Из детства

Галина Юхманкова, 2017

Воспоминания о детстве. Россия, 70-80е годы прошлого века. Провинциальный подмосковный городок, незатейливый быт советских обывателей, контраст старого и нового глазами ребенка. А также утренники в детском саду, советская школа и бесконечные летние каникулы в деревне. Обложка создана мной лично и является мой собственностью (последняя информация – требование ЛитРес)

Воспоминания из детства. Россия, 70-80-е годы прошлого века. Советский детский сад, школа, каникулы в деревне.

Часть 1. Детство

У меня мама — военный. Ну, не совсем настоящий, а как будто, понарошку. Она в военной части работает. Там только моряки и офицеры — настоящие военные, в форме. А женщины все — они на электронно-вычислительных машинах печатают. И формы у них нет военной. Жалко. Мне форма военная очень нравится. Кители синие, пуговицы блестящие. Кокарды золотые на фуражках. Кортики в специальных сумочках. Кортики — ножики большие. Рукоятки у них широкие, с позолотой. Жалко, что женщинам в военной части форму не дают. И кортики не дают тоже….

Там вообще все смешно очень: моряки есть в военной части, а моря-то и нет. Ага, нету моря совсем! Это же Москва почти. Тут никаких морей не бывает. Речки только разные. И у мамы в военной части — речка маленькая. А моряки думают почему-то, что это — море. Наверное, они и моря не видели никогда. Как же можно море с речкой спутать! А они путают. И Праздник Нептуна всегда устраивают. Глупые такие! Тельняшки снимают, красками себя раскрашивают, короны картонные на голову надевают, и в речку прыгают! Как дети прямо маленькие. Я вот даже в школу еще не хожу, но чтобы вот так — ну, ни за что бы не вымазалась! Стыдно ведь… Зрители сидят, на моряков раскрашенных смотрят, и удивляются. Женщины-то многие, конечно, даже радуются. Почему, интересно, они радуются?

Я люблю, когда мама с работы пешком идет. Через лес Пучковский. Она тогда земляники много приносит. Прямо на веточках. В лесу земляники много, и крупная вся! И мама радостная. А меня уже бабушка из детского садика забрала, и я маму дома жду. И землянику тоже.

Меня мама только отводит в садик, а забирают бабушка и тётки мои. Тетя Валя и тётя Рая. Потому что мама на работе, а потом в Москву едет. Учиться. Ей в институте интересней, чем со мной. А тётки все дома. И им со мной интересней. Они у меня хорошие. Только тётя Валя мне колготы узлом связывает. Чтобы я не бегала много.

Мы раньше с бабушкой и дедушкой жили, на поселке. Там хорошо. Мышей нет. А вот в маминой деревне есть мыши. Спишь в терраске, и слышно, как они за стенкой над ухом бегают. Страшно. Не люблю в деревенской терраске спать. А вот на поселке — люблю. Дом у дедушки большой, финский, красивый такой. Как у Кржемелика и Вахмурки из мультфильма, и внутри — чисто. Яблони в саду растут. Бабушка у меня добрая, клубнику из компота разрешает кушать. Собака там есть — Тобик. На лисичку толстую похож. Рыжий, а лапки коротенькие. Хороший. За просто так не брешет. Так дедушка говорит. Не лает громко, то есть. И тарантас у меня на поселке деревянный. Меня дедушка в нем по саду катает. Там колёса маленькие к деревяшке привинчены. И гнутые перекладинки по бокам. Это ходунки мои раньше были, когда я ходить не умела. А теперь дедушка тарантас смастерил.

Только я однажды в тарантасе этом застряла. Когда уже подросла немножко. Ох, я и испугалась! Ни рук, ни ног вытащить не могла! Я тогда громко очень кричала. От страха. Даже соседи заволновались, что это с ребенком случилось. А всего-то я просто выросла! И мы в квартиру переехали, в Академгородок, на Пионерскую. Мама в институте работала, и ей квартиру от института дали. За то, что она там работает.

Квартира наша удобная, на первом этаже. Не надо по лестнице подниматься. В кухне — подвал большой. Здесь раньше фотограф жил, и фотографии в подполе проявлял. Ну, делал фотографии, то есть. Из фотоаппарата на бумагу. Интересно очень и здорово! Мой папа тоже фотографии делает. Лоточки у него красивые, прозрачные. Оранжевый и красный. Там вода налита. Пинцетики металлические, блестящие, рядом лежат. И баночки круглые разные, где опасные химикаты, проявитель и закрепитель называются. И мне трогать нельзя. У нас большой фотоувеличитель в подполе стоит. Кувшин длинный. Как в магазине «Соки-воды», только другой. Из железа, и серебристый весь.

Свет в ванной нельзя включать, когда мы с папой фотографии делаем. Иначе пленка засветится. И не получится ничего. Люблю смотреть, как папа пустые листочки в воду кладет, и на них картинки появляются. Вот Тобик, вот я с бабушкой, вот мама идет. Потом картинки на большой прозрачный лист из плексигласа наклеивать надо. И скалкой специальной резиновой по ним катать. Чтобы вода ушла, и фотографии высыхали быстрее. А потом фотографии с плексигласа собрать надо, и под тяжелый пресс положить. Чтобы выпрямить. Потому что сгибаются сильно. Очень мне интересно фотографии с папой делать. Жалко, спать пора. Завтра — в садик.

У нашей группы веранда на дорогу выходит, на улицу Юбилейная. Садик новый, красивый такой весь. Здесь у всех детей мамы и папы в институте работают, где мама моя. Сначала я в ясли старые ходила. Одноэтажные совсем, и яблони вокруг насажены. И запах молочной каши стоит. Только эти ясли я не помню вовсе. Я маленькая была. Всего один годик. Мама говорит, я ревела всегда и капризничала. Не хотела потому что рано утром из дома в ясли уходить. И почему не хотела, интересно? У нас и воспитатели были хорошие, Таисия Александровна и Анна Ивановна. И нянечки добрые. Они с нами из яслей в старый садик перешли, рядом. Но, конечно, новый садик, на Юбилейной, намного лучше!

Хотя однажды зимой у меня здесь санки украли. Новые совсем, со спинкой. А оставили нам старые какие-то, без спинки. Обидно очень. Ну, зимой вообще не весело. Холодно потому что. И валенки в сугробах застревают, если на горке играешь. Дворники специально горки снежные около подъезда наваливают, и здорово забираться, кто выше. А валенки — на вырост, и в снегу застревают. Глубоко очень, не достать. Домой босиком, в одних носках идти приходится. Мама ругается сильно. А папа идет валенки искать.

Зимой я люблю на посёлок к бабушке и дедушке ездить. На санках. Дедушка горку в саду заливает. И я в большом белом тазу скатываюсь далеко-далеко, до Тобиковой будки. Тобик меня обнюхивает и хвостом виляет. Обратно домой папа мешок картошки везет. И банки с огурцами солёными и капустой. На моих санках. А я тоже на санках хочу. Потому что — в горку. И идти неудобно. Взрослым-то хорошо. Они вон, оденутся, как хотят. Пальто какое-нибудь, сапоги…И идут себе в горочку легко. А тут тебе и валенки с галошами, и три кофты, и шуба каракулевая на вырост в ногах путается. Платок из-под шапки на глаза лезет. Никакого удобства же! Мой папа добрый. Он меня всегда на санки сажает, если я долго очень ною. На санках — здорово. Мешок с картошкой неудобный, конечно. Зато я банки придерживаю, чтобы не упали вдруг. А мама — вот барыня какая — ничего не делает. Просто так себе идет, гуляет. Даже папе не поможет никогда.

Однажды зимой мы по речке замерзшей гуляли. Из маминой деревни в Академгородок пешком возвращались. По речке прямо шли. Подо льдом водоросли видно, и воду с белыми пузырьками. Красиво очень. Только мама зачем-то начала каблуками своими по льду стучать. И лед гудеть начал страшно. И трещать даже. Я быстрее на берег убежала. Зачем мама каблуками стучала? Не пойду больше по речке гулять.

Но больше всего я весну, конечно, люблю. Потому что лужа большая около дома появляется, и там — камешки разноцветные всегда. Я куртку легкую надеваю, оранжевую, блестящую, и камешки в карманы собираю. Очень люблю камешки собирать. И одеваться тепло не надо.

И лето тоже люблю, конечно. Меня тогда раньше из садика забирают. Мы после сна выходим на участок гулять — а уже и «Запорожец» дяди Ванин стоит, и папа идет за мной на веранду. Мне так радостно! Никого на машине из садика не забирают, все рядом живут. А меня — забирают. Я, конечно, тоже рядом живу. Но мы по важным делам едем. Мы едем в Пучково, маму с работы встречать. Из военной части. Мама на служебном автобусе из части едет. А мы на Солнечной теперь живем, в квартире новой, трехкомнатной. Далеко. Люблю в лесу пучковском орехи собирать. И грибы с ягодами. А дядя Ваня на машине как раз из деревни возвращается. Он там отдыхает, у речки в машине сидит. Ходить потому что не может. А потом за мной в садик с папой заезжает.

Мы в Пучково около дороги в сторону сворачиваем, когда маму ждем. Чтобы пылью не дышать. А дышать полезным лесным кислородом. И на природу любоваться. На сосенки молодые, березки, орешник. В августе всегда орехов много. Мы с папой большие сумки набираем, пока мамин автобус не подъехал. Только в лесу аккуратным надо быть. Потому что много вредных насекомых летает. И живут они стаями в кочках и валежниках. Вот, например, когда-то давно лес убирали, и ветки сухие навалили очень аккуратно, в кучу. Мы с папой через кучу полезли, а там — шершни! Осы толстые, страшные, в полоску. Мы, конечно, с папой и не знали. Мы за орехами полезли. Хорошо, что папа мой быстрый очень. Он меня под мышку схватил, через валежник перепрыгнул, и к машине нашей побежал. Я шершней и рассмотреть не успела. Только слышала, как они гудели. Страшно. Не люблю насекомых. Зачем они все в лесу селятся? Специально, что ли?

А лес я люблю. Особенно если веток нет, которые по носу попадают. И старых деревьев нет поваленных. У мамы в военной части хороший лес. Чистый. И белых грибов — море. За час можно три ведра набрать. Это даже если старые не срезать. А только молодые, крепкие. Мама молодец, что здесь теперь работает. Она, как квартиру новую в институте получила, так сразу сюда, в военную часть, работать и ушла. Что ей там, в институте этом? А здесь — офицеры все в красивой форме…. Я бы тоже ушла бы!

А бабушка моя в институте осталась работать. И дедушка тоже. Бабушка меня к себе на работу после садика часто забирает, в лабораторию космических исследований. Здесь почти все женщины — бабушки. Только не старые еще. И на машинке печатной печатать разрешают. Клавиши у машинки круглые, и буквы стерты. Но стучит она здорово. Люблю на машинке печатать! Когда вырасту, на такой же буду работать.

А дедушка у меня в другом здании работает. Не знаю, в каком. Он вообще всегда в экспедиции за границу уплывает. На китобое. Китобой — корабль такой, с него рыбаки китов огромных в море ловят. И в трюмы складывают. А на палубе приборы научные стоят. В ящичках специальных. И дедушка за приборами следит. Они потому что волны в воздухе ловят. А какие в воздухе волны-то? Волны на воде только бывают.

Мой дедушка хозяйственный. Он много вещей красивых иностранных из экспедиций привозит. Ковры, скатерти разные. Заграничные, пушистые такие, бархатные. С пастухами и пастушками, и цветов на них много. Очень они замечательные! Люблю их руками гладить. Еще кораллы под телевизором в тумбочке стоят. Тоже из моря. Белые, колючие, высохшие. И клык моржовый с картинкой. Пингвин нарисован. Так рыбаки делают, когда время есть свободное. Картинки на клыках моржовых рисуют. А мне моржей жалко. И китов жалко тоже.

Еще я пилить на посёлке люблю. И гвозди забивать. Только мне не дают. Меня бабушка вышивать учит. Она красиво вышивать умеет, гладью называется. Салфеточки у неё, а на них фиалки вышиты. Как настоящие! А я только крестиком вышиваю. Не очень красиво.

У дедушки на поселке кроликов много. И свинка Машка есть. Большая, глупая очень. Всегда в грязи зачем-то роется. Пятачок вечно черный. И уши смешно болтаются, если по саду бегает. Она к Тобику любит приставать. Тобик — уставший, и спит всегда. Около будки своей, в саду. Там тенёчек приятный, и травой пахнет свежей. Машка глупая вокруг него ходит, и пятачком зачем-то толкает. А Тобик старенький, ему и волноваться уже не интересно. Он и не просыпается.

А кролики у дедушки в сарае живут. В клетках с сеном. И поилки на дверцы прикручены. Кролики — серые и черные. Мне черные больше нравятся. Они пушистые, но всех боятся. Дедушка маленьких крольчат за уши берет и мне на руки сажает. Их только за уши брать можно. Иначе оцарапают. У них когти острые — ого-го! А мне одной нельзя в сарай заходить. Там яма глубокая, деревяшками накрыта. Погреб раньше был. Давно еще, при старых хозяевах, когда дедушка с бабушкой молодые были. Они тогда старый дом купили, и новый на его месте построили. У меня вообще все бабушки с дедушками молодцы. У всех дома построены. И хозяйство есть.

Я тоже очень хозяйственная. В садике всегда много интересного на участке нахожу. Камешки красивые, бусинки разные. И у мальчишек наших вымениваю всякие вещи полезные. Вот один мальчик, например, принес в садик кольцо мамино. Золотое. С рубином. Он его, конечно, другой девочке принес. Но я мальчику мандаринку отдала, и он колечко мне подарил. Только воспитательница кольцо отобрала потом. Потому что мальчик без спроса взял. Обидно очень. Зато я его носила весь день. Ни у кого такого не было, а у меня — было.

Мне многие мальчики камешки драгоценные из дома приносят. Я их прошу, они и приносят. Однажды я камешек в нос случайно засунула. Во время «тихого часа». Я, конечно, не специально. Я посмотреть хотела, поместится он в носу, или нет. Он и провалился глубоко. Воспитательницы испугались сразу, что у меня кровь носом идет. Когда я камешек пыталась обратно выковырять.

Еще люблю, когда в садике на обед — компот с ягодами. Мы косточки берем, и в туалете сандаликами раскалываем. Потому что у сандаликов каблучки тяжеленные, из камня сделаны. Хорошо косточки раскалывают. А серединки мы кушаем. Вкусно очень. И гренки мне белые нравятся. Когда не в супе, а сухие еще. Меня однажды позже всех из садика забирали, и я плакала. Потому что на улице — темно, все дети дома уже, а за мной не идет никто! Мне страшно было и одиноко. Вдруг не заберут вовсе??? Вдруг про меня дома забыли? Вдруг мама теперь только брата младшего любит? Я плакала, и нянечка мне все гренки белые отдала. Целую тарелку! И я всё съела.

Однажды нам сказали пижамы теплые в садик принести. И шапки с ушами, завязывались чтобы. Потому что в группе на «тихий час» окна будут открывать, а на улице — зима. «Закаливание» называется. Я совсем тогда и не замерзла. Только нос замерз сильно.

Мне в садике больше всего физкультурный зал нравится. Где обручи лежат, погремушки большие, мячики разноцветные. И мешочки черные с песком. Маленькие, мягкие такие. Мы мешочки бросаем, кто дальше забросит, соревнования, как будто. А еще здесь пианино есть. Клавиши забавно проваливаются, если играет кто. Мы под музыку по залу маршируем. Люблю по залу маршировать. И музыку тоже люблю очень. У меня в группе друг есть, Серёжа Черток. Талантливый, в музыкальную школу ходит. На пианино играет красиво. «В траве сидел кузнечик» и «Кошачий вальс» тоже. Мне очень нравится, как Сережа на пианино играет, когда воспитателям по делам отойти надо. Сережа у нас вообще молодец. Красивый, и меня всегда слушается. Мы с ним, наверное, поженимся.

Утренники в саду тоже часто бывают. Когда Новый год, или Восьмое марта наступило. Мы для гостей выступаем. Гости все — наши мамы и бабушки. Они в зал приходят, и сидят в шапках, любуются, как мы стихи читаем. Я на Новый год обязательно всегда выступаю. Потому что стихи лучше всех рассказываю. Сначала я Снежинкой была, и мама мне платье для выступления сшила, с мишурой блестящей. В магазинах потому что костюмов нарядных не продают совсем. Потом я Лисичкой была. Здесь костюм готовый дали. А потом два года я Снегурочку изображала. Потому что волосы белые. Мне мама тоже костюмы сшила. Красивые, как покупные. Один — тёмно-синий, бархатный. Шапочка, платье и сапожки. Мама вату накрахмалила, и по краям платья приклеила. Второй костюм — голубого цвета. Тоже с мишурой. Только из атласа, блестящий. И у меня там сапожки на чешки не налезали. А потом мама костюмы отдала куда-то! Не знаю, кому. Жалко очень! Они же мои были, она мне их шила… Мама у меня молодец. Юбку Матрешки мне однажды сделала. Красную, в белый горошек. Для «Танца Неваляшек». Это где «мы — милашки, куклы-неваляшки, яркие рубашки». Но тоже потом отдала…. Такая она нехозяйственная!

Зато, когда всех на прививки отправляли, мама не разрешила мне прививки делать. Потому что — аллергия. И прививки делать нельзя. Мы к врачам специальным ездили. В Москву. И врачи нам сказали обязательно переехать в Крым жить. Там у меня все будет хорошо, и аллергия пройдет. Но мама не хочет переезжать. Потому что у нее здесь дом, деревня, тётки все, дядя Ваня на колясочке… Как же она переедет-то? А я потерплю.

И кот у нас дома живет, Кузя. Старый, и глаза одного нет. Потому что с другими котами драться любит, и глаз ему выцарапали. Там теперь такая дыра страшная!

А на поселке котов нет. Были когда-то давно, а теперь нет. Потому что у дедушки — астма. Это у него после войны. Он разведчиком был, и много нервничал. От этого всегда астма бывает. И пальцев двух на руке у дедушки нет. Оторвало один раз, когда он через линию фронта переходил. И дедушку тогда домой сразу отправили, потому что без пальцев в разведчики не берут уже.

Бабушка моя тоже на фронте была. Только не далеко, а здесь, под Москвой. Она из зениток по самолетам стреляла. У нас и фотографии есть. Дедушка — в форме, красивый такой. Как артист иностранный. Высокий, и нос прямой. И глаза голубые. И бабушка в форме — тоже красивая. У неё глаза большие, черные-пречерные, будто там ночь. И волосы черные, кудрявые. А лицо — белое. Поэтому папа мой красивый родился. И я красивая тоже. А у мамы моей нос очень большой. У тёток всех носы нормальные, а у мамы — большой почему-то…

К дедушке на поселок брат иногда приезжает, тоже дедушка. Он — поп. В церкви работает. На Демиса Руcсоса похож. Заросший весь, косматый. У него одна жена старая, а другие молодые все. Послушницы называются. Он с каждой послушницей по очереди в гости к дедушке приезжает. И мама моя с ним много разговаривает. Хочет как-то покреститься. Не знаю, что это. Наверное, хочет, чтобы у неё тоже много мужей было. А как же папа мой? Не хочу, чтобы мама крестилась. Ну это все! Потому что дедушка Боря, поп, даже и не воевал совсем. Представляете? Все воевали с немцами, а он — нет! Он на священника учился! Трус какой.

А мой дедушка — не трус. Он в детстве из дома сбежал. От родителей своих, из Вязьмы. На Балтийское море сбежал, в училище мореходное. Чтобы моряком стать. На корабле служил, «Азимут» называется. Только корабль утонул почему-то. Дедушка, конечно, живой остался. Но испугался очень. И в разведчики ушел.

Он на гитаре играет здорово. Хотя у него двух пальцев на руке не хватает. Клешня только страшная. Он клешней струны ловко зажимает, а правой рукой музыку играет. Цыганскую. Я так эту музыку люблю! Даже мурашки бегают, и слезы на глазах. И дедушка плачет, когда романсы поёт…Почему, интересно, он плачет? Наверное, домой, в Вязьму хочет. Я бы тоже в Вязьму хотела. Там у дедушкиного папы — Семёна — глубокий пруд был с карасями. И дом был красивый, двухэтажный, каменный. И лошадей много. Давно еще, до революции. Только я лошадей не люблю. Боюсь очень. Они большие потому что. А вот пруды я люблю.

И речку нашу люблю тоже. Я бабушку уговариваю на пляж сходить. Бабушка не хочет, конечно. Потому что — жарко, и идти далеко. А вот папа ходит. Он загорать очень любит, и я тоже люблю. Только мне скучно загорать. Мне купаться интересней. У нас два пляжа есть. Один — перед речкой, где дачи стоят и пионерский лагерь «Высота». Там здорово. И идти удобно — по тенёчку. Второй пляж — у самой маминой деревни, в Ботаково. Это — уже через речку идти надо. Мы по мосту подвесному идем. Мост старинный, красивый. Только качается очень. Не люблю, если мост качается. Боюсь немножко. А на высокой горке над пляжем — кладбище старинное. Там мои прабабушка и прадедушка похоронены. На самом краю. Под березами большими. Их с пляжа видно.

В Ботаково моя бабушка родилась. В доме на углу. У меня там много родни. Но я не знаю никого. Только бабушку Нину знаю, и тётю Зину. У бабушкиного папы кузница тут была. До революции. И лошади были, и конюшня. Почему-то тогда у всех лошади были, и дома большие. А сейчас — нет ни у кого. И кузниц нет. И домов нет больших, каменных. Почему так?

Я бы хотела, чтобы у меня дом был. Двухэтажный, каменный. Как в «Мисс Марпл». Уютный такой. Плющ вьется, и цветы под окнами. И чайная на первом этаже. Это где люди приезжают, и чай могут попить. У моей прабабушки в Былово чайная была. Только не в самом Былово, а рядом. В Полянах. И постоялый двор был. Это, например, едут какие-нибудь люди по своим делам. Издалека едут. И устают очень. Им кушать и спать хочется. Потому что ночь на дворе. Они на постоялый двор заворачивают, чай пьют, и спать ложатся. Удобно очень!

А сейчас постоялых дворов нет, и чайных нет тоже. Жалко. Мы иногда в гости к тёте Тане едем, в Болшево, и я устаю очень. Потому что сначала — на автобусе до Москвы ехать надо, потом — на метро, и на электричке еще час. Далеко. И мне хотелось бы чаю с пирожными где-нибудь попить. А — негде. Только кафе одно на вокзале попадается. Грязное такое, и на обед всегда закрыто. Или на учёт какой-то… Очень неудобно! Вот раньше удобно было. До революции еще.

Мы, когда в городке эту революцию празднуем, всегда на парад с институтами идём. Мне нравится на парад ходить. Весело и народу много. Все с цветами идут, флажками размахивают. Цветы-то, конечно, не настоящие. Из бумаги разноцветной сделаны, и на палку деревянную примотаны. Но все равно красиво. А если парад долго идет, я замерзать начинаю. Ведь зима почти, и холодно. Я на парадах на машине ехать люблю. Машины грузовые досками обвешивают. С картинками разными. И в кузов люди забираются. Только туда не всех пускают. А только сотрудников. Кто в институте работает. Или передовиков производства. Меня папа на такую машину сажает. А сам рядом идет. Мало ли, я упасть могу.

К нам в квартиру на праздник революции вся родня собирается, и на полу ночует. На матрасах с кровати. Потому что места нет. И мне не нравится. Не люблю, когда людей в квартире много, и мне на полу спать не дают. И дети их наши игрушки ломают и разбрасывают. А потом собирать не хотят. Всегда мне собирать приходится. Потому что я — старшая. Тётки после еды песни петь начинают. Народные. Страшно очень. Как гуси на речке кричат. И мама моя с ними. А мне убежать сразу хочется, и спрятаться. Не люблю русские народные песни. Некрасивые они, глупые и крикливые какие-то. Я органную музыку только люблю. Инструмент такой красивый — орган называется. И музыка там прекрасная, я ничего лучше в жизни не слышала! А еще Челентано люблю, и Бониэм. Это певцы иностранные. У папы на магнитофоне записаны. И Бах записан. Папа тоже мою музыку любит. А мама — нет. Она громко петь любит. И тётки все тоже. А мне и пойти некуда. На кухню не пускают. Там мужчины стоят, курят. И дверь закрыта. Только запах все равно в комнаты идет. Мне не нравится.

Дядя Ваня наш тоже курит. И не в праздники курит даже. А когда к нему в гости дядя Миша соседский приходит. Из соседней квартиры. Страшный, большой такой. На руках картинки синие нарисованы. Он в каком-то штрафбате в войну воевал. И ему там картинки нарисовали. Только я его не боюсь. Потому что он добрый. Хоть и говорит страшно. Рычит, как будто…

Дядя Миша — молодец. Он балкон свой остеклил, когда мы все в новый дом на Солнечной заселились. Окошко стеклянное на балконе сделал. И нам тоже остеклил. Потому что папа не умеет балконы стеклить. А дядя Миша — умеет. Только пахнет от него всегда плохо. Потому что пьет много. Так мама моя говорит.

У дяди Миши жена есть, тётя Тоня. Тоже хорошая. Она меня крючком вязать научила, и спицы подарила. Длинные. С красивыми наконечниками. А детей у них нет.

И у тёти Вали нашей тоже детей нет. Муж есть, а детей нет почему-то. Зато машина у них есть, «Москвич» называется. Тёмно-синий. Блестящий. Они на нём в Крым на всё лето уезжают. Потому что дядя Володя — фотограф. Он красивые фотографии делает. У меня тоже фотографий много цветных. Это он фотографировал. А еще серёжки у тёти Вали есть красивые, золотые. С камнями разноцветными. Она мне их потом подарит.

Мы однажды тоже в Крым поехали. К тёте Вале, в Николаевку. Я с мамой, и тётя Таня с Женей и Пашей. Это мои двоюродные брат с сестрой. Мы на самолете ночью летели. Только мне аэропорт не понравился. Ждать очень долго, и стульев нет. А в машине меня укачало. И где мы жили — не понравилось тоже. Комнатка малюсенькая, пол кривой. Окошко на сарай выходит. И запах, как в деревенском туалете. А Жене, когда она заболела, золотую цепочку с подковкой подарили. Тётя Валя на пляже нашла. А я ничего не нашла. Только крестик какой-то старый под лавочкой. Ничего хорошего. Лучше бы это я заболела.

Мне только море в Николаевке понравилось, когда шторма нет. И медуз нет кусачих. Эти медузы хитрые такие! Маленькие, прозрачные, их в воде и не видно вовсе. А как подплывёт и ужалит — так ого-го! Зато я стёклышек цветных в песке насобирала, от бутылок разных. Стеклышки не острые совсем. Их водой обточило. И они как галька стали. Как камешки обычные, только прозрачные, разных цветов. А еще мы дельфинов видели. Вечером. Они вдоль берега в воде прыгали.

Бабушка с дедушкой раньше тоже на море ездили. В санатории. Им полезно. А сейчас всё дома сидят. И хорошо. Потому что я могу у них на поселке с ночевкой оставаться. У меня тут любимые ботинки есть. Старые, малы мне уже. Титимбы называются. Я их так назвала, когда маленькая была. И «ботинки» говорить не умела. Поэтому — титимбы. Я в них по дому на поселке хожу. Потому что пол холодный. Мама говорит, что их выбросить пора. А я не отдаю. Мои потому что. И жалко.

Мне дедушка книжки детские читает. Про трех дураков, которые на облаках прыгали, или про Крепышку, Перинку и Сладушку. Одна бабушка хитрая таких дочек себе придумала, когда её волк в лесу съесть хотел. А она его перехитрила. Сказала, пусть он придет лучше, и съест ее дочек. Которых у неё на самом деле и не было. Волк поверил, и отпустил старушку домой. А вечером пришел, и встал под окном. А старушка сказала, что заперла все двери крепко-накрепко, взбила себе перинку пуховую, и уснула сладко-пресладко. Это и были как будто дочки. Такая эта старушка молодец!

Только мне больше сказка про принца-ужа нравится. Эстонская сказка. Там картинки красивые. Три девушки стройные нарисованы, с большими глазами. И наряды у них красивые. А ужик — ну, такой разборчивый попался! Он себе в жены самую-самую красивую выбрал. На её одежду улегся, и не отдает. Красавице пришлось замуж за него выйти. И очень хорошо. Потому что ужик на самом деле принцем оказался. Он просто так прикидывался, чтобы невесту найти.

Я ужей боюсь, и змей всяких. Если на поселке в подпол спускаюсь, для любопытства, всегда жду, что сейчас кто-нибудь из угла выползет. Подпол у дедушки хороший, сухой, банки с огурцами стоят, и с яблоками мочеными. Только я их не люблю, я просто в погребе стоять люблю. Но мне не разрешают. Опасно потому что. Даже рядом с подполом стоять нельзя, если папа за картошкой полез. Все взрослые сразу в коридоре собираются, и меня отгоняют. А бабушка такую картошку вкусную жарит! С корочкой румяной. Запах на весь дом стоит. Только туалет у них на улице.

У бабушки с дедушкой яблок всегда много. Мне грушовка «Крымская» нравится. Желтая, яблоки длинные. И сладкие, как настоящая груша. Ни у кого таких яблок нет. Только у дедушки моего.

В маминой деревне тоже яблоки есть. Но они не вкусные все, кислые. И трогать нельзя. Потому что дедушка Иван, мамин отец, ругаться будет. И жена его ругаться будет, тетя Нюра. Она некрасивая вся, толстая, страшная очень. Трясется всегда. Только дядя Ваня, мамин брат, все равно в деревню на целый день уезжает. Потому что там родился. Папа мой в городке дядю Ваню к «Запорожцу» в колясочке специальной выкатывает. Инвалидной. Передние колеса — большие, блестящие. А задние маленькие совсем. И сиденье упругое, кожаное. И мне не разрешают трогать. Папа дядю Ваню на руки берет, и в машину сажает. Потому что дядя Ваня — инвалид. Не ходит совсем. Только на машине в деревню уезжает часто.

Я с прогулки домой прихожу, а в квартире нет никого! Очень мне грустно становится. Не люблю одна дома быть. Страшно потому что одной. Особенно — если похороны на улице, гроб несут, и музыка громкая. А когда дядя Ваня дома — не страшно. Даже если мама с папой в кино ушли. Хотя лучше бы они дома телевизор смотрели.

Иногда дядя Ваня не едет никуда, потому что бензин из нашего «Запорожца» ночью слили. Своровали, то есть. И машина — на приколе. Так папа мой говорит. Это мальчик из соседнего подъезда по ночам бензин из машин сливает. Для своего мотоцикла. Мальчик этот днем с собачкой белой гуляет, болонкой пушистой, а ночью канистру железную берет, и трубочку гибкую резиновую. И к дяди Ваниной машине подкрадывается. Крышку круглую у бачка бензинового откручивает, и трубочку туда опускает. Бензин сразу к мальчику в канистру утекает. А утром папа ругается.

У меня подруги в нашем доме есть, Марина, Наташа, Оля. Мы все вместе гуляем. Только они вредничают иногда. Мячик мой отбирают. Но я все равно с ними дружу. Потому что я — добрая. Мы около дома в «почекашки» прыгаем, или в «резиночку». Еще мячиком в «козла» играем. Надо мячик об стенку стукнуть, а потом его перепрыгнуть. Когда он о землю ударится. А для «почекашек» асфальт сухой нужен, чтобы «классики» мелом расчертить. И на одной ноге надо прыгать, и баночку круглую из-под гуталина ногой толкать. Из одного квадратика — в другой перепрыгивать. Сложно очень. Потому что на одной ноге ведь прыгаешь. А еще и баночка эта…

Если нас много гуляет, мы прыгалки связываем, и в «вылеталы» играем. Друг за другом под скакалкой стоим, и перепрыгиваем, когда она земли касается. Кто застрял — тот встает прыгалки крутить. Еще в «вышибалы» мячом можно. Только — подальше от дома. Чтобы в стекло не попасть.

Нам однажды стекло в квартире разбили, в большой комнате. Там — лес, и не видно, кто сделал. Очень холодно было. Потому что — зима, и Новый год. Мама окно одеялом заткнула, и подушкой тоже. Я Новый год люблю очень. Мишура, игрушки блестящие, и подарки под ёлкой всегда. И конфеты есть можно. Только в Деда Мороза я не верю. Раньше верила, а потом подарки в шкафу нашла. Случайно. Обидно было. Только я все равно на Новый год наряжаюсь, как принцесса.

Я вообще наряжаться люблю. В ночнушку мамину шелковую, к примеру. Она — до пола, в рюшечках вся, и переливается здорово. Платье нарядное, как будто. У меня нарядных платьев нет, и я сама их себе придумываю. Я даже штору старую тюлевую могу на себя навертеть, и уже как королевна с картинки. Жалко, у мамы клипсов мало. Раньше много было. Только я все растеряла. Зато у мамы бигуди есть. Тяжелые, черные, пластмассовые. Я их на себя нацепляю, когда мама не видит. Но они с резинками тугими, и держатся плохо. Уши задеваю, и неприятно.

По утрам мама бигуди в миске варит, а потом на волосы накручивает. Она по кухне в них ходит и за супом на плите следит. На работу собирается. Потом снимает, конечно. Потому что на них шапка зимняя не налезает.

У мамы шапка зимняя — меховая, блестящая, только не пушистая совсем. Из ондатры сделана. Я этих ондатр в Болшево видела, у тёти Тани и дяди Лёни. Ондатры — это такие выдры. Только не в воде живут, а в сарае. В клетках огромных. И подходить нельзя. Потому что ондатра прутья может перегрызть и покусать больно. Очень эти ондатры злые. Поэтому из них шапки делают, наверное.

Шапки из ондатры — очень красивые. Я в маминой дома хожу и песни пою. Шапка уши закрывает, и песня громче получается. Я много песен знаю. У меня пластинки и проигрыватель есть. Там песни разные. И просто так песни, и из мультфильмов. Про «Бременских музыкантов» есть, и про Ухти-Тухти. Это Ежиха такая, которая всегда платочки стирала. А еще у нас взрослые пластинки есть, про «Синий-синий иней», и про «Вдох глубокий, руки шире, не дышите, три-четыре». Это я знаю, это Высоцкого песни.

Мне папа иногда такие колыбельные поёт. Редко, конечно. Потому что стесняется. Он детских песен не знает совсем, и Высоцкого поёт. Про то, как «если я заболею, к врачам обращаться не стану-у-у–у….обращуся к друзьям». Мне в конце нравится очень, где «в изголовье повешу ночную звезду». У меня над кроватью тоже ночничок висит. Лилия фиолетовая, блестящая, с прозрачными лепестками. Как звезда прямо.

Мама, конечно, больше песен знает. И тоже поёт, если я попрошу. Только она все грустные песни поёт. Потому что народные. Про молодую пряху, которая у окна сидит. Или про тонкую рябину. Она к дубу перебраться хочет. А дуб через дорогу растет. Как же она доберется, если ходить не может? Неинтересные какие-то песни. Тоскливые.

Я маму прошу лучше детские песни петь. Мне про Умку песенка нравится. Это где «ложкой снег мешая, ночь идет большая». Очень хорошая песня. Из мультфильма красивого. И мультфильм мне тоже нравится. Мне вообще все мультфильмы нравятся. Не кукольные которые. Кукольные — совсем не интересные. Там ручки и ножки отдельно, и верёвочки видны, на которых бабочки подвешены. Я про кротика мультик люблю, и про Кржемелика с Вахмуркой. Или про Лёлека и Болека, к примеру. Это два мальчика. Они всегда что-нибудь интересное придумывают.

А Кржемелик и Вахмурка — гномики лесные. В уютном домике из дерева живут, и всегда всем помогают. Я много мультиков смотрела. Про аленький цветочек, про гусей-лебедей, и про снеговиков разных. Но про кротика и Кржемелика с Вахмуркой — мои любимые. Потому что домики там уютные. А в других мультиках — волшебники страшные, или звери какие-то неправильные с птицами. Мне не нравится.

И фильмы детские мне не все нравятся. Некоторые — глупые совсем. Про Олю и Яло, например. Зачем у девочек усы? И форму они школьную носят, хотя и не в школе. Отличницы, наверное. Или вот кино «Морозко» тоже. Почему Настенька — рохля такая? Мачеха её обижает, обзывается по-всякому и за косу дергает. А та в ответ боится даже нагрубить немножко! Не может за себя постоять. Глупая такая! Мне больше фильм «Три орешка для Золушки» нравится. Очень сильно нравится! Золушка там красивая, боевая вся. И одежда у неё вся чудесная, иностранная. И принц там красивый, и замок с каретами. Вообще всё в этом фильме замечательное! Хочу там жить.

Иногда я взрослые фильмы смотрю. Мне разрешают, если это про войну. Или «Клубкино-путешествий». Как люди в других странах живут. Мне бабушка с дедушкой часто разрешают телевизор на посёлке смотреть. Только они концерты одни смотрят. И мне не интересно. А если про майора Земана кино — тогда другое дело, конечно. Там шпионы плохие всегда в болоте тонут.

Если дедушка скучный концерт смотрит, то я в сад иду гулять. Там гамак висит, и одеяло толстое бабушка уже постелила. Чтобы удобней было качаться. И я качаюсь себе, и песни пою. «Здесь вам не равнина, здесь климат иной, идёт лавина одна за одной, и здесь за камнепадом ревет камнепад». Очень мне эта песня нравится. Как будто про войну, но не про войну вовсе. Я красиво петь стараюсь. Чтобы громко было. Мне даже соседская Светка говорит, что я как радио у них. Значит, я хорошо пою.

У Светки в саду сарай есть. Хороший сарай. Стол стоит, и диван старый с пружинами. Уютно в дождик сидеть. Капли по крыше барабанят резко. Гром гремит. А мы сидим себе, и здорово! Только пахнет в сарае плохо. Кошками старыми.

У дедушки тоже сарай есть. Только там вещи навалены. Журналы, одежда старая. Перчатки боксерские висят большие, кожаные. Это папа мой занимался в молодости. Шлем еще боксерский висит, смешной очень, в дырочку. Верстак в сарае есть, широкий такой. Очень в сарае тесно и неудобно.

Зато весной тут здорово в окно смотреть, как папа с дедушкой на улице дрова пилят. В сарае не холодно совсем, солнце в окно припекает. Я у окна стою и смотрю. Папа бревно толстое на кОзлы кладёт, и они с дедушкой пилить громко начинают. Козлы — не животные, у которых рога. Это подставка такая специальная, для брёвен. Стружки душистые из-под пилы веером разлетаются, блестят на солнце. В ручейки забиваются. Вода из сада на дорожку перед домом течет, и сосульки капают громко. Прямо в лужи. А в саду еще сугробы огромные. И в огороде тоже. Опилки так вкусно пахнут! На солнце нагреваются, и ароматными становятся. Потому что — березовые. А мне жарко в шубе. И я ныть потихоньку начинаю. И меня в дом отправляют, обедать.

Я вообще покушать люблю. Особенно — картошку жареную. Только у меня живот всегда болит, если пережарок много съем. Или когда назавтра — утренник в садике. Ну, это от волнения уже. Я всегда на утренниках выступаю. Потому что лучше всех стихи рассказывать умею. Громко и с выражением. Меня воспитатели всегда хвалят. Очень мне нравится, когда хвалят. А если живот болит — не нравится, конечно. Один раз ночью он разболелся. Перед утренником как раз. Мама сильно испугалась. Вдруг это аппендицит какой-то? Мне тоже страшно стало, потому что мама испугалась. И мы в больницу нашу побежали, на другом конце городка. Потому что телефона в квартире нет, а на улице телефоны сломаны. И врача вызвать не можем. Мы долго с мамой бежали, до Пионерской, где больница наша большая, красивая. С колоннами старинными, дворец как будто. Такие раньше у помещиков были. А доктор сказал, что ничего страшного, если живот болит. Это все — от волнения и нервов. Надо в ванночке теплой по вечерам сидеть. И экстракт хвои добавлять.

А как в ней сидеть, если у нас в новом доме воды не бывает? То есть она, конечно, есть немножко. Холодная. А горячая — ржавая всегда. Мама говорит, это потому, что дом наш новый. И трубы новые тоже. В них еще ржавчина не затвердела. А откуда в новых трубах ржавчина? Они же — новые…

Когда воды в квартире нет, наш папа вёдра берет, и с другими папами за водой через дорогу идет, на пожарку. Это часть такая, почти военная. Там пожарные дежурят. Это наша пожарная часть номер сорок семь. На машинах красных так написано. И вышка там есть пожарная. И вода, конечно, тоже всегда есть. Вдруг где пожар?

Воду у нас отключают, и я в ванночках не сижу. И живот не проходит. Меня поэтому в «Семашко» положили. Обследовать. «Семашко» — больница наша, в Академгородке, старая очень. Зато — рядом. Не в Подольск ехать. Я Подольска боюсь очень. Если туда везут — значит, все, умрешь скоро… Хорошо, что меня — в «Семашко». Очень мне интересно было посмотреть, как это — в больнице лежать. Я прямо дождаться не могла, когда же меня положат. И здесь интересно всё оказалось! Бабушка мне после работы бульоны куриные в термосе приносила. Потому что больница — с институтом рядом. Через дорогу. У моей бабушки такие бульоны вкусные! С мясом белым. И вообще, все меня там навещали. Даже Саша, двоюродный брат-моряк, приходил с другом. Он в форме морской приходил, красивой, с фуражкой белой. Я очень, конечно, застеснялась. И выдрючиваться немножко начала. Ну, воображать немножко. Совсем чуть-чуть.

В «Семашко» масло соленое дают, и лечебные порошки в квадратных пакетиках. Никогда соленое масло не ела. Мне нравится. И вообще, здесь всё чуднОе очень… Кажется, что про меня здесь кино снимают, и я на себя со стороны смотрю. Как будто меня — две. Забавно очень. Вот я сижу и вижу, как я в палату зашла, а вот — в столовую. В телевизоре это вижу, как будто. И уши закладывает.

А еще тут из тумбочек пахнет странно. Печеньем и яблоками. Потому, что всем яблоки приносят и печенье. Меня, наверное, выпишут скоро. Потому что я трубку резиновую не могу проглотить, чтобы сок пошел. Для анализов. И врачи сердятся здорово. Третий раз уже уговаривают. А я — не могу. Наверное, у меня горло маленькое.

Ну, и что с того, что меня из больницы выгнали… И сами глотайте свои трубки! Живот-то не болит уже, и вот. И ничего я не трусиха. И врачей не боюсь. Мне даже бровь врачи без наркоза зашивали. Когда я в детском садике по столам прыгала, и упала нечаянно. Бровь пришлось ниткой с иголкой зашивать. Как у портного. И я не боялась.

Только я этого не помню уже. Маленькая совсем была, в младшей группе. Мне мама рассказывала. А вот когда мне коленку зашивали — это уже помню. Мы около дома играли, вечером, и темно. И скользко очень, потому что — март. Мы около дома в прятки играли, и я за бойлерную спряталась. А там хлам железный навален, и я поскользнулась случайно. И не больно было, когда упала. И кровь не сразу заметила, а только когда игра закончилась, и я под фонарь вышла. Тогда только я штанину распоротую увидела. И крови много. Конечно, я домой сразу побежала. Думала, это царапина, и надо просто зеленкой помазать. А мама испугалась, потому что там и не царапина была вовсе. И мы с мамой в «Семашко» побежали. Только не в большое здание, а в маленькое, деревянное, рядом. Там хирург сидел, дедушка старый. С усами, и в форме военной. Он по телевизору маленькому черно-белому кино про войну смотрел. Я тоже хотела кино про войну посмотреть, но дедушка хирург сказал, что сначала ногу мне зашьет. А потом я сколько угодно кино могу смотреть. А мама сказала, что заморозку мне нельзя. Аллергия потому что. И хирург фуражку снял, иголку толстую достал, кривую, гнутую всю, и нитку в нее продел. И сказал, что я кричать могу, сколько мне захочется. Если вдруг больно будет. А мне интересно было, как это — ногу зашивать. Я ведь не помню, как бровь зашивали. Маленькая ведь была, в младшей группе. А сейчас-то я в старшей уже. Но все равно очень больно было. И я плакала, конечно, и на хирурга ругалась немножко. Зато потом две недели в садик не ходила! Я дома с мамой сидела, и мама мне книжки читала. Я, конечно, и сама уже читать умею. Только мне больше нравится, когда читают. И с мамой дома сидеть очень понравилось. Потому что я болею редко, и не сижу с мамой вообще. Редко маму вижу.

Конец ознакомительного фрагмента.