Архив сельца Прилепы. Описание рысистых заводов России. Том II

Яков Бутович, 2019

Эта книга написана вопреки всему. Чудом рукопись ее сохранилась. И вопреки обстоятельствам второй том «Архива сельца Прилепы» вышел в свет (первый издан в 2015 году). Сегодня имя Я.И. Бутовича (1881–1937) вновь заняло подобающее место в истории российского коннозаводства. Талантливый селекционер, выдающийся историк орловской породы, создатель Прилепского конного завода, где берут начало многие знаменитые рысистые линии. Человек одной страсти и большой храбрости. Наконец, одаренный литератор, автор ярких воспоминаний и очерков. «Архив…» открывает читателю широкую панораму жизни коннозаводской России. История заводов в книге органично переплетена с исследованиями заводской и селекционной практики. Специалисты найдут здесь размышления генеалога. Все, кому дорог орловский рысак, – страстную проповедь убежденного защитника этой великолепной породы лошадей. Те же, кто интересуется историей, прочтут полный живых деталей рассказ о прошлом страны. В формате PDF A4 сохранен издательский макет.

Завод Г.Н. Бутовича

В Богодуховском уезде Харьковской губернии, в селе Николка, был в свое время рысистый завод Г.Н. Бутовича. С его владельцем я познакомился в Полтаве, когда был еще в кадетском корпусе. Корпусной сад и плац, где упражнялись и гуляли кадеты, почти примыкал к беговому ипподрому, и я после обеда с особого разрешения начальства ходил на ипподром и наблюдал за проездками рысаков. Фигурка кадетика, интересующегося лошадьми, обратила на себя внимание секретаря местного бегового общества К.П. Черневского. Узнав мою фамилию и выяснив, что я сын коннозаводчика, он представил меня вице-президенту общества Г.Н. Бутовичу. Мы были в отдаленном родстве, так как род Бутовичей имел несколько разветвлений, а происходил от одного корня.

Секретарь общества Константин Петрович Черневский был небольшого роста, сухой, очень подвижный, сангвиник по темпераменту. Страстный любитель лошади и знаток генеалогии орловского рысака. Я стал бывать у него и целыми вечерами слушал его рассказы о прежних лошадях. Черневский стал моим первым учителем по генеалогии и поразил меня своей огромной памятью. Он сыпал именами беспрестанно, прекрасно знал породу и в заводских книгах ориентировался свободно. Впоследствии я узнал, что полтавские коннозаводчики называли его «ходячим студбуком», ценили и нередко с ним советовались. В вопросах генеалогии он был авторитетом для всех, и разве один Сухотин не уступал ему в знании генеалогии и мог поспорить с ним. Перед Сухотиным и его лошадьми Черневский искренне преклонялся, а породу Бычка ставил превыше всего. Он часто повторял мне, что если в лошади течет хоть капля драгоценной крови Бычка, то лошадь и сильна, и резва, и устойчива в передаче своих способностей. В 1890-х годах Черневский выступал иногда в коннозаводских журналах. Его статья, напечатанная в 1894 году, наделала немало шуму, ибо он предложил тогда, чтобы правительство обязало коннозаводчиков, собственников знаменитых производителей, отправлять своих рысаков в общественную случку. Разумеется, на него посыпался град упреков. Черневский владел пером довольно посредственно, и статьи его теперь не представляют большого интереса. Человек он был неуравновешенный, очень увлекающийся, взбалмошный, но добрый и мягкий. Кроме лошадей, решительно ничем не интересовался, и обыватели в Полтаве считали его чудаком. Он был небогат и, исполняя работу секретаря в беговом обществе, состоял еще управляющим конным заводом Г.Н. Бутовича и выступал там вдохновителем всех коннозаводских начинаний. Люди, подобные Черневскому, искренне и бескорыстно преданные делу, в свое время принесли немалую пользу рысистому коннозаводству страны, так как они в своем уголке будили коннозаводскую мысль, всячески пропагандируя значение генеалогии, и не одна интересная рысистая лошадь попала в завод по совету таких фанатиков, как Черневский.

Константин Петрович, конечно, превосходно знал рысистые заводы Полтавской губернии и выше всех остальных ставил завод старейшего полтавского коннозаводчика М.Я. Сухотина. Само собою разумеется, что к заводу Г.Н. Бутовича он тоже питал самые нежные чувства, ибо этот завод стал заводом призового направления благодаря его собственной деятельности. Черневский, у которого я бывал, не мог не видеть, что Грудницкий имеет на меня очень большое влияние, и это его крайне тревожило. Когда, приехав из завода Иловайского, я восторженно отозвался о чистокровных лошадях, Черневский пришел в негодование и прямо заявил, что все скакуны не стоят выеденного яйца, что Иловайский и Грудницкий меня совращают и мечтают превратить в скакового охотника, но я не должен поддаваться искушению, а должен твердо держаться своей рысистой веры. «Не забывайте, что все Бутовичи были всегда рысачниками, и вы тоже должны идти по их стопам. А чтобы вам показать, что рысаки не хуже чистокровных лошадей, я повезу вас в за вод к Григорию Николаевичу Бутовичу и покажу вам настоящих рысаков».

После этого разговора прошло всего несколько дней, и вдруг я был вызван в приемную. Прихожу туда и вижу Григория Николаевича Бутовича и Константина Петровича Черневского. Бутович привез мне всевозможных деревенских лакомств и сказал, что он только что был у директора корпуса и генерал Потоцкий разрешил мне в субботу поехать в отпуск в деревню на два дня. «Я уезжаю сегодня, а в субботу за вами заедет Константин Петрович, — сказал Г.Н. Бутович, — и вместе с ним прошу вас приехать ко мне в деревню, где я вам покажу свой рысистый завод». Поблагодарив за любезное приглашение, я с радостью дал согласие на эту поездку.

Григорий Николаевич Бутович был типичный помещик. Довольно высокого роста, плотный, медлительный в движениях, с крупными, расплывчатыми чертами лица, густыми рыжими волосами и большой бородой лопатой. Говорил медленно, спокойно, что называется, с чувством, с толком, с расстановкой. Сейчас же было видно, что человек привык к власти. Уверенность в движениях и жестах, манера себя держать и говорить — все указывало на то, что он человек богатый и привык, что все его слушают с вниманием и должным уважением. Впоследствии, короче узнав Григория Николаевича, я понял, что он не отличался большим или особенно проницательным умом, однако был неглупый человек и очень хороший хозяин. Будучи чрезвычайно добр, он легко подпадал под чужое влияние. Эта черта характера погубила его, привела к разорению. Лошадей он очень любил, у него был не только рысистый завод, но и своя призовая конюшня. В молодости он сам ездил и в деревне любил наезжать рысаков и править лошадьми. Не чужд он был также и общественной деятельности. На юге в спортивном мире Г.Н. Бутович занимал видное положение — являлся старшим членом Харьковского бегового общества и вице-президентом Полтавского. Это был очаровательный человек, мягкий, воспитанный и ко всем благожелательный. Его очень уважали и ценили, и он пользовался определенным влиянием в кругах харьковского дворянства.

Опишу свою поездку в завод Г.Н. Бутовича, но сразу оговорюсь, что мои сведения об этом заводе крайне отрывочны, а мнение о лошадях чересчур общее, поскольку я посетил этот завод, когда был в шестом классе корпуса, то есть совсем юнцом.

Завод Г.Н. Бутовича был старинный: он существовал свыше ста лет. Первые сведения о нем мы находим в издании 1839 года «Статистические сведения о коннозаводстве». Там указано, что завод производит верховых лошадей и основан в давние времена. Последующие упоминания встречаются в справочнике, изданном коннозаводским ведомством в 1854 году, а затем в изданиях 1870-х годов, где сообщается, что завод перешел на производство упряжных лошадей рысистого сорта. Это произошло уже при отце Г.Н. Бутовича. Производителями в заводе тогда были Волчок (Несогласный — Волчиха), р. 1868 г., завода Коробковых, и Епископ (Идеал — Барсиха), р. 1869 г., завода Беляковых; позднее — Сокол (Седой — Славная), р. 1874 г., завода С.М. Шибаева. Славная была матерью знаменитого Кряжа. Матки были тогда почти все из заводов харьковских коннозаводчиков Гендрикова, Шидловского и Наковалина.

Получив от отца завод, Г.Н. Бутович некоторое время вел его в прежнем направлении. Производителем у него тогда был Клад 2-й (Дараган от Клада — Голубушка), р. 1878 г. Однако в 1895 году Г.Н. Бутович коренным образом переформировал завод, придав ему под влиянием К.П. Черневского призовое направление. Основой послужил известный завод полтавского коннозаводчика П.К. Башкирцева, отца знаменитой Марии Башкирцевой, купленный Г.Н. Бутовичем в полном составе. К группе башкирцевских маток были куплены производители: известный Мужик 2-й (Мужик 1-й — Совершенная), р. 1877 г., завода Роговых, и Табор 2-й (Талисман — Чудная), р. 1888 г., завода В.И. Кублицкого, известный призовой рысак своего времени. Позднее у М.Я. Сухотина был куплен рыжий жеребец Смерч (Петух — Томная). Он бегал в цветах Бутовича, а затем поступил в завод. К группе башкирцевских кобыл были добавлены матки заводов Сухотина (Игла), Варшавского (Весна, Завирюха) и Кублицкого (Темза). В заводе было тогда не более двенадцати-пятнадцати маток. После реформы своего завода Г.Н. Бутович больше не покупал кобыл чужих заводов и довольствовался тем материалом, который имелся в его распоряжении. Материал этот был очень интересного качества, из завода Бутовича вышло немало резвых лошадей, которые прославили его на юге России.

Итак, в субботу Черневский заехал за мной и мы отправились в имение Г.Н. Бутовича Николку. Оно располагалось недалеко от станции Кочубеевка Харьково-Николаевской железной дороги, часах в двух езды от Полтавы. Когда мы приехали на станцию, уже стемнело, в имении мы застали хозяев за вечерним чаем. Дом в Николке был хороший, старинный и богато обставленный. Везде царил большой порядок, камины горели в кабинете и столовой, а мягкий свет ламп под большими абажурами создавал впечатление особого уюта и тепла. За столом, кроме хозяина, сидела его жена Мария Цезаревна, очень милая и красивая дама. Трое детей, две девочки и мальчик, мило, но просто одетые, находились тут же со своей гувернанткой. Посторонних не было. Лакей в черном фраке, мягко ступая, бесшумно двигался вокруг стола и разносил чай. Мы с Черневским присоединились к обществу хозяев, и оживленная беседа о лошадях началась. Черневский был хорошим рассказчиком и довольно остроумным человеком. Его слушали внимательно и с видимым удовольствием. По отношению к нему хозяев и детей было видно, что это свой человек в доме. После чая направились в гостиную и провели в ней время вплоть до ужина. Вечером Григорий Николаевич показал мне свою коннозаводскую библиотеку, которая была очень хороша и полна. В ней имелись все старинные коннозаводские издания, и на многих стояли инициалы отца или деда хозяина. Книги были в хороших переплетах, по закладкам в некоторых было видно, что они не только являются украшением библиотеки, их читают. Знакомство с этой библиотекой доставило мне большое удовольствие; я сравнивал ее со своей и с грустью думал, что едва ли мне скоро удастся собрать такую библиотеку: у меня в то время было не более двадцати-тридцати коннозаводских книг. Поздно вечером разошлись спать. На утро была назначена выводка в заводе, а после раннего обеда мы с Черневским должны были ехать к четырехчасовому пассажирскому поезду.

Когда на следующее утро мы с хозяевами и Черневским вышли на крыльцо, было пасмурно, моросил дождь и все было окутано сырым туманом. Быстрым взглядом я окинул открывшуюся перед моими глазами картину. Сейчас же за домом начинался столетний парк. Перед домом был большой двор с газонами, справа от него — все службы, а впереди — здание конного завода, старинное по типу, но, видимо, недавно отремонтированное. Построек было много, все было под железом, содержалось в превосходном порядке, и на всем лежала печать довольства и благосостояния. Завод, где нас уже ждали, был подметен, вымыт и блестел. Видно, что хозяин хотел показать свой завод в полном порядке и к выводке приготовились.

Первым вывели вороного Мужика 2-го, густую, капитальную лошадь. «Это мой любимец, — сказал Григорий Николаевич. — Таких рысаков я люблю: не побежит его приплод, так в городе дадут деньги». Черневский засуетился, забегал вокруг лошади и возмущенно заявил: «Как же от него может не бежать приплод, когда он уже бежит!» И тотчас начал говорить о замечательной породе Мужика 2-го, его отце Мужике 1-м и т. д. «Это кругом роговская лошадь». Мужика 2-го довольно долго держали на выводке, и Григорий Николаевич с видимым удовольствием смотрел на него.

«А теперь я вам покажу любимца моей жены», — сказал Г.Н. Бутович. Вывели белого жеребца. Я пришел в искренний восторг от его форм. Это был совершенный араб, сухой, кровный и с поразительно красивой головой. Кожа у него была тончайшая, так что из-под нее явственно выступала сетка кровеносных сосудов. Даже в этот пасмурный день жеребец блестел, отливал серебром и как бы рисовался на выводке. Черневский с гордостью объявил, что это известный по своим бегам в Москве Табор 2-й завода Кублицкого, сын Талисмана и знаменитой по своему приплоду Чудной. Затем, как из рога изобилия, посыпались имена и рекорды: он перечислял лучших предков Табора 2-го. «Не правда ли, он лучше Мужика?» — тихо спросила меня Мария Цезаревна. «Да, он мне больше нравится», — ответил я. Григорий Николаевич вмешался в наш разговор и, улыбнувшись, сказал: «Жена его так любит, что я ей подарил Табора. Если он выдержит подготовку и не рассыпется, то этим летом будет бежать в Полтаве уже от имени моей жены». Черневский тем временем не унимался и продолжал восторгаться породой и формами Табора 2-го: «Посмотрите, Яков Иванович, какая у него голова. Голова — это визитная карточка лошади! Не правда ли, у него замечательная визитная карточка?» Я улыбнулся этому сравнению, но должен был признать, что «визитная карточка» жеребца действительно хороша. Взяв меня под руку, Григорий Николаевич подвел меня к жеребцу и сказал: «Взгляните на его единственный недостаток: жеребец узкий и тесный в коленях. Во всем остальном это замечательная лошадь».

После заводских жеребцов была показана призовая конюшня. Первым вывели рыжего Смерча завода Сухотина. Лошадь мне не понравилась, но я смолчал. После капитального Мужика 2-го и блестящего красавца Табора 2-го Смерч казался мелковат и растянут. Однако в нем чувствовалась порода, были хорошие линии, богатая кость и своеобразный тип Бычков, на который тогда же обратили мое внимание. Насколько в Таборе 2-м чувствовалось арабское влияние, настолько в Смерче — английское. Это метко заметил Черневский, и я это хорошо запомнил тогда и затем часто вспоминал, наблюдая других лошадей той же породы. Черневский был фанатичным поклонником Бычка и охотниковских лошадей. Поэтому он прямо неистовствовал, рассказывая о породе Смерча, в особенности о его резвости. Черневский уверял, что Смерч будет выдающейся лошадью и обязательно выиграет Императорский приз. Этому предсказанию не суждено было сбыться, но Смерч все же недурно бежал на провинциальных ипподромах, а в заводе Г.Н. Бутовича дал классных по резвости лошадей.

В призовой конюшне Г.Н. Бутовича было шесть-семь лошадей. Из них, кроме Смерча, я запомнил серую кобылу Этну, которой тогда исполнилось два года. Она была дочерью Мужика 2-го и в его типе, то есть крупна, костиста и дельна. Она очень нравилась Г.Н. Бутовичу, Черневский же находил, что она не в призовом типе. Однако он ошибся, так как впоследствии Этна с хорошим успехом бежала в Москве у Гирни.

Заводские матки были в блестящем порядке, но мне не понравились. Хотя я тогда и был еще очень юным, однако видел уже три завода — отца, нашего соседа Аркаса и Дубровский великого князя Дмитрия Константиновича. Матки Г.Н. Бутовича были хуже по себе в сравнении не только с дубровскими матками, но и с кобылами моего отца и теми, что я видел у Аркаса. Три кобылы завода Варшавских были сыры и просты; кобылы Башкирцева, то есть основная группа, составлявшая завод, очень пестры и неровны; остальных я просто не помню. Хотя я тогда о своем впечатлении умолчал, но Черневский его угадал и пояснил мне, что однородности в матках быть не может, так как здесь собраны представительницы разных линий. Тогда я с этим не согласился, но теперь считаю это верным, в особенности потому, что завод Г.Н. Бутовича был собран всего за несколько лет до моего приезда.

Заводское дело у Г.Н. Бутовича велось по охоте: лошадей кормили, тренировали и хорошо воспитывали, был недурной наездник. В заводе был большой порядок, и не только хозяин, но и его жена любили лошадей. Этот завод в качестве призового существовал недолго, но из него все-таки вышло немало хороших лошадей, например Смерч 2.16, Строгий 2.16, Этна 2.22, Риск 4.50, Бойкая, Зной 5.7, Комета 2.23, Эвкалипт 2.27.1.

Когда мы с Черневским возвращались в Полтаву, мы все время говорили о лошадях. Но вот показались вдали огни города, все ярче и ярче стали они светить, и поезд медленно подошел к перрону, положив конец нашей интересной беседе.

С Г.Н. Бутовичем и К.П. Черневским я встречался еще несколько раз, но в милую, уютную и гостеприимную Николку попасть больше не довелось.

Прошло два года. Я был тогда в Николаевском кавалерийском училище, кончал курс и вскоре должен был выйти в полк. Неожиданно я получил в Дудергофе, где мы стояли тогда лагерем, большой пакет. Я вскрыл его и увидел опись завода Г.Н. Бутовича, изданную в Полтаве, с родословными таблицами лошадей, входивших в состав завода, с небольшим, но интересным послесловием. В нем неизвестный автор, дав краткую характеристику лучших линий в орловском коннозаводстве, переходил затем к характеристике по кровям всего наличного материала завода Г.Н. Бутовича и в популярной форме излагал довольно интересные сведения. Нетрудно было догадаться, что автором этого труда был Черневский.

На этом я мог бы закончить свои воспоминания о заводе Г.Н. Бутовича, но для тех, кто интересуется судьбами рысистого коннозаводства, добавлю, что этот завод был ликвидирован лет через восемь-десять после того, как я его посетил, из-за катастрофы, постигшей его владельца. Я уже упоминал о том, что Г.Н. Бутович был чрезвычайно доверчивый человек. Черневский, которому он слепо верил, невольно стал его злым гением и погубил всю эту патриархальную семью. Григорий Николаевич был очень богатый человек и имел не только превосходное незаложенное имение, но и свободные деньги. Ни в какие аферы он не пускался, винокуренных и других заводов не строил и жил на свои, правда большие, доходы от имения и капитала. Те, кто знал юг России того времени, конечно, прекрасно помнят, что тучи разных комиссионеров разъезжали по поместьям и предлагали хозяевам всевозможные, подчас самые соблазнительные в смысле быстрого обогащения дела. Г.Н. Бутович не шел на эти приманки, и тогда один хитрый и недобросовестный еврей нашел путь к его доверию и кошельку. Он стал действовать через Черневского, а тот влиял на Григория Николаевича. Дело заключалось в следующем: якобы можно было купить за миллион рублей угольные копи, которые стоили несколько миллионов, затем их быстро перепродать и нажить чуть ли не миллион. Черневский уговорил Бутовича пойти на риск. Николка была заложена, и копи куплены. Однако продать их не удалось, и миллион рублей был потерян. Григорию Николаевичу следовало бросить этот миллион, но он стал вкладывать в дело дополнительные деньги и вскоре совершенно разорился. Все пошло с молотка, и Николка, где столько поколений его предков мирно жили, работали и вели хозяйство, перешла в другие руки. Для Г.Н. Бутовича это была ужасная трагедия, он не выдержал разорения и скоропостижно скончался. Семья осталась буквально без всяких средств, и Мария Цезаревна с детьми перебралась в Полтаву. Там она зарабатывала средства к жизни, давая уроки французского и английского языков.

Прошло много лет, вспыхнула война. Судьба опять забросила меня в Полтаву, но на сей раз не юным кадетиком, а офицером и членом полтавской ремонтной комиссии. Воспоминания молодости охватили меня, а когда я проходил мимо дома, где когда-то жил Черневский, то вспомнил наши беседы, милую Николку, а также трагическую судьбу ее прежних хозяев. Меня невыразимо потянуло к этой семье, и, узнав адрес жены Г.Н. Бутовича, я поехал к ней. Она жила на окраине города, в скромном, но уютном домике, перед которым росли старые тополя, наверное в долгие зимние вечера шумевшие точно так же, как и в Николке. Мария Цезаревна постарела, но выглядела бодро и хорошо; она с удивительным достоинством держала себя и с большим мужеством приняла и перенесла постигший ее семью удар. Дочери уже окончили институт и давали, как и мать, уроки; сын блестяще учился в Полтавском кадетском корпусе на стипендию харьковского дворянства и обещал стать образованным и дельным офицером. Зная, что никакая материальная помощь не будет принята, я думал о том, как помочь этой достойной женщине. В разговоре выяснилось, что уцелела вся коннозаводская библиотека Григория Николаевича, и я ее купил, заплатив довольно значительные деньги. Как часто теперь, взяв в руки какой-нибудь томик, ранее принадлежавший Г.Н. Бутовичу или его отцу, я вспоминаю эту семью и думаю, где, когда и при каких обстоятельствах эта же книжка станет собственностью другого человека. Когда библиотека Г.Н. Бутовича прибыла в Прилепы, я с ней подробно ознакомился и был приятно поражен, увидев, что вместе с книгами в ней оказался архив Полтавского бегового общества, а также серия фотографий лошадей, бежавших на ипподроме в Полтаве. Среди них — иконография таких интересных заводов, как заводы Сухотина и Остроградского, и это немаловажно для истории нашего коннозаводства.