Ведьмы танцуют в огне. Том I и II

Юрий Чучмай, 2010

Молодой охотник на ведьм Готфрид Айзанханг спасает от жертвоприношения прекрасную девушку. Борясь с нахлынувшими чувствами и подозревая, что она не случайная жертва, он, тем не менее, решает скрыть её от неусыпного ока князя-епископа. Однако, вокруг девушки начинают происходить мистические события, а охоту за ней ведёт как ведовской ковен, так и верные псы инквизиции. Тем временем другая участница шабаша, Хэлена Каленберг, чудом избежав поимки, начинает свои поиски. Её интересует дьявол в железной маске, присутствовавший на шабаше. Эта история о конце самой кровавой охоты на ведьм в Германии. Сюжет основан на реальных событиях.

Оглавление

Глава 2

ПОСЛЕДНИЙ ВЗГЛЯД

Они приняли пост, сменив на нём дневную стражу. Уставшие за день ландскнехты пожали им руки, собрали своё добро и направились по домам и пивным — кому как больше нравилось. Ведьмы никто, конечно, не видел, и Дитрих очень огорчился.

Вскоре подошла смена — ландскнехты гарнизона, числом в двадцать человек. Они-то и должны были нести караул под руководством Готфрида. Однако двое из них, друзья Герман Фаульхайм и Отто Кляйн, почему-то задерживались. Хотя, они часто приходили не вовремя.

Готфрид встретил стражников у ворот. Одежда у них была самая пёстрая и вызывающая, потому что кайзер Максимилиан I даровал им освобождение от законов, определяющих внешний вид граждан. «Их жизнь настолько коротка и безрадостна, что великолепная одежда — одно из их немногих удовольствий. Я не собираюсь отбирать его у них» — сказал он. Вся одежда солдат была в стиле «буфы и разрезы» — раздутые рукава, белые чулки, обилие бантов и повязок. Одни носили широкополые шляпы с множеством перьев, другие — открытые бургиньоты, с гребнями сверху.

Самому же Готфриду не нравились их кричащие и вычурные до безвкусицы одежды. Он одевался неброско, чтобы не выделяться в толпе горожан.

Солдаты были вооружены алебардами с лезвиями в форме полумесяцев и закованы в железные кирасы с широкими оплечьями. На поясах носили тяжёлые, по современным меркам, мечи-кошкодёры — шпаги из хорошей стали были дороговаты.

До закалённых в боях ландскнехтов Священной Римской Империи солдатам бамбергского гарнизона было далековато: эти воины были сносно натренированы в обращении с оружием и могли защитить город, если вдруг к стенам подступит враг, но для серьёзного боя им не хватало опыта и умения.

Готфрид направил каждого на свой этаж, привычно расставив их по давно заученным местам. Двое у ворот, двое у входа в кладовую, несколько человек охраняют кабинеты высоких чиновников, другие приставлены к трапезной, залам собраний и судебным комнатам. Ещё раз обойдя красиво отделанные этажи ратуши, он направился в зал собраний, где уже ждал Дитрих, раскладывая по дорогим тарелкам жирные сосиски и наливая пиво в хрустальные фужеры.

— Отужинаем как господа! — провозгласил он, сбрасывая шляпу на стол и бухаясь в дорогое кресло, украшенное искусной резьбой.

Погружённый в свои думы Готфрид, лишь улыбнулся, и они продолжили прерванную трапезу.

Им нравилось ужинать в расписных залах ратуши, чувствуя себя значимыми и уважаемыми людьми. Особенно это нравилось Дитриху, потому что он всегда жил в пригороде. В ратуше он занимал кресло бургомистра или викария, ревностно следя за тем, чтобы Готфрид не уселся выше по званию.

— Хорошо, что сейчас герр Фёрнер ведёт городские дела! — со счастливым вздохом сказал он. — Который год уже, а я всё нарадоваться не могу. Поприжал он благородных-то, ведьм и еретиков поприжал, простому люду воли дал. Даже жалование нам поднял. Говорят, кабинет старого бургомистра до сих пор пустует.

— Не знаю, — ответил Готфрид, отхлёбывая пива. — Скорее всего, после его казни кабинет занял кто-нибудь другой…

— А его казнили? — удивлённый Дитрих даже поставил пиво на стол и придвинулся поближе. — Я думал, что его герр епископ сняли с поста за то, что противился их воле…

— Нет, — Готфрид покачал головой. — Его пытали и казнили, неужто ты не помнишь? Держали в Труденхаусе, как и всех ведьмаков. Им ещё занимался…

— А его в Труденхаусе держали? — Дитрих снова выпучил глаза. — Это что же, значит, он у нас под носом был, а я так и не узнал?!

Готфрид усмехнулся:

— Куда уж тебе было о нём думать? Ты же его в глаза ни разу и не видел, и разговоров наших о нём не слушал.

— Это ещё почему? — младший ведьмолов будто бы позабыл часть своей жизни.

Готфрид уже не мог сдерживать улыбку.

— Ты ведь тогда увлечён был какой-то девкой. Даже когда по улице шёл, вечно в нечистоты забредал. А уж что тебе говорили, ты не слышал. Как ветер в печную трубу дул — так слова у тебя в одно ухо влетали, а из другого вылетали.

Дитрих сразу подобрался, лицо его стало ещё более жёстким, а взгляд похолодел, словно вершины восточных гор зимой.

— Да, было такое, — ответил он, тщетно пытаясь изобразить отрешённость и спокойствие. — Она меня околдовала, вот я и думал только о ней. А она оказалась ведьмой. Причём такой гулящей, что Боже упаси.

— Но ведь она была, кажется, целительницей или белой колдуньей?

— Всё одно — ведьма! — отрезал Дитрих, вперившись в глаза друга яростным взглядом. — Я как узнал, сразу и сошло с меня наваждение-то. Понял я, что околдовала она меня.

— А ведь ты даже мне её не показывал, не знакомил. Как её звали? — Улыбнулся Готфрид, ради забавы ещё больше распаляя друга.

— Говорю же, околдовала! — отмахнулся тот, не попавшись на удочку. — Вот и не хотел никому показывать — боялся, что уведут. Хэленой её звали… Ты забудь про неё, расскажи лучше, что с тем бургомистром было?

Готфрид пожал плечами.

— Два года назад поймали этого бургомистра, Иоганна Юниуса. Пятьдесят пять лет ему было. Кажется, кто-то из арестованных сознался, что видел его на шабаше. Сначала, как и полагается, допрашивали его только устно, без пыток: почему-де впал во зло? Почто колдовать стал и с ведьмаками на шабашах плясать? Тот начал отпираться и креститься, что невинен. На очных ставках со свидетелями, которые видели его на шабаше, также не сознавался. Затем его начали пытать: тиски для пальцев, страппадо… Видимо, дьяволы не давали ему сознаться. Инквизиторам пришлось снова уговаривать его сознаться, чтобы спасти свою душу. Тут он взял день на размышления и, в конце концов, рассказал всё по порядку.

— И как всё было?

— Да как всегда. За четыре года до этого, после какого-то тяжёлого суда, на который ушло много денег, он решил отдохнуть в своём саду. Там к нему подошла девушка и начала расспрашивать о его печалях и горестях.

Дитрих ухмыльнулся, уже понимая, что это за девушка.

— Он рассказал ей о своих делах, — продолжал Готфрид, — о том, что гложет его, а затем девушка обернулась козлом, который заблеял и сказал: «Ты будешь моим, а иначе я сломаю тебе шею», а ещё потребовал, чтобы тот отрёкся от Всевышнего. По его словам, он воззвал к Господу, и дух исчез. Но через некоторое время девушка вернулась с людьми, и снова потребовала, чтобы он отрёкся от Господа Бога. Не вынеся страха, он, конечно, отрёкся. его нарекли именем злого духа и крестили по своим богомерзким законам. Суккуба снабжала его деньгами и брала на шабаши: к его кровати тогда подходила чёрная собака, он садился на неё, и летел, куда дьявол потащит. На одном из этих шабашей его и приметили друзья, которые тоже были колдунами. Их всех потом арестовали, они сознались в содеянном и донесли на него.

Ещё суккуба заставляла его убить своих детей. Но он устоял, хотя его за это и избивали. Время от времени он совокуплялся с ней, что, как ты знаешь, совсем плохо. А, ещё он отдал суккубе священную облатку. Когда Юниус сознался во всём этом, а также указал на других ведьмаков из городских управителей, его казнили, предварительно простив все грехи…

Готфрид снова отхлебнул пива. Вспомнилось, что после казни Юниуса, епископ назначил викарием Фридриха Фёрнера. Тот начал исполнять обязанности помощника епископа и бургомистра одновременно, занимаясь судами и управляя делами города. Под его управление подпадала и городская стража, занимавшаяся отловом преступников и колдунов.

— Ну ладно, — сказал Дитрих. — Это всё интересно, конечно, но меня вот что больше волнует: в какой день соберётся осенний шабаш? Я так думаю, Гога, что нужно все праздники вспомнить, и вот в самый крупный и самый святой из них всё это и произойдёт. Какие там у нас праздники осенью?

Внезапно раздался учтивый стук. Друзья переглянулись, и Дитрих направился к двери. В проёме показалось виноватое лицо Отто Кляйна — одного из задержавшихся, лентяя и бестолочи.

— Простите, герр Айзанханг, но Фаульхайм просил вас срочно приехать!

Готфрид недоумённо воззрился на вошедшего, и тот, словно бы пытаясь оправдаться, затараторил ещё быстрее:

— У него тёща… ну, то есть она как-то странно себя ведёт… может быть, она ведьма? Вот он и просит вас приехать и посмотреть…

— Что ты несёшь, дурень? Что значит «странно себя ведёт»? — взъярился оторванный от ужина Дитрих. — Ты хоть понимаешь, какой это бред? Ведьмы либо колдуют и зелья варят, либо нет! «Странно себя ведёт» — что за глупости?

На несчастного Отто было страшно смотреть — он будто съёжился от свалившегося на него негодования. Солдат стоял, вжавшись в дверь и барабаня пальцами по железному шлему, который он держал в руках.

— Такой ужас с ней творится, такой страх… лихорадит, изо рта пена… — бубнил он, вытаращив глаза.

Готфриду было жаль несчастного, ни в чём, по сути, не виноватого вояку, да и хотелось побыть в одиночестве. Он жестом приказал Дитриху замолчать, а затем поднялся.

— Я схожу, Дит, а ты пока тут побудь.

Дитрих друг, оставшийся за столом, чуть не подавился едой:

— Да ты что, Готфрид? Вздумал пост оставлять? А вдруг проверка или ещё что похуже? Да этим мерзавцам верить нельзя! Нету его, значит и пиши, что не был, а ездить к нему…

— Замолчи! — прикрикнул на него Готфрид. — Остаёшься за старшего, пока я не вернусь. Если нагрянет проверка, то так и скажи, что уехал, потому что доложили.

Дитрих насупился, с отвращением бросил сосиску на блюдо и обиженно буркнул:

— Ну как знаешь. Смотри, до темноты возвращайся, сам знаешь, что сегодня творится. Только я бы на твоём месте…

Однако Готфрид уже хлопнул дверью.

Темнело поздно, чувствовалось приближение лета. Оранжевое солнце, ложась брюхом на черепичные крыши, светило Готфриду в спину, когда он выходил из ратуши. Окликнув скучающего у моста извозчика, он сел в карету и направился в восточную часть города, на окраину, где и проживал Герман Фаульхайм.

Кареты наёмных извозчиков — это вообще особая история. Грязные лужи на полу, которые глубиною могут поспорить с Регницем, говорят о том, что десятки катающихся на них людей не особо утруждают себя вытереть ноги. Мутные стёкла в завешенных засаленными занавесками окнах жалобно дребезжат, а изношенные рессоры безбожно трясут кабину, когда колёса едут по мостовой — этакое небольшое землетрясение на одну персону. Его, правда, смягчают набитые войлоком кожаные сиденья, ободранные во многих местах жадными до порчи чужого пассажирами и продавленные, очевидно, ярыми чревоугодниками.

Копыта мерно цокали по булыжным мостовым Бамберга. За окном проплывали фахверковые дома, озарённые розовым отблеском заката. Карета пересекла остров горожан по Хауптвахтштрассе и выехала за восточные ворота к мосту Кеттенбрюке. Улица Кёнигштрассе, что шла вдоль Регница по ту сторону моста, была отгорожена от мира целой стеной стоящих плотно друг к другу домов. На востоке за ними расстилались распаханные по весне поля и сады.

Однако Готфрида занимали совсем не красоты природы. Извозчик свернул на Унтере Кёнигштрассе, а Готфрид ещё глубже погрузился в свои думы. Из головы всё никак не шла та девушка, которую он видел в мясной лавке…

Путь Готфрида пролегал мимо дома старого друга его отца. Поэтому он, на секунду оторвавшись от дум, отодвинул засаленную занавеску и выглянул на улицу.

У входа в дом старого кузнеца Альбрехта Шмидта толпился народ, оживлённо переговариваясь. До Готфрида доносились фразы: «не вовремя», «было бы, с кем», «ох, тяжело будет», «никогда бы не подумал», «это всегда так случается», «покуда Бог миловал», «так ничего и неизвестно?», «оружие хорошее было, да…», «некстати», «Прости, Господи…»

Поодаль стояла пустая телега с плоским широким дном. А вот сама кузница, находившаяся в задней части дома, казалось, умерла. Каждый раз, когда Готфрид пусть и изредка, но всё же проезжал мимо неё, из трубы валил густой дым и на всю улицу разносился весёлый стук молота. Он никогда не заходил к кузнецу, но помнил его с детства, с самого того момента, как отец привёл будущего охотника на ведьм в этот дом огня и дыма. Кузница казалась картиной ада, сошедшей с полотен безумных художников, но Готфриду тут понравилось. Мастер был добрым человеком, часто улыбался и говорил бархатистым низким голосом. Седеющие уже тогда усы сейчас должны были быть белее ангельских крыльев, а мускулистые руки ослабнуть и трястись подобно осиновым ветвям на ветру.

Карета стучала деревянными колёсами по булыжной мостовой, а дом всё ещё был тих. С самого детства Готфрид не заходил сюда, и вот теперь, почему-то встревожившись, он крикнул извозчику, чтобы тот остановился. Но не успел он выйти из кареты, как толпа перед домом кузнеца заволновалась и помаленьку начала втягиваться внутрь. Странно, но он успел заметить несколько иудеев, маленькой кучкой стоявших в стороне.

С другой стороны улицы показались ещё люди, одетые в траурные одежды. Они медленно брели к дому. Одни плакали и причитали, другие же шли молча, понуро опустив головы.

— Эй, — окликнул Готфрид проходившего мимо грузного усатого мужчину. — Что тут произошло? Кого-то хоронят?

Усатый подошёл ближе. Это был Рудольф Путцер, скорняк, жену которого давным-давно казнили. Готфрид ожидал увидеть ненависть в его глазах, но ремесленник только чуть приподнял голову и со вздохом произнёс:

— Кузнеца хоронили, Альбрехта Шмидта. Народ с кладбища возвращается.

— Дочка у него осталась и… а вот и она идёт, — продолжал Путцер, небрежно указывая рукой в сторону одинокой фигуры в чёрном.

Готфрид глянул на неё мельком и застыл — это была та самая девушка, которую он видел днём в мясной лавке. Она плелась в хвосте процессии, понурив голову и, кажется, даже плача. Он не смел двинутся с места, провожая взглядом златовласую дочь кузнеца. И пока он молча наблюдал за ней, ремесленник коротко попрощался и бросился к дому, очевидно боясь остаться без места за столом или без угощения. А Готфрид всё смотрел, как процессия втянулась в дом славного старого кузнеца, и как девушка вошла последней и закрыла дверь. Он не узнал её имени, а ему так хотелось познакомиться. Однако решимости недоставало. Да и не время было сейчас — он боялся оскорбить её чувства к умершему.

Обругав себя за нерешительность и решив вернуться сюда через несколько дней, якобы с визитом к её отцу, он приказал извозчику ехать дальше.

Дом Фаульхайма находился на Зихенштрассе, всего лишь двумя кварталами дальше. По странному стечению обстоятельств название улицы буквально означало «улица хилых». Готфрид отпустил извозчика, поднялся на высокое крыльцо и постучал. Внутри слышались рыдания и брань, а также приглушённые разговоры ближе к двери. Через какое-то время всё смолкло, и на пороге показался сам Герман Фаульхайм. Вид его был растерянным и напуганным, домашняя одежда испачкана, вся в мокрых пятнах, а жир на животе и подбородке трясся то ли от страха, то ли от возбуждения.

— А, герр Айзанханг, проходите!

Готфрид поправил пояс со шпагой и вошёл внутрь, разглядывая внутреннее убранство дома, в котором ещё ни разу не был. Ему приходилось бывать в этой части города, и он знал, где живёт Герман, но вот внутрь он входил впервые. Жилище было средненькое — закопчённые потолки и стены, еле освещаемые недорогими масляными лампами, небогатая утварь и теснота. Чего ещё ожидать от дома рядового ландскнехта?

Готфрид последовал за Фаульхаймом в одну из комнат. На узкой постели здесь лежала бледная старуха, чьи тонкие, выгнутые в вечном недовольстве губы тряслись и непрерывно двигались, словно произнося зловещие тайные заклинания. Лоб её покрывала испарина, иногда стекая ручейками в закатившиеся глаза.

Рядом с постелью стоял плешивый священник, скорбно взирая на Готфрида и перебирая в руках чётки.

— Вот, — сказал Герман, отходя в дальний угол комнаты. — Вчера ещё хорошо себя чувствовала, а теперь вот лежит и бормочет что-то. Говорит, что боится. Просила, чтобы её инквизиция обследовала…

Готфрид тяжело вздохнул — когда же это кончится?

— Я её исповедовал, — кротко сообщил священник.

— За доктором посылали?

— Посылали, — закивал Герман, — однако же, он сказал, что фрау здорова. Болезнь её, говорит, душевная…

— Я исповедовал её, — повторил священник, — так что душа может быть спокойна…

— А на что она жаловалась? — спросил Готфрид, коротко кивнув святому отцу.

— Ну, — Герман потупился, — говорила, что опасается, как бы ей не стать ведьмой… Просила позвать кого-нибудь, чтобы он мог проверить, есть ли на ней колдовские знаки или другая дьявольщина…

— Понятно, — обречённо кивнул Готфрид. — Вставайте, фрау Фаульхайм. Я пришёл обследовать вас.

Старуха, до этого момента, казалось, лежавшая на смертном одре, вдруг открыла глаза и перестала что-либо шептать.

— Вставайте, вставайте, — повторил Готфрид, снимая шляпу.

Больная, наконец, с трудом поднялась, и села на постели.

— Что случилось? — спросил он, садясь на крепкий стул напротив неё. — Рассказывайте всё в подробностях.

Старуха оглянулась сначала на Германа, а затем на священника, и, наконец, решилась.

— Я вчера возвращалась с рынка. Шла себе по улице, никого не трогала, несла овощи в корзинке. Как вдруг на меня из подворотни какая-то девка зыркнула. Да так зло, что я даже перекрестилась. Ну, думаю, зыркнула и зыркнула — что с того? Однако же, едва я перешла мост, как меня боднул козёл! — старуха выпучила глаза, ожидая реакции Готфрида, однако же тот остался безучастен. — А потом мне соседка сказала, что так из людей ведьм делают… А утром я заболела.

Герман со священником переглянулись, однако он не заметил в этом взгляде и намёка на иронию — только страх и сочувствие.

— Понятно, — промолвил, наконец, Готфрид. — Смею вас заверить, фрау Фаульхайм, что соседка ваша сама не ведает, что говорит. Ведьмами не становятся таким образом. Более того, ведьмами становятся только по собственному желанию. Для этого нужно отречься от Господа Бога и продать душу дьяволу. Вы ведь этого не делали?

Старуха медленно покачала головой, переваривая услышанное.

— Вот видите. Ведьмовство — это не чума и не лихорадка, которой можно заразиться. Ведьмовство — это намного страшнее, а потому дьяволу нужно согласие самого человека на обращение его в ведьму.

— Но ведь… Но я же… — начала старуха, глядя то на Германа, то на священника. — Я ведь заболела.

— Ведьмы не болеют, потому что дьявол даёт им защиту от дела рук своих.

— А вдруг на мне остались колдовские знаки? А вдруг я всё же стала ведьмой?

Готфрид лишь развёл руками:

— Убедиться, правда это или нет — моя обязанность, как служителя Господа. Куда вас боднул козёл?

— Пусть эти выйдут, — капризно сказала она.

— Фрау, речь может идти о жизни и смерти, — терпеливо объяснил ей Готфрид.

Старуха глянула на него исподлобья, а затем, кряхтя и переваливаясь, повернулась задом и задрала подол ночного платья. Солдат и священник склонились над ней, однако Готфрид попросил их расступиться и сам принялся за осмотр несчастной. Пытаясь не дышать, он наскоро осмотрел дряблую кожу на заду и спине старухи, задерживаясь на некоторых родинках и пятнах, а затем одёрнул её подол. За время службы в инквизиции он успел обследовать множество подобных старух, которые из-за старческой слабости ума воображали себе всяческие страхи. Дитрих называл подобные процедуры «последним взглядом», явно намекая на то, что старушкам просто хочется немного тепла и внимания молодого и привлекательного мужчины в последние годы своих скучных жизней.

— Ничего страшного, — сказал он. — Нету на вас никаких знаков.

— А как же болезнь? — перебила его старуха.

— А это, — Готфрид склонился над ней, придавая своему голосу зловещие звучание, — от слабости вашей веры дьявол вами начинает овладевать. Вы что же думаете, что Бог вас покинул, позволив какому-то козлу обратить вас в ведьму? За это и расплачиваетесь. Советую вам три дня усердно молиться, тогда выздоровеете.

Старуха смотрела на него, не мигая, приоткрыв рот от страха и удивления. Едва Готфрид уйдёт, как несчастная начнёт в ужасе вымаливать прощение у Господа за слабость своей веры, а к утру забудет обо всех своих болезнях.

— Фаульхайм, — позвал тем временем Готфрид, надевая шляпу. — Сегодня ночью ты должен быть на службе в ратуше.

— Но… — протянул тот вслед вышедшему из комнаты командиру.

В гостиной Готфрид наткнулся на заплаканную женщину.

— Скажите, что с ней? — вопрошала та, перегородив ему дорогу. — С ней всё в порядке?

— Да в порядке, в порядке! — проворчал из-за его спины Герман. — Говорил же я тебе, дуре, что всё обойдётся. Подождите меня, герр сержант…

На двери висели пучки зверобоя, которые, по поверию, должны были отгонять злых духов. Готфрид открыл её и вышел на улицу, а за ним вывалился Фаульхайм. Плотно прикрыв дверь, он обратился к командиру:

— А с ней точно всё в порядке? — спросил он, заглядывая начальнику в глаза. — А может быть её в Труденхаус на недельку…

— Тогда и вас вместе с ней, чтобы не вздумали сбежать, если вдруг она и впрямь окажется ведьмой, — холодно ответил Готфрид, которому это начало надоедать. — И допросить каждого из вас с пристрастием. А ещё всплывёт, что на службу ты сегодня опоздал…

Герман отвёл глаза, покосился куда-то в сторону и попытался изобразить довольную улыбку на лице, однако дрожащие губы его подвели.

— Ну, раз она здорова, так и мне пора бы в ратушу… — он ещё раз улыбнулся и скрылся за дверью.

Готфрид, не дожидаясь нерадивого стражника, поймал карету и направился обратно.

Солнце уже село, и теперь бросало розовый отсвет на белые облака, скрывшие горизонт. Впереди был ещё тёплый ужин, дымное пиво и дружеские посиделки всю весеннюю ночь…

Карета доехала до ворот ратуши. Стражник пропустил его внутрь, но едва Готфрид снял шляпу и переступил порог, как навстречу ему выбежал взволнованный Дитрих, размахивая желтоватым бумажным конвертом с красной сургучовой печатью.

— Я же говорил, что что-нибудь случиться может! — приговаривал он, вкладывая письмо в руки друга. — Вот, с гонцом пришло…

Охотник на ведьм вскрыл гербовую печать самого Готфрида Иоганна Георга II Фукс вон Дорнхайма и быстро пробежал глазами текст, написанный ровным почерком.

— Что там? — со смесью страха и любопытства вопрошал Дитрих. Всё же не каждый день сам епископ бамбергский, удостаивает письмом солдат, охотников на ведьм. Видимо, случилось что…

— Собирай солдат, — отрывисто приказал Готфрид, пряча послание за пазуху.

Смотрите также

а б в г д е ё ж з и й к л м н о п р с т у ф х ц ч ш щ э ю я