Избранники Клио. 20 фантазёров из России, изменивших ход мировой истории. Из цикла «Истории бессмертное движенье»

Юрий Ладохин

Чтобы сотворить чудо открытия, необходимы фантазия и отвага – это ясно понимали 20 мечтателей из России, которые изменили ход мировой истории в ХХ веке. Среди них: первый теоретик космонавтики К. Циолковский; лауреаты Нобелевской премии: физики П. Капица, Л. Ландау, химик Н. Семенов, поэт И. Бродский; создатель всемирно известной Системы подготовки актеров К. Станиславский, конструктор космических систем С. Королев, изобретатель ТВ Зворыкин. О них, шагнувших за горизонт реальности – эта книга.

Глава 1. Как рождается чудо открытия?

1.1. Бросить перчатку искусственному интеллекту

Искусственный интеллект (ИИ) разделил мыслящих представителей белковой формы жизни на два лагеря. На фантастические вычислительные возможности ИИ одни чуть ли не молятся, будто это сопоставимо с явлением в 1917 году Девы Марии трем девочкам в португальском городе Фатима, признанным католической церковью подлинным чудом. Другие, как Илон Маск, призывают относиться к быстро прогрессирующему интеллектуальному потенциалу андроидов как к прогнозируемой угрозе.

Человек и природа мерятся силой на аренах для корриды: в третьей части представления («терции смерти») одетый в отделанную золотой и серебряной вязью курточку матадор с красным плащом-мулетой и шпагой собирает всё свое мужество, ожидая приближения в полцентнера весом разъяренного быка.

Человек и компьютер пытаются щегольнуть уровнем IQ в более интеллектуальных состязаниях. Здесь, похоже, ИИ готов отомстить за печальную участь храброго, но не сведущего в тактике единоборства быка: «Разработанный IBM компьютер Deep Blue обыграл Гарри Каспарова в шахматы еще в 1997 году. Перед матчем Каспаров думал: „Это просто машина. Машины глупые“. Но после поражения признавался: „Я чувствовал — чуял, — что за столом был новый тип разума“. Чтобы победить Каспарова, Deep Blue использовал грубую вычислительную силу: после каждого хода программа просчитывала все возможные варианты развития событий и принимала решение на основе этих данных» (из статьи Павла Ниткина «Чемпион по самой сложной настольной игре бросил спорт — потому что компьютер научился мыслить и творить», 03.12.2019).

Такой проверенный, но илишне прямолинейный подход суперкомпьютера поначалу не работал для победы в игре «го», придуманной в Древнем Китае 5 тысяч лет назад. И всё «из-за объема данных, которые нужно обрабатывать. Из-за размера доски уже для первого хода, который делают черные камни, возможен 361 вариант (в шахматах — всего 20). После первых двух ходов в шахматах существует 400 возможных вариантов развития событий, в го — 129 960. Поэтому от людей в игре в го требуется не только интеллект и способность к расчетам, но и мощное абстрактное мышление, сильная интуиция — качества, которые слабо развиты у компьютеров» (Там же).

Однако, что называется, «в рукаве» у ИИ был такой ранее принадлежавший лишь представителям Homo sapiens хитроумный козырь, как упорное, проламывающее все преграды самообучение.

И что же? — чемпион мира по игре в го был повержен: «В 2016-м AlphaGo играл с Ли Седолем и победил 4:1. Этот матч, который только в Китае смотрели 60 миллионов человек, получился историческим по ряду причин. Во-первых, как и Каспаров, Ли оказался не готов к тому, как хорошо играет компьютер. По его собственному признанию, первую партию он проиграл из-за этого. Во-вторых, во второй партии компьютер продемонстрировал приобретённую креативность. В историю го этот момент вошел, как „Ход 37“. Многим комментаторам он показался ошибкой — казалось, что ход машины никак не был связан со всем, что она делала раньше. Разработчики AlphaGo позже посмотрели логи, чтобы понять, почему машина его выполнила. Оказалось, она понимала: вероятность того, что человек так поставит свой камень, составляла 1 к 10 000. Но AlphaGo принял такое решение, потому что посчитал его оптимальным для решения поставленной задачи. А еще потому, что оно поставило Ли в тупик — он на 15 минут отошел от стола и долго думал над ответом» (Там же).

Чемпион (на то он и чемпион!) все-таки сумел сконцентрироваться, и его ответ был поистине разящим: «Ли в четвертой партии показал, что человеческая креативность может нарушать работу алгоритмов. К тому моменту он летел 0:3 и уже, чуть не плача, извинялся за то, что не смог побороться с компьютером. Поэтому на 78-м ходу после получаса размышлений он сам пошел на прием, вероятность которого, по оценкам AlphaGo, составляла 1 к 10 000. В итоге машина не смогла к этому адаптироваться, допустила несколько ошибок, и за следующие 10 ходов вероятность ее победы, по ее собственным расчетам, упала с 70% до меньше 50% и выше этой отметки уже не поднималась. Комментаторы назвали действия Ли божественными» (Там же).

В результате компьютер, как уже отмечалось, одержал историческую победу в самой головоломной игре в мире, но и король го продержался достойно. Вот только вопрос: понятно, что шахматы и го — прекрасные полигоны для состязаний разумов машинных и человеческих, а вот нашелся бы среди интеллектуалов прошлого или наших современников — ну хотя бы один — кто бы мог с бесшабашной смелостью бросить перчатку искусственному интеллекту в скорости обработки и систематизации информации, чтобы использовать это в дальнейшем для прорывного синтеза научных или инженерных идей?

30 секунд… Время пошло… Что-то пришло на ум? — спрогнозируем наиболее вероятные имена: Пифагор, Галилео Галилей, Исаак Ньютон, Никола Тесла… Только где же имена наших соотечественников? — их тоже немало, но предлагаем одно: единственный российский (советский) лауреат Нобелевской премии по химии (1956 г.), академик Николай Николаевич Семёнов.

Аргументы? — есть и они. Вот что вспоминал ведущий специалист по полимерным материалам, академик Н. А. Платэ: «Во время посещения химических и физических лабораторий я поразился скорости восприятия Н.Н. информации. Представьте себе, что идет рассказ об области, в которой Н.Н. не является узким профессионалом. Первый вопрос его к хозяину лаборатории обычно — это вопрос любознательного образованного ученого, который что-то недопонял или не знал раньше. Человек интересуется и задает вопрос, как коллега коллеге. Однако следующий вопрос, который задавал Н.Н., был уже вопросом профессионала в этой области, хотя профессионалом он, собственно, стал в течение только последних 20 минут, слушая рассказ. А третий вопрос, если проблема Н.Н. заинтересовала, бил по самому слабому месту в рассказе хозяина о теории или эксперименте. Насколько же высокой, я бы сказал фантастической (мне больше ни у кого не приходилось встречать такое), была у него скорость постижения и переработки информации! Третий вопрос ставил обычно человека в тупик, а если не в тупик, то потом многие признавались, что это как раз то, над чем они сами задумывались и ответа на что у них пока нет» (из статьи Ильи Леенсона «Физик, ставший химиком. Николай Николаевич Семёнов (1896 — 1986)», 04.10.2016).

Что касается личных достижений Н. Н. Семёнова как ученого, отметим лишь самые впечатляющие: создание теории разветвлённых цепных реакций, характеризуемых экспоненциальным ускорением и последующим воспламенением (именно на ее основе разработаны оптимальные параметры работы всех тепловых электростанций); разработка отвечающего всем экологическим требованиям нового способа утилизации метана за счет каталитического окисления кислородом; разработка рецептур твердого топлива для ракет морского базирования, систем ПРО и ПВО, ракет «воздух-земля». Кроме того, на основе предложенной Н. Н. Семёновым теории цепных реакций его последователями и учениками был синтезирован целый ряд противораковых препаратов: дибунол, рубоксил, нитрозометилмочевина.

1.2. Чудесный хрусталик

Расскажем о том, кто подарил 12 миллионам незрячих людей, пожалуй, настоящее чудо: возможность увидеть утром огромный красный шар восходящего земного светила и скромный букет полевых цветов в вазе у окна.

Тридцатилетний врач Чебоксарского филиала Государственного института глазных болезней им. Гельмгольца Святослав Федоров в конце 1950-х «буквально загорелся идеей об искусственном хрусталике, и, несмотря на запрет со стороны руководства института, начал проводить эксперименты на кроликах. Он нашел умельца, который мог изготовить нужной прозрачности линзу — таковым стал технолог-лекальщик Чебоксарского агрегатного завода Семен Мильман. По чертежам Федорова он изготовил не только образцы линз, но также штампы и приспособления для пропиливания краешка линзы, чтобы вставлять крепежные дужки. Когда самодельные искусственные хрусталики были готовы, Федоров имплантировал их кроликам. Результат практически сразу был великолепный — кролики и не заметили изменений в глазах, вели себя как обычно и видели, несомненно, также как прежде» (из книги «Уроки счастья от тех, кто умеет жить несмотря ни на что», составитель Екатерина Мишаненкова, Москва, издательство Array, 2014 г.).

Кто создавал что-то доселе невиданное, думается, знает, какие бетонные стены скепсиса вырастают на пути, да так споро, словно Тит Кузьмич и Фрол Фомич из поэмы Леонида Филатова «Про Федота-стрельца, удалого молодца». У С. Федорова — практически то же: «В 1960-м году он отправился в Москву на научную конференцию по изобретательству в офтальмологии с фотографиями глаз своих прооперированных кроликов. Столичные коллеги были в шоке и растерянности, для них это было все равно, что выход в космос — настолько невероятно и высокотехнологично. Но практический результат этой поездки был скорее отрицательный — Федорова привычно заподозрили в шарлатанстве. То ли из зависти, то ли, и правда, ученые мужи не могли поверить в то, что какой-то молодой провинциальный выскочка настолько превзошел и их, и зарубежных коллег» (Там же).

Слово «космос», как оказывается, вкралось в предыдущий абзац не ради пафосной метафоры. Случайно ли совпадение: за год до дерзновенного полета Юрия Гагарина на околоземную орбиту, молодой офтальмолог, несмотря на откровенную неприязнь коллег, вышел на свою — думается, вполне сопоставимую с вершинами первопроходцев — орбиту высочайшего профессионализма?

И, добавим, орбиты отваги и веры в себя: «Он, вернувшись в Чебоксары, решился на смелый шаг — провел операцию по имплантации искусственного хрусталика человеку. Первой пациенткой стала двенадцатилетняя чувашская школьница Лена Петрова, с рождения страдавшая катарактой. Правым глазом она ничего не видела, поэтому ее родители решили, что терять ей все равно нечего, и согласились на рискованный эксперимент. Поскольку человеческого зрения для проведения такой тонкой операции было недостаточно, а специальных приборов в Чебоксарском НИИ ему, конечно, никто не предоставил, Федоров использовал микроскоп, который поставил на тумбочку и обложил толстыми книгами, чтобы тот не упал на пациентку. В таких условиях он и имплантировал хрусталик. Уже через день зрение девочки восстановилось на 30—40%, и она стала первой из трех миллионов больных с подобной проблемой, прооперированных Федоровым и под его руководством» (Там же).

1.3. Единая теория поля и супрематизм

Те, кто застывают в изумлении перед архитектурными шедеврами Палладио и Растрелли, живописными полотнами Тициана и Рембрандта, скульптурными творениями Микеланджело и Родена, те, что восхищаются божественными звуками фуги Баха и оперы Моцарта, готовы, похоже, без всяких оговорок верить в волшебную силу искусства. Но некоторые из них, ставя во главу угла фактор эстетического наслаждения, думается, иногда весьма критически оценивают «художественные опусы» представителей авангардного искусства за их непривычную угловатость, дисгармоничность или несозвучность устоявшимся, классическим образцам.

В число таких известных «париев», похоже, накрепко попал Казимир Малевич и его самое раздражающее публику полотно. Конечно, в паре «Девушка с жемчужной сережкой» Вермеера — «Черный квадрат» основоположника супрематизма последний безнадежно проигрывает в теплой эмоциональности и изящности форм. Но кто сказал, что в живописи важны только «леонардовское» сфумато или яростные, спиральные мазки Ван Гога? Кто отказал художнику в интеллектуальных поисках цельной системы мира, которую физики пытаются описать четырехэтажными формулами и замысловатыми теориями, понимаемыми лишь немногими одиночками, а живописцы оперируют лишь красками и абрисами предметов (а иногда их подчеркнуто вероломным отсутствием).

В этой связи неожиданно, да что там — совершенно невероятно, до некоего даже волшебства — смотрится ситуация, когда человек искусства может опередить ученого в такой, казалось бы, приоритетной для науки сферы, как исследование основ мироздания. Однако, если вдуматься, у нас, похоже, тот самый случай: К. Малевич написал «Черный квадрат» в 1915 году, А. Эйнштейн впервые опубликовал работы по единой теории поля десять лет спустя — в 1925 году. Другой вопрос: сравнимы между собой эти две новации и что их объединяет?

Попробуем разобраться. Один из ключевых объектов исследований физиков — понятие первопространства. У них для этого — изощренный математический аппарат. Казалось, арсенал у художника послабее будет (вроде донкихотовского медного тазика вместо шлема) — тюбики с краской и художественная образность (а её-то какими «х» и «у» обозначить?).

Вот только, если попытаться первопростраство представить как вопиющую беспредметность, да еще и позаимствовать — с некоторыми отклонениями — у Джона Пика Найта (лондонский изобретатель светофора, 1868 г.) указующую на ход направления мыслей цветовую гамму: «К. Малевич создаёт принципиально иную иерархию первоэлементов действительности, которые обращаются к духовному восприятию: белый квадрат — знак «чистого», потенция нового миростроения, черный квадрат — знак «экономии», красный квадрат — знак «революции». Автор отстаивает «живописную природу» беспредметного искусства, которое выражает структурные связи пластических решений — ритмичность, геометрия и т. д. Поэтому не случайно смысл миропонимания К. Малевича оказывается связанным с открытием «Черного квадрата». Это супрематический знак-символ первопространства» (из статьи Екатерины Прокудиной «Связь идей жизнестроительства с принципом беспредметности искусства в творчестве К. Малевича // «Молодой ученый», №21 (311), 2020 г.)

Прометеи цивилизации, пусть даже самые одаренные, неизбежно, по словам французского философа-платоника XI века Бернара Шартского, «стоят на плечах гигантов» (nanos gigantum humeris insidentes, лат.). К. Малевич подобрал себе в предшественники ту еще элитную компанию: импрессионисты, Поль Сезанн, кубисты, футуристы. Научные предтечи А. Эйнштейна тоже, пожалуй, смотрятся нерядовой командой ученой премьер-лиги: Джеймс Максвелл, Эрнст Мах, Гендрик Лоренц, Дэвид Юм.

В какой же космической точке пересекаются параллельные размышления гранд-физика и гранд-колориста? Один, подобно титану — защитнику людей от произвола богов, преподнес человечеству новый огонь познания: «развитие волновой теории, теории света, той скорости времени, которое комментирует обычные представления в ограниченных системах и доходит до представления за гранью умозрительного, картины мироздания, почти сопрягающегося с трансцендентным началом» (из статьи Юрия Злотника «Два великих „поражения“ ХХ века» // «Moscow Art Magazin», вып.№14, 1996 г.).

Другой, погрузившись в пространство эстетики, «пройдя представления кубизма, пройдя одновременно инерционность сознания, оперируя парадоксальностью, выходит к простейшим элементам, а они ведут к новым связям. Естественно, выходя из гравитации в новое время-пространство, это представление выходит и из тех земных определений, которые не работают в этих находящихся за гранью умозрения видениях, переходя как бы в трансцендентное» (Там же).

И если «В. Вернадский с его теорией ноосферы как бы доступен здравомыслию, то в случае с А. Эйнштейном и К. Малевичем человеческие представления выходят в иную плоскость, где перекрываются любые земные зримые видения» (Там же).

1.4. Глава фирмы — днем, реформатор театра — вечером

Один из самых таинственных инградиентов ядерного топлива чуда — поспорьте со мной! — явление парадокса с его мерцающе непознанным химическим составом.

Попытаемся, в связи с этим, присмотреться к одному необычному индивиду, который «уже лет двадцать успешно вёл двойную жизнь, почти как в истории про доктора Джекилла и мистера Хайда. На заседаниях правления — глава фирмы Константин Алексеев. Солидный, уверенный в себе профессионал-администратор. Но на слуху всё больше был Константин Станиславский, подхвативший звучный псевдоним в далёком 1885 году у оставившего сцену актёра-любителя. И в господине Станиславском не было ни солидности, ни уверенности в себе. Зато были беспредельная наглость, чудовищная энергия и безудержная тяга к эксперименту, подкреплённые очень и очень большими деньгами. О последнем неоднократно проговаривается и сам Станиславский: „По окончании собрания поехали ужинать и проели сумму, равную месячному бюджету театрального кружка“» (из статьи Константина Кудряшова «„Стратегия чуда“. Как Константин Станиславский играючи перестроил театр» // «АиФ», 17.01.2014).

Употребление сильного оборота «беспредельная наглость» будет, думается, извинительно с учетом чарующей неожиданности полученного результата: «Появление нового театра вполне сравнимо с той революцией, которую в музыке более чем через полвека осуществили „Битлз“. Откуда ни возьмись, является компания бунтарей, которая всё и всегда делает наперекор традиции, чем жутко бесит общественность: „Нас презрительно называли любителями. Говорили, что нет ни одного настоящего профессионала, что их заменяют экстравагантные костюмы, обстановка и поведение на сцене“. Это запросто может показаться цитатой из мемуаров, скажем, Джона Леннона, однако принадлежит перу Станиславского» (Там же).

Нешаблонные ходы во всём; воображение, не сдерживаемое навязчивым бормотанием внутреннего цензора — разве не так рождается восхитительная небывальщина? — «Устроить вместо скучной театральной реквизиторской студию спец-эффектов? Пожалуйста! И даже подпишем на это дело не кого-нибудь, а самого Морозова: „Савва Тимофеевич превратил свой дом в экспериментальную мастерскую. В ванной была химическая лаборатория, где изготовлялись лаки разных цветов для окрашивания ламп и стёкол ради получения более художественных оттенков освещения сцены“. Поднять престиж профессии актёра? Без проблем! „Первые же деньги будут употреблены на то, чтобы обставить жизнь актёров так, как это необходимо для культурной творческой жизни“. В военной науке это называется „стратегия чуда“ — полководец совершает „неправильные“, непредусмотренные учебниками шаги и должен потерпеть поражение. Однако наперекор всему выходит победителем» (Там же).

Не стоит, похоже, тогда удивляться, что позже «европейцы оценили успех Станиславского тоже в военных терминах: „Может быть, русские и отстали от нас в политической жизни. Но, Боже, как они опередили нас в искусстве! Они потерпели поражение при Цусиме, но сегодня одержали блестящую победу. Браво, Россия!“» (Там же).