Джоанна Аларика

Юрий Слепухин, 1956

Повесть о реакционном перевороте в Гватемале в 1954 году, предпринятом могущественной транснациональной корпорацией при поддержке определенных кругов США, в результате чего к власти пришла военная хунта и началась гражданская война. В центре повести – трагическая судьба молодой гватемальской журналистки, происходящей из богатой, преуспевающей семьи и порвавшей с привычным кругом в силу своих патриотических убеждений. Как и во многих других произведениях Слепухина на историческом фоне показана история первой любви, которая безжалостно оборвана происходящими событиями.

Глава 2

В тысяча девятьсот тридцать первом году господа в столице опять передрались между собою, и президентом республики стал его превосходительство генерал дон Хорхе Убико. Мамерто хорошо это запомнил, потому что в тот же год случилось еще два крупных события.

Во-первых, он начал получать поденную плату взрослого пеона — пятнадцать центов. До этого Мамерто получал десять, а еще раньше работал вообще без денег. С утра до вечера он лущил кофейные зерна за миску фасоли и пару маисовых лепешек. Работа была тяжелой, от нее ломило спину и мучительно болели пальцы, разъеденные ядовитым кофейным соком, но это уж как водится — сам падре говорил в церкви, что человек должен трудиться в поте лица. Мамерто был усерден и никогда не спорил с капатасами⁷, и, наверное, поэтому он среди других подростков одним из первых был переведен на «взрослый» оклад.

Это было первым важным событием в его жизни. А второе случилось очень скоро, месяца через полтора. У патрона родилась дочь, и дон Индалесио Монсон устроил роскошный праздник, который надолго запомнился всем пеонам. Гости и старшие служащие пировали в доме, а остальные на воздухе, под деревьями, пестро разукрашенными цветными фонариками. Было весело, как на карнавале, маримба⁸ не утихала до самого утра, за столами пеонов не было недостатка ни в еде, ни в напитках: дешевый ром, текила, мескаль и кукурузная чича лились рекою. В разгар веселья сам патрон вышел на веранду, поднял над головой маленький сверток в кружевах и розовых лентах и крикнул, что наследница сеньорита Джоанна Аларика — хотя еще и не умеет говорить — прибавляет всем поденную плату на пять центов. Слова дона Индалесио потонули в буре приветствий и благодарностей, и Мамерто кричал громче всех.

Он был очень рад получать целых двадцать центов в день, но через месяц радость его потускнела, как забытая в сыром углу медная пуговица. Принадлежащая плантации лавка, где пеоны покупали себе еду и одежду, вдруг подняла цены на все товары; подняла вроде и не намного — почти незаметно, цент здесь, цент там, — но в расчетной книжке Мамерто цифра его месячного заработка, за вычетом стоимости покупок, осталась прежней. И это несмотря на то, что весь месяц он, ободренный прибавкой, работал старательнее и быстрее.

Что же это за прибавка? Мамерто понял, что сеньорита наследница здорово его обставила. Точнее, он понял это не сам, а с помощью негра Флориндо. Негр Флориндо когда-то работал смазчиком на заправочной станции и вообще был образованным человеком — умел даже подписать свое имя. Он-то и объяснил Мамерто, что их всех провели с этой прибавкой. И вообще несправедливо, сказал негр Флориндо, что какая-то девчонка, у которой и носа еще не видать, родилась наследницей десяти тысяч мансан⁹ земли, а у других нет и одной мансаны. Мамерто согласился, что это и в самом деле несправедливо.

Однажды он вместе с несколькими другими пеонами был послан чистить дорожки парка возле «Большого дома» и там увидел наследницу совсем вблизи. Старая Селестина везла ее в красивой белой колясочке на блестящих колесах; Мамерто почувствовал сильное любопытство. Сняв сомбреро, он отважился подойти поближе и поклонился. Сеньорита оказалась очень беленькой, она сосала палец и серьезно таращила на Мамерто круглые серые глаза. Он вспомнил о десяти тысячах мансан ее владений, и ему стало вдруг очень обидно, потому что в тот год он хотел жениться на дочери старого Иларио, но та сказала, что и не подумает выйти за пеона, у которого нет ни клочка земли, чтобы прокормить семью. «А ведь, пожалуй, патрон не ее отец, — подумал он вдруг злорадно, — слишком уж она беленькая. Не иначе, как сеньора наставила ему рога с каким-нибудь гринго…». Но тут же Мамерто вспомнил, что сеньора умерла несколько недель назад, — ему стало стыдно, и он торопливо перекрестился, чтобы отогнать внушенную дьяволом греховную мысль.

После неудачного сватовства жизнь на плантации ему опостылела, и он ушел в город, надеясь устроиться чернорабочим на какую-нибудь фабрику. Негр Флориндо, бывалый человек, часто говорил ему, что там и платят больше и работа не в пример легче. Может быть, в городе ему действительно удалось бы устроиться, но в то время свирепствовали изданные новым президентом «законы о бродяжничестве», и жандармы задержали Мамерто недалеко от Эскинтлы. После недолгой отсидки в тюрьме его отправили работать на строительство шоссейной дороги в одно из самых гиблых мест департамента Реталулеу, где люди десятками гибли от малярии. Через три месяца, дождавшись начала ливней, он ушел и оттуда, прорубившись своим мачете¹⁰ сквозь сплошную стену джунглей, и в конце концов вернулся на плантацию Монсона. Знакомый капатас согласился не подымать шума и снова зачислил его пеоном за взятку в двадцать пять кетсалей. Мамерто работал и выплачивал ему эти деньги в течение полугода.

В лето, когда началась большая европейская война, он, наконец, женился. Не на дочери старого Иларио — веселая хохотушка Росаура к тому времени имела уже ребенка от помощника весовщика, — а на другой девушке, двумя годами старше его самого. Каталина оказалась хорошей женой, они жили дружно и мечтали скопить на покупку хотя бы одной мансаны собственной земли. Оба знали, что это им никогда не удастся — денег не хватало даже на еду, какие уж тут сбережения! — но продолжали мечтать, потому что в трудной жизни ничто так не утешает, как мечта, пусть даже неосуществимая. А жизнь была очень трудной.

Еще труднее стало, когда родилась Нативидад. Фасоль и маис, которые им, не имеющим собственной земли, приходилось покупать в лавке, дорожали из месяца в месяц. А плата так и не повышалась, и Мамерто едва зарабатывал полтора доллара в неделю. Капатас объяснял пеонам, что весь мир сейчас воюет — борется за свободу и демократию — и что, хотя Гватемала и не участвует в этой большой войне, всем им приходится тем не менее приносить жертвы, потому что Соединенные Штаты — единственный защитник обеих Америк — не могут сейчас платить за кофе и бананы дороже, чем платили до войны.

Да, трудно приходилось не только семье Мамерто — трудно было всей стране. Даже дон Индалесио Монсон говорил своим рабочим, что стоит на пороге разорения; поверить этому было трудно, но не станет же врать патрон, самый уважаемый человек в департаменте! Впрочем, кофе на складах не залеживалось, и работы на плантациях шли полным ходом.

В «Грано-де-Оро» было теперь вдвое больше пеонов, чем до войны. На плантации появились индейцы, пригнанные сюда отчаянной нуждой — раньше этого не могла сделать даже всесильная жандармерия, и пеон индеец был великой редкостью. Мамерто первое время приглядывался к ним с опаской и недоверием, он ведь был метисом, «ладино», а вражда между жителями равнин и горцами — потомками древних племен кичé и какчикéль — началась не год и не десять лет назад. Страшные вещи рассказывал об индейцах и падре: христиане они, дескать, только для виду, а на самом деле как были нечестивыми язычниками, так и остались. Самое страшное, говорил падре, это то, что индейцы лицемерны: курят ладан перед статуями христианских святых и девы Марии, а в сердце своем поклоняются сатане, которого зовут по-разному — иногда это «Великий Оперенный», иногда «Блистательный Повелитель в Зеленых Перьях». Слушать такие вещи было страшно, а уж работать рядом с поклонниками «Оперенного» и подавно.

Потом оказалось, что бояться не стоило. Ничего дурного индейцы не делали, ссор не затевали и были хорошими товарищами. Нельзя было и представить, чтобы индеец нажаловался на тебя капатасу или раззвонил подслушанный случайно разговор. Они вообще почти не говорили с начальством: не спорили, не вступали в пререкания; молча работали и молча получали заработанные центы. Все молча! Индейцы молчали даже тогда, когда их обсчитывали и обвешивали весовщики, конторщики, лавочник; но молчали они не так, как обычно молчит в подобных случаях старый пеон, давно узнавший на собственном опыте, что споры с начальством до добра не доводят. В молчании индейцев — Мамерто и его товарищи поняли это очень скоро — было больше презрения, чем безответной приниженности. Молчаливые люди явно считали ниже своего достоинства спорить с белым обманщиком из-за каких-то центов, хотя эти центы и доставались им тяжким трудом.

Потом в столице снова произошла революция, а спустя три месяца — еще одна. Дочь патрона приехала из столицы и жила дома. Однажды Мамерто встретился с нею в воскресенье. Нинья¹¹ Джоанна вежливо ответила на его поклон и сама заговорила с ним о событиях в стране. Она сказала, что диктатуры больше нет и что теперь все пеоны получат землю. Мамерто отлично знал, что никакой земли он не получит, потому что революций было уже несколько и с каждым разом пеонам становилось только хуже, но он еще раз снял шляпу и пожелал сеньорите, чтобы Гваделупская Божья Матерь вознаградила ее за добрые слова.

Сеньорита, которой было тогда лет тринадцать, еще больше стала походить на иностранку своими серыми большими глазами и удивительным, точно спелый маис, цветом волос, но говорила она на правильном и красивом кастильском наречии, какое можно услышать лишь в церкви, когда падре Теодосио читает свою воскресную проповедь.

Может быть, именно поэтому до Мамерто не сразу дошел смысл сказанного Джоанной. Ему пришлось даже переспросить, и она снова принялась объяснять вежливо и терпеливо. Пеонам действительно должны теперь дать землю, сказала она, потому что эта революция не такая, как были в Гватемале до сих пор, а настоящая. Раньше президентами бывали генералы, им нужна была только власть и деньги, а о пользе страны и народа они вовсе не думали; а теперь президентом стал очень умный и образованный человек — школьный учитель, только не из той школы, где учат детей, а из большой школы для взрослых, в которой учатся на врача или на адвоката. Этот новый господин президент сам написал много книг, и во время диктатуры его за это хотели посадить в тюрьму, поэтому ему пришлось убежать из страны и жить за границей, где он тоже писал книги и учил людей. Теперь, сказала нинья Джоанна, когда президентом Гватемалы стал учитель, здесь будут открывать много новых школ — для всех детей, кем бы ни были их родители, хотя бы пеонами.

Мамерто подумал о своей Нативидад и недоверчиво ухмыльнулся. Так он и поверил, что кто-то станет открывать школу для дочери пеона!

Но на свете случаются иногда самые странные вещи. Предсказание сеньориты исполнилось, и четыре года спустя Мамерто, притихший и торжественный, в новых сандалиях и чисто выстиранном и заплатанном комбинезоне, сам отвел дочку в школу. Своей земли у него тогда еще не было — с этим обещанием нинья Джоанна, видно, поторопилась, — и он продолжал работать в «Грано-де-Оро», но уже был членом аграрного синдиката, получал целый кетсаль¹² в день, и патрон обязан был платить ему сверхурочные.

А в прошлом году он получил, наконец, и землю, он и многие другие. Двести мансан отличной пустующей земли правительство откупило у патрона и еще около тысячи — у владельцев соседних плантаций, и вся эта земля была роздана пеонам и индейцам из кофрадии¹³ святого Бартоломео. Церемония выдачи титулов на владение землей состоялась в соседнем местечке Коатльтенанго. Площадь заполнилась народом с самого рассвета, утро выдалось знойным, но толпа ждала молча и терпеливо. Индейцы пришли всей кофрадией — со статуей Сан-Бартоломео, с серебряными дисками-регалиями на высоких шестах, со своим колдуном, своими барабанщиками и своим пиротехником. Перед зданием кабильдо был сколочен помост, где за столом, покрытым бело-голубым флагом, сидели члены муниципалитета и представители Института аграрной реформы. Незнакомый сеньор в очках сказал речь, потом учитель дон Мигель Асеведо повторил ее на языке тсутуиль; индейцы выслушали его по обыкновению молча и с достоинством; потом начали вызывать по спискам на помост и вручать титулы.

Мамерто тоже получил свой участок — пятнадцать мансан отличной плодородной земли, совершенно бесплатно и в вечное пользование. Долго ни он сам, ни его жена Каталина не могли освоиться со своим счастьем. Да и страшновато было: падре Теодосио сказал, что небесная кара испепелит всякого, кто осмелится работать на украденной у хозяев земле. Правда, потом из Коатльтенанго приехал учитель дон Мигель и напомнил новым землевладельцам, что падре обещал те же небесные кары тем, кто осмелится вступить в синдикат, — а пока что они все живы и здоровы. Это успокоило Мамерто, а работа на собственной земле очень скоро и вовсе излечила его от страха перед небесными карами…

В этот вечер к Мамерто пришли двое приятелей — дон Чус и дон Анаклéто, когда-то работавшие вместе с ним в «Грано-де-Оро» и теперь ставшие его соседями по участкам. Дон Анаклето днем вернулся из Эскинтлы с хорошей новостью: цены на кофе нового урожая поднялись до пятидесяти трех долларов за квинтал.

— Скажи ты, Мамерто, а ведь скупщик из «Магдалены» предлагал по тридцать семь, и то говорил, что это самая последняя цена и выше никто не даст, — сказал дон Чус. — Может, он сам не знал, а, Мамерто?

— Как ему не знать! — негромко отозвался тот. — Хотел надуть, вот чего он хотел.

— Это они умеют, — согласился Чус. — Хороши бы мы были, если бы послушались.

— Не говори…

Они помолчали. С ближних холмов, мягкие очертания которых уже расплывались в вечернем сумраке, тянуло свежестью. Дон Анаклето достал из кармана пачку купленных в городе сигарет, угостил приятелей.

— Знаете, кто мне там встретился? — сказал он. — Старый Куикé вместе с Тибýрсио Асейтýно, помнишь, Чус? Они еще работали на финке¹⁴ вместе с другими индейцами, а после получили участки в Кебрада-дель-Манадеро.

— Как не помнить старого Куике, еще бы! Интересно, сколько они этот год сняли… в Кебрада можно взять хороший урожай. Они что, продавать туда приехали?

— Где там продавать, они привезли в командансию¹⁵ оружие. Нашли много оружия, в двух местах.

— Возле Коатльтенанго третьего дня тоже нашли, — кивнул Мамерто, сплюнув и растирая плевок босой пяткой. — Целую связку. А индейцы много нашли?

— Похоже, что много. Асейтуно говорит, пять раз по десять и еще четыре. Такие, говорит, маленькие ружья, что стреляют быстро и помногу.

— Пулеметы, — определил дон Чус, в молодости отбывавший воинскую повинность. — Маленькие новые пулеметы, как у полиции. Опасная штука. В мое время таких не было.

— Чего теперь не придумают!

— Это уж будь спокоен.

— Асейтуно говорит, что молодой Гарсиа с финки «Эль-Прогресо» предлагал за оружие большие деньги — чтобы не сдавали в командансию. Большие деньги, говорит Асетуйно. В золотых песо.

Мамерто курил, осторожно держа в негнущихся пальцах непривычно маленькую сигарету.

— Зачем это господам понадобилось оружие, хотел бы я знать? — сказал он.

— Может, для охоты?

— Кто станет охотиться с пулеметом, ты шутишь! Для охоты нужна хорошая эскопета, ничего другого для охоты не нужно.

— У господ все не как у людей. А вообще-то, если идешь на пуму или на ягуара, то пулемет не помешает. Господа хотят, чтобы все было наверняка. Это уж всегда так.

— А может, они боятся?

— Кто?

— Господа, кто же еще!

— А чего им бояться?

— Падре говорил, что индейцы и кумунисты хотят их перерезать и забрать всю землю. Землю и женщин, а самих убить.

— Не верю я, чтобы он так говорил. Сроду индейцы никого не убивали. А что это за кумунисты?

— Это такие, в городе, — неопределенно объяснил Анаклето. — Которые умеют читать. И вообще механики.

— Что ты знаешь! — сказал дон Чус. — Учитель в Коатльтенанго тоже кумунист. Что он, механик? Кумунисты были за аграрную реформу, если хочешь знать. А на что она механикам? Она нужна тем, кто живет землей.

— Господам — нет, — заметил Мамерто. — А они тоже живут землей.

— Землей… Потом нашим, вот чем они живут! Жили, сейчас-то уже нет. Но и сейчас они сами не работают.

— Не верю я, чтобы индейцы собирались их убивать, — сказал Мамерто. — Не мог падре этого говорить.

— Вот говорил.

— Сроду индейцы никого не убивали.

— Может, это-то и плохо.

— Грех так говорить, — покачал головой Мамерто. — Большой и тяжкий грех. Никто не может убивать никого.

— Что ты понимаешь в грехах! Это пускай кýра¹⁶ разбирается, грех или не грех.

— Ладно вам, — вмешался Анаклето, — никто и не собирается никого убивать. Кому это надо? Сдается мне, что господа сейчас тоже вовсе об этом не думают. Сейчас они думают о большой выпивке, вот что.

Мамерто посмотрел на него непонимающе.

— О какой выпивке?

— О большой, я ж тебе говорю. Завтра у Монсонов будет большая фьеста, потому что приехала сеньорита.

— Нинья Джоанна? — переспросил Мамерто. — Я слыхал, она училась в большой школе у янки. Приехала, говоришь? Пошли ей небо много счастья, хорошая она девушка.

— Еще бы ей не иметь много счастья! — проворчал дон Чус. — Сколько денег, столько и счастья, а уж ей-то жаловаться на бедность не придется…

Примечания

7

Capataz (исп.) — надсмотрщик на плантации.

8

Ударный музыкальный инструмент (вроде ксилофона).

9

Manzana—единица площади в Гватемале = 0,7 гектара.

10

Длинный нож-тесак, применяющийся и как оружие и как земледельческое орудие.

11

Nina(исп.) — барышня.

12

Денежная единица в Гватемале (приравнен по стоимости к доллару).

13

Cofradia (исп.) — религиозное братство, община у гватемальских индейцев.

14

F i п с а — усадьба, плантация в Центральной Америке.

15

Comandancia (исп.) — военная комендатура.

16

Cura(исп.) — священник.