Ночной звонок. Рассказы

Юрий Якунин

«Ночной звонок» – это лайт-автобиография, где я писал о тех, кто меня окружал по жизни, старался написать с юмором и легко. Там же рассказы, юморески, миниатюры – всего понемногу, где смешное, а где и страшное, но в основном все – приключившееся со мной на самом деле. Там все то, что не вошло в предыдущие две книги. Что получилось – судить вам.

Мои университеты

Одна из моих симпатий училась в университете на факультете кибернетики. А раз мне нравились и девочка, и электроника, то понятно, что я поступал в ТГУ на кибернетику. Факультет кибернетики существовал тогда второй год и если за год до этого о нем никто не знал, и поступить было легко то, когда поступал я, было что-то несусветное. Нет, народу не было как на исторический, где на одно место было двадцать пять человек, нет, там всего-то и было что два человека на место, а мест было всего десять. Проблема была в контингенте поступающих! Мечта любого декана — одиннадцать медалистов, боже, где их набрали, даже Королевых среди них было два! Три человека по лимиту (от предприятий), двое после армии (то же вне конкурса) и семь непризнанных гениев! Экзаменов, я не боялся, ни тогда, ни после, сколько их потом было — жуть.

Из медалистов, пятерки получили восемь человек, следовательно, осталось — всего два места. Перед последним экзаменом на 2 оставшихся места было три лимитчика (им достаточно было просто не срезаться), два «армейца» и ещё четверо обыкновенных смертных, без привилегий, которые имели по две пятерки! Вот и думайте, что за «мочилово» было на третьем экзамене — на устной физике. Это потом я понял, почему физика была устной, так как по устному экзамену протест не принимался, и это я узнал на своей шкуре. Устная физика, превратилась в заплыв в «соляной кислоте», где резали и направо, и налево, всех без разбора, так как если только лимитчики получат тройки, то все равно был бы перебор и это понимали все.

Этот экзамен, я запомнил на всю жизнь, так как после всех моих ответов экзаменатор мне сказал, что ответ отличный, но сегодня это значения не имеет, и поставил четверку и ухмыльнувшись изрек:

— Сегодня проиграли все, а могли бы сделать, хотя бы на пять мест больше и таланты не остались бы за бортом.

После трех экзаменов все пятерки были у одного абитуриента, и все знали чей он был родственник.

Я подал протест на четверку по физике. Протест естественно не приняли, так как экзамен был устный, но декан кибернетического факультета был настоящий декан, который бился за хорошего абитуриента, попросил принести мои документы и увидев, что я был член сборной Грузии по подводному плаванию, написал просьбу Ректору университета — академику Векуа, о приеме на факультет кибернетики, члена сборной Грузии, получившего на вступительных экзаменах всего одну четверку и не прошедшего по общему конкурсу. Академик на просьбе оставил свою запись, которая гласила «Не мудрено, что всего одну четверку, так как спортсмены работают ногами, а в институте важна работа головы» и резюме — ОТКАЗАТЬ!

Воистину — «казнить нельзя помиловать»! На следующий год поступил в Политех.

Военка, или «мат с продолжением»

Во времена СССР в высших учебных заведениях были военные кафедры — кузницы дутых лейтенантов. Была такая кафедра и в моем ГПИ.

Со второго курса один день в неделю мы проводили на военной кафедре. Так как мы были инженерами-электриками, то военная профессия наша была связисты, а кафедра по-военному — цикл связи. Восемь часов в день мужики из разных групп одного факультета и курса грызли броню военной науки. Гражданская армия, мужское общение, кирзовый юмор, студент находка для майора.

Не буду сильно грузить читателя, но на атмосфере и распорядке царившими на кафедре остановлюсь. Не описав некоторые моменты моего сожительства с этой кафедрой, в дальнейшем станут не понятны причинно-следственные моменты летних сборов, после института.

1971 год, двадцатилетние парни, с битло-гривами, со здоровым юмором, аппетитом, либидо и нездоровым отношением к воинской службе, с хихоньками, да хахоньками, попадают на военную кафедру. Там им объясняют, что каждый вторник все они на восемь часов в армии. Что на военной кафедре нет факультетов, а есть циклы и все — товарищи. Однако, что те, у кого звезды на погонах не совсем товарищи тем, у кого их нет, понималось уже в процессе понимания стандартного армейского понятия — «от обеда до забора». Оказалось, что это не каламбур, а конкретная задача выполнимая только тогда, когда понимаешь, что товарищ — это совсем не друг, а что-то среднее между понятиями «отец» и «твою мать», а «Господь не на небе, а тут, в кабинете начальника кафедры» в лице генерала Замтарадзе!

Я мало подходил на роль временного солдата ни манерами, ни состоянием души. Стрижка под полубокс, зеленый галстук, всякие «смирно-вольно, здравье желаю, разрешите обратиться», в общем, рыбный день в личной жизни был не для меня! Так как в остальные дни недели волосы не отрастали, то я их, конечно, не стриг, конспекты по устройству радиоприемников и передатчиков не писал, так как все это мне было известно (радиокружок дворца пионеров, UF6KAF — ДОСААФа, да и год работы в НИИ радиотехником). Одним словом, что-то среднее между диссидентом и диверсантом. Учитывая непоседливый характер и большой школьный опыт можно было понять, в чей громоотвод била молния! Стричь меня пробовали. Полковник Березин как-то раз одолжился тремя рублями на стрижку, на которые я благополучно вместо занятий на кафедре сходил в кино, обещая полковнику вернуть деньги в стипендию. Березин-мировой мужик, махнул рукой, лишь попросил не попадаться на глаза генералу Замтарадзе, не поздоровится обоим!

Зная, что я на занятиях бездельничаю, полковник частенько вызывал меня в преподавательскую и у нас начинался неспешный диалог, который ритуально начинался его фразой: «А ты знаешь, что длинна волос обратно пропорционально количеству ума», на что у меня был стандартный аргумент в лице Эйнштейна, после чего диалог благополучно выруливал в просторы бытия. Мы прекрасно проводили время, но, чтобы со стороны это не особенно бросалось в глаза другим «товарищам» свободным от лекций, Березин частенько громко, с ухмылкой в глазах, оперировал фразами типа: «Вот где ты у меня сидишь?», «Тут тебе не балаган!», «Я следующий раз принесу ножницы и срежу твои лохмы», «Ты у меня договоришься, что я тебя выгоню с кафедры» и всем «товарищам со звездами» было понятно — мои дни сочтены! Так и катилось все «тихо и без пыли», пока не появился на сцене мой злой рок — капитан Терцвадзе.

Тут я немного поподробнее. Как-то заболел майор Колбасенко. Майор добродушнейший человек, на лекциях не рвал «гуски» ни себе, ни нам. В тот день майора заменил капитан Терцвадзе. Как на зло в тот день у меня разболелась голова и я решил отпроситься у капитана. Это была моя очень большая ошибка.

Когда я в коридоре подошел к Терцвадзе, небольшого роста капитану, с усами, как у таракана и попросил отпустить, то получил ответ:

— Обратись по форме!

— Товарищ капитан, студент Якунин, разрешите обратиться.

— Обратишься в аудитории.

Я побрел в аудиторию, когда капитан вошел, я к нему:

— Товарищ капитан разрешите…

— Прочту список, потом.

Я обреченно побрел к себе на последний ряд.

Каждое занятие кто-то был по аудитории дежурным, в тот раз дежурным был студент с грузинского сектора Герхелия, почти точная копия капитана. Капитан встал у кафедры, рядом Герхелия, по аудитории прокатился непонятный капитану хохоток. Выдержав паузу, Терцвадзе, не глядя на чистую доску, по инерции попросил дежурного убрать доску. Герхелия видя, что доска чистая, и не разбираясь в тонкостях русского языка приступил к выполнению задачи, но одному снять тяжеленую доску с крюков было сложно. Герхелия сначала спустил одну сторону доски. Капитан продолжает перекличку. В аудитории уже еле сдерживаются, смешок проскальзывает то тут, то там. Капитан принимает это на свой счет и упорно, краснея продолжает перекличку. Герхелия обратился к нему с просьбой о помощи, и все просто заржали. Капитан громогласно приказал:

— Молчать! — и смерив Герхелия взглядом — Ты, усатый метр с кепкой, долго будешь паясничать?

Тут хохот уже остановить было нельзя, так как у доски стояли два усатых метра с кепкой! Когда, наконец, все успокоились, продолжая перекличку, Терцвадзе дошел до моей фамилии, памятуя его просьбу обратиться после переклички, я встал:

— Товарищ капитан, студент Якунин, разрешите обратиться!

— Вопросы после лекции.

Я понял, что он не хочет отпускать и притих на заднем ряду. Но на этом разбор полетов не закончился. «Бойся маленьких мужчин», капитан был взвинчен смехом, который он упорно принимал на свой счет, поэтому он и ринулся на меня в атаку, памятуя «долгую войну» со мной Березина. И тут началось!

— Якунин, подними голову и пиши конспект.

— У меня нет конспекта.

— А я говорю — пиши.

— Товарищ капитан, я Вас не трогаю, не хотите отпускать, так оставьте меня в покое.

— Встать, когда с тобой офицер говорит! Ты, что думаешь, я Березин? Я тебя живо обрею на пятнадцать суток! Ты клоун и все в твоем роду клоуны, но тут не цирк, тебе не место в институте!

И тут мне вспомнились строки Высоцкого:

Он все больше хмелел. Я за ним по пятам.

Только в самом конце разговора

Я обидел его, я сказал: — Капитан!

Никогда ты не будешь майором!

Я тоже обидел его.

— Капитан! Никогда ты не будешь майором!

В аудитории засмеялись, тогда он меня обматерил, я его тоже! Воцарилась мертвая тишина…

Капитан резко повернулся и выбежал из аудитории! Через пять минут меня вызвал Генерал Замтарадзе и сообщил, что я отчислен с военной кафедры и что завтра приказ будет у декана факультета! Это означало автоматическое исключение из института.

Мои отношения с деканом энергетического факультета Зивцивадзе были не лучшими, из-за того, что он никак не мог заставить меня ходить на занятия. В институте висело объявление, что при 36 часов пропусков за семестр со студента снималась стипендия, а за 40 часов — студент исключался. У меня было за семестр — 180 часов пропусков. Когда Зивцивадзе вызвал меня в кабинет, он никак не ожидал, что я отличник. Ну не мог же он меня исключить из института за пропуски, если я отличник. Тогда, он решил оставить меня без стипендии, зацепившись за ошибку о не сдаче зачета по немецкому языку. Когда выяснилось, что я его сдал досрочно, то нашлась курсовая, которую я якобы не сделал. Время шло, а я оставался без стипендии, когда выяснилось, что и работу я сдал, то стипендия просто не выписывалась. Мне осталось написать проректору, который спустил директиву, мол, если все сдано и в срок, выдать стипендию, но и эта резолюция не возымела действие, так как оказывается, теперь не получаю стипендию за длинные волосы!!?? Пришлось идти к ректору Буачидзе. Вердикт ректора был на заявлении синим карандашом: «Дать стипендию» и когда я гордо вручил синюю надпись, декан должен был сдаться, но как же не хотелось и тут у него вырвалась фраза:

— Кто такой Буачидзе? Хочу и не даю!

Через пять минут я был у Буачидзе и в интонациях передал слова декана.

Не буду пересказывать их диалог по телефону, окончившийся таким ударом трубки по аппарату, что оба разлетелись. Скажу одно, я получил стипендию сразу за все пять месяцев.

И тут моё отчисление с военной кафедры! Понятно, что приказ об исключении меня из института был написан почти тут же, после получения приказа с военной кафедры. И в удовольствии вручить этот приказ мне лично, он себе не отказал!

Но, Грузия есть Грузия и кто такой капитан Терцвадзе, если к генералу Замтарадзе пришел прапорщик Швангирадзе, особенно, если учесть, что этот прапорщик — адъютант командующего округом и по совместительству муж моей тетки. После жарких приветствий и ресторана в кабинет начальника цикла Замтарадзе были вызваны я и капитан. Инцидент был улажен взаимными извинениями, я был восстановлен на кафедре и соответственно приказ об отчисление меня с военной кафедры был аннулирован. Зато я нажил двух врагов: декана, который постоянно утраивал мне всяческие студенческие неудобства и капитана Терцвадзе, о котором я забыл на долгие два года, так как он у меня не преподавал и наши пути не пересекались до конца учебы. А зря, что забыл!

Диплом я защитил отлично, хотя декан и тут не упускал возможности помешать, но «против лома — нет приема», а дипломная работа был сделана отлично и это был спец диплом, который впервые тогда делался на машине Минск 222.