 тыс. чел.) хотела пробраться в Галицию, но у Опочни была настигнута Ф. П. Денисовым и капитулировала, а сам Вавржецкий доставлен к Суворову. Только единицам, в том числе, зачинщику всех событий, генералу Мадалинскому, удалось перейти австрийскую границу. Еще 10 тыс. непримиримых борцов за освобождение Польши во главе с генералами Домбровским и Зайончеком сумели-таки уйти к саксонскими границам.

В Варшаву русская армия входила уже с незаряженными ружьями, под громкую музыку, с развернутыми знаменами. Правда, стремясь избежать кровавого избиения варшавян со стороны тех полков, которые занимали польскую столицу с Игельстромом в кровавую Варшавскую «Варфоломеевскую ночь» и сильно тогда пострадали, Суворов их с собой в Варшаву не взял, оставив в разоренной Праге.

Кровавой «вендетты а-ля Прага» не повторилось.

Восстание было подавлено.

Суворов сдержал слово: разобравшись с поляками за… 42/44 дня! Всего лишь на два/четыре дня больше обещанного срока. А если считать со дня его первого столкновения с польскими частями, то и вовсе за… 38 дней! Столь стремительного полководца в Европе больше не было: звезда Наполеона Бонапарта взойдет лишь спустя два года, в Италии в 1796 году. Но это уже другая история, с которой любознательный читатель уже знаком…

Подавление восстания Костюшко означало гибель Польши как самостоятельного государства. Она перестала существовать. Польская независимость, угрожавшая России и бывшая в Восточной Европе плацдармом якобинства, была уничтожена. Уже давно обозленные на Россию поляки на века стали для нее опасным западным соседом и не считаться с этим нельзя. В октябре 1795 г. после долгих и сложных споров между державами-победительницами (стороны горячо «дрались» за каждый клочок польской земли), к которым «очень вовремя» присоединилась и главная «монархическая старушка континентальной Европы» Австрия, произошел третий раздел Польши, прекративший существование независимой Польши на сто с лишним лет — до 1918 года!

Если Пруссия получила Варшаву, включая Правобережье Вислы, то за Австрией закрепилась Малая Польша — Краков с округом и воеводство Сандомирское и Люблинское.

И наконец, власть Екатерины распространилась еще дальше на запад: ей стали подчиняться Западные Белоруссия и Волынь, Литва и Курляндия.

…Кстати сказать, государыня-«матушка» (а в ту пору и по возрасту и по статусу уже государыня-«бабушка», но все также охочая до неутомимых «секс-мустангов»), которая «все видела — все знала — все контролировала», наотрез отказалась принять титул… королевы Польши. Объяснение было очень простым и доходчивым: она присоединила к России только те части Польши, которые некогда составляли одно целое с Россией (Русью) и даже были «колыбелькой» для русских, но и они не были исконно польскими землями. Но поскольку именно коронные польские земли отошли к Австрии и Пруссии, то Польша перестала существовать как отдельное государство и замысел покойного Григория Потемкина получить рядом с Россией небольшую, слабую, но однородную в этническом и религиозном отношении страну провалился. Это стало для поляков национальной трагедией и породило массу противоречий, опять-таки, в первую очередь, между русскими и поляками. Польский вопрос снова вышел на авансцену Европы во времена наполеоновских войн и особенно после них, когда победоносный император Александр I прибрал к рукам все основные польские земли. Последовавшие Польские восстания 1831 и 1863 гг. и их подавления, создали в «демократически» настроенной Западной Европе отталкивающий образ великодержавно-самодержавной России-поработительницы. Отголоски этого сопутствуют ей до сих пор: Катыньская бойня, недавняя гибель президента Польши при весьма туманных обстоятельствах (в прямом и переносном смысле) под Смоленском…

Такова краткая предыстория ситуации вокруг польского вопроса, обозначившегося на повестке дня в результате разгрома Наполеоном Пруссии и выхода его армии к границам российской империи.

…Между прочим, как и осенью 1805 г. в Австрии, так и глубокой осенью-зимой 1806 г. в Пруссии русские войска защищали подступы к собственной территории и их действия в целом носили даже по тактической направленности (чаще всего им приходилось отступать) оборонительный характер…

Польский вопрос приобрел остроту не случайно, поскольку разгоревшийся русско—французский военный конфликт получил в литературе (особенно западной) название «Польская кампания 1806—1807 гг.», хотя далеко не все военные действия в 1806—1807 г. происходили на землях, населенных поляками. Заключительные события этой кампании развертывались в Восточной Пруссии, где основное население составляли немцы. Но появление французов в регионе р. Висла ставило на повестку дня вопрос о восстановлении польской государственности, вопрос, оказавшийся для Наполеона непростым.