Псих. Рассказ-вариация на тему

Юрий Кубанин

Попытка не столько проникнуть в тайны психозов, сколько представить их движущие механизмы.. Ранее рассказ публиковался в сборнике «СЮР» под названием «Уход блудного сына».

Дизайнер обложки Юрий Супрунов

Иллюстратор Иллюстрация с сайта Pixabay.com

© Юрий Кубанин, 2022

© Юрий Супрунов, дизайн обложки, 2022

© Иллюстрация с сайта Pixabay.com, иллюстрации, 2022

ISBN 978-5-0056-6582-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Псих

Шизофрения — это здоровый ответ

на сумасшествие окружающего мира.

Рональд Лейнг

Параноик — это тот, кто немного разбирается

в том, что происходит вокруг.

Псих — это тот, кто только что во всём

окончательно разобрался.

Уильям Берроуз

Фонтан заполнили бутылочным стеклом. Исключительно в целях экономии воды и профилактики загнивания мусора, бросаемого в бассейн горожанами. В вёдро модернизат весело и неустанно пускал во все стороны солнечных зайчиков, создавая видимость лёгкой зыби даже в безветренную погоду. Да вот беда: молодёжь, дурачась, часто с хохотом била по «воде» ладошками, желая обдать друг друга изумрудными брызгами. А один, в состоянии, разумеется, подпития умудрился в него сигануть. В день ВДВ, как водится. С разгона… Долго потом в больнице удивлялись изощренности человеческого гения — настолько, видимо, полной была иллюзия. Не разберёшь, пока не нырнёшь!..

Герой новеллы как раз и жил в этом новаторском спальном районе города. Но прежде, чем продолжить рассказ, хочу предупредить, слово «странный» будет встречаться довольно часто, таков предмет повествования.

Уже в детстве за Ним замечались некоторые странности. Нет, не подумайте, они не пёрли валом, как это бывает у сквернословов с синдромом Жиля де ла Туретта. Странности случались с Ним раз в несколько лет, иногда — даже вовсе не случались.

Впервые это произошло в первом классе. Лучший друг, наблюдая как-то с Ним на перемене в школьном дворе за прыгающими через большую скакалку девчонками, вдруг, понизив голос, таинственно спросил: «А ты знаешь, кто такая Армаганянц?». И они оба посмотрели на чернявую толстушку, азартно крутившую верёвочку. С прыгучестью у неё дела обстояли неважно, а социализироваться, как выражаются психологи, хотелось. Вот её и принимали в игру на роль одной из двух крутящих.

Заинтригованный вопросом друга, Он, как и все первоклашки ещё живущий миром известных добрых сказок, стал перебирать в своём уже тогда безупречном уме возможные варианты. Белоснежка? Ну что вы! Спящая Красавица? Если на уроках и спящая, то вовсе не красавица. Дюймовочка? Разве что — трёх…

Друг, довольный произведённым эффектом, абсолютным шёпотом сообщил: «Она — армянка!» Он — не понял. Друг подумал, что Он не поверил. Сделав круглые глаза, энергично закивал: «Да! Да…». А когда друг понял, что Он — его друг, ничего не понял, разочарованно, тоном повидавшего человека мудро замял: «Ладно, пойдём… ещё чего покажу…».

Много позже, в будущем, Он, мужчина на четвёртом десятке, с компанией курортных знакомых шёл по вечернему Кисловодску. Поравнялись с группой черноволосых людей, толкующих о своём. Черноглазый мальчишка отделился от них и подбежал к уличному котёнку, которого, сидя на корточках, уже гладил какой-то пацан, только с русыми волосами и серыми глазами.

— Арменчик! Иди сюда сейчас же! — строго позвала рыхлая женщина, тело которой с трудом удерживалось в одной кучке турецкой кожаной курткой. — Не лезь к чужому мальчику!

— Надо же! Развивается как просто ребёнок, а вырастет армянином. — Сказал Он серьёзно.

Спутницы сдержано хихикнули. Он слыл тонким шутником…

Очередная детская странность случилась, когда Ему было одиннадцать. В начальной сельской школе, где Он тогда учился в четвёртом классе, выделялись двое. Он, и одна девочка.

Он — тем, что был прилежным, вежливым мальчиком. Аккуратистом. Мыслителем и книгочеем. Отличником. Первым учеником школы. И Ему ещё не ведома была любимая шутка психиатров: «Привет! Как сам, как жена? — Спасибо, грех жаловаться. — Как сын? — Слава богу, не отличник…»

Она же выделялась тем, что была совершеннейшая оторва. И только у неё одной во всём классе уже были крохотные серёжки в оттопыренных ушках, и только её одну одевали по-городскому: в плиссированную юбочку, лаковые туфельки, газовую блузку.

Подошла очередь её парте дежурить, соседка болела, пришлось одной справляться с обязанностями. Прозвучал звонок на перемену. На правах дежурной по классу она ни с кем не церемонилась:

— Все вон! Ты чего торчишь? Вон отсюда! — дала она пинка зазевавшемуся Толику Иванову. — Ты! (схватила она Его за рукав) — останься!

И сердито захлопнула дверь. Он догадывался, что нравится ей, но Ему больше нравилась другая девочка. Хотя и эта нравилась тоже, чем-то ранним… непостижимо женским… своим смелым насмешливым нравом. В том числе.

За рукав она притащила Его к своей парте. Ткнула под картинку фруктового дерева в учебнике природоведения: «Читай!». Под картинкой значилось: «Так растут мандарины». Она кокетливо наклонила голову и, лукаво искоса на Него глядя, повторила: «А теперь читай последнее слово!». И прикрыла пальчиком окончание «рины» в нём. И тихонько засмеялась.

Он опять не понял. (Дурак!). И ясными глазами посмотрел на неё.

— Читай! — раздражённо, с тенью ускользающей улыбки в третий раз приказала она.

— Ну?.. — Он добросовестно скользнул взглядом по получившемуся слову ещё раз и затем вновь тупо и прямо посмотрел ей в глаза. И вдруг понял, что получает первую в своей жизни настоящую двойку.

— Иди, — она мягко, и явно жалеючи, за плечи развернула Его к двери. — Иди, гуляй!

Задетое самолюбие заставило Его не подчиниться. Повернувшись, Он увидел, как она, потеряв к Нему интерес, легко по партам взобралась на подоконник, чтобы открыть форточку в широком окне. Точёные икры стройных ног дразняще напряглись, когда она встала на цыпочки. Это добило Его. С надутыми губками девчонка легко спрыгнула на пол. На миг задравшаяся парашютом, и тут же упавшая занавесом юбочка ослепила миражем трусиков, высушила рот. Она же, крутанувшись на каблучках своих лаковых туфелек, направилась к другому окну…

Это было во сто крат хуже двойки! Бесстыдство — верный признак безразличия. Об этом Ему ещё нескоро предстоит узнать из какой-то взрослой книги. Демонстративное бесстыдство — признак презрения! Это Он понял сам уже тогда.

Именно тогда Он впервые ощутил свою если не странность, то какую-то ущербность. Ибо в тот же день, после уроков, твёрдый двоечник Толик Иванов объяснил Ему, твёрдому отличнику, значение термина. Заодно употребив для разъяснений ещё один, более расхожий в народном обиходе синоним.

Его странная неосведомлённость в вещах житейских зачастую беззлобно забавляла (А ещё отличник!). А вот наивность в краеугольных понятиях общественного устройства нередко настораживала. Его странное непонимание необходимости маркировать людей по национальному признаку становилось всё более заметным. Когда в первые же после школы студенческие каникулы бывшие однокашники сошлись на вечеринку, и Он случайно выразил недоумение — почему вдруг один из лучших учеников класса не поступил в престижный вуз, Ему ответили, как бы само собой разумеющееся: «Так он же еврей!»

— Да-а?.. — непроизвольно удивился Он и, напоровшись на три пары внезапно внимательных глаз, осёкся и благо не вякнул: «С чего вы взяли?».

Он, конечно, не был полным профаном. Пользуясь сведениями официальной этнографии, достаточно сносно мог отличить на картинках европеоидов от азиатов, а также тех и других от негроидов. Но коснись тонкостей, всё шло насмарку. Никогда бы Он не отличил японца от китайца или вьетнамца, не сиди один в «Тойоте», а другие на велосипедах. Что уж говорить о евреях.

С той самой памятной вечеринки Он стал ощущать ещё какую-то свою неполноценность. Там, где просвещённые безошибочно ставили диагноз на основании цвета ли глаз, структуры ли волос, формы ли носа, большего жизненного успеха, в конце концов! Он видел просто человека. Хоть убей!

Так продолжалось, пока в положенный срок не попался Ему томик Сергея Довлатова. Автор, собственноручно причислявший себя к «симпатичному национальному меньшинству», описывал в одном из опусов, в частности, такую сценку: два еврея деликатно в светском разговоре осведомляются об обоюдной нацпринадлежности. Ага! Значит, еврейство не есть нечто раз и навсегда данное и помеченное от природы неким тавром! Как, к примеру, негры, пардон — афроафриканцы. Это всего-навсего желание некой особенности. Именно: не особенность, а желание её — особенности! Коль скоро, по мере изучения вопроса, выяснилось, что бывают и евреи-марокканцы. Вполне себе негроидные — чернокожие и каракулевые.

Сон разума и слепое поклонение фантомам — универсальные атрибуты любой религиозности, здесь мусульманин равен иудею. Так чем же выделиться, деля единое жизненное пространство? В пику остальным религиям не помешало бы что-нибудь неповторимое, из ряда вон выходящее, скажем, поразительное долголетие. Ставящее науку в тупик. Или даже лучше — физическое бессмертие. Ан, и тут промашка! Что там говорилось об этом в романе «Иудейская война» Лиона Фейхтвангера? «Сначала римляне не трогали священников в белых одеждах с голубыми иерейскими поясами. Затем прикончили их, как и остальных. Они констатировали с некоторым удовлетворением, что человек с голубым иерейским поясом, служитель этого Ягве, если ему в тело загнать железо, умирает совершенно так же, как и всякий другой».

Какой же выход? Богоизбранность! Не доказуемая, но и не опровергаемая, следовательно, смело утверждаемая! А в качестве отправной точки — принадлежность пусть и к банальной, зато древнейшей религиозной секте. Со своими, разумеется, претензиями и заморочками, помимо слишком широко, к сожалению, распространённого (с учётом исламского мира) обрезания.

Кстати, о циркумцизии, — как-то подумалось Ему, — будь еврейский бог действительно чем-то круче других божеств, уж он-то разве не порадел бы о поклоняющейся ему персональной пастве? Чтобы пацанята избранного им народа рождались бы поголовно во всеоружии, на всём готовеньком, с уже «обрезанным», отвечающим гигиеническим требованиям жизни в пустыни писюном. А неизбранные мусульмане, живущие рядом с ними в той же пустыне, пусть бы фимозами мучились!

Так что, спокойно, господа евреи. Вот выпестуете в своей породе ген «безкрайнейплоти», к тому же — доминантный, тогда и дерите нос!

Выходит, не боги выбирают себе народы, а народы выбирают себе богов. Отнеся еврейство к варианту публичного, но с налётом стыдливости, масонства, Он успокоился. И вычеркнул эту якобы странность — неумение и нежелание разбираться в человечьих породах, из списка своих ущербностей. И даже научился иногда в толпе выделять евреев. Иногда даже толпы евреев. Особенно когда по телевизору показывали Израиль…

Гораздо хуже дело обстояло в другом.

— Странно, что я вообще вышла за тебя замуж! — кричала Ему жена. — Я устала жить в хрущобе! Меня тошнит от штопки носков! Я не хочу больше кататься на велосипеде, стараясь не давить муравьёв! И слушать твои бредни, что тем самым я, пусть на миллиметр, отодвигаю глобальную экологическую катастрофу… и появление детей с врождёнными противогазами на мордах! Что толку от этих твоих красных дипломов! Ты посмотри на свою синюю рожу, трахнутую авитаминозом честности! Глупо быть праведником, имея жизнь однократного использования! Неужели ты, отличник чёртов, не понимаешь, что конец света приближается с одинаковой скоростью и к тем, кто ходит пешком, и к тем, кто ездит на машинах! Так вот, Я — хочу увидеть апокалипсис из окна мерса с кондишином! Через тонированные стёкла! Вспомни Коленьку Островского! «Жизнь даётся человеку один раз! И прожить её надо так, чтобы не было мучительно!..», — так она кричала. Его будущая жена.

После таких разборок, согласитесь, вместе долго не живут. Но всё это у Него было ещё впереди…

Золотая медаль по окончании школы сулила, казалось, блестящие перспективы, а долгожданное совершеннолетие (чтобы можно было легально, не опасаясь милицейских постов, гонять на мотоцикле) позволяло подвергнуться испытаниям на главном аттракционе всех времён и народов под названием Карусель Стяжания Успеха.

Устройство представляло (и представляет) вертящееся пространство, забитое всякими жизненными благами: самокатами и деревянными лошадками с самого краю, дальше — велосипедами, мотоциклами; ещё дальше — машинами, недвижимостью всех сортов и этажности… Наконец, в самом центре, составляя ось Карусели, высится Башня с рубиновой звездой на шпиле. Даже несколько башен, по внутреннему периметру которых паркуются самые дорогие лимузины. Окраины же Карусели статичны, унылы и убоги.

Карусель, правда, славится одной каверзой. Вращается нервно, неровно. То, ускоряясь, мчится, как бешеная, то внезапно тормозит, то еле ползёт со скрипом. Удержаться и продвинуться к центру, не сломав шею и не слетев с орбиты — вот Удача! Расплющенные носы и ссадины в расчёт не принимаются.

Родне стоило немалых усилий протолкнуть Его в первые ряды конкурсантов и подсадить на лошадку, потерявшую предыдущего седока. В надежде, что дальше Он сам… Схватит повод, вцепится зубами, заработает локтями… «Мы сваливать не вправе / Вину свою — на жизнь. / Кто едет, тот и правит, / Поехал — так держись!», — внушали в прозе семья и школа. Николай Рубцов эту максиму тогда ещё не зарифмовал.

Незримый распорядитель аттракциона нажал кнопку, и твердь ушла у Него из-под ног. Не успел оглянуться, где-то за спиной канули мать с отцом. Мелькнуло лицо жены, ловко пересевшей с велосипеда в автомобиль и умчавшейся в направлении казино, кабаре, Канар и кавалеров. Она даже не стала отсуживать у Него «малосемейку», так высока была степень её к Нему презрения и ненависти за «бесцельно прожитые годы»…

Он слетел на первом же витке. Скопище таких же бледных неудачников тяжело дышало. Многих мутило и выворачивало наизнанку, но взоры их горели. Большинство, чуть переведя дух, вновь бросалось на штурм Карусели, дерзая добраться если не до Башни, то хотя бы поближе к центру, где не так велика тошнотворная скорость бесконечного вращения и не так губительна центробежная сила. Достигших Башни, медленно и величаво озирающей круги своя, по слухам, в жизни больше никогда не тошнило…

Он с удивлением обнаружил, что человек — это не совсем то, чему учили в школе (разумеется, речь не об анатомии с физиологией).

Толкаемый плечами, затираемый жаркими потными телами, Он очутился, сам не заметив — как, вдалеке от Карусели.

Здесь ещё было полно людей, но среди них уже нередко попадались особи в лохмотьях. С потухшим взглядом они молча сидели прямо на земле. С кружками или картонками подле. И странное дело — чем дальше от Карусели, тем чаще обыватель то ли с умыслом, то ли по неловкости ронял копеечку в немудрящую тару оборванцев. Больными слезящимися глазами те рассматривали подаяние, затем, раздражая кассирш супермаркетов горстями медяков, что-нибудь покупали. Купленное съедали, выпивали, или выкуривали. Чаще, всё же, выпивали…

Он не стал множить попытки обуздать Карусель. Повернулся и пошёл прочь…

Найти отдохновения в Боге Он не мог. Слишком велико было негативное впечатление детства.

Конец ознакомительного фрагмента.