«Свет и Тени» Последнего Демона Войны, или «Генерал Бонапарт» в «кривом зеркале» захватывающих историй его побед, поражений и… не только. Том I. «Надо уметь дерзать»

Яков Николаевич Нерсесов

Посвящается грядущему 200-летию со дня смерти (5 мая 1821 г.) Наполеона Бонапарта и совсем недавно прошедшему 250-летию со дня его рождения – то ли 15 августа 1769 г., то ли… годом позже!?

Глава 6. Амур — дело тонкое или парижские «королевы красоты» — пардон, «горизонталки», так сказать…

Рассказывали, что в юности и ранней молодости Наполеон сильно чурался женщин: некрасивый и неуклюжий, он не умел говорить изящные комплименты и ловко танцевать. (Он так до конца жизни и не освоит танцы, хотя потом, уже в зените славы, будет брать специально уроки у лучших танцоров Парижа!) Дамы и сами не интересовались этим малорослым и угрюмым офицериком в поношенном мундире и стоптанных сапогах, которыми он постоянно отдавливал их маленькие ножки в изящных атласных туфельках на балах и банкетах, если какая-нибудь дуреха, все же, решалась пригласить его на танец.

Попутно отметим, что Французская революция 1789 г. принесла с собой не только столь желанные для французов «Свободу! Равенство! Братство!» (Liberte, Egalitе, Fraternite), но и полное раскрепощение в моде, особенно, в женской.

…Одна из организаторов баррикад и взятия Бастилии в 1789 г., героическая темноволосая красавица, «амазонка» Анна-Жозефа Теруань де Мерикур (имя, изобретённое прессой по названию её родной деревни Маркур; настоящее имя — Анна-Жозефа Тервань) [13 августа 1762, Маркур, бывшее Льежское епископство (ныне Бельгия) — 9/23 июня 1817, Париж], ставшая олицетворением женской красоты той краткой, но бурной эпохи, своего рода «секс-символ», одевалась крайне эффектно: короткая двубортная куртка под которой была свободная нижняя рубашка (грудь ничем не стянута и находится «свободном полете»! ), укороченная свободная юбка и высокие башмаки со шнурками. Ее распушенные свободно падающие волосы были покрыты фетровой шляпой с национальной, сине-красно-белой кокардой (символы — Свободы, Равенства, Братства) и страусовыми перьями. Ее изящную талию стягивал пояс-шарф, за который она засовывала пару пистолетов; на узкой перевязи висела шпага. Прозванная «Мессалиной французской революции», Теруань стремилась доказать мужчинам, что и женщины могут принимать посильное участие в революции: рассказывали, что в ее кровати перебывали почти все (охочие до «клубнички») революционные вожаки — от Мирабо и Дантона до Камилла Демулена. Можно сказать, что революция доставляла Теруань де Мерикур огромное чувственное наслаждение. 13 мая 1793 г. её окружила толпа якобински настроенных женщин, которые раздели её донага и жестоко выпороли; лишь вмешательство Марата остановило экзекуцию. Как и многие революционеры, одна из вдохновительниц и предводительниц «похода женщин за хлебом» на Версаль 5 октября 1789 г., демоническая Теруань кончила трагически: она скончалась в 54 года много позже своей героической эпохи, сойдя с ума в сумасшедшем доме…

Возражения, естественно, были и, конечно, со стороны консервативно настроенных мужчин: прежде всего писателей, блюстителей нравственности и разного рода «теоретиков-моралистов». Эти «знатоки и поклонники женской красоты» горячо оплакивали утрату корсета на женской юбке и рьяно нападали на эротическое новинки в женской одежде — прилегающее платье из тонкой, мягкой, свободно струящейся по аппетитно округлым женским формам прозрачной муслиновой или батистовой белой ткани из Индии с сильно оголенными руками, широкими складками, разрезами на боках, глубоким вырезом на груди и перехваченное под самой грудью поясом. Первыми, «на ура», приняли новую моду молодые, стройные, хорошо сложенные, а, главное, не боявшиеся показать голое тело, женщины и девицы, как бы сказали сегодня — «барышни без комплексов».

…Кстати, еще в 1734 г. французская балерина Салле, танцуя в балете «Пигмалион и Ариадна» в легкой прозрачной юбке, без каркаса (по античному образцу), была освистана. Тогда в Париже царила мода пышных и громоздких нарядов эпохи рококо и почва для нового стиля не была готова. Но в Англии балерину принимали с восторгом. Итак, почву для новой моды подготовила Англия…

Все это по твердому убеждению «псевдо-моралистов» слишком дерзко выделяло некоторые соблазнительные анатомические особенности женской фигуры, дразня и распаляя мужское воображение. Сверх меры обнажается — возмущенно говорили они, — грудь и т. д. и т. п. «И, действительно, самые пышные прелести, — как писалось тогда в одном авторитетном печатном издании, — выставлялись женщинами напоказ без всякого стеснения».

Упреков была масса. «Как хороша была, — бубнили ханжи, — старая мода с ее обязательным корсетом в платье — охраной и защитой женского целомудрия». Вообще, «визгу и писку» было предостаточно, но сметливый слабый пол, веками жаждавший равноправия и нового образа жизни, пользуясь подвернувшимся случаем (демократическими веяниями французской революции: «Свобода! Равенство! Братство!»), мгновенно сориентировался. Он вообразил себя подобным античным Аспазиям и Венерам, раскрепостился, выставив напоказ свои прелести, те самые, на которые столь падки мужчины всех времен и народов. Рассказывали, что началось все с прохода (прогулки) скандально известной Фортуне Гамелен по Елисейским полям с обнаженной грудью, что вызвало невероятный восторг у всех имевших счастье лицезреть это «эротическое шоу» мужчин.

Так возник культ обнаженного тела!

Никогда ранее женщины не позволяли себе столь откровенных костюмов!

…Кстати, французская революция не принесла женщинам каких-либо значительных прав, если, конечно, не считать введения права на развод. Мечта о женском равноправии оказалась неосуществимой: ее пришлось отложить примерно на сто лет. (А на самом деле — до конца ХХ века, когда в 80-е гг. в западном обществе сложились такие социально-экономические расклады, что женщины смогли сами себя финансово обеспечивать и почти не зависеть от прихоти мужчин!) Поэтому сметливый слабый пол постарался взять реванш во внешнем облике. И надо признать это ему удалось сполна!..

Поскольку женщины решительно отказались не только от всяких громоздких каркасов и подкладок в верхней одежде, но как бы за одно кокетливо сняли с себя и… нижнюю — довольствуясь под новомодным платьем либо плотно облегающим трико телесного цвета (типа современного балетного трико или боди) либо вовсе обходясь без него, то мужчинам осталось лишь с удовольствием заглядываться, а ханжам — удрученно скрипеть по поводу совершенного падения нравов. Дамы, особенно те, которым было что показать, стремятся носить обновку на голое тело. Мода, как известно, редко когда относилась серьезно к голосам блюстителей нравственности! Тем более, теперь, после таких перемен, что свершились во французском обществе в 1789 году!

Теперь решительно выступает на передний план то, что раньше расценивалось, как пренебрежение к требованиям приличий. Парижские острословы смеялись, что парижанкам достаточно одной только рубашки, чтобы быть одетыми по моде. Нагота сделалась любимой модой дам. Врачи напрасно твердили, что климат Франции не так тепл и мягок, чтобы так «раскрепощаться». В угоду новой моде принесено много жертв. Парижские газеты чуть ли не ежедневно омрачались траурными хрониками: «Госпожа де Ноэль умерла после бала, в девятнадцать лет, мадемуазель де Жюинье — в восемнадцать, м-ль Шапталь — в шестнадцать!» По некоторым данным, за несколько лет господства этой экстравагантной моды умерло женщин больше, чем за предшествовавшие 40 лет! Посетители Монмартрского кладбища могли убедиться в этом — множество молодых женщин, едва достигших 20-летнего возраста, стало жертвой моды «а-ля соваж» (по-франц. a la sauvage — «нагой»; самое легкое платье весило… 200 грамм!) и умерло от простуды легких (чахотки) либо, пардон, из-за отсутствия нижнего белья «женских болезней», подобно «розам, погибшим, не успев расцвести».

Если мужчины зимой предусмотрительно закутывались в теплые верхние одежды, то женщины, несмотря на категорические протесты врачей, желая казаться соблазнительными «нимфами», даже в холода решительно ходили в явно не подходящих к центральноевропейскому климату «античных» одеяниях. В ответ на упреки в легкомысленном поведение, они жеманно отвечали: «Форс, мороза не боится!» В редких случаях они прикрывались красным, голубым, бирюзовым либо светло-коричневым шарфом или таких же цветов шалью, перекрещенными на груди и завязанными сзади. Чаще всего заболевание настигало даму, когда она разгоряченная танцами полунагая покидала бал. Дело дошло до того, что «Модный журнал для дам» за 1801 год утверждал: «Нельзя быть модницей, не имея экипажа!» Иностранцы приходили в ужас от смелости парижских модниц: туалеты, в которых они щеголяли, считались ими самыми сдержанными и элегантными, но 100 лет назад подобное не разрешалось даже «вечным труженицам любовного фронта» — «ночным бабочкам» (пардон, проституткам)!

Спустя годы, в популярном журнале мод за 1812 год по этому курьезному поводу писалось: «Ваши матери позволяли себе намного больше, чем легкий намек на существование у них груди!» Особо популярный воздушный и прозрачный «костюм Психеи» был так глубоко вырезан спереди и сзади, что грудь была прикрыта не более чем на три пальца, талия при этом располагалась непосредственно под грудью.

Платье француженок, по сути, было ни чем иным, как муслиновой или тонкой батистовой либо кисейной длинной, иногда не сшитой по бокам, рубашкой («шмизом») (по-франц. shemise), с глубоким округлым декольте, короткими рукавами либо вовсе без них и поясом, перемещенным под самую грудь. По форме и покрою шмиз шился в подражание хитону (тунике) античных женщин. Кокетливые парижанки подкладывали сзади под юбку подушечку, чтобы подол аппетитно изгибался назад. Это платье украшалось многочисленными воланами лишь на рукавах и по нижнему краю юбки. Платья-шмиз разделялись на бальные, прогулочные (или, как тогда говорили, променадные) и домашние. Кроме того, платья для женщин среднего возраста делали из более плотных, тяжелых тканей, в то время как для молодых использовали тонкие и прозрачные материи.

Простота покроя и ткани делала эту моду доступной большинству горожанок. С помощью дерзкого шмиза революционно настроенные дамы выражали свои патриотические чувства.

Скептики лишь качали головами, когда при свете горящих ламп они видели танцующих дам с прическами а-ля Диана или а-ля Психея, с обнаженными руками, откровенно дерзкими декольте, в полупрозрачных античных туалетах, волнообразные движения которых «обнаруживали все их сокровища».

…Кстати, о декольте! В отсутствии корсета, приподнимавшего и оптически увеличивающего бюст (подобного современному бюстгальтеру с эффектом «push up»), женщинам пришлось довольствоваться либо тем, чем каждую из них наградила в этой части тела природа, либо носить очень модный тогда, только что изобретенный искусственный бюст, имитировавший природную грудь во всей ее свежести и красоте. Сначала он делался из воска, потом из кожи телесного цвета с нарисованными жилками. Особая пружина позволяла искусственному бюсту ритмично вздыматься и опускаться. Подобные шедевры воспроизводили иллюзию настоящей груди, пользовались огромной популярностью и стоили очень дорого. Как и поддельные икры, эта «женская прелесть» продавалась открыто, красуясь на витринах модных магазинов. Для поддержания бюста (своего или накладного) в приподнятом положении использовался широкий пояс. Его отсутствие говорило о том, что даме нечего поддерживать…

Дальнейшее развитие шмиза (появление разреза — сначала от бедра, потом — от талии, а затем и сзади) только оправдывало худшие опасения скептиков. Мода стала еще более фривольной, по истине «нагой» («дикой») или модой а-ля соваж. Никогда еще декольте не было так откровенно, как в это славное время: грудь открывалась все больше и больше — ниже ареол (околососковых полукружий); закрытое платье стало называться «лицемерным», а те части тела, которые были прикрыты, считались некрасивыми; руки закрытые до локтя, постепенно обнажались до плеча, в конце концов, у некоторых дам рукава совершенно исчезли. Наиболее «продвинутые» француженки (повторимся!) стали надевать шмиз на голое тело, которое просвечивало сквозь прозрачную, легкую ткань, дразня мужской взор. И, как писал один изумленный современник, «два резервуара материнства были хорошо видны сквозь это новомодное платье и приводили в неописуемый восторг мужчин», у которых начинали чесаться и потеть ладони рук. Лишь в очень прохладную погоду некоторые дамочки томно прикрывали свое выразительное декольте прозрачными косынками — «фишу», которые кокетливо завязывались на бантики спереди или сзади — высоко на талии. В последнем случае, сославшись на то, что «ей душно» дама могла томно попросить кавалера распустить… бантик.

…Между прочим, шмиз долго будет господствовать в моде: он переживет и Французскую революцию, и Конвент, и Директорию; он исчезнет только в эпоху наполеоновской империи, и еще долго останется в пользовании, но уже как… неглиже (франц. neglige — небрежный), легкое и удобное домашнее или утреннее одеяние. Этот интимный вид одежды непосредственно связан с мадам де Помпадур — легендарной фавориткой Людовик XV середины XVIII в. Каждая дама непременно душила его изысканными духами. Неглиже времен Помпадур было до того изыскано, что стало предметом гордости дам. К примеру, декольте делалось столь низким, что позволяло видеть и нижнюю рубашку с тончайшей кружевной оторочкой, кокетливыми рюшами, лентами и вышивкой и не стесненный корсетом, почти весь бюст, включая соски, которые эротичности ради подкрашивались согласно запросам дамы и «подмораживались» льдом. Уже тогда дамская нижняя одежда становилась все эротичней, все сексуальней, по истине превращаясь в «орудие мирового соблазна». (А Париж — «столицей мирового соблазна»! ) Поздно начинавшееся утро — оно называлось на светском языке XVIII века «молодость дня» — изнеженные, утонченные дамы встречали исключительно в неглиже. Нарочитая небрежность, интимность неглиже проникала в каждодневный костюм той эпохи, привнося особый шарм и настроение. В кокетливом неглиже с максимально глубоким декольте начали появляться на прогулках, мотивируя это «дурным настроением или плохим самочувствием, включая традиционное… „у меня голова болит!“». Стремление к интимности проникало повсюду…

Богато присборенная юбка-шмиз спереди грациозно придерживалась рукой, так что ножка в тонком чулке телесного или белого цвета со стрелками, обутая по последней моде в едва заметную плоскую светлую туфельку без каблуков, но с бантом типа античной сандалии, с завязками украшенными драгоценными камнями крест-накрест вокруг икр (каблуки снова войдут в моду лишь в середине XIX века), дразняще обнажалась высоко над щиколоткой. По тем временам это была невиданная смелость! Открытые спереди сандалии, позволяли некоторым модницам украшать бриллиантовыми перстнями даже пальчики ног. Благодаря мягким плоским туфлям, очень похожим на бальные, походка женщин стала очень плавной, что считалось необходимым признаком хорошего тона. При этом подошва была столь тоненькой и узенькой, что при малейшей сырости, дамы не могли ходить пешком. Недаром ходившая в то время поговорка «нельзя быть модницей, не имея экипажа», очень подходила и на этот случай жизни.

Все в женском костюме было направлено на обрисовывание формы тела. Прозрачная батистовая рубашка позволяла видеть всю ногу, украшенную над коленом золотыми обручами. Именно эти легкие покровы возбуждают мужское воображение; именно под ними формы женского тела кажутся такими привлекательными и они вспоминают о своем первейшем природном предназначении… делать себе подобных!

Если у женщины не видно было сложения ног от туфель до ягодиц, то говорили, что она не умеет одеваться. Когда дама шла, платье, подобранное спереди и позади гладко обтянутое, показывало всю игру ягодиц (пардон, «нижнего бюста») и мускулов ее ног при каждом шаге. Недаром «Московский Меркурий» писал в те дни: «Ни один уважающий себя кавалер уже не говорит о красоте плеч или грудей; кто желает оказать даме учтивость, тот хвалит форму ее нижнего бюста…»

В конце концов, каждая женщина стала одеваться так, как ей хотелось. Выдумывались все новые и новые костюмы, и никто не был стеснен модными законами.

Узкие прямые платья, особенно из тонких тканей, не допускали внутренних карманов, и поэтому вошли в моду дамские сумочки для туалетных мелочей. Сначала для туалетных принадлежностей использовались сумочки в виде полевой офицерской сумки «сарбеташ» и их подвешивали сбоку на специальной перевязи, а затем появились дамские сумочки в виде корзиночки или мешочка на длинном шелковом шнуре. На латыни — это «reticule» — «ретикюль», т.е. «плетеная сетка».

…Кстати, в насмешку над модницами, эти сумочки прозвали «ридикюли» (т.е. «смешные»). С тех пор это название вошло в обиход в XIX в. во всех европейских странах. Сейчас слово ридикюль носит немного ироничный, смешной оттенок, это нам напоминает о старомодности. Внедрению ридикюля в моду способствовали два обстоятельства. Одно — отсутствие карманов на «античных» нарядах — привело к тому, что вспомнили: в XV в. при бургундском дворе носили кожаные мешочки для денег. Другая причина заключалась в том, что дамы занимались рукоделием и носили его повсюду за собой. Мешочки для рукоделия, как известно, ввела в употребление маркиза де Помпадур в середине XVIII в. В начале XIX в. модницы надевали шнур от ридикюля на руку…

«Нагая» мода хотя и экономила на материале, но стоила немало: цена красивого модного туалета колебалась от 6 до 8 тыс. франков. Еще дороже стоило увлечение драгоценностями (особо популярен сердолик): множество колец на руках и… ногах, эластичные браслеты с жемчугом на левой руке, широкие кольца в ушах и жемчужные бусы. Последние были в большом почете; их тщательно подбирали под цвет платья. При голубом — непременно надевали голубые бусы из ляпис-лазури. Популярностью пользовались и змеевидные (длинные или короткие) браслеты и ожерелья; их одевали на руку, на запястье, на шею.

…Обычно день парижской модницы начинался не раньше восьми часов утра, когда красавица отправлялась в ванну в пеньюаре а-ля Галатея, после ванны за утренним горячим шоколадом она облачалась в модный передничек а-ля креолка. После шоколада дама облачалась в шмиз «столь же пригодный для верховой езды, сколь и для утренней прогулки пешком». Для обеда предназначалось три вида платья и так до позднего вечера. Причем, чем ближе к ночи, тем наряд становился все откровеннее и откровеннее — время суток обязывало… «быть во всеоружии»…

Яркими поклонницами-пропагандистками новой моды были всеми признанные парижские модницы и кокетки, несравненные мадам Рекамье и мадам Тальен, считавшиеся «красивее капитолийской Венеры» — столь идеальными у них были фигуры, прелестями которых можно было любоваться всем, благодаря смелой моде а-ля соваж. Нередко от увиденного у мужчин даже дух захватывало. Недаром ведь в модном журнале «Зеркало Парижа» писалось: «Они имеют вид выходящих из ванны, и нарочно показывают свои формы под прозрачными тканями». Мода на предельное оголение побеждала все: примеры Рекамье и Тальен, де Новаль и Ровер, де Шаторен и де Форбен и, конечно, виконтессы де Богарне оказались чересчур заразительны.

…В «скабрезно-бульварном» изложении биография одной из этих обольстительных красавиц — дочери испанского банкира и министра финансов, обосновавшегося в Бордо, Терезии Тальен (до замужества Хуаны Марии Игнасии Терезы Кабаррюс) (31 июля 1770/73, Мадрид — 15 января 1835, Шиме, Бельгия) примерно такова.

Благодаря выдающейся красоте, тонкому уму и невероятной ненасытности в постели Терезия пользовалась огромным успехом в обществе. Уже в 14 лет ее выдали замуж за Жан-Жака Деви Фонтене, последнего маркиза де Фонтене, богатого, но безобразного, причем, не он первым вскрыл «девичью шкатулку» любвеобильной испанки. Впрочем, поговаривали, что выдающиеся сексуальные запросы Терезии удовлетворить один среднестатистический мужчина никак не был в состоянии. Во втором браке он была замужем за комиссаром Конвента Жаном-Ламбером Тальеном (и при этом — любовницей одного из членов Директории — Барраса), одним из организаторов свержения Робеспьера. По приказу последнего ее сначала упекли в тюрьму Ла-Форс, затем в монастырь Кармелиток, где она и познакомилась с Жозефиной де Богарне.

Она была душой термидорианской партии и подвигла своего вечно колеблющегося мужа принять активное участие в термидорианском перевороте. Рассказывали, что находясь в тюрьме и ожидая со дня на день приговора и казни, Тереза отправила Тальену знаменитую записку, якобы повлиявшую на историю Франции: «Je meurs d’appartenir à un lâche» — «Я умираю оттого, что принадлежу трусу».

Став символом, как женственности, так и… мужественности (!) в ужасные дни Великого Террора, женщиной, положившей ему конец, она получила прозвище Богоматерь Термидора (Notre Dame de Thermidor).

После освобождения Тереза стала одной из виднейших фигур парижской общественной жизни. Её салон стал знаменитым, она возглавляла «мэрвейез» (фр. merveilleuses) — «причудниц/чудесниц» и законодательниц моды.

…Кстати, другими известными «причудницами» были мадмуазель Ланж, мадам Рекамье и Жозефина Богарне. Недаром именно об той сексуально-раскрепощенной поре говорит знаменитая английская карикатура Джеймса Гилрея «Тереза Тальен и Жозефина Богарне танцуют голыми перед Баррасом зимой 1797 г.,» (Наполеон Бонапарт подсматривает справа)…

Еще до переворота она благодаря высокому положению супруга пользовалась огромным влиянием на дела в государстве. Тереза подсовывала ему ходатайства о помилованиях, за которые бралась за определенную мзду. Поговаривали, что таким образом она смогла сколотить очень внушительное состояние. Ее помпезный салон неподалеку от Елисейских полей, несколько претенциозно названный «Хижиной», был одним из самых популярных. Именно здесь после ледяного ужаса Великого Террора все не только занимались заключением крупных контрактов на поставки в сражающиеся на фронтах революционные армии оружия, обмундирования и фуража для кавалерии, но и жаждали наслаждений, развлечений и изысканной любви.

Эта высокая, божественно сложенная испанка, с роскошной шевелюрой до пояса, очаровательной шеей, великолепными плечами, полными икрами и такой грудью, что о ней с восхищением говорил весь Париж, невероятно возбуждалась при виде мужчин, у которых в свою очередь при виде столь аппетитных форм начинали нестерпимо чесаться ладони. Иногда она смотрела на них так пристально, что люди вокруг шептались. Именно интимные связи со многими знаменитыми мужчинами той бурной эпохи вознесли ее на необычайные высоты в обществе. Вулканический темперамент Терезии еще в ранней молодости привел к тому, что еще до Революции, уже будучи замужем за «маркизом» де Фонтене, на приемах в своем модном салоне, она (по слухам) любезно предоставляла «свое семейное сокровище» любому из пожелавших ее гостей. Все они были так хорошо воспитаны, что, как свидетельствуют современники, «пользовались им с большой деликатностью». Терезия, красота которой, от интенсивных занятий любовью лишь расцветала с каждым днем, никогда не отказывала в ласках понравившемуся ей мужчине. Как писал один ее современник: «красота госпожи Тальен была столь поразительна, что все охотно целовали не только руки, но и все, что было… возможно!» Рассказывали, что наделенная от природы ненасытной натурой, она могла заниматься любовью 5 или 6 часов без остановки, постоянно оргазмируя. Ей необходимо было впасть в бессознательное состояние, чтобы почувствовать себя удовлетворенной. Очень часто одному мужчине не удавалось довести ее до этого состояния. Тогда, если верить молве, она прибегала к помощи любезного соседа, гостя или даже… прохожего. Революционные события мало повлияли на жизнь Терезии: она по-прежнему укладывала в постель всех мужчин, которых с ней знакомили и слухи о ее любовных приключениях занимали весь Париж. В апрельском номере «Скандальной хроники» за 1791 год анонимный автор писал, что «госпожа де Фонтене радостно и легко отдается всем близким друзьям дома». «Придворная и городская газета» подхватила эстафету, напечатав весьма скабрезные подробности интимной жизни Терезии, и вскоре весь Париж был в курсе «малейших движений божественно-дивных бедер сладострастной маркизы», предпочитавшей в интимных утехах позу «наездницы»… В числе ее многочисленных любовников были такие знаменитости как политики Тальен (потом ставший ее супругом) и Баррас, революционный генерал Брюн — сколь галантный, столь и неутомимый в постели, как павиан. Недаром народное остроумие дало ей еще одно прозвище «собственность правительства». Молва гласит, что вроде бы мечтал стать ее любовником (чтобы получить с помощью всесильной маркизы продвижение по службе или выгодное назначение) и один неказистый нищий армейский офицер (без должности) с итальянской фамилией ди Буонапарте!? Так ли это…

А ведь эта тонкая штучка умела очаровывать. «Она была одета в костюм амазонки из темно-синего кашемира с желтыми пуговицами, лацканы и манжеты были из алого бархата. На ее прекрасных черных кудрявых волосах кокетливо сидел чуть сдвинутый набок бархатный чепчик пурпурного цвета, отороченный мехом. Она была изумительно хороша в этом наряде!» — так о ней писала другая модница того времени герцогиня д`Абрантес — тот еще «фруктик», обычно, исключительно ехидно оценивавший «тактико-технические характеристики» своих соплеменниц. Не менее красочно описывает один из ее современников и нарядный вечерний костюм, в котором мадам Тальен посетила оперу: «Она была в белом полупрозрачном платье греческого стиля, с голубым, шитым золотом передником римского образца, завязанными сзади золотыми кистями, с красным шарфом вокруг божественной талии. Ее прелестные точеные руки, смело обнаженные до роскошных плеч, были украшены шестью бриллиантами в браслетах; ноги были обтянуты шелковым трико телесного цвета, по-детски крошечные ступни и полные икры обвиты с обеих сторон до колен бриллиантовыми пряжками, так что через прорезь мелькала нога; серьги, ожерелья, перстни, украшения на голове — все сияло камнями необычайной цены.» Бросать вызов обществу, в особенности мужскому, было ее потребностью. Именно она произвела фурор, появившись в своей ложе в опере как Диана, в античной наготе, прикрытая только тигровой шкурой.

Не любя своего мужа, Тереза терпела его только, пока он был в силе. Когда во время Директории его значение стало сильно падать, а с переворотом 18 брюмера свелось к нулю, Тереза порвала с ним и перешла на… содержание к миллионеру и банкиру Уврару. Лишь с приходом к власти Наполеона Бонапарта, с которым у нее так и не сложились интимные отношения, Терезия Тальен, перестала играть заметную роль в жизни французского общества. И это несмотря на то, что эта утонченная нимфоманка, как никакая другая дама того разгульного времени, умела привлечь к себе внимание, когда в своем костюме обходилась чуть ли ни одним лишь фиговым листком.

После переворота 18 брюмера в его пользу Наполеон запретил своей супруге Жозефине принимать г-жу Тальен — некогда бывшую Богоматерью Термидора, «собственностью правительства», Львицей Директории! «… Раньше она была славной девкой, теперь она стала отвратительно пошлой женщиной» — говорил он своей жене. Интересно, что он тогда не ограничился одной лишь Терезией, а заодно удалил из высшего общества и всех остальных обольстительных «гетер» той поры — креолку мадам Амелен, мадам де Шаторен, мадам де Форбен! У Наполеона было свое личное мнение относительно нравственности женщины, и только к одной он обнаружил слабость в этом отношении — к Жозефине. Тальен и ей подобные слишком выставлялись напоказ! В стенах Тюильри Наполеон хотел видеть только приличных в его понимании женщин, прилично одетых, чьи прекрасные формы надлежало скрывать под модными платьями. Политика Наполеона, как главы государства, особое положение, которое занимал его двор среди других европейских дворов — вот что диктовало его суровую строгость в отношении дам. Прекрасная в своей зрелой красоте Терезия, задававшая прежде тон всему Парижу во всем, а не только в моде, оказалась исключена из придворного общества.

Ей оставалось лишь рожать каждый год по ребенку своему любовнику Уврару — богатейшему армейскому поставщику и банкиру. Теперь Наполеон был хозяином положения, он уже не нуждался в тех, кто когда-то оказывал ему протекцию, тем более, что с появлением в Тюильри Львицы Директории наверняка при его дворе привились бы легкие нравы времен Директории! Кроме того, Бонапарт не любил вспоминать время, когда он — худой, с впалым бледным лицом, похожим на пергамент, как он сам говорил, с длинными волосами, ниспадающими по обеим сторонам лба на подобие «ушек спаниеля», сзади собранными в не напудренный хвостик, в поношенном генеральском мундире — был вынужден в униженной манере гадальщика по руке просить ее — Королеву Счастливой Жизни — о рекомендательном письме комиссару 17-й дивизии для выдачи ему — будущему завоевателю Европы — сукна на пошив нового генеральского сюртука, жилета и форменных брюк. Не исключено, что за его «пророчеством» в этот момент могла ехидно наблюдать со стороны томная кокетка, полная непринужденности и небрежности, генеральская вдовушка бальзаковского возраста («слабая на передок» и уже давно «пустившаяся во все тяжкие»), легкомысленно запутавшаяся в долгах, которая очень скоро милости ради выйдет за него замуж и станет императрицей Франции! Так бывает или C`est la vie…

Остаток своей жизни Терезия провела в Париже, затем в Шиме — владениях своего последнего мужа Франсуа-Жозефа-Филиппа де Рике, графа Караман, 16-го принца Шиме, скончавшись много позже своей более удачливой подруги, императрицы Жозефины — в возрасте 61 года, много позже той яркой и бурной «на всё» эпохи, активной участницей которой ей довелось быть, задавая тон во многом и в моде, в том числе…

…Под стать Терезии Тальен была и ее знаменитая подруга, модница и соперница Жюли (Жюльетта) Рекамье (1777—1849). Ее дом долго был самым модным. Любвеобильная хозяйка встречала всех гостей словами: «Хотите посмотреть мою спальню?» — и тут же вела их туда, и гости громко восхищались роскошной постелью, стоявшей на возвышении в облаке белого муслина. Современницы были потрясены откровенной гордостью, с которой Жюли демонстрировала свою красоту. «Похоже, что она думает только о себе, а остальные ее совершенно не интересуют», — записала мисс Берри. Жюли, как впрочем, и ее подруги-«светские львицы», умела шокировать. Однажды во время бала в своем доме она удалилась в спальню, разделась и легла в постель, небрежно набросив на себя муслиновые простыни, отделанные кружевами. Комната была полна мужчин, с вожделением лицезревших ее великолепное белое тело вплоть до пушистого «Венериного холмика», над уже приоткрытыми влажными от желания розово-пунцовыми «райскими вратами»…

Пройдут годы и (повторимся!) поборник патриархального, консервативного отношения к женщинам Наполеон Бонапарт, став Первым консулом Франции, запретит появляться в его дворце женщинам, у которых была не совсем безупречная репутация или, вернее, слишком бурное прошлое. Он никогда не забывал, каким огромным влиянием пользовались эти дамы — «величаемые», пардон, «горизонталками». Однажды, когда при нем кто-то случайно упомянул об этих некоронованных законодательницах как в политике, так и в модах на дамские туалеты, он дико вспылил: «Мною не будут управлять шлюхи!»

…Кстати, отнюдь не исключено, что подоплекой к таким заявлениям Наполеона могло быть и его соперничество с генералом (потом маршалом) Жан-Батист-Жюлем Бернадоттом. Этот известный бахвал и фрондер умел заводить такие знакомства, которые раздражали могущественного Первого консула, а потом и императора Франции Наполеона Бонапарта. Так, он энергично бравировал своим знакомством с такой одиозной в понимании строгого моралиста Бонапарта знаменитой француженкой той поры, как (вышеупомянутая) несравненная и очень дорогая «жрица любви» мадам Жюльетта Рекамье. Знаменитая «дегустаторша» крутых мужиков прелестная Жюльетта соглашаясь с Жерменой де Сталь, что не Бонапарт [которому она уже во времена Консулата дважды давала от ворот (вернее, своих «райских врат») поворот: сначала когда он (по слухам) пытался «зазвать» ее в свои любовницы через Фуше, потом — через сестричку Каролину, ненавидевшую «старуху» Жозефину], а именно Бернадотт, является «подлинным героем века», могла подтвердить это по «женской части». Интересно и другое: как-то не в меру разоткровенничавшийся во время сеанса «терапии» Бернадотт сдуру якобы ляпнул ей про Бонапарта такие слова: «Я не обещал ему любви, но я обещал ему лояльную поддержку и я сдержу свое слово». Таким фрондерством он лишь активизировал неприязнь со стороны Бонапарта и его соответствующую реакцию на… «нагую моду»…

А своей жене Жозефине Наполеон и вовсе иронично-зло публично бросил: «Разве вы не видите, что ваши подруги — голые?» Он, в частности, объявил, что намерен не только объединить французскую нацию, но и возродить старинные семейные традиции и запретил дамам носить «прозрачные вызывающие одежды». История сохранила то ли анекдот, то ли быль о запрещении им «нагой моды»: на одном из пышных дворцовых приемов, уже будучи императором, Наполеон заметил очень красивую молодую даму в очень смелом наряде. Он громко вызывал ее из толпы и, грозно сказал: «Мадам, вы раздеты, идите оденьтесь!» Времена, когда мадам Тальен, одна из подруг будущей супруги Наполеона Жозефины де Богарне, сидела в ложе театра вся в бриллиантах, но обнаженная чуть ли не по свои восхитительные… «врата в рай»…, ушли навсегда…

…Кстати сказать, всем кому интересны нюансы «охоты» сметливо-слабого пола «на дичь» предлагаю «заглянуть» в приложение «…cамое сокрушительное оружие всех времен и народов — женская красота в 3D (Full HD) формате».