«Свет и Тени» Последнего Демона Войны, или «Генерал Бонапарт» в «кривом зеркале» захватывающих историй его побед, поражений и… не только. Том I. «Надо уметь дерзать»

Яков Николаевич Нерсесов

Посвящается грядущему 200-летию со дня смерти (5 мая 1821 г.) Наполеона Бонапарта и совсем недавно прошедшему 250-летию со дня его рождения – то ли 15 августа 1769 г., то ли… годом позже!?

Глава 11. Сексуальная креолка Жозефина — «утеха воина», а точнее — «генерала Вандемьера»!

Хладнокровно расстреляв 5 октября (или как мы уже говорили — 13 вандемьера) 1795 г. роялистских мятежников картечью (если верить источникам, то погибло от 300 до 400 человек), Наполеон угомонил парижскую чернь (быдло уже больше не пыталось давить на власть!) и положил конец разговорам о восстановлении монархии. На это «мероприятие» (о нюансах которого ходят разные описания!) у него ушло два часа. «…Счастье мне улыбнулось… Мы убили много народа…» — писал он своему брату Жозефу.

Правда, спустя годы Бонапарт признавался, что жертв могло бы быть намного больше, если бы он не приказал для третьего (после двух первых — убойных!) залпа зарядить орудия холостыми зарядами, чтобы избежать лишних жертв. «Нельзя против черни сразу использовать только порох без поражающих элементов! Она пугается и дает деру лишь, когда видит вокруг себя массу убитых и искалеченных! Тогда ее охватывает паника и она кидается врассыпную!! Сначала нужен залп, а лучше — пара, боевыми патронами!!! Именно он (залп — Я.Н.) залог последующего „гуманизма“…» — саркастически философствовал спустя годы Артиллерист От Бога «генерал Бонапарт».

…Кстати сказать, не исключено, что уже после той «Парижской ночи картечи в упор» во французской столице кое-кто из наиболее дальновидных мыслителей обратил внимание на молодого и решительного генерала, как на возможного нового Цезаря-Кромвеля. Они оперировали простой истиной: во все времена после разгула страстей хозяином страны становится человек, который «одним движением-решением-приказом» дает всем, в первую очередь, армии понять, что с ним не забалуешь! Картечь в упор — самое действенное средство. Цезаризм был уже на пороге! Недаром французский энциклопедист-мыслитель Антуан Ривароль предрек: «… армия создаст короля… Революции всегда кончаются шпагою: Сулла, Цезарь, Кромвель». Но очень скоро молодой корсиканец подобно Ганнибалу покорит Италию и тогда о нем возбужденно засудачит вся Европа и «тень» Суллы-Цезаря-Кромвеля (кому — что нравится) для многих станет недалекой явью…

«Дуновением картечи» Наполеон не только спас Директорию, восстановил спокойствие в столице и еще раз заявил о себе, но и приобрел бесценный опыт решительного «умиротворения» бунтовщиков, получив в народе прозвище «генерал Вандемьер» («полицейский генерал»? ), хотя кое-кто посчитал его… Спасителем Республики!

…Впрочем, сегодня трудно судить, что бы было, если бы не эффективность беглого огня артиллериста по призванию? Как бы повели себя роялисты с традиционным для них «белым террором»? Только через 20 лет Франция благодаря несметным штыкам и саблям амбициозного российского императора Александра I, бесчисленными трупами своих и союзных ему солдат проложившего себе дорогу в Париж, сможет почувствовать наяву, что «вернувшиеся дворянские эмигранты ничего не поняли»…

На него стали смотреть не только как на военного умеющего извлечь максимум возможностей из своей армейской специальности (артиллерии — оружия массового поражения!), но и как на человека очень большой распорядительности, быстрой сметливости и… твердой руки. Оказалось, что он умеет «обращать реки вспять»: не только на поле боя, но разбушевавшуюся городскую чернь («полицейский генерал»! ), что среди политиков котировалось во все времена и у всех народов! Другое дело, что Баррас и его вороватые подельники все же, очевидно, недооценили в этом оперативно мыслящем генерале политических амбиций, которые тот очень умело скрывал — до поры до времени.

…Кстати, недаром ведь спустя годы Бонапарт на о-ве Св. Елены весьма откровенно повествовал генералу Бертрану, что в ночь накануне Вандемьера, когда Баррас сделал ему предложение принять участие в разгроме оппозиции, он «целых три минуты» взвешивал все «за» и «против» обеих сторон и решил поддержать Директорию, лишь после того, как понял, что сможет применить артиллерию. Тогда же агент роялистов в Париже Малле, направил в Вену весьма доходчивую характеристику на «генерала Вандемьера»: «корсиканский террорист по имени Наполеоне ди Буонапарте, профессиональный мерзавец и правая рука Барраса»…

Пришел конец его опале, в нем стали нуждаться. После почти двух лет нищеты и забвения он опять почувствовал себя на коне. Его полная бестрепетность и быстрая решимость, с которой Наполеон пошел на расстрел толпы (быдла) в самом центре города очень понравились Баррасу и его подельникам. Впрочем, это нравится авторитарным правителям всех времен и народов! Хотя это — всего лишь сугубо «оценочное суждение»…

16 октября (или 14 вандемьера, т.е. на следующий же день после картечного расстрела взбунтовавшегося «чмо») 1795 г. его производят в дивизионные генералы (полный генерал во французской революционной армии). Таким образом, выпущенный в самом конце сентября 1785 г. из Парижской военной школы в армию в чине младшего лейтенанта, в ту пору еще Наполеоне ди Боунапарте, за 10 лет и полмесяца прошёл всю иерархию чинопроизводства в армии тогдашней Франции, трансформировав свое имя и фамилию на французский манер — Наполеон Бонапарт. (Кстати, немало его «коллег по смертельно-опасному, кровавому ремеслу» проделали этот путь значительно быстрее, но никто из них не взлетел потом на Вершину Полководческого Олимпа — где есть место только для Одного!) Более того, его назначают начальником Парижского гарнизона (или Внутренней армии). На этот раз 26-летний генерал Бонапарт соглашается на эту должность, но памятуя об Антибском «кризисе», благоразумно держался в тени.

…Кстати, еще в 1789 г., Бонапарт наблюдал из мебельного магазина брата его школьного друга Бурьенна, как бушующие парижские толпы врываются в королевский дворец Тюильри. Озверевшая чернь перебила остававшуюся в живых королевскую стражу — швейцарских гвардейцев. Завалив площадь Карусель их окровавленными трупами и отрубив им головы, она нанизала их на пики и пьяная от своей значимости с гордостью металась с ними по улицам мятежного Парижа, пугая «встречных и поперечных» возбужденными криками «Да здравствует нация!!!». (А ведь нечто весьма похожее, случившееся в Германии в ходе слома Берлинской стены на рубеже 80-х — 90-х гг. ХХ в., оказало столь необычайное впечатление на крайне мнительного нынешнего президента РФ, что он до сих «дует на молоко»! Впрочем, это — сугубо «оценочное суждение»!!! Не так ли?) Наполеон с презрением бросил своему собеседнику: «Как они могли позволить этим гнусным канальям вломиться во дворец!? Почему они не рассеяли пушками несколько сотен? Остальные живо бы убрались со сцены!» Как видите, спустя шесть лет Бонапарт показал всем как надо «разговаривать» с чернью. В тоже время, повторимся, что глядя на дело своих рук — сотни трупов и раненных, Наполеон задумчиво поделился со своим другом Жюно: «если бы эти молодцы дали мне начальство над ними, как бы у меня полетели на воздух… все эти члены Конвента!» Примечательно, но пройдет всего несколько лет и «все эти члены Конвента» действительно полетят вверх тормашками. Закрывая тему, скажем, что «Бонна Парте» очень хорошо знал цену малограмотному плебсу, относясь к нему с должным презрением. Уже много позже, став французским государем, он изречет философскую сентенцию, что-то типа: «…Любовь быдла переменчива и недорого стоит!» Не потому ли, уже на закате своей карьеры — перед Первым отречением в 1814 г., а затем и после катастрофы при Ватерлоо он так и не захочет стать «королем Жакерии», подняв французскую чернь против интервентов-союзников!? «Это — не мое…» — процедит он сквозь зубы своим советчикам и будет прав: сегодня быдло лижет тебе… башмаки, а завтра тащит тебя за… на эшафот. Так было, так есть и так будет с простолюдинами всех времен и народов, поскольку главное для них — «Хлеба и Зрелищ!», причем, естественно, бесплатных…

С тех самых пор все в его карьере пошло как по маслу! Капризная Девка по имени Фортуна окончательно повернулась к нему своим… смазливым личиком, а не аппетитным… «нижним бюстом»! (Впрочем, «о вкусах не спорят!» или «jedem das seine»!) Его имя постоянно мелькает в газетах, о нем говорят на публичных заседаниях правительства. Он второй человек (после генерала Дювиньи) в главной военной квартире на улице Капуцин. У него появляются деньги (48 тыс. франков в год), собственный дом, выезд (экипаж и коляска), четверо адъютантов (Жюно, Лальруа/Ламеруа?, Луитак и вернувшийся из-под осады Майнца Мармон), он может отправить матери значительную сумму денег — превышающую его прежнее годовое жалованье! Он позволяет себе устраивать завтраки на 20 персон в своем штабе на Вандомской площади, «на которых присутствовали и дамы», приглашал гостей в свою ложу в театре. Он изменился и внешне, стал следить за своей одеждой, обильно поливал себя одеколоном.

Он устраивает на доходные должности братьев Жозефа и Люсьена, Жерома определяет на престижную учебу, а Луи и вовсе у него адъютант!

…Между прочим, в ту пору парижан охватило неудержимое стремление развлекаться, пользоваться радостями жизни, наслаждаться. Повсюду открывались десятки танцевальных залов, ресторанов, кафе, театров. Естественно, что вспыхивали и распадались кратковременные «огневые контакты» — любовные связи. Парижские бульвары и парки были заполнены молоденькими (и не очень!) женщинами («Любви все возрасты покорны!»), женщинами — хорошенькими (или просто — шарман!), веселыми, раскованными, жаждущими любви, пусть и мимолетной! Во многом этому сопутствовало и их облачение в легкие полупрозрачные одежды, не скрывающие их гибких прелестных тел, так много обещавших сильному полу — особенно, с крепким («стойким») естеством…

Бонапарт становится знаменитым: теперь им — молодым и перспективным генералом с «необыкновенной покоряющей улыбкой» — начинают интересоваться женщины! Красивые женщины, знающие толк «в охоте на ст`оящую дичь» и умело привлекающие ее своими сексуально «задрапированными» аппетитными прелестями! К тому же, обладающие связями на самом верху, «заработанными» самым простым и надежным путем — через постель.

…Кстати сказать, не секрет, что слабый пол всех времен и народов «делает стойку» (вернее, принимает череду исключительно призывных сексуальных поз) при виде альфа-самца в военном обличии. Так было, так есть и так будет во все времена и у всех народов: удачливые вояки — это для слабого, но очень сметливого пола, как «мед для ос!»…

А ведь у Наполеона отношения с женщинами складывались не радужно, если не сказать, что сложно: он робел перед ними. А на светских львиц столицы он и вовсе взирал с восхищением и… опаской. Он-то воспитывался в твердом убеждении, что единственное призвание женщины — рожать детей, и как можно больше. А тут его взору открывалась совершенно иная картина — крайне соблазнительная. О том, чтобы его представили какой-либо из этих роскошных светских львиц, он не мог и мечтать. Но волею судьбы одна из них надолго завладеет им. Покровительствовавший ему в ту пору Баррас ввел его в самые популярные светские салоны, где, повторимся, новомодные прозрачные греческие туники женщин имели неограниченный разрез до бедер (либо с обеих сторон, или спереди или сзади — для «облегченного доступа»? ); сквозь прозрачную ткань аппетитно просвечивали «нижний бюст» и два — на любой вкус — «резервуара материнства» на пару с «венериным холмиком» над «вратами в рай», дразнившие возбужденных мужчин, предвещая им сказочное блаженство. На этих праздниках лихорадочного наслаждения жизнью Бонапарта стали ехидно называть не иначе как «маленьким корсиканским протеже Барраса».

…Между прочим, вполне возможно, что на одном из таких неповторимых праздников жизни он и встретил свою «судьбу»? Правда, точных сведений на эту тему нет. Зато имеется масса непроверенных свидетельств «очевидцев» столь эпохального события! И наконец, точно известно, что любимой женщиной Наполеона стала одна из самых сексуально востребованных в высших кругах дамочек той поры!!!

Ею оказалась вдова покойного генерала-аристократа виконта Александра де Богарнэ, казненного во время якобинского террора по ложному доносу. Гильотина грозила и его вдове, но, как это, порой, бывает, судьба пощадила ее, дав возможность войти в историю, став в какой-то мере, знаковой фигурой среди женских силуэтов вокруг Наполеона Бонапарта.

…Кстати, «желтая пресса» полагает, что к моменту их знакомства у «генерала Бонапарта» уже имелся некий интимный опыт, но не слишком большой. Если в школе и училище ему было не до интимной науки (нищий корсиканец учился как проклятый), то после них он, все же, решил наверстать упущенное в ранней юности, когда его сокурсники вовсю познавали особенности анатомии женского тела снаружи и внутри. Повторимся, что молодые мужчины в военной форме во все времена пользовались спросом у слабого пола. Вот и у нашего 16-летнего юного артиллериста первая любовь, очевидно, случилась еще в Валансе — летом 1786 г. Ею оказалась дочь содержательницы местного модного салона мадам Грегуар де (дю) Коломбье — Каролина де Коломбье. Мать довольно настороженно относилась к молодым офицерам, увивавшимся вокруг ее смазливой дочурки с очень аппетитной фигуркой, но ей было жалко этого худенького бледного молоденького лейтенантика, уже давно оторванного от родного дома и семьи. Материнским нутром она чувствовала, как он одинок и застенчив и не препятствовала его общению с ее дочкой. Поскольку увлечение юного Бонапарта носило совершенно целомудренный характер, вполне в духе любимого им Жан-Жака Руссо, то вроде бы все и ограничилось утренней прогулкой в вишневом саду, танцами и ничем более серьезным. Или, как потом спустя очень много лет он вспоминал на о. Св. Елены об этой своей «деревенской идиллии в пору созревания черешен»: «Мы назначали друг другу маленькие свидания. Особенно мне памятно одно, летом, на рассвете. И кто может поверить, что все наше счастье состояло в том, что мы вместе ели черешни!» Не исключено, что в глубине души Наполеон мог мечтать о женитьбе — у него в крови была традиция ранних браков, столь присущая всем корсиканцам, но он понимал всю разницу их социального положения. Каролина была из зажиточного среднего дворянства, тогда как у него было лишь скудное армейского жалованье и минимум надежд на рывок вверх по карьерной лестнице. Более того, смышленая девица была заметно старше (уже достигла стадии «очень спелой» вишни, чьим «соком» следовало окропить ее наряд) и предпочла более видного военного, к тому же, в чине бывшего капитана Лотарингского полка, а не худенького, одинокого и неуклюжего младшего лейтенантика-корсиканца, все еще не изжившего корсиканского акцента. Тем более, что для мамаши дю Коломбье, присматривавшей для дочурки выгодную партию, он никак не мог быть перспективным ухажером: прохождение по службе в королевской армии проходило очень медленно. Бонапарт все правильно понял. Тем более, что вскоре его полк по тревоге спешно перебросили в Лион для подавления забастовки местных ткачей. Дабы выглядеть по бойчее в попытках освоения «казенной части» «легких кулеврин» (так в ту пору в армии именовали, используя словарный запас нынешнего президента РФ, «дамочек пониженной социальной ответственности»), он стал брать уроки… танцев у некого Дотеля, которого спустя годы сделал сборщиком налогов в своей империи. Более того, спустя 20 лет, став императором он устроил мужа своего первого легкого увлечения (по разным данным) то ли на хорошую должность (главного управляющего лесами), то ли председателем Избирательного собрания в Изере и даже возвел его в бароны Империи в 1810 г. Счастливчика звали Гарампель де Брессьё. Тогда как уже давно «переспелая вишня» г-жа Брессьё, некогда, не допустившая его «до своих райских ворот», превратилась во фрейлину при дворе его матери, а ее брат — в лейтенанта. Как потом ехидничала в своих мемуарах жена Жюно, всем известная своей желчностью герцогиня д`Абрантес, что вполне можно было быть немного дальновиднее! Всего лишь послать неказистому лейтенантику несколько нежных писем после того, как его внезапно перекинули из Валанса в «горячую точку». Бросить взгляд по нежнее, подарить… поцелуй, а то и два под вишнями в ту памятную зарю! И тогда бы эта элегантная и приятная юная «пейзаночка» с каштановыми локонами, грациозной фигуркой и чистым цветом лица, а не «выходящая в тираж» вдовушка де Богарнэ, набирала бы туалетов и драгоценностей в кредит на миллионы франков! А так девушка сама оставила себя в «райских кущах своей далекой юности»! Впрочем, с девицами, порой, так бывает: они просто опаздывают вовремя «включить арифмометр» и просчитать все варианты «пока поезд („их поезд“ — бабий век короток!) еще не ушел»! Спустя 20 лет они встретились на аудиенции и Наполеон был неприятно поражен тем, какой отпечаток наложило время на лицо некогда столь милой ему Каролиночки. Он удовлетворил все ее просьбы, но больше уже никогда с ней не встречался. Очевидно, он не хотел видеть стареющей свою первую любовь! Рассказывали, что в пору юности он вроде бы пытался оказывать внимание многим хорошеньким девицам (некие Мион-Депле, де Сен-Жермен, де Лорансьян, Дюпон и, возможно, другие, чьи имена канули в лету), о которых у него сохранились самые приятные воспоминания и которым он потом по возможности покровительствовал, когда оказался во власти. Очутившись в Париже, Бонапарт решил восполнить свой пробел в области «телесной неги». Благо там не было недостатка в скорострельных «легких кулевринах» всегда готовых к огневому контакту, с которыми можно было проверить свой «калибр». Как он сам потом рассказывал, первая попытка подойти к одной из них с «казенной части» случилась 22 ноября 1787 г. в окрестностях вечернего Пале-Рояля (центра парижской проституции) — в отеле «Шербур» на улице дю Фор. Туда нашего начинающего «Казанову» занесло после вдохновившего его на любовное приключение вечернего спектакля на тему всегда актуальных «опасных связей». Одна из активно порхавших там дешевых «ночных бабочек» ему глянулась. Юная бретонка была хрупка, нежна, доступна и, что самое главное — очень опытна. Для первого мужского опыта нашего «юноши» совокупности этих качеств оказалось вполне достаточно. Надо полагать, что девица из Нанта справилась со своей задачей «на ура!» Впрочем, свечку в отеле «Шербур», где будущий гений войны, очевидно, потерял свою невинность, никто не держал. Так или иначе, но первый сексуальный опыт Наполеон получил в умелых ручках профессиональной проститутки. По части разнообразия партнерш для секса у него никогда не будет проблем — мало кто из представительниц слабого пола откажется войти в его «донжуанский список». (Эта вечно актуальная тема будет весьма детально, но без «медицински-крупных» кадров, раскрыта несколько позже.) Нам осталось неизвестно как часто после того как Наполеон стал мужчиной, он встречался еще со «жрицами любви»? Тем более, что его главной «эрогенной зоной», все же, были армия, военная потеха, полководческая слава, а затем и Большая Политика. Недаром, примерно в ту пору он написал следующие строки: «…я думаю, что любовь приносит больше зла, чем добра». В общем, каких-то серьезных сведений об интимной стороне жизни молодого офицера Наполеона Бонапарта в течение нескольких следующих лет нам известно очень мало. Ими могли быть в Оксонне — юная Мари Мерсере, которой он подарил шелковый платочек и серебряное колечко; жена местного военного комиссара мадам Ноден, для которой он был весьма желанным гостем, когда ее супруга не было дома, недаром Наполеон спустя много лет произвел его в генерал-интенданты инвалидного ведомства; и наконец, Манеска Пилле — падчерица богатого торговца дровами. Больше воспоминаний о женщинах в его личных записях этого времени нет — бал для местных «гризеток» зимой 1789 г. не в счет. Затем в Ницце (1794 г.) на его горизонте промелькнули: 14-летняя графиня Эмилия Лауренти, чьи родители воспротивились их отношениям; и «шуры-муры» с 24-летней ветреной блондинкой Луизой Тюрро де Линьер — супругой одного из самых влиятельных членов правительства Луи Тюрро. Впрочем, как далеко они зашли в своем мимолетном развлечении — истории осталось неизвестно. Хотя в годы империи Наполеон поддерживал ее деньгами, что он, как правило, делал для всех женщин, с которыми он когда-то хоть сколько-нибудь был близок. А потом пришла пора серьезного увлечения грациозной и сексуально привлекательной с испытующе-многообещающим взором огромных бархатных глаз томной девицей Дезире Клари (Бернардин Эжени Дезире Клари) (8 ноября 1777, Марсель — 17 декабря 1860, Стокгольм) — будущей королевой Швеции Дезидерией с 1818 г., женой короля Швеции и Норвегии Карла XIV Юхана (когда-то бывшего наполеоновским маршалом Жаном-Батистом Бернадоттом), а в ту пору лишь сестрой супруги его брата Жозефа — Жюли Клари. Дезире получила образование обычное для девочек в дореволюционной Франции. Она обучалась монахинями в школе при женском монастыре. Когда в 1789 г. началась революция, родители забрали её домой. В юности была убеждённой республиканкой. В 1794 г. её отец умер. А брат был арестован по приказу революционного правительства. Как она говорила позже, из-за этого она познакомилась с Жозефом Бонапартом. Брат был выпущен из-под ареста и вернулся домой. Жозеф был представлен семье и вскоре женился на Жюли. Он познакомил Дезире со своим братом, генералом Наполеоном, в которого она сразу же влюбилась. Не будем вникать во все подробности этой любовной истории, начавшейся в январе-феврале 1795 г. Скажем лишь, что эта девица с «бесцветным характером» (по словам хорошо знавшей ее потом супруги генерала Жюно) была из весьма состоятельной семьи торговца шелком и мылом Франсуа Клари (недаром Жозеф получил за своей супругой Жюли очень внушительное приданое — 132 тыс. франков). Казалось, что все между ними идет к браку, но не сложилось. Причем, произошло это, отнюдь не по их вине. Тем более, что Наполеон, полагавший, что любящая и готовая на самопожертвование Дезире, сумеет скрасить его жизнь, вроде бы в апреле 1795 г. даже сделал ей предложение? Будучи в разъездах, он какое-то время весьма настойчиво торопил брата ускорить дело, а Дезире вроде бы уже видела себя мадам Бонапарт. Но, то ли овдовевшая матушка Дезире после брака ее дочери Жюли с Жозефом Бонапартом практично посчитала, что для их семьи еще один нищий корсиканец: уже «too much» (условно говоря, слишком накладно), то ли она вспомнила, что так высказался по поводу брака их старшей дочери Жюли покойный отец семейства незадолго до своей смерти и поступила по принципу — «муж и жена — одна сатана». По слухам именно умудренная богатым жизненным опытом мамаша дала нашему жениху в генеральском чине «от ворот поворот», т.е. не допустила его до «райских врат» своей младшей дочурки и ее «девичья шкатулка» не была им взломана. Молодой неустроенный генерал в ту пору постоянно был в служебных командировках и ему было некогда поставить точку в затянувшемся сватовстве. (Впрочем, есть и иные трактовки не состоявшегося брака очередных «Ромео и Джульетты», по которым становится понятно, что вины Бонапарта здесь нет, а сама «совершенная пустышка» — так порой, величали меланхоличную и романтичную Дезире желчные современницы — не очень-то и старалась преодолеть сопротивление своей семьи этому ее браку.) Прошли годы и ее маменька, очевидно, «кусала себе локти», что не разглядела тогда счастья для своей дочери в лице очень молодого бригадного генерала неказистого вида, ставшего в будущем императором Франции со всеми вытекавшими из этого преференциями. Бонапарт в очередной раз все правильно понял и предпочел побыстрее окунуться в связи с женщинами более искушенными в «постельной неге», чем очень юная в ту пору, игривая провинциалка Дезире Клари, которая, кстати, так и не простила ему того, что он не проявил большей настойчивости в ухаживании за ней. Хоть он стал вскоре достаточно известен своей картечной пальбой по толпам черни, но он все еще не был богат. И в тот конкретный момент больше, чем деньги (он с юности жаждал разбогатеть!), ему нужен был кто-то с положением во влиятельных кругах, кто-то известный в высших сферах, человек, который повлиял бы на его парижское начальство и помог бы получить важный командный пост (к власти он стремился еще больше чем к деньгам!). Рассказывали, что Наполеон не успокоился в поисках супруги и даже вроде бы предлагал руку и сердце некой вдове глубоко бальзаковского возраста (ей было уже за сорок!) корсиканке Панорье Пермон с двумя девицами на выданье. (Одна из которых — Лаура — потом выйдет замуж за его друга молодости Андоша Жюно и благодаря своим желчным мемуарам станет знаменитой герцогиней д`Абрантес). Правда, по каким-то нам не вполне известным причинам эта — хоть и очень «неюная», но замечательно сохранившаяся дамочка отказалась стать м-дам Бонапарт. Как впрочем, по слухам поступила и еще более перезрелая мадам — разбитная де ла Бушардери, к которой Наполеон якобы тоже обращался с подобным предложением. Ее возраст не поддается осмыслению: ходили слухи, что сам Баррас ухитрился с ней переспать, счел ее весьма «толковой в этом деле» и вроде бы даже сватал ее генералу Бонапарту? Если это так, то Наполеона тянуло к женщинам, которые были старше его? Важно — другое! Вскоре на горизонте генерала Бонапарта (или, наоборот — это он оказался «под прицелом»? ), пребывавшего в поисках лучшей доли в Париже, (в октябре? 1795 г.) возникла невероятно сексуальная 33-летняя вдовушка-креолка с Карибского о-ва Мартиника. Повторимся, что случилось это в Париже, где по словам того же Наполеона: «Женщины здесь прекраснее, чем где-либо, и играют огромную роль». Вполне понятно, что юной и миленькой марсельской «нецелованной» барышне было бесполезно тягаться в постельной неге с, пардон, потасканной парижской кокоткой, на чьем подкрашенном лице завораживающим блеском горели глаза, чей туалет обрисовывал те аппетитные выпуклости женской анатомии (грудь и «нижний бюст»), которые «заводят мужчин с полуоборота» и, наоборот, маскируя, приукрашивал, то, что надо скрыть. После встречи с ней любовь к запоздало прозревшей Дезире быстро остыла и лишь легкие угрызения совести, порой, мучили его потом. Недаром он попытался устроить ее личную жизнь с 26-летним генералом Леонардом Дюфо, хотя у того уже имелась возлюбленная и даже трехлетний внебрачный ребенок. Но 17 декабря 1797 г. когда тот защищал в Риме Жозефа Бонапарта перед зданием посольства Франции от рассвирепевшего быдла, пуля сразила его наповал прямо на глазах у Дезире. Другое дело, что она потом взяла и заявила: «… Я никогда не вышла бы замуж за Дюфо, он мне совсем не нравился». Потом были новые наполеоновские кандидатуры — близкие ему Мармон и Жюно, но оба оказались отвергнуты оскорбленной и разборчивой Дезире. И только три года спустя 17 июля 1798 г. она сделалась женой генерала Бернадотта. Бонапарт в ту пору был в походе в Египте и написал из Каира: «Желаю, чтобы Дезире была счастлива с Бернадоттом: она заслуживает этого». Через год так и не простившая корсиканца Дезире жестоко взяла у него реванш: она попросила его стать крестным отцом у ее… сына! У Наполеона не получалось (и никогда не будет суждено!) иметь сына от Жозефины. Бонапарт все понял (он вообще был понятлив по части женской мести!) и по возможности старался сделать для Дезире и ее супруга Бернадотта все что мог (чины, титулы, земли и огромные деньги — мужу) вплоть до того, что в 1808 г. передарил ей — чуть ли не самой известной в Париже любительнице роскошных «шмоток» — одну из трех презентованных ему в Эрфурте российским императором роскошных собольих шуб. Впрочем, уже на закате жизни, он позволял себе на о-ве Св. Елены некоторые бестактности в ее адрес: «Я сделал Бернадотта маршалом, а потом королем Швеции только потому, что в Марселе я лишил Дезире невинности». Здесь он явно исказил действительность: иначе письма Дезире к нему были бы совершенно иными — она была дамочкой, которая такое «судьбоносное» событие в ее жизни никогда бы не забыла. Именно карибская креолка «не первой свежести» вошла в историю, как самая знаменитая женщина Наполеона, которой еще в 14-летнем возрасте в ее бытность на Мартинике была предсказана мировая слава во втором браке, но умрет она несчастливой, ностальгически вспоминая о счастливых годах беззаботного детства на Мартинике. Впрочем, доподлинно неизвестно, где в этой легенде быль плавно переходит в небыль. Но без таких «приукрас» зачастую не обходятся биографии знаменитостей. Такова вкратце версия историй любовных похождений Наполеона Бонапарта, пока он не встретил главную женщину своей жизни — Жозефину де Богарне…

Не единожды экранизированная в ХХ в., история любви гениального генерала в потертом мундире и неразборчивой в интимных связях креолки «не первой свежести», но зато с огромным опытом «как правильно „расстелить“ мужчину во время первого соития, чтобы потом всю оставшуюся жизнь ходить по нему в обуви на высоких каблуках», сколь банальна, столь и поучительна!

Познакомимся с ней и мы — пусть даже и в весьма «скабрезно-бульварном» изложении, благо оно весьма ёмко и доходчиво.

Европа той блистательной и героической эпохи напоминала огромный военный лагерь. Это время настоящего царства мужчины-воина и влияния военного духа на все стороны жизни было огромно. Правда, «царицей» бала все равно оставалась… женщина, точнее изысканная дама — «утеха воина», опаленного огнем, пропахшего порохом, покрытого шрамами, рано поседевшего, порой, окровавленного, но бодрого до самого главного для всех женщин всех времен и народов — Альковных Подвигов!

Одной из них принято считать житейски очень сообразительную Мари Жозефа Роз Таше де Ла Пажери, виконтессу де Богарне (23.VI.1763, о. Мартиника — 29.V.1814, Мальмезон) — дочку некогда богатого сахарного плантатора Жозефа Гаспара Таше де ля Пажери. Хотя друзья и родственники звали эту знойную вдову Роз (Розой), а домашние на креольский манер — Иветтой/Йеттой/Эйэттой, но в историю она вошла, как Жозефина. И вот почему!

Рассказывали, что Наполеон как-то попросил Жозефину произнести полностью своё девичье имя и услышал — Мари Жозефа Роз. Не обращая внимание на то, что настоящее имя Жозефины — Роз, он ласкательно переименовал её в Жозефину и настоял на том, что даже её старые друзья стали называть её этим именем.

Всю жизнь ей были присущи чисто креольские: тягучая, мягкая, раскованная, ленивая плавность движений и, одновременно, порывистость и непредсказуемость. Лучше всего ее характеризует данное ей когда-то емкое и лаконичное определение: «Скорее обольстительная, чем хорошенькая!» Роза оказалась большой поклонницей легких платьев из прозрачного мягкого муслина или нежного газа на… голом теле. Она вообще никогда не надевала вещи, которые ей не шли и очень в меру применяла косметику, т.е. у нее был изысканный вкус. И это, при том, что глубоким умом она никогда не отличалась.

…Между прочим, пытливые читатели могут вдосталь покопаться в соответствующей литературе, посвященной этой одной из самых сметливых представительниц слабого пола за всю историю человечества. Я же ограничусь лишь кратким резюме ее весьма весомого вклада в фантастическую биографию «генерала Бонапарта»…

Ранняя биография этой парижской прожигательницы жизни весьма туманна, тем более, что некоторые из ее знаменитых любовников потом писали в своих нетленных мемуарах о ней некие такие скабрезные детали (вплоть до интима с неграми?), что вериться в них с трудом. Впрочем, большую часть своей жизни она жила в XVIII в. — «веке опасных связей», менуэта и созвучной последнему, очень модной физиологической процедуры. Пожалуй, этим все сказано.

…Кстати сказать, тогда во Франции (а значит, и в слепо подражавшей ей Европе!) «царил» «галантный век» — условное обозначение временного отрезка с 1715 по 1770-е гг. Хотя кое-кто склонен продлевать его и до самого начала Французской революции 1789 г. К его характерным чертам принято относить: фаворитизм, могущество официальных фавориток (и фаворитов); обособленность королевского (императорского) двора от остального населения; признание за Парижем, а точнее, за Версальским двором, абсолютного приоритета в области искусств, моды, а также — образования и воспитания личности; культ наслаждений, как основной жизненный принцип; развитие изящных искусств, индустрии моды и развлечений. Кроме того, «галантность» (по-франц. — изысканная вежливость, чрезвычайная обходительность) была основой взаимоотношений мужчины и женщины, прежде всего, мужчин и женщин из аристократической (главным образом, придворной) среды. С одной стороны, это провозглашение женщины «богиней» и «властительницей дум», крайняя степень уважения к ней, поклонение женской красоте, своеобразное «служение» даме, исполнение всех её желаний и капризов. С другой стороны, это использование её же в качестве «орудия» для получения удовольствий (своего рода «красивый сосуд для изысканного физиологического облегчения мужчины»). В общем, как и прежде, женщина оставалась фактически бесправной, а её благополучие полностью зависело от мужчины. Образцом для подражания, разумеется, выступал правитель — король, курфюрст, герцог, непременно уподоблявшийся Богу. Считалось хорошим тоном содержать фаворитку, давать в её честь балы, концерты и маскарады. Основа галантных отношений — изысканный флирт, переходящий в изощренный… секс…

В ту пору у французского дворянства было несколько главных развлечений. Во-первых — придворные мероприятия. Во-вторых — карты: тогда считалось признаком хорошего тона проигрывать за карточным столом сказочные состояния, биться об заклад, в том числе, на свою… благоверную. Третьим популярным времяпрепровождением почиталась охота. Ведь именно благодаря охоте мужчины не только поддерживали себя в хорошей физической форме, но и питались дичью. Поскольку женщины по большому счету считали мужчин всего лишь… красивыми животными, то это было весьма полезно для их здоровья, в первую очередь… мужского. Тем более что, именно любовь, вернее, интим, интим и еще раз интим, причем в самых разнообразных формах и проявлениях — был самым главным развлечением высшего общества той галантной эпохи.

Так получилось, что доходчивее всего все «эти нравы» запечатлело острое перо профессионального… военного, причем, в очень высоком чине!

…Пьер-Амбуаз-Франсуа Шодерло де Лакло (18.10.1741, Амьен — 5.9.1803, Таранто, Италия) вошел в историю главным образом как автор эпистолярного романа «Опасные связи» (Les Liaisons Dangereuses), ставшего одним из первых образцов психологического романа. Сам Андре Моруа оставил о нем такие строки: «Лакло обладал душой Стендаля, всегда готовой дерзать, но шагал по жизни в маске, и его трудно было постичь». В тоже время этот французский литератор известен специалистам как автор ряда работ по истории революции и военному делу благо был профессиональным военным и талантливым артиллеристом-изобретателем. Он происходил из семьи небогатых дворян — Жана-Амбруаза Шодерло де Лакло (1704—1784) и его супруги Мари-Катрин Галуа. В 1760 г. он поступил в Королевскую артиллерийскую школу Ла Фер (Ecole royale d, artillerie de La Fere; ныне Политехническая школа), после окончания которой служил до 1763 г. в чине лейтенанта артиллерии в гарнизоне Ла-Рошели, с 1765 по 1769 гг. нес службу в Страсбурге, с 1769 по 1775 гг. — в Гренобле, с 1775 по 1776 гг. — в Безансоне. В 1771 г. он — уже капитан. В 1777 г. он организовал новую артиллерийскую школу в Валенсии (Ecole d, artillerie a Valence), в 1778 г. возвратился в Безансон, где написал несколько произведений, получивших одобрение Жан-Жака Руссо. В 1779 г. направлен на остров Э, где помогал маркизу Монталамберу в строительстве укреплений, затем получил полугодовой отпуск, который провёл в Париже за написанием своего самого знаменитого произведения — «Опасные связи», опубликованного 23 марта 1782 г. издателем Нево и имевшего оглушительный успех. В 1783 г. его назначили в Ла-Рошель для строительства нового арсенала. В 1784 г. он работал над проектом нумераций столичных улиц, предложив систему нумерации домов на улицах Парижа, близкую к современной: чётные на одной стороне, нечётные — на другой, в отличие от габсбургской системы, где номера домов присваивались по мере возведения новых строений. Свой проект о нумерации домов на улицах Парижа он подал в «Журналь де Пари» 17 июня 1787 г. В следующем году он оставил армию и поступил на службу к герцогу Орлеанскому (будущему Филиппу Эгалите), был его секретарём и поддерживал все его интриги. Вдохновлённый революционными идеалами, Шодерло де Лакло вступил в 1790 г. в Якобинский клуб и после неудачной попытки бегства Людовика XVI в. агитировал за низложение и казнь короля и регентство герцога Орлеанского. Он был принят на службу в Военное министерство, где с энтузиазмом занялся реорганизацией революционной армии. В сентябре 1792 г. он организовал массовое производство полых разрывных ядер нового образца для революционной армии, что предопределило стратегическую победу в битве при Вальми. «Канонада при Вальми» заложила основу для лидерства французской артиллерии в Европе. Снаряды Шодерло де Лакло стали прообразом современных артиллерийских снарядов. 22 сентября 1792 г. он уже — полевой маршал, а 1 октября — начальник штаба Пиренейской Армии. Считается, что Шодерло был близок Дантону и Робеспьеру, не единожды (по разным поводам) сидел в тюрьме, но революционной гильотины полулегендарного Сансона счастливо избежал, лечился в одной клинике со скандально знаменитым своими опусами на сексуальную тематику маркизом де Садом, увлеченно занимался баллистикой («Instructions aux assemblees de bailliage» (1789 г.) и «De la guerre et de la paix» (1795 г.). По протекции артиллериста от Бога, всегда благоволившего к «братьям по артиллерийскому ремеслу», Наполеона Бонапарта, он получил чин бригадного генерала, служил в Рейнской и Итальянской армиях (командовал резервной артиллерией), с 1801 г. состоял в Артиллерийском комитете (Comite d, artillerie), где изобрёл новую конструкцию пушечного лафета, о чем представил доклад в сентябре 1802 г. Правда, не дожив всего лишь двух лет до 60-летия, Шодерло скоропостижно умер от малярии, в целом отдав армии (в той или иной форме) порядка 40 лет, оставив после себя ряд весомых литературных трудов. Так, сатира Шодерло против графини Дюбарри (фр. Une épître à Margot) в своё время также пользовалась популярностью (строки из неё А. С. Пушкин использовал в качестве эпиграфа к одному из своих первых стихотворений, «К Наталье»). Лакло написал также сборник лёгкой поэзии «Беглые стихи» (фр. Poésies fugitives) и продолжение труда Вилата «Тайные причины переворота девятого термидора» (фр. Causes secrètes de la révolution du neuf Thermidor). Литературовед И. А. Лилеева в статьях про Лакло в «Большой советской энциклопедии» и «Краткой литературной энциклопедии» отмечала: «Лакло — мастер аналитического романа, трезвого психологического анализа. Стендаль считал роман Лакло „Опасные связи“ („Les liaisons dangereuses“, Амстердам и Париж, 1782), значительнейшим произведением французской литературы 18 в.». Этот сатирический роман о нравах французской аристократии стал одним из наиболее читаемых прозаических произведений XVIII в., чья актуальность не ослабевает до сих пор. Он был написан с применением характерных для того времени эпистолярного стиля и фривольности, с нравоучительным наказанием порока в конце. Немедленно после выхода в свет роман приобрёл популярность, первый тираж (2 тыс. экз.) был распродан в течение месяца, последовало переиздание, которое в 1782—83 гг. сопровождалось примерно пятьюдесятью контрафактными публикациями романа…

В общем, читайте его, наделавшую в 1782—83 гг. много шума, ставшую бестселлером, скандально известную и неоднократно запрещавшуюся психологическую драму «Опасные связи», к тому же, не единожды экранизированную, причем, порой, весьма удачно!

Например, голливудские костюмированные кино-шедевры конца 80-х гг. ХХ в.: «Опасные связи» по современному сценарию Кристофера Хэмптона режиссера Стивена Фрирза (1988 г.), кстати, получивший «Оскара» — за костюмы, с целым набором голливудских звезд первой величины — Гленн Клоуз, Мишель Пфайффер, Ума Турман, Киану Ривз и Джон Малкович или, «Вальмон» 1989 г. — ныне, увы, покойного Милоша Формана, с блистательным Коллином Фёртом либо «Герцогиню» Сола Дибба с Кирой Найтли, Рэйфом Файнсом и Шарлоттой Ремплинг…

Любовь (интим) разыгрывалась, как карточная игра или комедия и она не имела ничего общего с браком. В те времена супружеская верность была явлением уникальным. Любить своего супруга почиталось верхом пошлости и мещанства. Дело доходило до того, что одна молодая дама сказала одному ловеласу, всеми средствами пытавшемуся соблазнить ее: «Сударь, ну потерпите же еще две недели! Тогда я буду уже замужней и… свободной!»

Вся светская жизнь тогда концентрировалась вокруг женщины, она превратилась в предмет особого внимания и преклонения. Поэтому столь огромное значение придавалось не только формам — фигура а-ля «перевернутая рюмочка» (100/98-40-100/98), но и воспитанию девочек-аристократок. Внешнему лоску, манере поведения отдавали огромное значение. Изысканность и грациозность манер вырабатывались с раннего возраста. Детей учили перед зеркалом делать изящные поклоны, принимать красивые позы. Каждый шаг, жест, каждое движение, выражение лица — все подчиняется законам «хорошего тона».

С 6—7 лет девочек приучали к жесткому корсажу. Именно он не давал спине согнуться, поддерживая тем самым прямую осанку, столь необходимую за столом во время званых ужинов. Одежду учили носить так, чтобы выглядеть в ней непринужденно и естественно. Очень рано обучали танцам, чтобы придать движениям пластичность, учили так носить одежду, чтобы всегда выглядеть привлекательно и женственно. Для выхода в люди им делали чуть более скромные прически, чем взрослым дамам, но обязательно пудрили лицо, тело и волосы, а щеки румянили без меры.

В то же время женское образование упало на самый примитивный уровень. Никто уже не ждал от женщин умения переводить Гомера или Петрарку, зато она должна была уметь играть в карты и быть искусной кокеткой-любовницей. Лучшее по тому времени образование давал монастырь. Если раньше это мрачное и аскетическое заведение служило убежищем для разбитых сердец, то теперь стало упрощенной копией высшего света. В монастыре женщина училась «vivre et dormir devant un miroir» (по-фр. — жить и спать перед зеркалом), что означало умение находиться постоянно под бдительным оком светского общества.

…Между прочим, в ту пору очень популярны были огромные зеркала на стенах и зеркальные потолки. Все (особенно дамы) имели возможность постоянно следить за конкурентками и… за собой посредством зеркал, в том числе, насколько «соблазнительно-аппетитно» они не только двигаются, но и выглядят… сзади, в том числе, со стороны «нижнего бюста». Не секрет, что при оценке внешних данных (тактико-технических характеристик) заинтересовавшей его барышни, мужчина обязательно постарается как можно незаметнее обойти ее сзади и оценить форму ее «красивого сосуда для изысканного физиологического облегчения мужчины», «нижнего бюста», или, пардон, оперируя современным молодежным сленгом — «духовки». Здесь у женщин, как известно, располагается одна из наиболее «быстродоступных» и сильных эрогенных зон и мужчинам не терпится их приласкать, т.е., пардон, «распустить руки». Женщины прекрасно знают, как важен «вид сзади»!!! Обратите внимание, как пристально осматривают себя дамы всех возрастов и комплекций (кроме, «закомплексованных» либо «отмороженных»! ) в зеркало… сзади в мега-популярной, социально очень нужной, телепередачке «Модный приговор» на Первом канале отечественного ТВ, когда они только-только появляются перед публикой из комнаты «стилистов» и впервые видят себя в новом обличье!? Они обязательно повернутся к зеркалу в три четверти, дабы оценить как выглядит в обновке их… «нижний бюст», в том числе, насколько он — сексуально-привлекателен, пардон, аппетитен!?! Чтобы кто ни говорил, но «вид сзади» у женщин всех времен и всех народов — это заключительный аккорд в «самопиаре» себя любимой в охоте на… «дичь», т.е. на мужчин, которые находятся в полной уверенности, что это они — «охотники», «Цари Зверей», со всеми из этого вытекающими преференциями! На самом деле — все наоборот: они всего лишь… «дичь», вернее, самцы, которых выбирают «охотницы-самки» с помощью, всем известных, «женских штучек», зачастую превращая их со временем своим «многогранным неземным искусством» в… ручных и домашних животных…

Примечательно, что мода на зеркала распространялась не только на залы для балов и маскарадов и в гостиных, но и, конечно, на дамские будуары! Она позволяла всем лицезреть друг друга с разных ракурсов и в движении, в том числе, и в самых разнообразных позах… соития! Тем самым, «оттачивалась» техника секса и «все остальное»! Более того, как бы просматривались… «порнофильмы» со своим участием. Тем более, когда случался столь популярный в ту пору «секс а-труа», т.е. втроем…

Даже одежда воспитанниц монастыря соответствовала их будущему положению в обществе. Под обязательной коричневой монашеской мантией носили корсет с шелковым платьем, белый платок на голове окаймляло кокетливое кружево, прическа, хотя и скромная, соответствовала моде. Азам дамского воспитания девочек обучал в детстве учитель танцев, дрессировавший их осанку и походку, знакомивший с правилами поведения в обществе и светскими манерами. Монастырь покидали обычно в день помолвки. Жениха (а сговор-помолква проходил еще в подростковом возрасте!) выбирали родители, и случалось, что девушка видела своего суженого впервые лишь у алтаря. Это отнюдь не огорчало ее, для нее замужество было лишь своеобразным пропуском в свет и обеспечивало желанную свободу. Медовый месяц, если он вообще случался, был очень коротким, так как трогательное уединение почитали мещанством. Если молодожены друг другу не нравились (и «все остальное» тоже не совпадало!), а такое было сплошь и рядом, то правила приличий требовали от них публично это не афишировать. Крайне редки были случаи, когда женщина возвращалась в отчий дом или уходила в монастырь из-за того, что не могла ужиться с мужем (один запах которого, а не только внешний вид, вызывал у нее «аллергию»). От женщины в юности выданной замуж родителями по расчету, требовалось немногое — родить детей для продолжения рода. После этого ей дозволялось жить так, как она захочет, но соблюдая формальные приличия.

В результате, женщина-жена — брала бразды правления в семейной жизни в свои руки. Муж становился скорее терпимым гостем в собственном доме, нежели хозяином. Гости на пороге спрашивали теперь: «Хозяйка дома?», вместо прежнего «Господин, обед подан!» слуги докладывали: «Мадам, стол накрыт!» В то же время мужья требовали от жен нежных чувств, прекрасных стихов и слов любви — правда, не от своих, а… чужих! Вошел в моду «друг» семьи, и в обществе, жены спокойно, элегантно восседали между законным и… незаконным мужьями. Итак, у нее был любовник, у а него, как водится — любовница, причем, отношения у всех четверых были самые дружеские. «Разрешаю вам любые вольности, — говорил муж-придворный своей дражайшей супруге, — только не с лакеями и не с принцами крови». Застав свою благоверную в самой пикантной ситуации с любовником (в ту пору парочки обожали эксперименты а-ля камасутра!), он деланно-разгневанно всплескивал холеными и надушенными ладошками и драматически закатывал глазки: «Ах, мадам! Какая Вы у меня неосторожная шалунья! А если бы Вас застал в „этом реприманде неожиданном“ кто-то другой, а не… я!? Что тогда!?»

В общем, в любви, как и во всем остальном в ту галантную эпоху, царили хорошие манеры — bon ton; у каждой игры — свои правила!

Для этих целей существовала особая коммуникативная система: «язык вееров», «язык мушек», «язык цветов». На содержание дворов «галантные» европейские монархи (кроме прусских королей) тратили больше средств, чем даже на военные расходы, хотя «войнушка» в ту пору входила в число особо престижных мужских забав. Красиво умереть на поле боя считалось столь же престижно, как и «погибнуть» на «сексодроме» в жаркой баталии с батареей «легких кулеврин» (несколькими шаловливыми «прелестницами»). Постепенно термин «галантность» распространился на стиль жизни в целом. «Галантным» признавался человек, чьи манеры, речь и костюм были безукоризненны. «Галантный кавалер» и «галантная дама» продумывали каждый свой жест, взгляд, слово до мелочей. Единственный в Европе журнал, посвящённый моде и стилю, назывался «Галантный Меркурий», в живописи возник целый жанр — «галантная сцена», на подмостках ставились «галантные балеты». Главной психологической особенностью человека той поры была инфантильность. Он не просто боялся старости — он не хотел взрослеть. Постоянное желание праздника, отсутствие продуктивной деятельности, жажда ежедневных перемен, осознание возможности жить за счёт других — это норма именно детского поведения. Недаром одно из любимых слов «эпохи галантности» — каприз, то есть детская реакция на неудовлетворённую потребность. Главный враг человека «галантной эпохи» — Её Величество Скука. Ради её преодоления он шел на всё! Человек Галантной Эпохи, как и ребёнок, жил сегодняшним днём: «после нас хоть потоп!». В ту эпоху существовала самобытная маскарадная культура. Тем временам присуща любовь к переодеваниям. Многочисленные пьесы и комические оперы того периода обыгрывают следующую ситуацию: девушка переодевается в камзол, юноша — «превращается» в девушку, служанка — в госпожу… и так далее. Ещё одно излюбленное слово «галантного века» — игра. Человек не жил, а, можно сказать, «играл в жизнь». Подобный инфантилизм характерен для людей, испытывающих страх перед ответственностью и перед принятием волевых решений. В условиях абсолютной королевской власти такое поведение аристократии вполне объяснимо: от королевского каприза зависела не только их карьера, но, зачастую, и жизнь. Эталоном красоты признаётся утончённый сибарит. Это — красота человека, не знающего никакого труда. Тренированность, загар, грубые черты лица считались неприемлемыми даже для мужчины, ибо это — черты презираемого труженика. Человек «эпохи галантности» спокойно относился к отсутствию у него природной красоты. Красота вполне достижима при помощи румян, пудры, мушек, парика и корсета. Существовали даже «накладные икры» для мужчин, а некоторые дамы клали специальные шарики за щёки для придания лицам округлости. В женщине ценится не «холодная» красота, не правильные черты лица, а пикантность: осиная (на контрасте с бюстом и бедрами: 100/98-40-100/98, с помощью корсета и накладных деталей туалета) талия, маленькие ступни, круглое «кукольное, фарфоровое» личико. В общем, женщина должна была напоминать изящную статуэтку а-ля «перевернутая рюмочка». Стремление к необременительным наслаждениям, к постоянному празднику жизни породили культ «вечной» молодости. В результате, благодаря активному использованию декоративной косметики, все казались примерно одного возраста. Интересно, что портретисты той поры так и не оставили нам свидетельств о пожилых людях. Любопытно и другое: наметилась тенденция к феминизация облика мужчины. В арсенале придворного кавалера — яркая косметика, а пудреный парик и обилие кружев ещё больше подчёркивали женственность образа. Подчас мужской туалет превосходил по своей роскоши и стоимости женский. В общем, внешне все были не только одного возраста, но как бы и «одного пола» — своего рода предвестие моды «юнисекс» 1970-х гг. Никогда костюм аристократии не был столь красив и живописен, как в эту эпоху. Галантная мода — это рафинированность и максимальная неестественность. Костюм не подчёркивает, а, скорее, искажает естественные линии тела. Силуэт эпохи — два «треугольника», вершины которых соединены в области талии. Основа «галантной» эстетики — корсет (его носили не только женщины, но и многие мужчины). Он зрительно сужает талию, расширяет плечи и делает спину идеально прямой. Одеяние многослойно и состоит из большого количества деталей, создающих единый образ. Это — одежда, словно специально созданная для праздности. Кружевные манжеты, почти полностью скрывающие кисти рук, высокие каблуки, пышные жабо, узкие камзолы и штаны-кюлоты не дают возможности даже для энергичного движения — главное умело и во время принимать изысканные «статуарные» позы, т.е. производить впечатление. Основная особенность женской моды этого периода — женственность и максимальный эротизм, как основа всех отношений той поры. В частности, остроносые женские туфли без задника, оставляющие пятку эротично открытой (соблазнительная женская пяточка — одна из самых эротичных частей аппетитного женского тела!) и с вогнутым внутрь (т.е. смещенным к центру ступни) изогнутым каблуком, визуально уменьшавшим расстояние между носком и пяткой, что позволяло женской ножке казаться меньше. Момент потери дамой такой туфельки изображен на знаменитой картине Жана Оноре Фрагонара «Качели». На ней галантный кавалер благодаря «ракурсу» любуется не только очаровательной ножкой прелестницы, но и… ее «вратами в рай» — местом вожделения всех мужчин всех времен и народов. Дело в том, что за исключением венецианских проституток (зачастую обслуживающих «сильный пол» в условиях повышенной сырости венецианских каналов) панталон женщины в XVIII в. не носили, так как это считалось «неприличным»… в эпоху «скоротечных огневых контактов»…

Так или иначе, но у «м`анкой» (т.е. «секс во плоти» — как например, звезды советского кино Валентина Серова, Людмила Смирнова, Вера Глаголева и др.) выпускницы католической школы при монастыре на Мартинике («жемчужине» колониальной империи Франции в Вест-Индии — сахар, табак, кофе, какао) Мари Жозефы Роз Таше де Ла Пажери, виконтессы де Богарне было весьма бурное прошлое.

В детстве она была бесенком. Ничего толком после окончания этого «института благородных девиц» она, конечно, делать не умела. Ей не хватало придворного лоска, образования, модной манеры разговаривать и вести себя на публики, среди похотливых мужчин. Тем более, умения изысканно «обслуживать» галантных кавалеров, не говоря, о законном супруге. Единственное чем она выделялась — так это «завлекательной томностью походки, естественной грацией и природным изяществом».

Тем не менее, как в ту пору полагалось, уже в 16 лет — 13 декабря 1779 г. — она вышла в Париже замуж за тесно связанного с ее семьей и ее кругом 19-летнего высокородного виконта де ля Ферте (род известный с XIV-го в.), выпускника престижнейшего Гейдельбергского Университета, прекрасного танцора и неутомимого дамского угодника, только-только получившего чин капитана королевской армии, Александра-Франсуа-Мари де Богарне (28 мая 1760, Фор-Ройяль, Мартиника — 23 июля 1794, Париж). Он был третьим сыном губернатора французских Антильских о-в (в том числе, Мартиники) маркиза Франсуа де Богарне (1714—1800) и Марии-Анриетты (Генриетты) Пивар де Шастюлле (Шастуйе) (1722—1767), а также младшим братом известного потом генерала и дипломата маркиза Франсуа де Богарне (1756—1846). Придет время и Александр поучаствует в Войне за независимость США и Революционных войнах, станет видным политическим деятелем и дивизионным генералом республиканской Франции (8 марта 1793), командующим ее Рейнской армией. И все же, широкой публики он в первую очередь известен как первый муж всем известной Жозефины де Богарне — супруги Наполеона Бонапарта.

Александр де Богарнэ принадлежал к тому «счастливому» типу мужчин (мужей), которые всякую другую женщину любят больше, чем собственную жену, всю жизнь кружатся в вихре удовольствий, которые они находят для себя любимых везде, хоть на краю света и позволяют себе все, что угодно. В общем, счастливо «живут одним днем» или, как выражается современная молодежь — «клёвые по жизни», причем, до… гроба.

Еще до женитьбы этот баловень женщин, будучи со своим Саарским полком в Бретани, в основном занимался совращение местных аристократок, причем, вел «дневник событий», в котором во всех интимных подробностях отмечал как та или иная «пациентка» испытывала приход Главной Женской Радости всех времен и народов — Его Величества Оргазма. Одна из осчастливленных им дамочек даже родила от него девочку — графиню Лауру де Ла Туше де Лонгпре, так, кажется, ее звали.

Естественно, что провинциалочка Роза влюбилась в своего аристократичного супруга-сердцееда с первого взгляда. Она была поражена внешностью этого галантного кавалера-офицера в белоснежной форме с серебряными кантами и припудренными по моде светлыми волосами. Она чувствовала себя счастливой: у нее был красавец-муж, которого она обожала. Он подарил ей на свадьбу браслет, серьги и модные часики с боем. Вокруг был Париж со всей его суматошной жизнью, с его нескончаемыми лавками, всегда полными дамских туалетов и драгоценностей, которыми можно было любоваться, если не было денег, чтобы их купить.

Интересно, что по началу планировалось женитьба Александра на ее самой младшей сестре 12-летней Марии-Франсуазе (1766 г.), но она скоропостижно скончалась от туберкулеза. Другая — следующая по «младшинству», Катрин-Мари-Дезире (1764 г.) — наотрез отказалась от этой почетной секс-миссии. Пришлось самой «старой» из них — почти что 15-летней Мари-Жозефе-Розе — заменить покойную. Причем, она сама, с явной охотой (возможность окунуться в роскошную жизнь в столице мирового глэмура и соблазна всегда манила ее!) вызвалась «сыграть эту роль», тем самым, «уйти в самостоятельное плавание — во взрослую жизнь».

Повторимся, что светский говорун, волокита, позер Александр де Богарнэ был нарасхват у красивых аристократок. Какое-то время Роза этого не замечала, поскольку была ослеплена своей любовью к мужу, умело ее ласкавшему в постели, преподавшего ей азы сексуального искусства. Жозефа, кстати, оказалась весьма способной ученицей и вскоре в их любовных «ристалищах» на супружеском «сексодроме» стала задавать тон, а муженек, порой, «заезженный юной ненасытной „наездницей“ до полусмерти», понял, что в этом «тихом омуте — черти водятся». Правда, потом она узнала, что он делит ее со своими многочисленными любовницами и по началу стала закатывать ему сцены ревности, которые он умело гасил «сексуальной терапией». В результате еще задолго до революции он очень быстро одного за другим заделал ей двоих детей (Эжена — 3 сентября 1781 г. и Гортензию или Ортанс — 10 апреля 1783 г.) и столь же стремительно к ней охладел. Более того, принимая во внимание наличие у нее потом любовников, открыто хваставшихся, как они ее имели в восьми позах Аретина, он письменно усомнился в своем отцовстве по поводу дочери. В чем, скорее всего, все же, был неправ, поскольку «свободный доступ в свои сладкие „врата рая“» его благоверная открыла уже после того как она сделала его отцом, причем… дважды. В ту пору она еще любила только своего мужа и лишь потом она стала относиться к вопросу о супружеской верности куда легче.

Не будем вникать во все перипетии их взаимоотношений — смотрите любую версию экранизации «Опасных связей» — по мотивам легендарного романа Шодерло де Лакло об интимной жизни французского дворянства той поры: от Милоша Формана с Колином Фёртом до Стивена Фрирза с целым созвездием звезд Голливуда первой величины — Гленн Клоуз, Мишель Пфайффер, Киану Ривзом, Умой Турман и Джоном Малковичем в роли «дьявола-соблазнителя» и делайте свои выводы сами. Отметим лишь, что ее супруг — «большой ходок налево», что было вполне в духе того времени «опасных связей» (супруг, супруга и его «подружки» с ее «друзьями») — достаточно быстро (сразу же после рождения дочери) оставил свою женушку «куковать».

А с 1785 г. супруги то ли по взаимному согласию жили раздельно друг от друга, то ли, все же уже, развелись: сведения разнятся. Сам, Александр, будучи первостатейным авантюристом, по некоторым данным отправился за приключениями за… океан — в Новый Свет? Доподлинно неизвестно, где именно он в ту пору обитал. Правда, по слухам не изменял своей главной привычке соблазнять местных «гурий», время от времени делая им незаконнорожденных детей, например, дочь Марию-Аделаиду (1786—1869) от маркизы де Шапелль.

Затем наш «клевый по жизни» шалунишка-вертопрах вернулся-таки на родину. Здесь он с головой окунулся в революционные события, в частности, обладая неким военным опытом (не будем его «детализировать-анализировать» — неправденое это занятие), какое-то время даже командовал Рейнской армией — крупнейшей и сильнейшей в революционной Франции. Правда, 5 термидора 1794 г. его высокородное происхождение грозило ему гильотиной: тогда было модно рубить головы аристократам только потому, что они были благородного сословия и тот, «кто до революции был не тем» (вернее, ничем), теперь рьяно «зачищал все вокруг себя любимого». Вот и аристократу виконту де Богарнэ предстояло «чихнул в мешок», как тогда скабрезно шутили о тех, кого гильотинировали.

…Кстати, повторимся, что человек, которого принято считать изобретателем Мадам Гильотины — Жозеф-Игнас Гильотен — убеждал власти, что за всю историю человечества это самый совершенный инструмент для мгновенного и безболезненного отрубания головы. А палач Сансон стал вовсю это «пропагандировать», благо рука у него была «набита»… на обезглавливании!!!

Его супруга за эти годы, начиная с 22 лет, жила на деньги (5 тыс. ливров в год), супруга (экс-мужа?), тоже, не сидела, сложа руки. Сначала она побывала в монастыре в Пентемонте, где жили подобные ей аристократки. Она успешно переняла их кокетливые манеры, их изысканное произношение, сексуальные интонации, которые наложившись на ее изумительный от природы «низкий и серебристый», «ласкающий слух» тембр, вкупе с ее натуральной грацией и соблазнительной походкой (раскачивание от природы крутых бедер — «жерновов любви», к тому же, заметно раздавшихся после двух родов!), сделали ее в глазах подавляющего большинства мужчин неотразимой.

Перебравшись из Пентемонта в Фонтенбло¸ Жозефа оказалась вблизи королевского двора, где повела жизнь отнюдь не монашки. Именно тогда, а не под началом своего «рукастого» мужа-«гладиатора» (от глагола — гладить, ласкать эрогенные зоны на женском теле), она набралась как житейского, так и существенно разнообразила свой «галантный» (интимный) опыт, в отсутствии которого Розу в «медовый месяц» так опрометчиво упрекал в свое время ее благоверный. И тут окончательно выяснилось, что у нее к «постельной неге» совершенно особый дар! Правда, при этом, сама она ни в кого не влюблялась, а занималась изысканным сексом для Здоровья и по Расчету! С той поры эта некогда скромная креолка, превратившаяся в женщину с сомнительной репутацией (пардон, «горизонталку»! ), жила в Париже на широкую ногу, благо пользовалась безусловным спросом у сильного пола, вернее, у тех его особей у которых все в порядке с тестостероном. Среди «посетителей» ее «врат рая» называли разных мужчин: неких — де Кресснея, Шарля де Саливака, Сципиона де Рура и многих др. Правда, в основном, постарше ее, женатых, обладающих связями при дворе: они «разнообразно-изысканно физиологически опорожнялись в нее, как в „красивый сосуд“ с „различными входными отверстиями“», а она лихо обчищала их карманы и кошельки. Помимо умелой торговли «натурой», безгранично расточительная Роза брала кредиты, делала долги и рассчитывала, что, в конце концов, (на краю долговой ямы?) ее спасет какое-нибудь чудо. Уже тогда выяснилось, что ее шарм позволяет ей тратить деньги независимо от того, могла она себе это позволить или нет. Именно в ту пору проявляется еще одно ее яркое достоинство: она знала, как слушать собеседника-мужчину, как использовать свое обаяние. Как потом заметил Талейран, которому было присуще очень ёмко оценивать ценность женщины, как «особи», Роза, несомненно, была достаточно умна, чтобы понимать, когда следует молчать.

Далее в ее биографии возникает «черная дыра».

В июне 1788 г. (еще до революции) Роза неожиданно отбывает на родину, где также флиртует напропалую с морскими офицерами. Один из них (если конечно, верить ему?) оставил весьма емкую характеристику ее стиля жизни той поры: «… Она открыто пренебрегает общественным мнением…» Но в октябре 1790 г. креолка внезапно и стремительно возвращается во Францию, где уже вовсю полыхает революция, а Александр де Богарнэ сделал стремительную политическую карьеру. Округ Блуа посылает его депутатом от дворянства в Национальное собрание и на какой-то срок он даже станет его президентом. Прирожденный краснобай он выступал с трибуны по любому поводу. Его «звездный час» наступил в 1791 г. Тогда на его долю выпала честь сообщить Собранию о бегстве короля (фраза «Господа, король уехал в эту ночь, перейдем к очередным делам» сделала его знаменитым!), а затем и об успешной «поимке» беглеца с семьей. Именно он допрашивал их.

Враги считаются с ним, и его имя встречается во многих брошюрах и процессах того времени. Затем «Отечество оказывается в опасности!» и де Богарнэ в качестве бригадного генерала уходит на войну, которая с короткими перерывами будет сотрясать всю Европу почти 22 года! Уже с фронта он голосует за смерть королю. Александр в такой милости, что ему предлагают портфель военного министра, но он, по только ему одному известным причинам, отказывается от этой исключительно «хлебной» должности. Но вскоре военная фортуна ему изменяет и он оказывается совершенно некомпетентен как командующий Рейнской армией. Кроме того, 12 июня 1793 г. в Комитет народного спасения поступает «сигнал» о неблагонадежности виконта де Богарнэ. Естественно, что бдительные комиссары Конвента не дремлют и тут же констатируют, что де Богарнэ не столько руководит войсками на поле боя, сколько гоняется за… проститутками, по крайней мере, так утверждают (!?) некоторые источники. После сдачи Майнца, когда он скомандовал отступление и уже бросил армию под предлогом ухудшившегося здоровья, они его арестовывают. Роковым образом это совпало с началом Большого Террора. Власть Конвента была передана двум комитетам — Комитету общественного спасения и Комитету общественной безопасности. Был создан Революционный Трибунал, в котором обвиняемые были лишены права на защиту, а единственным приговором была смерть.

Тем временем, его экс-супруга (?) умело адаптировалась к изменившимся условиям жизни. Владея даром приспосабливаться, использовать любые возможности, извлекая выгоду из репутации своего бывшего мужа (?), она всячески обретала полезные связи.

Когда она узнала, что отца ее детей ожидает топор палача Сансона, то попыталась сделать все от нее возможное, чтобы спасти ему жизнь: «встречалась» со всеми нужными мужчинами. Она просила об аудиенции у одной из самых ужасных личностей эпохи Большого Террора — Гийома Вадье, председателя Комитета общественной безопасности, но просьба осталась без ответа. Рассказывали, что тогда она побывала в постелях многих влиятельных людей той бурной эпохи — не будем пытаться перечислить всех тех, о ком ходили слухи. Но даже ее незаурядное искусство снятия стресса у мужчин не спасет Александра де Богарнэ.

23 июня 1794 г. она потеряет его на кровавой плахе.

Но еще до этой роковой даты в «компетентный комитет» на нее пришел анонимный донос, заканчивавшийся такими зловещими словами: «Берегитесь даму из бывших, виконтессу де Богарнэ, у которой тайные дела в правительственных учреждениях» и 22 апреля 1794 г. по приказу тюильрийской секции революционного комитета она сама угодила в тюрьму — в приспособленный под нее бывший знаменитый… женский Кармелитский монастырь в Париже. Из всех подобных парижских тюрем о нем ходила самая жуткая слава. Количество заключенных на один квадратный метр было запредельным. Влажность — невероятная. То, что в ней (и ей подобной) творилось, иначе как «любовным угаром» назвать было нельзя. Каждое утро тюремщики выкрикивали имена тех, кому через революционный трибунал следовало подняться на эшафот, где орудовал Сансон. Все эти обреченные жаждали лишь одного — в оставшиеся им часы — урвать максимум секса. Тем более, что в этих импровизированных тюрьмах и мужчины и женщины содержались вместе и все «условия» для предсмертных соитий были в наличии. Секс в преддверии плахи — это круто! По крайней мере, так тогда считалось среди пресыщенной суперудовольствиями аристократии, доживавшей свой век (уходящий XVIII в. — век «опасных связей» и «всего остального») по принципу: «После нас хоть потоп!» («Apres nous le deluge!»)

…Кстати сказать, доподлинно неизвестно, кто первый произнес эту «крылатую фразу»? То ли это сделал крайне противоречивый — умный, тонкий, изящный, большой ценитель искусств, но вместе с тем порочный, развратный и безбожный Филипп II герцог Орлеанский (1674—1723), которого 26 августа 1715 г. французский Король-Солнце Людовик XIV, предчувствовавший близкую свою кончину, позвал и назначил регентом королевства, иными словами, поручил ему управлять государством, пока законный наследник, будущий король Людовик XV, а тогда еще 5-летний герцог Анжуйский, не достигнет совершеннолетия. Вот он вроде бы сразу после похорон усопшего монарха цинично-философски и изрек: «А теперь, господа повеселимся. После нас хоть потоп!»

Конец ознакомительного фрагмента.