Затмение. До и после. Тетрадь 13

Юрий Киреев

Автор, как герой произведения, попадает в разные жизненные ситуации. Вначале безоговорочно принимает комсомольский энтузиазм. Но со временем поддаётся соблазну лёгкой жизни. Наступает время переоценки жизненных принципов и разрушения социальной мечты. После эмоционального затмения наступает общественное просветление. В рамках всей книги герой проходит долгий путь этического чистилища и не теряет веры в энтузиазм неукротимой юности.

Глава 1

Воспоминание

Выбор

Отошла на лето в Лету

Белоликая зима.

Сразу занял нишу эту

Молодой румяный май.

Май условности нарушил:

Руки в окна протянул

И в мою пустую душу

Удивлённо заглянул.

Было там на диво пусто

Для весёлых вешних дней.

Может быть немножко грусти

В ней покоилось на дне.

Май включился моментально

Помогать в беде моей.

На вертеле виртуальном

Очень солнечных лучей

Он принёс калейдоскопы

Невостребованных чувств:

Глубь ромашковых утопий,

Солнца жгучую свечу;

Счастья звонкие подковы,

Тонкой грусти аромат

И беспамятства тупого

Затушёванный квадрат.

Огонёк любви лукавой,

Мысли тонкое копьё,

Пьедестальной сладкой славы

Приворотное питьё,

И назойливую память,

Как учебник и закон,

На ответственный экзамен

Прикалейдоскопил он.

Затоварился искусно.

Улыбнулся: ну, смотри:

Выбирай свой крест по вкусу

Для сиянья изнутри.

Ел глазами, брал губами,

Запивал слепым дождём

На десерт я выбрал память.

Остальное — подождёт.

Выбрал я наудалую

Свой единственный билет.

Надоело жить вслепую.

Память мне — очки и свет.

Память много больше значит:

Силам, помнящим родство,

Память в тяжкой незадаче

Обещает торжество.

Если в сердце забуранит

Ледяное помело,

Я в щедротах мая стану

Черпать силу и тепло,

Буду помнить, до смыканья

Отягчённых ложью век,

Что ношу по праву званье,

Как воззванье, — человек!

Ведь не зря гремело гордо

Это кредо на Руси.

Помнить! Что не помнить твёрдо —

Это, боже, упаси!

О настоящем

«Призрак бродит по Европе…» Коммунистический манифест.

«Товарищ! Верь, взойдёт она звезда пленительного счастья…» А. С. Пушкин

В наземный рай нащупав тропы,

С идеей, как с секирой Марс,

Бродил по улицам Европы,

Не призрак, а небритый Маркс.

Свобода, Равенство и Братство —

Не с божьей — с собственной руки!

Соблазном общего богатства

Он продырявливал мозги.

Он виртуозней, чем Растрелли,

Ваял общагу, как дворец,

Где будет якобы расстрелян

Не якобинец, а скупец.

Ему был дьяволом сидящий

В душе у каждого торгаш.

С высот спирали восходящей

Он видел рай, а не мираж.

Его безбожная планида

Горела в сумраке трущоб,

Словно свеча на панихиде,

Где заключён в учёный гроб,

Прибавочный коптился клоп.

Звезду заметили в России.

Пошли за ней. Пришли в Содом.

И в тогу роб заголосили.

А призрак скрылся за бугром.

Да, было. Было. Сердце выло,

А рот был заперт кулаком

И зренье отупевшим шилом

Нам корректировал партком.

И всё, что глаз был видеть призван,

Не видеть — дня не доживёшь.

А между тем косматый призрак

Был на спасителя похож.

И причащаясь, и не веря

В большой библейский каравай,

Мы яро взламывали двери

В коммунистический сарай.

Когда святые чистоплюи

Смотрели, морщась, на насест,

В тупые лбы их дуры пули

Вдолбить спешили «ум и честь».

Всё оказалось голограммой —

Изящной выдумкой вождя.

Мы сели голыми задами

В парашу звёздного дождя.

Пришла желанная свобода

И уравняла Валаам

С продуктом заднего прохода

На дне секретных братских ям.

Душа вздрогнула и ослепла,

И оскуднел собратский дух.

Не оказалось даже пепла

Такой позор оплакать вслух.

Но под хихиканье Европы

Нашлась услужливая сталь:

В осколочном калейдоскопе

Стал гусеничным пьедестал.

И вновь октябрьские залпы

Пробили черепную брешь.

Мы хлынули в златые залы,

И погрузились в новый бред.

Так обезумевши, Россия

Пошла с протянутой рукой.

Но ни счастливей, ни красивей

Не стала от судьбы такой.

Не стало правило деленья

Священным кодексом страны:

Делиться в дни поминовенья

Все покаянием должны!

Но все мы материалисты

(По части мата в основном).

Мы всё крушить специалисты

И обжигаться ни на чём.

С каким безбожным наслажденьем

Себе же в душу наплевав,

Иному правилу деленья

Мы дали полные права.

Всё, чем потрафит фонд валютный

Всё, что из клюва упадёт,

Всё — полносейфно и ублюдно

В мамон клоповника течёт.

Как душегуба и расстригу

Клопа не приняла земля.

Зато — налоговей налыгач.

Зато — намыленней петля.

Зато с экрана «Кока кола»

На раны льётся, как рапа.

Такую вытяжку из кала

Ещё не знали черепа.

Бастуя, ноги бьют чечётку,

А руки салютуют «за!».

Такой презент послать бы к чёрту

Да чёрта вычислить нельзя.

Для многоликой этой жизни,

Чтоб знать, где чхать, где не дышать,

Как солнца луч двугранной призмой,

Враньём раздвоена душа.

Она работает по курсу

Чужих валют и новых цен.

Не потому ли в сердце русском

Во всю першит от перемен.

Не зря, объесться не рискуя,

В затылках токовал свинец.

Не зря все голые тоскуют

О голом равенстве сердец.

Не зря с получки до получки

Давно с бомжей берём пример.

Хотелось выглядеть как лучше,

Но «се ля ви!» — сказал премьер.

Не зря на старых и на новых

Распалась странная страна.

Считалка эта жаждет крови,

Как драка пьяная вина.

Не зря, не зря на белом свете

Созрел вопрос: куда бежать?

Всё стало в общем за ответом.

Ответ же некому держать.

Но кажд, кто к призраку причастен,

Кто тяжбу с призраком ведёт,

«Звезду пленительного счастья»,

Как вифлиемовский светильник

Взойти по‐своему зовёт…

Но не гламурную версту

Не ту, в ошейнике децильном

У кошелька на поводу,

Но ту, пробитую обрезом,

Над братским холмиком, и ту,

На лбу, зажжённую железом

Пятиконечную звезду.

Террикон

Завод кряхтел. Трещали планы.

Ключом махал могучий изм.

И домахался. Ветераны

Отпели собственную жизнь.

Они как будто попрощались

С собой от третьего лица.

Но мир не замер. Мы дождались

Ещё кощунственней конца.

Пришёл какой‐то там консенсус.

«Так это ж то, — сказал генсек, —

Когда шутить про наш Освенцим

Согласен всяк, согласны все.»

Но шутит тот, кто сушит порох

И в ком душа ещё жива.

Пришла пора снять зубы с полок

И фрукты Райские жевать.

Большой любитель всяких правил

И я, как весь честной народ,

На двести градусов раззявил

Не закрывающийся рот.

А догадаться было б надо:

Град изумрудных орехов

Стал рушится, но за оградой

Новобоярских теремов.

Такой десерт от рая Раи,

Эту консенсусную чушь

Мы заказали и хлебаем

Пока без ложки по плечу.

Хлебаем мы без задней мысли

О думстве жилистых задов,

Что надоумились причислить

Нас к шоблу умственных рабов.

Мы расхлебаем нашу кашу.

Когда? Кто знает. Но пока

Мы ждём, когда свалять прикажут

Очередного дурака.

Свалять на поприще сокровищ.

Сыграть банкрота на заказ.

И вместе с братьями по крови

Забыть, лишиться языка.

Но будет то последним разом.

Ведь больше нечего терять.

Ужасен, взявшийся за разум,

Духовный пролетариат!

Завод уже почти не стонет.

Здесь изредка курлычет кран.

Здесь гонят ржавчину простои.

Здесь в дурака верстают план.

Здесь смена — мёртвая царевна.

И молот — мёртвый барабан.

Нет! Я цеха и в раже гневном

Не стану причислять к гробам.

Не склепы это. Не гробницы.

Но я, как новый фараон,

Застыл меж смен, на их границе,

Как на разломе двух сторон.

Молчу, зажатый между прошлым,

Поросшим праздничным быльём,

И тем, что мир ещё не прожил,

А мы едва ль переживём.

В белье былья не время рыться.

Хотя, как хочется рискнуть:

И сдуть пушок с румяных рыльцев

И испытать добротный кнут.

В бельё согласия сам Зайцев

Когда б одел электорат,

Грядущий рай бы стал казаться

И впрямь, как яблоневый сад.

Урок библейского соблазна,

Запретной сласти торжество —

Всё б стало правилом прекрасным

Иль провозвестником его.

И стало б яблоко Ньютона

Уроком правды навсегда.

И стал бы жизненным законом

Закон не падать в никуда.

Бельё былья — бездумный мусор.

Я ж не бездомный властелин.

Хозяин я. Работа — муза,

А не обуза до седин.

Хозяйским глазом в запустенье

Ищу следы недавних рук:

Стоят станки, остыли стены,

Душа заиндевела вдруг.

Как в чёрном чреве пирамиды,

Как замурованный в бетон,

Стою без страха и обиды

Я — неимущий фараон.

Завод. Завод. Какие гниды

Твою засиживали сталь?

Во мне зачаты пирамиды,

Но сердце выдержит едва ль.

Я, как мертвец, внутри гробницы

Стою с прошением к судьбе.

С протестом в царственной деснице.

С бетонной тяжестью в себе.

Я бомжем был, стал фараоном.

Конец ознакомительного фрагмента.