ЯблоPad. Сборник рассказов

Юрий Студеникин

Книга «ЯблоPad» – это сборник рассказов московского художника и сценариста Студеникина Юрия. Жанр рассказов колеблется: от мемуарных – «В Искусство» – до антиутопий «Обновленцы» и «Блог Натальи Г.» Но основу книги составляют рассказы о жизни, любви и похождениях наших современников. Все рассказы пропитаны легкой иронией, что так свойственна взглядам самого автора на жизнь. Писатель считает, что без неё наша жизнь была бы скучна и тягостна, а рассказы о ней просто невыносимы.

Яблопад, яблопад…

Приятно. Нет, правда, приятно сидеть в тени, когда зной, когда изматывает жара, когда не хочется ничего делать, а лишь, закрыв глаза, слушать. Слушать пульс сада. Да, завидуйте, у меня есть свой сад, и он — живой. У моего сада есть дыхание, есть сердце и ритм: они в его кустах, деревьях, траве. А если есть сердце, то должен быть и пульс. И он у него есть. Но пульс у сада кривой, биение его неровно. Мой сад стар. Ему больше сорока. Оттого и пульс его шалит. Аритмию услышать легко — по звуку падающих яблок; ударяясь, они разбегаются и пытаются зарыться в некошеную траву, отчего возникает соблазн подумать, будто ватага лысых гномов затеяла игру в прятки.

Вот шлепнулось еще одно… еще, а вот — бу-бух! — это целый дуэт оборвал связь с родной ветвью и полетел навстречу неведомому, навстречу с землей.

Это — яблопад: маленький отрезок жизни, когда можно не только услышать пульсацию, но и воочию насладиться дыханием сада.

Но мне лень открывать глаза. Я насмотрелся на «гномьи скальпы» и хочу просто сидеть на полусгнившем покосившемся, как башня в Пизе, венском стуле и слушать сад. Но если бы: в музыку падения врываются посторонние звуки — это «мои» Равшан и Джамшут¹ начинают одевать в ярко-красный ондулин крышу. Вообще-то наемных работников зовут как-то иначе (старшего, кажется, Батыр), но какое это имеет значение, когда — яблопад.

Я лениво разлепляю глаза: запоздалая реакция на обращение ко мне второго, что моложе — «хозяин». Нет, что бы там не говорили, а приятно: давно меня так никто не называл, да, почитай, никогда. Впервые услышав, я вздрогнул, но в тот же миг не понял — нет, больше — ощутил: это мое. Хозяин! Что-то сразу в памяти, в душе взыграло, что-то давным-давно забытое из прошлого: будто бы у меня и не восемь соток в комарином краю, и не щитовая развалюха на них, а усадьба, да с колоннами, да с гербом, конечно же, конюшня, псарня, крестьяне вдоль дороги челом бьют, когда карета несет меня, да вдоль лугов моих заливных, да вдоль пруда родового со стерлядью…

— Хозяин, налей баклажка вода пить, — возвращает меня в бытие голос Джамшута (или как его там?). Я лениво отдираю зад от стула, своим скрипом как бы выражающего мне благодарность, и плетусь в дом за водой. Хватаюсь за дверную ручку, но перед тем, как открыть дверь и войти, замечаю: большая белая машина и маятник гамака в саду напротив — Она приехала. А это значит, что сегодня-завтра — игра! Теперь и мой пульс учащается, низ живота начинает приятно потягивать, а в душе рождается музыка.

Наполнив пластиковую бутылку чистой водой, я выхожу на веранду и слышу:

— Здравствуй, сосед. Какой у тебя урожай яблок отменный! Аж завидки берут, — кричит от ограды она.

Я иду ей навстречу. За «зиму» она изменилась: плечи, бока округлились, щеки утеряли любимые мною ямочки, но в глазах по-прежнему не гаснет огонек: чертовщинка страсти и жизнелюбия.

— День добрый, соседка, — отвечаю я. — Да, отменный урожай созрел.

— А у меня — полный голяк. Хоть бы яблочко где, — говорит она.

— Что ж, — констатирую я. — Не повезло.

И мы умолкаем, чтобы еще раз окинуть взглядом разноцветный яблочный ковер. Мы долго молчим, обозревая плодовую россыпь. Все эти долгие паузы — часть игры.

— И как так устроилось, — прерываю я немой диалог вслед за тем, как очередное перезрелое соцветие «Белого налива» с хрустом бухается о землю, — что у меня урожай, а у вас нет? Вроде бы и земля одна, и участки рядом?

Я стараюсь изобразить искренне удивление, и, кажется, мне это удается.

— Феномен! — слетает с ее красивых (умеренной пухлости) напомаженных губ. — Но я полагаю это от того, что деревья на моем участке посажены годом позже ваших, вот у меня и голяк.

И в разговор опять вплетается пауза. С годами я стал понимать, что истинное мастерство игрока проверяется в коротких отрезках времени, когда он громко и многозначительно молчит. Но не меньшее мастерство — найти достойный выход из пауз.

— Слушайте, а давайте я с вами поделюсь? — как бы вдруг предлагаю я. — Все равно закопаю, ну, что не съем. У меня-то, сами видите — яблопад.

Она смеется, как когда-то давно, как в первый день нашего знакомства: широко, звонко, красиво.

Я удаляюсь. Достаю ведро и наполняю его урожаем. Изо всех сил стараюсь не спешить, хотя внутри меня кто-то молодой, сильный, волевой уже подталкивает, нашептывая: скорее, скорее, скорей.

И вот с урожаем, бьющим в нос сладчайшим ароматом, я стою возле гамака.

Что-то вязаное и дорогое, в чем была она возле ограды, что ее полнило и лет на шесть старило, уже сброшено, и она остается в простом сарафане изо льна. Мой кадык непроизвольно перемещается вслед за сглатываемой слюной, пульс спринтует.

Я молча ставлю ведро возле гамака и поворачиваюсь, чтобы уйти. Тогда, одиннадцать лет назад, она остановила меня, удержала, попросив открыть старым ржавым штопором времен Карибского кризиса бутылку такого же древнего коньяка. Так мы когда-то познакомились. Но в этот раз меня никто не держит, и я ухожу. Удаляюсь, чтобы игра налилась соком, как поздняя «антоновка», чтобы набрала обороты, закрутилась на полную мощь.

Я выхожу за ограду, какое-то время просто стою, а затем резко оборачиваюсь и, что есть силы, начинаю долбить в ее забор кулаком.

— Хозяева! Есть кто в доме? Откройте — пожнадзор, — ору я.

Как бы заспанная, как бы непонимающая, что же происходит, она появляется возле калитки. На ее лице изумление, растерянность, но я жестко отстраняю ее с прохода и уверенно прохожу в дом, по ходу бросая объяснения:

— В связи с пожарами проверка. Хожу вот, смотрю нарушения. Проверяю проводку. Вы хозяйка?

Я намеренно груб и резок. Я — власть. Я — пожарный. Первым вхожу в дом, все осматриваю. Быстро нахожу, что нет огнетушителя, и устремляюсь к столу составлять протокол и выписывать штраф. Но она уже домашней птицей кружится вокруг, квохчет, предлагая «договориться по-хорошему». Я делаю вид, что не понимаю, и тогда она достает из сумки кошелек и кладет одна к другой три купюры по тысяче рублей. И это ее главная на сегодня ошибка. Я — честный пожарный. Честный, гордый и оттого злой, поэтому я кричу на нее, просто ору и, вдруг… бью! Да, я даю ей пощечину, отчего ее щека сразу пламенеет, а в глазах появляется недоумение вперемежку с испугом, тут же, правда, сменяющиеся на азарт и восторг.

Затем резко разворачиваю ее, бросаю на стол и задираю подол сарафана. В этот момент она сжимает мою руку в своей, шепча: «не здесь», распрямляется и уводит меня по лестнице наверх, на второй этаж. Что ж, пусть так, «если женщина просит», направляюсь за ней вслед.

Я знаю это место. Там, в ее спальне, больше десяти лет назад мы дали начало игре. Вернее, тогда еще это не было игрой. Мы просто любили друг друга. Любили долго, часто, напивались друг другом до первых заморозков. Потом расстались до зимы, которая все изменила. Вернее, все изменил город с его ритмом, с его жесткими условиями. Город развел нас. Там она была другой: холодной и чужой, как зима. Наша связь прервалась. В следующие два года я наблюдал ее жизнь сквозь разделявший наши участки забор: вроде бы был муж, еще какие-то мужчины. Она стала редко бывать здесь.

Шесть лет назад (я точно помню дату и день), когда я с грустью и одновременно радостью наблюдал, как беременеет плодами ее сад, она неожиданно окликнула меня (я замечтался и не заметил ее внезапного появления). Между нами завязался ни к чему не обязывающий разговор, примерно такой, что был и сегодня — о феноменальной способности одного сада рожать, в то время как на соседнем пустоцвет.

Поговорили и разошлись уже по-доброму, старыми друзьями. Но то давнее, что родилось в этом саду, что еще тлело в нас, кровоточило, и что искало выхода — мучило нас обоих, не давая покоя. Но до поры мы скрывали это друг от друга, молча возделывая тяпками, свои огороды.

Как-то, сидя перед компом, я приканчивал второй килограмм «славы победителя» (второе дерево справа от «ватерклозета»), особенно любимого мною сорта. В этот год «слава» уродилась необычайно ароматной и вкусной. Дожевав яблоко до состояния, когда оно приняло форму миниатюрной, но широкобедрой богини победы Ники, я забросил огрызок в корзину, зашел в Интернет и настучал в поисковике ЕЕ инициалы.

К моему удивлению, получилось: адрес, телефон, должность, даже электронный адрес выдала бездушная машина. Я написал письмо. Она ответила, и нас как прорвало: в письмах мы отдавали друг другу все то, что годами копили в себе и не могли сказать вслух. Она писала, что помнит меня, мой сад с его пульсом, с его яблопадом и теми днями, когда мы вылезали из постели лишь затем, чтобы утолить голод новой порцией немытых яблок. Только в конце каждого такого письма-признания стояла приписка, что сильнее ее невесть откуда взявшаяся боязнь однообразия, скуки, что приходит вместе с устоявшейся связью. Так в нашей жизни появилась Игра.

Правила у нее просты: игроков всего двое, игра длится один день в году, летом, в пору самого разудалого яблопада. Тот, кого природа одарила урожаем, придумывает сценарий и роли для себя и соседа. Я уже побывал в шкуре лесничего и налогового инспектора, она «поработала» медсестрой и страховым агентом. Сегодня моя роль — роль пожарного, жесткого, сурового, но честного парня. Возможно, я немного переиграл с оскорбленным самолюбием, может, и зря та пощечина, но в ее глазах я прочел лишь строки одобрения.

Я давно уже остудил пожар ее страсти своим, давно уже смело, и даже немного грубо «залил» легко воспламеняемые участки ее тела изрядным количеством настоянным за год разлуки «охладительного», и лежал теперь у ее ног. Мы остывали. Моя голова покоилась возле ее бедер, и своими нежными пальцами она теребила мне волосы. В распахнутое окно врывались слабые звуки ударов молотка, мутившие мою совесть напоминанием о так и не отданной строителям бутылке с водой.

— Мой пожарный, мой спаситель, — слетело с ее пересохших губ.

— А давай в следующий раз я буду хозяином? Просто — Хозяином, — попросил я.

— Это как?

— Ты будешь какой-нибудь девкой Аглаей или Прасковьей из крепостных, а я буду твой хозяин — граф или князь. А?

— Ишь, чего захотел, холоп! — собрав в кулак копну моих волос, она довольно чувствительно дернула за них, отчего лицом я оказался ровнехонько у ее лона.

Я потянул носом аромат ее тела и обомлел. Не поверил и потянул еще раз: от нее шел аромат… не может быть! «Слава победителю», второе дерево справа от туалета! Родная, любимая ты моя «слава»… я раздвинул ей бедра и запустил зубы в горячее, еще не отошедшее от прошлого «обводнения» лоно. Она застонала и изогнулась яблоневой ветвью, всем телом подаваясь вперед. Я же, вновь надев приготовленную мне на сегодня маску брандмейстера, принялся тушить «новые очаги возгорания». Такая у меня сегодня работа и, как поется в одной пыльной песне:

«Яблопад, Яблопад, если женщина просит…»

Примечания

1

Равшан и Джамшут — былинные герои экранного эпоса