Я только малость объясню в стихе… Сборник лауреатов фестиваля имени В.С. Высоцкого, 2021 – 2022 гг.

Сборник, 2022

«Владимиру Семёновичу Высоцкому – восемьдесят пять. В это трудно поверить, если учесть, что время, отделившее его уход от нас, оказывается всё дальше от лет его земной жизни. Как у всякой выдающейся творческой личности, его посмертная слава набирала и набирает новые обороты…»

Лауреаты номинации

Авторская

I место

Лапенкова Ольга

Россия, Ярославская обл., д. Чильчаги

Ольга Леонидовна Лапенкова «Скво» родилась в 1996 году в Москве. Поэт, прозаик, драматург. С отличием окончила Литературный институт им. А. М. Горького (семинар драматургии В. Ю. Малягина, 2018). Пьеса «Принцесса бабочек» вошла в лонг-лист конкурса «Слово и действие» (2017). Победительница конкурса «Я только малость объясню в стихе» им. В. С. Высоцкого (2021/22), участница отборочного тура Всероссийского Фестиваля молодой поэзии им. Л. А. Филатова («Филатов Фест», 2022). Поэтические работы опубликованы в альманахах «VI литературные чтения им. Евгения Белянкина» (2013) и «5х5» (2015), на порталах «Полутона» (2021), «45 параллель» (2021). Колумнист портала «Год Литературы». Автор сборника «Москва — Чильчаги» (2022). С 2020 года живёт в Ярославской области.

«чтобы прославиться…»

чтобы прославиться

нужно тусить в соответствующих кругах

но я предпочитаю жить в Чильчагах

Чильчаги это деревня

в глубине Ярославской области

и всяк её населяющий преисполнен чести и совести

и хотя искупаться и вызвать врача там непросто

это в какой-то мере хорошо для духовного роста

в Чильчагах процветают православие, сайентология,

буддизм и учения другие многие

вся деревня будто кружится в целомудренном танце

где мясоед ведёт в паре вегетарианца

а то что бывают мелкие склоки хлопоты

ну так люди же вместе живут не роботы

но если мне повезёт и моё наследие

удостоится хотя бы статьи в Википедии

те у кого в квартирах канализация есть и ванная

хлынут смотреть что за земля такая обетованная

раскупят все там участки и денег будет не жалко им

и зашумят пилами топорами бетономешалками

и покоя у местных жителей не останется никакого

и они будут вечно бубнить

ну спасибо тебе Лапенкова

Ещё одно стихотворение про наше экопоселение

Деревню нашу, не сказать босую,

но бедную, — смешную, как зверёк

пушной, не то беляк, не то хорёк,

в стихах не опишу — исполосую

от низу кверху, вдоль и поперёк.

Чего литературе не хватало —

не знаю; но чего не хватит мне,

когда уеду: тишины подвала,

где год за годом брага вызревала;

весёлых брёвен в солнечном огне;

синицына гнезда под ветхой крышей;

совы крикливой (что лесная тишь ей!)

и — хоть бы только передать суметь —

над лесом полосы заката рыжей,

линяющей в багрянец, ртуть и медь.

Я знаю, отдаю себе отчёт:

так можно рассказать про что угодно —

про Питер и Москву, про Тверь и Гродно.

Чтоб чувствовать себя уютно и свободно,

у всех свои места.

А мне досталось — вот.

«Россия — царство необъятное…»

Россия — царство необъятное.

Избрал для жительства мой муж

места не самые опрятные,

да своенравные к тому ж.

Холмы, бугры, засилье ельника,

зимой дубарь, а летом зной:

живая пристань понедельника,

где только лисам рай земной.

Что ни дорога — грязь и впадины,

тела раздавленных лягух.

Дом — туша дремлющей громадины —

гремит и стонет, скорбный дух.

Но — снова скрылась Златоглавая,

и, бойким пламенем дрожа,

кричит и радуется бравая

приглуповатая душа.

Чего — казалось бы — заходится,

что не поётся ей в Москве?

Ответов не даёт, как водится:

в Россию можно только ве…

Дмитриевское

Типичный вид посёлка среднерусского.

Налево — сквер, за сквером — дом культуры.

Направо — храм Димитрия Солунского:

стальная дверь, кресты из арматуры.

Милуются коты в тени кустарника.

Горланят чьи-то куры у болота.

Два чернобровых мальчика-алтарника

таращатся на след от самолёта.

Неспешный мрак протягивает лапищи.

Берут баяны местные буяны,

и, убаюканные, спят на кладбище

кресты и звёзды в зарослях бурьяна.

Стоит Россия в разноцветном рубище,

доставшемся от встречного паяца,

а ты в неё невыносимо влюбишься.

Всю жизнь придётся над собой смеяться.

«Как будто не ноябрь, но апрель…»

Как будто не ноябрь, но апрель:

летучий снег, насыпавшийся за ночь,

растаял, как под кистью акварель, —

и нежный наш сосед Иван Степаныч

скользит, ступая в сланцах на крыльцо,

чеканит непечатное словцо.

Как будто поломался ход вещей:

узор, что звёзды выложат над домом,

наличие ужей, мышей, клещей

теперь определяется рандомом.

Проснёшься завтра утречком, и — бомц! —

на небе не одно, а сорок солнц.

Как будто пару дней ещё назад

господствовали в мире боль и ссора —

но вот уже насажен райский сад,

куда ни глянь — ни стражи, ни забора:

спеши туда любой весёлый сброд —

и рви, что хочешь, хоть запретный плод.

«Выходной — это день физнагрузки…»

Выходной — это день физнагрузки:

пол помой, на колодец сходи.

Мельтешат по двору трясогузки,

полнят бочку косые дожди.

Кто там бродит впотьмах по овражку:

лысый чёрт или пьяный сосед?

Я сняла бы короткометражку

на такой вот весёлый сюжет:

Лёшка Усов, остряк и повеса,

возвращался с гульбы через лес,

встретил лешего-головореза

и за делом в карман не полез.

Оглушил его, обезоружил,

посадил под замок навесной.

А наутро — ох мать! — обнаружил:

это был его братец родной!

«вспомнишь к ночи нутро катафалка…»

вспомнишь к ночи нутро катафалка

перечтёшь ли «Детей и отцов»

сразу станет до жуткого жалко

и крестьян и дворян и купцов

уложить бы по взбитым постелькам

молоком шоколадным поить

семенить мимо спящих и мельком

по смешным волосам проводить

только время с тупой его тягой

вспять не двинется сколько ни ной

вот и вновь оно белкой летягой

перекинулось в месяц иной

выцвел нежный расписанный батик

вытек в дачной котомке шампунь

развязался на тапочке бантик

энтропия Россия июнь

«Видишь, мороз обжёг…»

Видишь, мороз обжёг

маленького мыша:

это январский шок,

это зима пришла.

Минус скакал на плюс,

снег превращался в шарж —

но оборвался блюз

и разыгрался марш.

Я отращу броню,

выйду с детьми к реке,

весело уроню

тельце в пуховике:

буду смотреть не вверх

прямо, а как-то вбок,

где самолётный бег —

и, несомненно, Бог.

«Привет, лужок с цветами пряными…»

Привет, лужок с цветами пряными!

Привет, подлесок!

Вот начался участок с ямами.

Прощай, подвеска.

Дни деревенские с дурачеством

да электричеством

весь год нас радовали качеством

и количеством.

Но пал под снегом последний мятлик, иссяк прополис.

Мы воленс-ноленс возвращаемся в мегаполис.

Ну здравствуй, кухня, здравствуй, ванная,

вода из крана,

аляповатое сияние

телеэкрана.

Отмыть с рук-ног, другого многого

сажи корочку.

Сходить к родителям, к стоматологу

и в «Пятёрочку».

Истосковаться по разнотравью, лесному гребню,

придумать сказку — и сделать явью. «Ну что, в деревню?»

Посвящается К

Вот она я, в сатиновом платье у растревоженного плетня,

вокруг царапчатой каруселью собаки и ребятня;

в ожидании твоего поцелуя и выходного дня

дел охапка целая у меня:

объяснить, сколько у слов бывает родов,

выскороговорить имена затерянных городов,

выпутать воздушного змея из проводов,

влезть на дерево, выдохнуть от трудов.

А вот он ты, хитросплетение света и темноты, —

хотя какая там темнота, полкрупинки для красоты,

а дальше льдины и водопады, черепахи, слоны, киты,

планета верхом на крохотке пустоты.

Души у нас переглядываются, перемигиваются; тела

разъединяют мелкие несделанные дела,

небо, пока в закате не выгоревшее дотла,

и ещё не произнесённое «я ждала».

Дочке

Мой божок 3D-моделек,

баночек гуашных,

акварели, карамелек,

снов смешных и страшных,

целый день по кругу движет

тяжкие мыслишки:

наберёт, да не оближет

ложечку «Растишки».

Ты чего, моя конфета,

грусть-кручину множишь?

На какой вопрос ответа

отыскать не можешь?

Я приду с тобой к ответу —

или постараюсь.

Я-то в жизни, по секрету,

плохо разбираюсь.

«Та девочка, живая, не из сказки…»

Та девочка, живая, не из сказки,

которая писала по указке

с наклоном вправо, ровно до полей

диктанты про неясные салазки,

не виданных ни разу журавлей, —

которая легко произносила

слова «стыдливость», «совесть» и «душа»

и на обои их переносила

при помощи карандаша, —

которая размазывала слёзки,

когда не брали в салки и снежки,

завидовала косам старшей тёзки,

слагала оскорблённые стишки, —

которая клочок «Московской правды»

прочла и не спала потом всю ночь,

как некто проиграл соседу в карты

жену и дочь, —

ты выросла, дошла почти до трети,

уютно обустроилась на свете,

порой таком постыдном и пустом,

и вечером со всей округи дети

к твоей домине тянутся хвостом.

Не держишь больше мулине и пялец,

а если кто невежествен и груб,

умело разгибаешь средний палец

и выпускаешь отповедь из губ.

Ты поселила злость на место грусти,

ты твёрдо полюбила захолустье,

где журавлей — что в городе собак.

Ты знаешь Степанцова наизусть

и выносишь зной не хуже, чем дубак.

Та девочка, сноп солнечного света,

фрагмент звезды, осколочек поэта,

забавный сплав обиды и мечты, —

ты выжила, родная. Или это

уже не ты?

«Мой кедрик, кедрик-лапочка…»

Я посадил дерево…

(Виктор Цой)

Мой кедрик, кедрик-лапочка,

мелькнул как метеор:

его прихлопнул тапочкой

естественный отбор.

Я, офисная дéвица,

возни не убоясь,

сама сажала деревце

в питательную грязь.

Ему мурлыкал песенки

поместный чернозём,

и три соседки-сосенки

заботились о нём.

Но так в природе издревле,

простите, повелось:

кого не смыло ливнями,

того затопчет лось.

И кедрик мой поверженный

побился и зачах.

Но он живёт по-прежнему:

живёт в моих стихах.

Что счастьем нежным брезжило,

что стоило труда,

то в мире нашем бешеном

не сгинет навсегда!

II место

Бикмуллина Зарина

Россия, г. Казань

Бикмуллина Зарина Рашитовна (р. 1999), родилась в Казани, выпускница МГУ, эколог по специальности. Автор пяти сборников лирики и прозы, публиковалась в различных журналах и альманахах («Роман-Газета», «Литературная газета», «Нижний Новгород», «Север», «Идель»). Обладатель Гран-При Фестиваля молодых поэтов «Мцыри», лауреат всероссийских и международных литературных премий.

С-С-С-С-С-С

еще до «мышат» и до «меха лисьего»,

до дат и до атомов, в мире растерянных,

я кем-то была, вероятно — деревом,

и волны ловила кремнистыми листьями.

я кем-то была, вероятно, воздухом,

точнее, долей его углекислою.

и словом под титлом, до этого — мыслями,

еще до понятий «рано» и «поздно»

и так далее. в цепи (це-це) закована,

бесценным дымом в воздух отпущена

для света/тепла, по сетям идущего

по воле кого-то с лопатой совковой. нам

обоим казалось: разделена быль на ми —

нуты. поскольку похожи все атомы,

я стать бы могла страницей с «мышатами»,

шуршать под ладонями угольно-пыльными.

застряв между твёрдой фазой и газовой,

бегу, будто изгнанная турбинами,

по не-голубому, не-голубиному,

по небу чужому. собой, как сказано

про гамма-, свето — и теплопотери во

втором законе, нельзя остаться. и

однажды в процессе фотореакции

я стану последним на свете деревом.

«В чёрном-чёрном городе…»

В чёрном-чёрном городе,

на чёрной-чёрной улице,

в чёрном-чёрном доме

жили

люди.

Они

ели мороженое зимой.

Вопиющая дерзость, если разобраться.

Они любили звёзды, потому что деньги, как вы понимаете,

на ночь считать не положено,

а считать хотелось,

и чтобы непременно ночью.

Они

массово страдали дислексией, когда дело касалось газет.

Медицина не объясняет, почему со стихами не возникало

проблем.

Они

жили в своём чёрном-чёрном доме, и не винили его за то,

что в нём смешалось много-много красок.

Ведь никто в мире,

никто в этом огромном сером мире

не сможет запретить нам быть такими,

какие

мы

есть.

Суслик

Когда пустота, будто в высохшем русле,

И воздух — не воздух, а копоть и смог,

Представь, что пушистый и маленький суслик

Свернулся в комок под дерновой тесьмой.

Полуденный лучник излучины плечи

Проскачет, в прыжке не теряя стремян.

А где-то над сусликом маками плещет,

Кивают коробочки зёрен, гремя.

Зерновки засахарят солнце под осень,

Чтоб тихо сопелось и сладко спалось,

Пока юго-западный запахи носит —

Тревоги, полыни и конских волос.

Когда в этом мире — асфальтовом, жёстком —

Машинные выдохи день затенят,

Пусть маленький суслик с крапчатой шёрсткой

Увидит прекрасные сны за тебя.

Волновое

В этом городе шторы стали рудиментарны.

В этом городе будни и так достаточно блёклы.

И горбатый, помеченный краской скелет фонарный

Привыкает заглядывать в чьи-то жизни и стёкла.

Капюшоны прожжённых сотнями ватт прохожих

Обретают черты абсолютно чёрного тела.

В этом городе сказки одна на другую похожи:

Рухнет рухлядь, и острова остов врастёт новоделом.

А она смотрит в небо со дна пустого колодца,

Опускаясь на уровень ниже асфальтовой жести.

Потому что бог запретил кусать и колоться,

Разрешая копировать сына в слове и жесте.

В термоядерном синтезе тоже найдётся драма:

Водород умирает, рождая не воду, а гелий.

Ей плевать, что солнечный шарик уродуют шрамы,

Не доказано зло, но зато есть золи и гели.

Конец ознакомительного фрагмента.