Курьёзы Комбинатора в тонких намёках на толстые обстоятельства

Юрий Леонидович Романов, 2023

В любовно-юмористическом романе, "Курьёзы комбинатора в тонких намёках на толстые обстоятельства, сын Великого комбинатора, потеряв финансы в пыльно-ваучерном ветре перемен 90-х, но сохранив бодрость духа и не потеряв веру в любовь, устремился на её поиски, вместе с идее обогащения. Мутная ситуация затягивает его в последний этап "мечты идиота" – гармонического слияния любви и бизнеса в рамках юмора 18+. Роман является завершающим в романтических приключениях юмористической трилогии, куда вместе с ним входят:"Тайна Великого комбинатора и зигзаги любви" и "Зелёный гамбит комбинатора", продолжая не меркнущие идеи произведений великих писателей "12-ти стульев" и "Золотого телёнка". Автор – кандидат технических наук, служил в армии, прошёл жизненную школу от грузчика до зав отделом "Научно-Производственного Объединения Цветметавтоматика". Был внештатным членом "Госкомитета по науке и техники". В 90-е годы работал вице-президентом американской компании.

Глава 5. Клячкин в «ячейке» имени Кнырика

Клячкин Мусик Каземирович, учиться и работать не любил, но был по-своему «талантлив»… — он любил наблюдать как это делают другие… У него в голове было две извилины — заработать чужими мозгами и слинять на коллективный Запад.

Мусик, лёжа на диване, мечтал о сексуально-мозговой революции, которая бы его озолотила и освободила от совести и разного рода обязательств перед обществом. После чего, ему захотелось, чтобы каким-то хитрым образом, с этим багажом перебраться к мозгоёдам за кордон. И тут, как по щучьему велению, возник «Ветер перемен».

На первом этапе, «ветер перемен», через общество «Ты мне, я — тебе», помог Клячкину Мусику Каземировичу стать распорядителем мест захоронения на элитном кладбище, которое курировал представитель исполкома «Золотого рубля».

Места были общие по «вкусу», но разные по содержанию: песчаные, глинистые, суглинистые, торфяные сухие и заболоченные, на солнышке или в тени — на любой вкус и цвет, в зависимости от «щедрости» близких и родственников усопшего.

Работа не пыльная, но престижная, а главное — денежная! Местные его знали в лицо, а некоторые иногда почитали.

Уровень прибыли зависел не только от положения усопших и их родственников при жизни, но от связей с криминалом.

Через справочное бюро и другие каналы, доверенные Клячкина, отыскивали одиночек, в весьма преклонном возрасте и нуждающихся в поддержке, уходе, но при этом имели квартиру и были при деньгах. Доверенные оформлял, через свои юрконторы, попечительство и начинали помогать…, но почему-то владельцы от их помощи не «расцветали», а «испарялись». Такие результаты Клячкина иногда удивляли и даже волновали, но не расстраивали. В таких случаях он задавался вопросом к знакомым — «почему не везёт»? Правда кому не везёт он не уточнял.

По истечению малого временного отрезка, квартира переходила к другому владельцу, который её продавал, а большую часть вырученных денег передавал Клячкину Мусику Каземировичу, к которым добавлялись деньги за предоставления более «солнечных» услуг усопшему.

Клячкин обзавёлся квартирой, МЭРСом, женой и уже хотел было обзавестись магазинчиком «Сексуальных принадлежностей», но случилось не предвиденное. Однажды он, с кем-то из кураторов исполкома «Золотого рубля» не поделился, должным образом, и был лишён «кормушки» как взяточник у трудового народа.

Сначала расстроился, но потом устроился «ветродувом» по поставкам «воздушного» мяса для комбинатов колбасных изделий, но и там на долго не задержался.

Сегодня, после затяжных дождей, в окно заглянуло солнце. Клячкин Мусик Каземирович лежал на диване, в жёлтых трусах в голубой горошек с опущенными красными подтяжками, в ожидании резкого взлёта приобретённых им акций «Три Ку-Ку». Он гордился своей оперативностью приобретения, на средства от продажи квартир «невинно усопших», этих акций, порошков для оздоровления души и мазей для любимого организма.

Мусик Каземирович также был горд тем, что ему наконец-то удалось на короткое время победить жадность и осуществить свой первый взнёс в гей клуб, вовремя поправив своё пошатнувшееся положение среди руководства и квартирантов общежития, чем предотвратил своё выселение из общежития «Законников и сексуальных меньшинств». Откровенно говоря, это место ему не нравилось, но оно было его последним пристанищем, в этом бренном мире. По его глубокому убеждению в ближайшие дни его положение должно кардинально измениться в лучшую сторону…

Котировки акций Клячкина шли в рост! Муса Каземирович, в ожидании резкого их повышения, прибывал в отличном расположении духа. Он, лежа на «просевших» в некоторых местах пружинах «заслуженного» дивана, находясь на вершине облаков своих мечтаний, блаженно «мурлыкал» себе под нос, строчки старинного русского романса:

— Мой уголок мне никогда не тесен,

— Когда ты в нём, то в нём цветёт весна!

— Не уходи, ещё с тобою мы не спели многих песен…

— Да!.. Скоро поток «ветра перемен» подхватит меня под белы ручки и понесёт в голубые дали, — мечтательно вслух произнёс он… И перед ним по голубому морю поплыли экзотические острова с диковинными растениями и долларовыми листьями, украшающими дворцы с авто и яхтами разнообразных марок… На пальмах висели виски, коньяки, шампанское, вино различных марок и фрукты, фрукты, фрукты!..

Вдруг кто-то зашуршал дверью, прервав его голубые мечты.

— Какого чёрта! — возмутился Клячкин, — кто испортил мою осязаемую «картину?».

— Привет, Мусик-Пусик, мой болвасик! Не хочет ли твоя душа водочки? — как из-подземелья спросил кто-то голосом его жены.

Это без стука вошла пышная женщина с развитым верхним и нижним бюстами, в «одежде» смахивающая на «прикид» мужа.

— Клёпа, твою мать!.. Ты оборвала нить моих экзотических мыслей на самом интересном месте. Ты почему без стука входишь?

— Ещё чего?! Ты что — белены объелся? К себе домой Клеопатра всегда входит и будет входить без стука!

— Ты Клёпа! А не Клеопатра. Почувствуй разницу!

— А ты кто такой, чтобы обзываться? Мозговед несчастный!

— Я потомок герцога Наварского — то есть герцог Клячкин-Наварский.

— Да ты давно видел себя в зеркале, герцог — кляча? — и прихватив за волосы под его носом, поинтересовалась, — а это что ты отрастил, мозговед несчастный?

— Усы.

— Нет, это не усы! Это плацдарм для мандавошек!

— Сама ты мандавошка! А я герцог Клячкин-Наварский, художник-новатор и голубой мечтатель, член «гей-клуба»! Признанный творец и лидер общественного сознания общежития «Законников и сексуальных меньшинств»! Выразитель его глубинных помыслов, созданных самой природой, а иногда и вопреки всем её законам.

Наступила короткая пауза, затем Клячкина решилась посягнуть на его имидж: «Какой ты член — одна бородавка. Все твои изыскания я видела в фойе дома культуры «Шанс» — одна срамота! Какие-то дикие фантазии выпуклых и оторванных от реальности мужских и женских частей тела, собранных из кукурузы, овса, редиски, булыжников, тополиного пуха с вкраплениями ягод чёрной, красной рябины и всевозможных злаков… Одно безобразие — ни одной натуры!..

— Это ты так считаешь?

— Я не одна! Когда извозчик перевозил эти фрагменты из «Шанса» в музей, лошадь беспокойно оглядывалась и ржала.

— А почему осёл, сопровождавший лошадь, не ржал?

— Да потому что он ржать не умеет!

— Клёпа! У тебя напрочь отсутствуют фантазия и воображение!

— Да на твою «фантазию» я уже насмотрелась, а пощупать нечего… Всё — терпенье кончилось! Я ухожу к реальному Шарамышкину!..

— Клёпа, ты свинья! Я, есть герцог Клячкин-Наварский, а ты собираешься к какому-то Шарамышкину!..

— Да, к нему! Он реалист и у него реальная «кукурузина» на выставке.

— Я не позволяю тебе так разговаривать и тем более так поступать со мною! Несчастная ты самка! Я объявляю бессрочную голодовку, — и Клячкин, скрутив штопором свои кривые и бледные как поганки ноги, поудобнее устроился на «заслуженном» диване, — и ты вместе со своим инженером Шарамышкиным будете повинны в моей смерти!..

В ответ, как не странно, была тишина. Клёпа молчала.

— Всё, так и зарегистрирую мои мысли в своей предсмертной записке, — чернильный карандаш и тетрадный лист в клеточку, для подсчёта своей прибыли от роста акций, Клячкин приготовил заранее. Но, пока, вместо планируемых расчетов нацарапал: «Клёпа + Шарамышкин повинны в смерти моей! Я, Клячкин Мусик Каземирович, начал голодовку в 20-00… сего года».

Пока Мусик Каземирович закладывал основу в фундамент их новых отношений, Клёпа нервными движениями рук и правой ноги пыталась достать из-под своей железной кровати чемодан, «времён Очаковских и покоренья Крыма», доставшийся ей от одного из родственников по наследству.

— Ты, Клячкин, на оба полушарья звездонутый «сексуальной революцией»! Правда ещё требуется проверить, есть ли они у тебя, вообще? — наконец ей удалось выдвинуть обшарпанный саквояж и, открыв его, она стала беспорядочно бросать в него нижнее бельё и прочию одежду…

— Клёпа, — страдальческим голосом вдруг обратился Клячкин к жене, после завершения регистрации своего первого серьёзного предупреждения, — меня отстранили от кладбища, но не отстраняй же меня от своего сердца!.. Неужели ты забыла, что я сделал для тебя!.. Ты шутишь, Клёпа? Иль ты действительно хочешь уйти от меня к этому убогому нищему инженеришке?

— Да! — твёрдо произнесла Клячкина.

— Но отчего ж так и почему? — спросил Клячкин с телячий страстью и его тонкие губы задрожали среди не ухоженных зарослей.

— Потому что он любит меня, — и уткнув припудренный носик в свою пышную белую грудь, продолжала перемещаться по «одноклетчатому уголку», лишённого санузла, собирая разбросанные вещи.

— Но Клёпа, я же люблю тебя сильнее, чем он!

— Я тебе уже как-то говорила. Ну помнишь, когда опустились акции первый раз. Тогда я тебя поставила перед фактом. Вот сейчас говорю второй раз. Я больше тебя не люблю! Так и можешь записать в своём талмуде!

— А как же я? Что будет со мной? Так…, делаю запись о втором серьёзном предупреждении, — и Клячкин, послюнявив чернильный карандаш стал писать.

— Нет уж, ни каких улик! — воскликнула Клёпа.

— Это как же быть без улик, ежели они имеются в наличии?!

— Я не желаю ни каких улик!.. Лучше ешь бутерброд с паюсной икрой, которую я купила на свою заначку! — произнесла Клёпа с душевным надрывом. — Ешь, мерзавец! Ешь…

— Не буду. Оставь меня не благодарная. А!.. — отводя руку жены, завопил Клячкин. — Я хочу умереть!..

Уловив момент, Клёпа засунула бутерброд, в его отверстие под носом, «оросив» крошками и икрой волосатую физиономию мужа. Клячкин отчаянно сопротивлялся, словно его собирались кастрировать. Он дёргался и отводил рот от руки жены с бутербродом, отрицательно мычал и выталкивал языком разваливающейся хлеб, покрываясь крошками и раздавленными липкими икринками.

Перепачканная икрой и хлебными крошками жена наконец сдалась и села на чемодан, но оценив обстановку, через несколько секунд, встала и направилась к трюмо.

— Ты не смеешь голодать!

— Смею! Оставь меня, я без тебя хочу умереть, как мученик и стать святым.

— Тоже мне, святой нашёлся. Ну и валяй — это твоё частное дело. — Клёпа осмотрела себя со всех сторон в большом трюмо, привезённым из последней проданной квартиры и, подправив губной помадой и тушью нужные места, направилась к двери, таща за собой чемодан, с торчащими из-под крышки, признаками нижнего белья.

— Но я же люблю тебя, Клёпа!

— Это уже история из прошлой жизни, а я ухожу в новую!

— Но почему? — вопрошал Мусик Каземирович, дрожащим голосом, подняв свои волосатые ручки.

— Мне так надо!

— Нет, так не надо! — отозвался эхом, пискляво-плачущим голосом Клячкин. — Так не должно быть! Не можешь ты уйти, неблагодарная, если я люблю тебя сильней чем он!

— Могу!

— В таком разе я продолжаю голодать! День буду голодать. Месяц буду голодать, пока не умру! — дрожащим голосом процитировал чьи-то мысли Клячкин и пустил слезу. — Я буду голодать до тех пор, пока ты не вернёшься и не увидишь лежащим на этом, видавшем виды диване, мой молодой красивый труп, покрытый мухами.

— Нашёл чем удивить работника ритуальных услуг, — рассмеялась Клёпа.

— Ты не дооцениваешь моей индивидуальности! — Клячкин сел и, повернув лицо, уткнул свой орлиный нос в пыльную спинку дивана, обиженно засопел.

— Есть надо, а не хлюпать носом, сексуал несчастный!

— Не буду! Вот так умру в одних трусах с опущенными подтяжками и буду лежать на полу-у-у…, пока ты жалкая и мерзкая при том, наслаждаться будешь со своим Шарашкиным котом, — завыл Клячкин, раскачиваясь как старый еврей на молитве, обнаружив в себе признаки зарождающиеся стихотворца.

— Шарашкин, настоящий инженер и интеллигент! — произ — несла Клёпа, — он слюни не пускает!

— А что он пускает? Он же не инженер, а хам — ползучий мерзавец. Вам будет обидно и досадно, что я умер красиво, но вы ответите перед обществом «сексуальных меньшинств». — Услышав это, Клёпа, перед самой дверью, притормозила…

— Ты не имеешь права так говорить о Шарашкине и запугивать нас своими меньшинствами!

— Это почему же?

— Во-первых, я не из пугливых, а во-вторых — у него больше извилин в голове, чем у тебя. Он инженер-интеллектуал и выше тебя, а ты метр с кепкой!

Этого Клячкин уже снести не смог, так как посягнули на его сантиметры. Клячкин резко развернул свою гриву в сторону жены: «Ты вонючий скунс, да к тому же самка! К безмозглому Шарашкину уходишь от меня! Он ростом выше. Ну и что-же. У меня, зато размер обуви значительно больше, и я устойчивее его стаю на плоскости.

— Ты, Клячкин, сексуальный порожняк и дурак! — неожиданно для Клячкина спокойно произнесла Клёпа.

— Ты сексуальной похоти предаться хочешь с ним, — Клячкин опять завыл по волчьи, — ты публичная девка и мерзопакостная при том!

— Ты начал повторяться. Перестать изображать из себя клоуна.

— Почему? — удивлённо спросил муж.

— Плохо получается.

— Какие мои годы, — потренируюсь и будет получаться хорошо.

— Чтобы хорошо получалось надо этому всю жизнь учиться, а ты учиться не любишь!

— Какие мои годы, научусь, — примирительно произнёс Клячкин, осознав, что жена его «расшифровала», — но я много для нашей семьи сделал!..

В момент короткого затишья, неожиданно сверху перегородки, делившей маленькую комнату на ячейки, появилась коротко стриженная голова Квашкина», соседа слева из 13 ячейки общежития «Законников и сексуальных меньшинств, с выпученными мутными глазами от недельного запоя.

Склонившись над Клячкиной, голова посажанная на мощную, татуированную цветными мифическими страшилками, шею, предварительно дыхнув на Клячкину, то ли самогоном, то ли керосином, произнесла: «Вам, милые буржуины из «нулевой ячейки», помочь иль не мешать? И вооще, сознайтесь, наша ячейка вам, вооще, тесна иль вообще не нужна?» — Клёпа от неожиданности вздрогнула и испуганно посмотрела на верх, молча вдыхая «аромат» доселе неведомых ей запахов «духов».

Клячкин, быстро сел на пятую точку и, смахивая с усов и бороды крошки с остатками раздавленной икры от внепланового «ужина», спросил дрожащим от страха голосом: «В каком смысле?»

— В прямом!.. Спать не даёте, козлы и «Закон Моря» нарушаете!

— Да о чём можно говорить со жмотом и отрыжкой капитализма, — произнесла другая голова, соседа Гуаношвилли из 9-ой ячейки общества, бритая под «Котовского», появившаяся справа в знак солидарности с соседом из 13-й. Для доходчивости общения с соседом по перегородке, Гуано использовал тумбочку и, опустив руку, старался прихватить Клячкина за красные подтяжки. Они оба, с учётом своего почти двухметрового роста и высоты данного положения, похоже, относились к Клячкиным с пренебрежением.

— Представляешь, Гуано, мы, с «больной» головой, квасим у себя за их здоровье и не догадываемся, что эти «красавцы», во главе с Мусиком Каземировичем, до сих пор не удосужились исполнить неписанный «Закон Моря», — возмутился Квашкин из тринадцатой.

— Ка-а-кой «за-а-кон мо-оря»? — проблеял, дрожащим от страха голосом, Клячкин.

— Для непонятливых, тупых и убогих, объясняю, — он сделал паузу, — вы, Мусик Каземирович, не законно заселились семьёй к нам и заняли наш «уголок», который теперь нам стал тесен! Кстати, это из-за ваших интересов нас поделили на ячейки, — констатировал сосед из 13-ой, — и без учёта наших пожеланий, вы заняли аж целых две «ячейки общества» от нашей бывшей большой коммунальной квартиры.

— Таким образом, вы, — продолжил мысль сосед из девятой, — для улучшения вашего квартирного вопроса и душевного состояния, кинули нас вместе с соседями, оторвав от нас часть площадей вместе с нашим кислородом! Я правильно излагаю, друган?

— Вполне! — произнёс сосед из 13-ой и горизонтальной распальцовкой подтвердил сказанное, — чем сознательно и сильно обидели нас «законников из сексуальных меньшинств».

— Мы не кии-да-али и ни ко-о-го не обижали, — стуча зубами и заикаясь изрёк Мусик Каземирович.

— Разъясняю тупым и убогим, пока с двухпроцентной скидкой, — ты, со своей «шваброй», не поставил «законникам» и обществу «Сексуальных меньшинств» положенные при вселении ёмкости со спиртными напиткам. Короче, по-французски с вас «Бутыльброд» по-русски или «МАГАРЫЧ» по-французски! А вообще-то настала пора вас потрогать за «вымя».

— Не надо меня трогать, я голодаю, — пропищал Клячкин, уклоняясь от волосатой руки Гуаношвилли, который чуть было не ухватил его за подтяжки.

— Вот сейчас я тебя прихвачу за красненькие резиночки и ты сразу обо всём догадаешься!

— Я доходчиво излагаю, друган? — спросил Квашкин соседа из 13-ой.

— Весьма! — и Гуаношвилли мотнул бритой головой, чуть не разбив лампочку над Клячкиной ячейкой, произнёс, — ладно, друган, не трать энергию, а зачитай наш ПРИГОВОР…

— Короче, Клячкин, твоя приступная халатность карается статьёй 138-ЗМ, — обнародовал Квашкин.

— Верно, карается! — подтвердил Гуано, — сказано кратко, но со вкусом!

— Но так нельзя! — стал возмущаться Клячкин, — вы не дооцениваете значения индивидуальности в нашем клубе!

— Ты что, индивидуально по фейсу желаешь схлопотать? — поинтересовался Квашкин. — Гуано, ты готов помочь уважаемому Каземировичу в этом вопросе?

— С большим удовольствием, вот только с тумбочки спрыгну.

— Что я вам сделал?.. Не надо меня за «вымя» и по фейсу. Я малокровный, но уже вроде-бы начинаю догадываться, — тихо пролепетал Мусик Каземирович, выдавливая из себя слова, с трудом перемещая язык в пересохшем пространстве, — и что мне нужно сделать, чтобы уйти от Закона?

— Вот это уже по теме деловой разговор, — повеселевшим голосом произнёс Гуано, шустро спрыгнув с тумбочки и, по ходу, громыхнув волосатой ладонью, как кувалдой по жестяному корыту, висевшему рядом на стене. Затем добавил, как нарушителю «Морского Закона» следует срочно «прописаться», уважаемый, или как тебя там?

— Да, кстати, совсем забыл, — подхватил возникшую мысль Квашкин, — уходя из туалета свет надо гасить и за верёвочку хотя бы иногда дёргать. Честно говоря, мне счётчик отматывать в обратную сторону бесплатно уже надоело, а тёте Моте смывать ваши «удобрения» в клозете!

Гуаношвилли, дослушав до конца приговор Квашкина, сквозь щель между передними зубами презритено пустил струйку желтоватой слюны «озонирующую» перегаром.

— Караул! Сейчас будут бить, но меня нельзя бить, я же малахольный, — прошептал Клячкин и зачем-то добавил, — а лампочка в туалете сама перегорела.

— А почему сразу не ввернул?

— Лампочки с собой не было.

— Последнее нам «до лампочки» — мы за нее вычтем, потом…

— В тройном размере! — добавил Гуаношвилли, — а побьём мы тебя, Каземирович за нарушение «ЗМ», если не дашь срочно четвертак на первач, то есть на твою «прописку»… — с подругой.

— Мой друган доходчиво излагает или пояснить? — поинтересовался Квашкин.

— Нате, нате, подавитесь — сразу отреагировал Клячкин, обрадовшись перемене темы, доставая, трясущимися рука-ми, мятые купюры из внутреннего кармашка трусов в горошек. — Почему не дать на благородное дело.

— Тогда временно отложим твоё погребение, — снисходительно произнёс Гуаношвилли, забирая мятые купюры. — Да, совсем было упустил, раз ты, Каземирыч, голодаешь и заодно не пьёшь, то не расстраивайся, если мы, с моим друганом, твою долю перепишем на наш счёт и оприходуем.

— Надеемся, что с Божьей помощью мы с твоей долей справимся, — обнадёжил Квашкин.

— Я на вас надеюсь. Вы справитесь. непременно справитесь! Премного благодарен за поддержку в серьёзном семейном вопросе, — Клячкин резко мотнул лохматой головой и, поднимая, упавшие очки в красную крапинку, вытащил из носка заначку, при этом незаметно проглотил слюну, накопившуюся при упоминании о пище.

— Значится так, господа или как вас, товарищи Клячкины, — произнёс Квашкин, — подводя черту нашей «приятной беседе, прошедшей в дружественной обстановке», вам следует через полчаса явиться с закусью в «Красный уголок». Мой друган Гуано сам позовёт кого посчитает нужным. Всех собирать не будем.

— Друган, ты, пожалуй, прав. Действительно сегодня всех собирать не следует, ведь это пока не похороны, и нам больше достанется, да и вам расходы увеличивать не с руки, но мы вас всё-таки предварительно «обмоем»!

— Бай, бай, до встречи под столом «Красного уголка», — и приветливо помахав волосатой рукой Гуаношвилли удалился…

Клячкины сидели долго молча, как под гипнозом, ошарашенные новыми житейскими обстоятельствами. Наконец Клёпа первой вышла из «пике» и, выдержав паузу, спросила, как бы продолжая прерванный разговор: «Ну и что же ты, Мусик, для нашей семьи полезного сделал?

— Я?

— Ну да, — ты, как герцог Клячкин-Наварский, что сделал?

— Но, ну, но…, — он колебался стоит ли сообщать сейчас об этой его тайне.

— Ну раз запряг, — трогай! — вдохновляла Клёпа.

— Ну вот, например, я на днях приобрёл дополнительно, на всю нашу сумму, от продажи последней квартиры, акции «Три Ку-Ку», зная, что в ближайшее время ставки резко возрастут! И наконец-то исполнится наша голубая мечта.

— Ого! Не вероятно! — мгновенно оценив ситуацию, примирительно произнесла Клёпа. — А что так долго молчал?

— Хотел сюрприз преподнести.

— Какой ты у меня талантливый, скрытный и хитренький! — нежным голосом произнесла Клёпа, а про себя подумала, — видимо я его не до оценила и слишком рано стартанула. Да… фальстарт как-то надо загладить, а то останусь ни при делах и без акций.

— Да, я такой! — бодрым голосом произнёс Клячкин.

— Хорошо, уговорил речистый! — примирительно произнесла она, — я остаюсь… ещё на пару недель.

— Нет! Только на всю оставшуюся жизнь!

— Это с какого бодуна? — она решительно махнула рукой. — Не дождёшься! Только на две недели, включая день приезда и отъезда.

— Тогда я продолжу голодовку до полной победы, — но сделав гордый вид и очередную соответствующую запись на листочке, предварительно послюнявив чернильный карандаш, с указанием времени и номера серьёзного очередного предупреждения, Клячкин произнёс уже более дружелюбно, — ну что, Клёпочка, раз общество требует, значит будем «прописываться». Бери закусь и пошли в «Красный уголок» отстаивать наш «Уголок», а точнее эту нашу уютную «Ячейку общества»!..

Эта «Ячейка общества» располагалась в двухэтажном воробьянинском особняке — дома №28, самого предводителя дворянства, Ипполита Матвеевича Воробьянинова. Точнее — того самого «Кисы», с которым Великий комбинатор объединил усилия для поиска сокровищ мадам Петуховой…

Бывший Старгубстрах в этом доме, на первом этапе экспатриации ещё в двадцатые годы, разместил государственную богадельню, где старушки, живя на полном пансионе, совершенствовали свои голосовые данные. Об этом также свидетельствовала обветшалая вывеска «СССР, РСФСР. 2-Й ДОМ СОЦИАЛЬНОГО ОБЕСПЕЧЕНИЯ СТАРГУБСТРАХА», до сих пор прикреплённая латунными шурупами к стене этого красивого особняка, породнившаяся с другими новыми номерами и вывесками, весящими рядом.

В послевоенные годы особнячок отреставрировали и приспособили под городское «Общежитие студентов и работников пищевой промышленности», но только для студентов и работников пищевой промышленности, приглашённых на работу по лимиту.

Дом сразу стал образцово-показательным. По особому распоряжению Совмина, была выделена одна из больших квартир общежития под «Красный уголок», потому что там располагался санузел, совмещённый с ванной комнатой. Учреждение «Красного уголка», до «ветра перемен», справедливо считали делом общественно-политическим, серьёзным и важным. Здесь проводили политзанятия, награждали победителей соцсоревнований, хранили подшивки газет и обсуждали насущные вопросы.

В красном углу, на самом почётном месте, красовалась тумбочка, с бюстиками вождей разных периодов и переходящее знамя.

Стены были увешены грамотами трудящихся за их достижения в работе и учёбе. Здесь же на почётной доске, красовались лица заслуженных работников, а ниже располагались вымпела победителей соцсоревнований.

Рядом с вымпелом «За победу в соцсоревновании», в бронзовой рамке располагался «Патент», полученный ещё в Менделеевские времена группой одарённых студентов, свидетельствующий об их особом праве на производство крепких и благородных напитков…

Ветры случались разные — менялись бюстики и флагштоки, а старинный колокольчик продолжал звенеть, как и в эпоху Воробьянинова, оповещая приход очередного пешехода, по ступенькам, которые еще помнили подошвы лаковых штиблет с замшевым верхом апельсинового цвета, но без носков, самого Великого Комбинатора — турецкоподданного Остапа-Сулеймана-Берта-Мария-Бендер. Кстати, эта «без носочная» мода вновь претендует на место в строю у современной молодёжи.

В наступившую эпоху, используя «сквозняк перемен» и своих сокамерников, общежитие прихватизировал Кнырик Иван Разгильдяевич. В целях сокрытия своих тёмных дел, он принял на себя управление домом, проводя в нём реконструкцию и нововведения. По ходу «пьесы», Иван Разгильдяевич, на сходке «условно-уголовных вольнонаёмных», переименовал образцовое городское «Общежитие студентов и работников пищевой промышленности», в общагу «Законников и сексуальных меньшинств». Официальной вывеской он обзаводиться не стал — для конспирации, что позволяло ему уходить от непредвиденных затрат и налогов.

В целях экономической целесообразности, по распоряжению Кнырика, проживающих «уплотнили», а комнаты общежития разделили перегородками на одно и двухэтажные камеры-«ячейки общества», но уже с готовыми нарами. В «Домовой книге» квадратные метры общежития оставались прежними, но исчислялись в кубометрах воздуха, а при заселении становились «резиновыми». Теперь на прежнюю кубатуру заселяли значительно больше членов общества не только по блату, но и за наличные деньги, с учётом личного веса каждого приходящего.

Теперь при Кнырике, о прежнем «Красном уголке», напоминали: подшивки газет, медная табличка с названием «Красный уголок» и особо почитаемый «Патент», дающий право производства крепких, «ароматных» напитков. Вместо портрета великого Менделеева, красовался портрет Кнырика Ивана Разгильдяевича — прихватизатора студенческого общежития, рядом с поддатой физиономией, главного прихватизатора страны, — Пьяньциня.

В «красном углу», где раньше стояла тумбочка со сменяемыми бюстиками лидеров, теперь красовался старый венский стул, с красным бантом в тёмную клеточку. Он — стул, неожиданно прославился и был удостоин этого места тем, что ему на целых пять минут удалось лично прижаться к пятой точке самого Кнырика Ивана Разгильдяевича, — нового владельца заведения. Это случилось при «принятии» «стопоря на грудь» за «сквозняк ветра перемен», который «досрочно освободил» его от участия в стойках Севера.

По словам Кнырика, на стройках Севера ему пришлось в «добровольно-принудительном порядке», несколько лет махать кайлом, за «прихватизацию» необработанных алмазов в особо крупных размерах.

Из зоны на работу и обратно Кнырика, вместе с другими «ударниками» краж в особо купных размерах, регулярно перемещали по дороге мимо аэропорта «Якутомама», где, по многочисленным просьбам трудящихся, спецмашина регулярно останавливаясь «по нужде». Все арестанты добросовестно «переносили» своё «добро» в деревянное строение, из редко сколоченных досок, без обозначений и указателей. Кнырик Иван Разгильдяевич тоже пытался «перемещать» своё «добро» в это деревянное строение, под названием «Сортир», но поскольку претендентов на первом этапе было слишком много, а терпеть у него не получалось, он по старой привычке, гадил где попало. Учитывая это обстоятельство, старший конвоир пообещал ему, что весной заставит его убрать всё пространство, вокруг деревянного строения, «заминированное его добром». Но не судьба…, «сквозняк перемен» освободил Ивана Разгильдяевича «условно — досрочно», не позволив ему по достоинству оценить это мероприятие и насладиться им в полной мере.…

У новых обитателей этой общаги, особой и заслуженной любовью в «Красном уголке» пользовался «самовозникающий самогонный аппарат». Это был — семейный шедевр, который собирался как детский конструктор, но имел промышленные масштабы, не требующие затрат на изготовление. В тоже время, при появлении на горизонте контролирующих органов, он быстро превращался в обычные хозяйственные кастрюли.

К «аппарату» посетители уголка относились трепетно и с большим уважением. Они держали кастрюли, из которой собирался этот аппарат, на высоком постаменте — холодильнике «ЗИЛ», стоящим рядом с почётным Венским стулом. Шедевр состоял всего из четырёх стандартных емкостей, точнее кастрюль, и собирался по простой народной технологии: на дно большой кастрюли клали вверх дном кастрюльку поменьше, а на неё дно ставили вторую маленькую кастрюлю. В большую кастрюлю заливали бражку, заполняя её примерно до средины второй маленькой кастрюли.

Затем, большую кастрюлю, со всем содержимым, устанавливали на медленный огонь, накрыв перевёрнутой крышкой. На эту перевёрнутую крышку, в свою ставили кастрюлю с холодной водой…

В процессе нагревания спиртовой пар, попадая на перевёрнутую крышку, охлаждался, превращаясь в первач и капал в кастрюльку поменьше, находящейся внутри большой. Правда, холодную воду часто приходилось менять, но это не мешало технологическому процессу. Говорят, что этот «самогонный шедевр» до сих пор пользуется большим спросом у народных масс.

Оно — население надеется, что когда-нибудь сей шедевр изваяют в виде памятника больших размеров и поставят перед какой-нибудь дешёвой забегаловкой! Тем паче, что до сих пор этот «Шедевр», как самогонный аппарат, не смогли обнаружить даже опытные «кладоискатели», так как в минуту опасности он сразу превращался в предметы кухонного обихода!..

К назначенному времени пришла чета Клячкиных и поставив закуску, пристроились рядом со столом.

Следом за Клячкиными пришёл Мойша — смотрящий по общежитию, но пришёл не один, а с братом и двумя банками

для «зарядки» воды целителем.

Предпоследним из приглашённых появились Конвоиров — главный сантехник общежития, с новым завхозом Кроваткиным Фидер Карловичем, владельцем ТОО «Агроимпекс» (товарищество с ограниченной ответственностью).

Кроваткин Фидер Карлович до этого служил в конторе глубокого «Бурения», каким-то боком связанной с сексуальными меньшинствами, но сам в этом замечен не был. Свои первые деньги на ТОО он приобрёл в конторе, работая «драйвером», где помимо доставки железобетонных изделий, ему фурами частенько доводилось развозить продукты питания по магазинам.

Как человек из клуба «весёлых и находчивых», он, не нарушая пломб, нашёл метод приобщения к регулярной частичной «прихватизацией» съедобного, с компенсацией их веса булыжниками… — правда, за что позднее поплатился. По возвращению же из отдалённых мест, судьба свела его с Кныриком. Здесь сразу повезло — в первую же ночь, при «обмывании» возвращения Разгильдеева из зоны и удачной прихватизации им этой общаги, Фидер Карлович выиграл свою должность у Кнырика в очко.

Новый завхоз был из «мало пьющих» — сколько не пил ему было всё мало и при этом почти не пьянел! Он сразу же при вступлении в должность, развил бурную и кипучую деятельность: для гранёных стаканов «Петровских времён», рядом с «праздничным столом», на расстоянии вытянутой руки «разводящего», соорудил отдельную спецполку! Затем, в соответствии с пожеланиями Кнырика, разделил комнаты общежития перегородками, превратив их одно и двухнарные камеры — «ячейки общества»… Но сегодня «прописка» Клячкиных пошла не по графику, так как задерживались бритоголовые. Приглашённая публика, в конце концов не выдержав, дружно расселась за длинным столом, покрытым зелёной материей оставшейся от прошлых времён.

Перед каждым из пришедших красовалась трёхлитровая банка, наполненная водопроводной водой, а взор их, в ожидании чуда, был устремлён на большую линзу наполненную глицерином, пристроенную перед маленьким чёрно-белым телеком.

Поскольку линза, заполненная глицерином, транслировала чёрно-серые фейверки, то кто-то сзади неё приспособил разноцветную плёнку, чтоб фейверки смотрелось веселее. В томительном ожидании «прописки» очередных соседей, малочисленная приглашённая «элита» общаги, пытались обсуждать начавшейся футбольный матч… Время шло, но главных организаторов не было… Матч закончился и приглашённые принялись обсуждать только что завершившуюся игру в пользу нашей сборной.

— Как я и ожидал, — произнёс Кроваткин, — для наших обыграть этих проблемы не составило!

— Действительно, ну что такого в том, что наша сборная по футболу очередной раз с разгромным счётом обыграла сборную мира, а в перерыве умудрилась ещё и обыграть сборную Европы, — поддержал его Мойша.

— Я думаю, что наших футболистов окропил заряженной водой Кашпо, — сделал предположение Конвоиров, главный сантехник общежития.

— Нет, нет и ещё раз нет! — это точно помогла заряженная Чумой вода, которой их наверняка окропили! — возразила Аглая Петровна, предводительница «сексуальных меньшинств» женского пола.

— Да не спорьте вы — им наверняка помогла канализация, — предположил сантехник, — кстати, сегодня день работника канализации! — и вдруг пропел, стараясь попасть в ноту, — «какая боль, какая боль, Аргентина-Ямайка — пять ноль!»

— А причём тут канализация?

— Ну как при чём? Футбол, канализация и сантехника едины!

— Да при чём тут это? — возмутилась Варвара Похмелкина, давняя знакомая бритоголовых. — Мы без канализации и сантехники обойдёмся. А вот без футбола!..

— Да без сантехники и канализации, футболисты и вы плавали бы в дерьме!

— Да ответь ты им или пошли по-нашему… куда следует, — посоветовал Иванов Иван Иванович — брат Мойши срочно прилетевший из Израиля, по его вызову, на «обмывание».

— Я с вами согласен, но, если я их пошлю по-русски, они же меня тоже могут послать и выгнать.

— Не посмеют! А в случае чего, поедешь со мной на землю обетованную, — ободрил Конвоирова Иван Иванович.

— Господа, прошу не обижать нашего главного сантехника, — заступился Кроваткин Фидер Карлович, — главсан у нас очень нужная и важная штатная единица!..

В «Красном уголке» воцарилась спокойствие.

— А почему молчат наши «именинники»? Почему вы без банки, Мусик Каземирович? — поинтересовался Шарамышкин, — ведь эта заряженная телепатами вода помогает не только от болезней, но и от голодания.

— Теперь у меня другие задачи и цели. От болезни я на днях приобрёл новейшие Западные препараты. С ними, если человек хочет жить — медицина бессильна!

— А если хочет жить очень хорошо — бессильно даже законодательство! — подметил Мойша.

— Говорите Западные препараты?! Очень интересно! — вдохновился Шарамышкин и обратился к Мусику Каземирычу, — любезный, не могли бы вы порекомендовать меня продавцу, как надёжного покупателя этих новейших препаратов?

— В фойе ДК «Шанс». Скажете, что вы от меня и вам отпустят товар, — сквозь зубы дрожащим от негодования голосом, пробурчал Клячкин и, поправив очки фирмы «СОВГЛАЗ», пересел на стул, стоявший в дальнем углу.

Шарамышкин тут же переместился на его табуретку, оказавшись рядом с женой Клячкина.

— Какая муха укусила? Или он болен? — шёпотом у Клёпы поинтересовался Шарамышкин, — раньше этого я за ним не замечал.

— Угадал. Он на всю голову болен! Неожиданно объявил голодовку, — тихо поведала Клячкина, — сильно исхудал, но продолжает голодать. Шарамышкин, он умрёт без меня! Уже настрочил предсмертную записку, где в своей смерти обвиняет нас.

— А я-то здесь причём?

— Ну как причём? Сам знаешь… Так что придётся нам ещё немного потерпеть.

— И сколько же нужно терпеть? — поинтересовался Шарамышкин.

«Не знаю, но знаю одно, пока уходить не время, — и немного пораскинув «мозгами» Клячкина скороговоркой, дополнительно прошептала, прикрывая рот пухленькой ладошкой, — пришли на всякий случай завтра доктора».

— Осознал, не дурак, — тихо отозвался Шарамышкин и вернулся на свою табуретку…

Варвара Похмелкина от долгого ожидания резко встала и подошла к окну: «Ага, а вон и наши топают от ларька, с железной трубой, что рядом с общежитием, откуда теперь стал постоянно «извергается» дым, отравляя нашу атмосфэру!»

— А тебе-то что? Не тебя же травят, — отреагировал Клячкин.

— Дура ты, Варвара, ничего не смыслишь в наших мужских делах, сиди и не каркай! — урезонил её Кроваткин Фидер Карлович, завхоз общежития, — туда они не давно, на выгодных условиях, пристроили наш «Семейный шедевр»!..

Через пару минут появились двое бритоголовых с двумя трёхлитровыми банками, «заряженными» самогоном. Публика, хмурая после вчерашнего, сразу оживились и оторвавшись от теле-линзы, встретила бритоголовых «целителей», Квашкина и Гуаношвилли, радостными репликами.

— Вот и «прописка» Клячкиных «приехала»! — обобщила радостные возгласы собравшихся Варвара Похмелкина — давняя приятельница бритоголовых.

— А почему же вы, наши кормильцы, без банок с водой, чтоб «зарядиться»? — заинтересовалась Варвара, укоризненно покачивая своей маленькой головкой с редкими завитушками, но с развитым бюстом.

— А мы вот сейчас из этих баночек первачком зарядимся и приободримся! — отреагировал Квашкин.

— Верно квасишь, друган Кваша, — Гуаношвилли Зураб Загребалыч поставил банки на стол и достав гранёные стаканы, стал «заряжать» их самогоном из трёхлитровой банки…

Присутствующие молчали, пристально наблюдая за «расфасовкой» живительной влаги.

— А вот совсем не давно ещё более «модное» лечение обнаружилось, — сообщил Гуаношвилли, после первого стакана. — Верно, я говорю, учёный выкидыш?

— Я Петр Маргалович Карапузов — профессор института Марксизма, не выкидыш, а уволенный по недоразумению, в связи с отсутствием финансирования в главке! Уловил разницу?

— Полностью не уловил, но твой кончик уже нащупал.

— Если не секрет, то прошу обнародовать этот новейший рецептик, — попросил Мусик Каземирович — только диктуйте не спеша, я попробую записать, а потом распространить среди членов нашего сообщества.

— Вот сейчас, Каземирыч, всем налью, а после закуси, когда второй заряд первача упадёт в нужное место, я тебе и продиктую этот «тайный модерновый рецепт»…

— Значица так!.. Запысывай, Каземирыч… Берёшь газеты с заряженными портретами Кашпо и Чумы долго их мнёшь и тщательно подтираешь… жопу! Извините за скромный словарный запас.

— Доходчиво… А дальше? — спросила Клячкина.

— А дальше что-то не пускает!..

— Зачем же так грубо всё опошлять! — отреагировала Клёпа.

— А конечный, конечный результат каков? — заинтересованно спросила Варвара Черкизоновна, рано познавшая радость матершинства.

— У деда пропал геморрой, — а у меня на душе немного полегчало.

— Но это не педагогично! — возмутилась Клёпа.

— А кто же автор этого рецепта? — снова поинтересовалась Варвара Черкизоновна, не уловившая суть «рецепта».

— Автор не известен, затерялся где-то в клозете… Спросите у Главсана — он наверняка знает.

Квашкин снова налил себе и Гуаношвилли по стакану. Чокнулись:

— За «прописку» Клячкиных! — произнёс Зураб. — Дай Бог не последнюю.

— И за приятную голодовку Клячкина, — добавил Квашкин, — Ну будь, Мусик — Пусик, наш болвасик! Но эту дозу, Гуано, пьём не чокаясь, как договаривались!

— Он верно говорит, Каземирыч? — поинтересовался Гуано.

— Да, да, верно, — промямлил Клячкин, — а почему не чокаясь?

— Сам догадаешься с трёх раз или подсказать за «бабки»?

— Сам, сам, — поспешно отреагировал Клячкин, — и вам не хворать, но поскольку не ем и не пью даже супа я, то позвольте вас покинуть, век свободы вам не видать, мои глупые.

— Ну ты, поэт! Поменьше шлёпай губами в невпопад, а приступай к шевелению своими «костылями», — и Квашенный, плеснув ещё в свой стакан из трёхлитровой банки, сквозь зубы «процедил», — ладно, ковыляй сморчок, пока я добрый.

— Так и быть, я тоже готов, ради экономии «жидкости» в нашу пользу, отпустить тебя на все четыре стороны. А с этим, — Гуаношвилли указал на банки с самогоном, — без тебя постараемся справиться! Но запомни — у бессмертия только одна дата — рождение. Так что, Каземирыч, не забудь пригласить и не боись, если что… в этом вопросе — поможем. Верно я говорю, Квашенный?

— Ход мысли, пока в нужном нам направлении, братан, — отозвался Квашенный, — учти, Мусик, твоё здоровье — это скоропортящийся продукт с нашими поправками.

— Давай, корректируй нашу «батарею», братан!

— Первое, нам больше достанется, — начал перечислять Квашенный, — а за худое слово ответишь с процентами!

— Я также прошу добавить к этому стоимость лампочки в тубзике, геройски перегоревшую, от его отходов производства средств производства. Кстати, эти сведения получены от него добровольно при осознании им содеенного, — добавила Бякова Попилена Культырбекова — «разводящая» клуба «Шанс».

— Ну «мать» за-авернула ты. Тебе уже пора по-подаваться в следователи! — заплетающимся языком произнёс Квашенный и, ещё немного плеснув в стакан «заряженного» напитка, ощутил сполна на себе воздействие, прозвучавшей по телеку знаменитой фразы Кашпо: «Даю установку» — всем СПАТЬ!..

В последующие дни Клячкину становилось всё хуже и хуже от запахов жаренного мяса, картошки с луком, солёных огурчиков и квашеной капусты, перемешанных с парами самогона, вино-водочных изделий, и табачного дыма, проникавших к нему, через не защищённые пространства его «ячейки».

— Вот уже и газы из меня попёрли, скоро помру, — радостно сообщил жене этим ранним утром Клячкин.

— Ты не можешь умереть, — заявила Клёпа, но подумав, вдруг в слух продолжила, терзавшую её, мысль, — раньше, чем поднимутся котировки наших акций.

— Если ты уйдёшь я всё равно умру, — пафосно произнёс Клячкин, подняв бледную руку, а затем тут же безжизненно уронив её, продолжил, — но для тебя, любовь моя, и рекордных котировок ради, пожалуй что пока повременю!..

Глядя на мужа, Клячкина разволновалась: «Что это с ним? Он заговорил стихами! Ему и правда плохо…»

Она до сих пор продолжала работать в «Контре погребальных услуг», а там лишних кадров и длительных перерывов на обед не бывает, но в душевном порыве выдавила из себя: «Ладно, сегодня придётся остаться с тобой и поддержать тебя в эту трудную для нас минуту!»

— А как же работа? — произнёс упавшим голосом Мусик, надеясь в её отсутствие «заморить червячка». Он с трудом сдерживал «слюну», которая точно знала, что Клёпа сварила борщ с мясом на мозговой косточке, а кастрюлю спрятала в холодильник, что в «Красном уголке».

— Нет!.. Клёпа, не щади меня! Ты обязана пойти на работу ради усопших! Ты там не заменима! — он был уверен, что она хоть на время уйдёт на работу, в тайне надеясь в её отсутствие всё-таки перекусить.

— Усопших много, а ты у меня один! — торжественно произнесла Клёпа.

Клячкину эти слова легли как бальзам на его, оголодавшую по женскому телу, душу. Он радостно посмотрел на жену глазами, полными слёз счастья, и на свою мохнатую, как старое демисезонное пальто, впалую грудь. В эту секунду Мусик гордился собой и был готов временно подарить ей часть акций «Три Ку-Ку»…

К полудню в «Красный уголок» пришел доктор и уголок сразу ожил, как изголодавшийся муравейник. Из «ячеек», некогда большой квартиры, послышались женские голоса: «Мужик пришёл!»

— Подумаешь, мужик…

— Да ты что?! Редкость-то какая! Ведь настоящий мужик пришёл!? Такие на дороге не валяются и просто так по ячейкам не ходят!

К доктору в белом халате, выстроилась женская очередь с «горящими» глазами.

— Доктор, — спросила одна из девушек, — а есть ли мечты у врачей?

— Есть, — чтобы бедные никогда не болели, а наши богатые никогда не выздоравливали.

Доктор, отставной военный, строго взглянув на женскую очередь, приказал привычным голосом: «Призвать ко мне этого больного Клячкина!»

Блеск в глазах очереди немного поубавился, но не исчез…

Спустя некоторое время послышались не торопливые ша-ги, идущие по коридору не в ногу. Дверь открылась и на пороге появились Клячкины.

— Ну, где тот, кому я нужен? Честному человеку, от трудов праведных, отдохнуть толком не даёт? — произнёс Клячкин громко, войдя на кухню вместе с женой и гордо поднятой головой, увидев человека в белом халате, из-под которого выглядывал офицерский мундир, с блестящими в некоторых местах шпорами, на, озонирующих гуталином, тёмно-коричневых сапогах, съёжился и испуганно «проблеял», — вы к кому любезнейший?

— Я по вашу душу, господин товарищ Клячкин. Так сказать, по зову голоса разума общественных меньшинств, — обосновал свой приход доктор в белом халате. — Видите ли, они сильно озаботились вашим гражданским недомоганием.

От слов, военного представителя «Общественных меньшинств», у Мусика Каземирыча «под ложечкой» сразу «заныло» и внешне преобразившись в больного, он спросил: «Что требуется от меня?»

— Раздевайтесь… тпру! — скомандовал доктор по привычке и представился, — Моргалов Никанор Трофимович, бывший военный ветеринар эскадрона номер один!

— Мусик Каземирович я, так сказать, готов, — в свою очередь представился Клячкин, и, раздевшись до гола, ослепил женщин белым мраморным блеском своей задницы, — очень приятно, что вы мною озаботились!

— Что у вас болит, больной? — поинтересовался ветеринар Никанор Трофимович.

— Душа желудка! — радостно сообщил Клячкин, а в основном — всё!

Моргалов приложил свою трубку по привычке ниже пояса и стал выдавать команды: «Дыши… Не дыши… Тпру! Не дёргайся, моргалки выколю! Глаза не закрывать! Нагнись! Ниже! Ещё ниже. Тпру! — а затем спросил, — вы пьёте?

— Иногда, от расстройства желудка. А вы что, там горлышко увидели? — поинтересовалась Клячкина.

— Я там вообще ничего не увидел кроме бородавки.

— Вот видишь Мусик, — тут же отреагировала Клячкина, — я тебе тоже это говорила, а ты мне не верил, что у тебя там, вместо этого самого, только бородавка…

— Так, кавалеристик, на что вы, собственно, жалуетесь? — снова поинтересовался ветеринар.

— На жену! Она к Шарамышкину уходит от меня…

— Ну, тогда я пошёл…, это батенька, семейная болезнь.

— Доктор, а что же в таком случае делать? — спросила Клёпа.

— Есть реже!

— Как?.. И сколько раз в сутки? — решила уточнить она.

— Согласно русской классической диете, есть нужно один раз в день, но с утра до ночи! А вам лично, голубчик, — обратился лошадиный доктор, — рекомендую промывание, а то будет «заворот кишок» и прошу запомнить, молодой человек, — главное для больного — своевременный уход врача! Ну, а я пошёл…

В прошлый раз в «Красном уголке», во время исполнения «Закона Моря», Клёпе Клячкиной, ещё на трезвые глаза, в подшивке попалась газета с колонкой прогнозов котировок акций «Три Ку-Ку». С тех пор у неё появилось сильное влечение к прессе, особенно к разно-форматным колонкам газет, от которых веяло светлым будущим.

Клёпа, просыпаясь ночью по нужде, непременно заглядывала в «Красный уголок», чтобы, пока никого нет, порыться в подшивках газет и ознакомиться с прогнозами котировок акций «Три Ку-Ку»…

Однажды, поздно вечером, почтальон положил, в подшивку «Красного уголка», свежую газету «Известия». Клячкина раскрыла её и ахнула. В колонке «ТКК» сообщалось, что котировки рухнули почти до нуля, впервые с момента их регистрации. Дальнейший прогноз был не утешителен.

— Всё… капец, исчез свет в конце «туннеля». Допрыгалась! — с дрожью в голосе произнесла Клёпа, — ловить у Клячкина мне больше нечего!..

Она взволнованная вернулась в свою «ячейку». Клячкин с упоением храпел, последовательно перебирая все ноты, которые знал. Клёпа молча тихо присела на уголок кровати, но через минуту легла, накрывшись одеялом с головой, пытаясь заснуть…

Конец ознакомительного фрагмента.