Любовь от начала до конца

Юрий Ищенко, 2020

Такой истории любви вы ещё не знали. Редактор популярной газеты Роман Мищенко считал, что главное в его жизни уже случилось. Он реализовался в профессии, был второй раз женат и больше не хотел ничего менять. И тут неожиданно узнал про свою первую любовь, с которой учился в школе. Возвращение в жизнь Романа женщины, которую он продолжал тайно любить, перевернуло его представления о том, что можно, а что нельзя. Изначально книга не предназначалась для печати. Роман написал её для своей школьной возлюбленной. Но жизнь внесла свои коррективы. Полная откровенных признаний и парадоксальных открытий, эта книга заставит вас посмотреть на взаимоотношения мужчины и женщины с неожиданной стороны.

Часть вторая. ШКОЛА ЧУВСТВ

Глава первая. Сердечное смятение

Я обратил на тебя внимание в шестом классе. Мы тогда учились в восьмилетней одноэтажной школе, где до сих пор можно прочитать на потемневшем кирпиче фасада почти растворившуюся от старости надпись: «Смерть фашистским оккупантам!» Моё первое воспоминание — на перемене ты стоишь спиной к окну, опершись на подоконник. Нарядная школьная форма с белым фартуком. Лицо серьёзное, немного задумчивое. В руках раскрытый учебник. Рядом с тобой кто-то из одноклассниц. Помню тебя прохаживающейся по коридору — и опять же с раскрытым учебником в руках.

Чем ты привлекла меня? Заметил в параллельном «б» новую девочку. А ещё мне понравилась твоя улыбка. Тоня, в твоей улыбке столько чистоты и солнца! Солнечная улыбка…

Помнишь, в фильме «Операция «Ы» и другие приключения Шурика» есть сцена, где Шурик видит улыбающуюся Лиду, сбегающую по ступенькам института, и зачарованно спрашивает приятеля: «Кто это… вон… плывёт?» Твоя улыбка произвела на меня похожее впечатление. Но тогда я был слишком мал и не отдавал себе в этом отчёта. Просто было приятно смотреть на тебя и украдкой любоваться сиянием твоих глаз. Мыслей о том, чтобы познакомиться

с тобой, а уж тем более подружиться, у меня не было.

К тому же в то время мне ещё было не до тебя. У меня были запутанные отношения с одноклассницей Олей Сизовой.

Жизнерадостная миловидная девочка, Оля симпатизировала мне и всячески это показывала. Я не знал, как себя вести, потому что кроме доброго отношения ничего другого не мог ей предложить. На Двадцать третье февраля Оля подарила мне поздравительную открытку, хотя я не был её соседом по парте. Пришлось на Восьмое марта ей тоже подарить открытку. После этого мы стали обмениваться знаками внимания, и все решили, что у нас любовь.

Именно в это время у неё произошла ссора с Сергеем Дубовым из вашего класса. Сергей был хулиганистый, развязный, они повздорили, и Сергей её как-то обозвал. Я стоял в стороне и всё слышал, но не вмешался. Почему? Не знаю. Это ведь не моя девчонка, и мне не хотелось, чтобы другие так думали. Но после уроков у нас с Сергеем состоялся разговор. Я говорил ему, что Оля очень хорошая девочка и что он несправедливо обидел её. Попросил извиниться. Мы тогда с Сергеем дружили, и он прислушался ко мне. Решили, что Сергей извинится сегодня же.

Дождались, когда Оля с подругой выйдут за ворота школы. Догнали их. Сергей сказал: «Оля, мне нужно с тобой поговорить». Они ушли вперёд, а мы с её подружкой медленно шагали сзади. Шли долго и остановились только возле длинного одноэтажного барака, где жила Оля. Уже стемнело. Помню, из школы Оля вышла хмурая, а тут я увидел её улыбающейся. Она весело посмотрела на меня и, непонятно к кому обращаясь, сказала: «Пока».

Позже я понял причину резкой перемены в её настроении. Оказывается, после первых слов извинения Сергей завёл с Олей разговор обо мне. Сказал, что знает о моих чувствах к ней, напридумывал что-то, а под конец объявил, что я предлагаю Оле дружбу. Предложить в то время дружбу девочке было всё равно, что открыто выразить ей свою симпатию. Оля ответила, что принимает моё предложение. Я был ошарашен! «Сергей, ну кто тебя просил!»

Всё, поздно. Давай, дружи…

Тоня, я рассказываю эту историю так подробно, чтобы стало понятно, как я «зацепился» за тебя. Она имеет к этому прямое отношение.

Я стал дружить с Олей, и через некоторое время она пригласила меня на свой день рождения.

Мне говорили, что у вас с Сергеем Дубовым до этого были дружеские отношения, но они прервались из-за… Не знаю точно. Что-то тебе не понравилось в его поведении. Оля об этом знала и в знак благодарности за участие Сергея в её сердечных делах пригласила на день рождения его и тебя. Надо понимать, чтобы вы помирились.

Я уже смутно помню тот день рождения. Помню высокие ступеньки при входе в барак, помню, что нас встретила добродушная женщина — мама Оли. Помню, как мы разувались в длинном коридоре и смущённо заходили в комнату. Помню, как сидели за круглым столом, ели пирожные и о чём-то весело переговаривались. А потом были танцы.

Оля поставила пластинку ансамбля «Поющие гитары», и когда заиграла песня «Сумерки», я пригласил на танец тебя. Помнишь? «Словно сумерек наплыла тень — то ли ночь, то ли день…» На тебе было розовое платье из плотного материала. После худенькой Оли твоё тело мне показалось по-взрослому женственным. Мы молчали, чуть покачиваясь в танце. Рядом с моими глазами чернели твои волосы. Вот, собственно, и всё. После этого танца я стал меньше общаться с Олей, и через какое-то время наша с ней дружба сошла на «нет».

Шестой класс остался позади. Нашу восьмилетку перепрофилировали в учебно-производственный комбинат, а учеников перевели в среднюю школу, которая располагалась через дорогу.

В ней нам предстояло учиться до десятого класса.

Глава вторая. Это любовь

1.

Начало седьмого класса уже было связано с тобой, хотя я не сразу это понял. Мне по-прежнему было приятно смотреть на тебя, и только. Но когда я не видел тебя на перемене и узнавал, что ты не пришла в школу, мне казалось, что этот день я проживаю впустую.

Я сопротивлялся тому, что уже происходило со мной, и это сопротивление длилось почти до конца года. В ноябре ты заболела на целую неделю. Сначала я не мог понять, что меня в твоём отсутствии беспокоит, но вскоре отчётливо осознал утвердившуюся потребность видеть тебя. Видеть каждый день. Без тебя в школе было одиноко. Когда через неделю ты вернулась, я обрадовался. Радость была настолько явной и неуправляемой, что скрывать дальше от себя мой интерес к тебе стало бесполезно.

В тот день я понял, что ты мне нравишься.

Раньше я избегал мыслей об этом, а тут признался себе с облегчением. Теперь не нужно таиться от самого себя, теперь я могу безбоязненно думать о тебе, теперь можно не запрещать себе смотреть на тебя. И я пользовался каждым удобным случаем.

На переменах чуть ли не первым выбегал из класса и занимал место возле окна, откуда была хорошо видна ваша дверь. Ждал, когда из неё выйдешь ты. На коротких переменах ты иногда вообще не выходила, и тогда очередной урок превращался для меня в ожидание следующей перемены.

Звонок. И я снова у окна.

Затаив дыхание, я наблюдал, как девчонки из вашего класса выходили одна за другой, и будто не видел их. Вот ещё, ещё… Сердце прыгало, и это означало, что в дверном проёме появилась ты. Я напрягался, нервно пытался овладеть собой, но это не всегда удавалось. Порой уже через минуту бегал с мальчишками по коридору, уворачивался от столкновений и тайком посматривал в твою сторону, ища подтверждений, что ты меня если и не видишь, то хотя бы слышишь. Набор приёмов был невелик: громко позвать кого-то, выкрикнуть что-то, нарочито весело рассмеяться. Помню, мне тогда нравилась фраза: «Это не по-советски». Сам ли я её придумал или подслушал где-то, но я вставлял её везде, где было можно. Мне казалось, эта фраза делает меня в твоих глазах более интересным.

В общем, старался обратить на себя твоё внимание.

Наверное, ты это почувствовала. Между нами начали складываться непонятные нам самим и невидимые никому другому отношения. Встречаясь или находясь поблизости, мы чувствовали присутствие друг друга. Не было ещё открытых долгих взглядов, всё мельком, вскользь. Но этого было достаточно, чтобы понять — мы выделяем друг друга из всех остальных. Это был тот сладкий период, когда ты понимаешь, что хоть на тебя открыто и не смотрят, но всё равно видят.

Но что же дальше?

Весной следующего года я вспомнил, что ты нравилась Сергею Дубову, и ничего лучше не придумал, как предложить ему написать тебе общую записку с предложением дружить. Как мы будем дружить втроём, я не знал и не хотел об этом думать. Главное — получить возможность видеться с тобой, разговаривать, звонить тебе. То, что Сергей может мне помешать, почему-то не волновало. Я чувствовал твоё внимание, и этого было достаточно, чтобы не воспринимать Сергея как соперника.

Записку мы собирались написать и передать тебе ещё в третьей четверти, но что-то не сложилось. На весенние каникулы я уехал к бабушке в Бердянск.

Эта неделя в старом приморском городе была переполнена мыслями о тебе. Однако здесь мы не могли встретиться, и это отравляло каникулы. Примиряло с моим положением только то, что мне там шили новые брюки. Модные, как у взрослых —

с широким, высоко поднятым поясом, застёгивающимся на две пуговицы. Они сидели на мне мешковато, но я этого не замечал. В моей ситуации для уверенности в себе нужно было на что-то опереться, и я смутно рассчитывал на эти брюки.

Когда пришло время учёбы, наши оба класса в первый день последней четверти собрали на организационное собрание в кабинете истории. Учеников было много, и места всем не хватало. Вместе с другими ребятами я пристроился в конце класса, у стены. Не случайно. Ты сидела за партой рядом со мной.

Ты заметила меня, я это почувствовал. Мы слушали выступления учителей и тайком наблюдали друг за другом. Ты чуть наклоняла голову, ресницы опускались, и я почти физически ощущал, как ты вся обращаешься в слух. Помню твои скошенные глаза в мою сторону и тут же их пугливый прыжок обратно. Это едва уловимое движение твоих глаз вызывало прилив радости. А когда ты вслушивалась в слова учителей, и я понимал, что сейчас ты меня не видишь, я открыто глядел на твою малиновую кофточку, чёрные короткие волосы, и моё сердце сладко замирало.

2.

Окончательно наступила весна.

Я очень люблю весну в своём родном городе. В марте уже сухо и мир вокруг становится светлее, будто у тебя

в душе помыли окна. Потом наступает апрель. Ещё нет листьев, но нежные белые лепестки, будто тысячи маленьких бабочек, рассаживаются на плодовых деревьях, а потом под дуновением ветра срываются и весёлыми стайками несутся по дорогам и тротуарам.

Я очень люблю весну в Запорожье. Но ту весну семьдесят второго я люблю особенно. Она была самой счастливой в моей жизни.

Я был юным, чистым, доверчивым и беззаботным и был уверен, что впереди меня ждёт что-то прекрасное, удивительное. Что именно? Ну, как это выразишь словами? Да и стоит ли мечтать о чём-то далёком, когда ты счастлив уже сейчас. Да, я был счастлив. Счастлив тем, что я любил. И любим? В это очень хотелось верить.

Это было особенное время.

Ещё не говорятся слова, ещё только чувства подсказывают, что теперь ты для неё (для него) значишь больше, чем другие. Ускользающие взгляды украдкой. Вас будто соединяет что-то невидимое. И вот уже всё, что не касается тебя и её, отодвигается, затуманивается и как бы перестаёт существовать.

Нет, мир никуда не исчезает, но в нём словно образуется ещё один, совершенно самостоятельный мир. Мир тончайший, будто дыхание во сне, весь сотканный из полусвета и тени. Вы ещё ничего не сделали, чтобы он существовал, а он уже существует, и вы чувствуете, что этот мир только ваш и больше ничей, и что в этом мире вы уже как-то связаны между собой. Хоть и не знакомы толком и не сказали друг другу ни слова.

Любовь приходит неслышно, незаметно. Так утренний свет растворяет ночную мглу перед восходом солнца.

Для непосвящённых мы выглядели чужими людьми, но друг для друга уже были свои. Мы чувствовали это по тому доверию, теплоте, симпатии, которые излучали наши глаза. В них уже ощущалось желание встречи, желание говорить друг с другом.

После того вступительного урока в кабинете истории наших случайных встреч стало особенно много.

Влюблённые ищут друг друга. И находят.

Помню, как мы встретились возле железнодорожной больницы. Кто-то из ребят нашего класса заболел и несколько девчонок отправились после уроков его проведать. Я пошёл с ними потому, что случайно узнал про тебя. Там из вашего класса тоже кто-то лечился, и ты с одноклассницами собралась его навестить. Школьная форма была тебе очень к лицу. Мы стояли группками каждый возле своего окна, из которых выглядывали заболевшие одноклассники. Болтали, улыбались, шутили. Среди девочек я оказался единственным мальчишкой. Тебе понадобилось что-то записать. Ты вынула листок из портфеля, но ручки не нашла и обратилась ко мне: «Рома, у тебя есть ручка?»

Рядом стояли наши девчонки, и было бы естественно спросить ручку у кого-то из них, но… ты спросила её у меня.

Мы встретились мимоходом на ленинском субботнике двадцать второго апреля в переулке возле всё той же железнодорожной больницы. Было солнечно, празднично и тепло. Ты была одета в летнее цветастое платье. Отовсюду звучала музыка. Из школьного репродуктора доносилась полная светлой грусти песня «Нет тебя прекрасней», и мне казалось, что эта песня про меня и тебя, хотя грустить тогда ещё было не о чем. Для меня не было тебя прекрасней в целом свете.

А потом мы увиделись девятого мая в Сиреневой роще.

3.

Родители договорились с соседями отдохнуть здесь. Огромный, неухоженный парк, засаженный разными сортами сирени. Весной, когда сирень зацветает, всё вокруг обволакивает густым медвяным запахом. Этот дурманящий запах будто проникает в тебя, вызывая томительное ожидание чего-то необъяснимого, но сладкого

и радостного.

Расположились возле куста сирени, родители постелили скатерть. По сочной зелени травы были разбрызганы жёлтые пушистые капли одуванчиков. От вольготно разросшегося куста, густо увешенного торчащими цветочными гроздьями, тянуло сиреневой свежестью, сверху доносился переливчатый говор невидимых птиц. И вдруг… совсем рядом с нами прошла ты вместе с подружками. Я растерялся. Наверное, ты тоже не ожидала меня увидеть, потому что в твоём взгляде, брошенном в мою сторону, я заметил смятение. Улыбка на твоём лице будто замерла.

Вы скрылись где-то за деревьями, а я всё не мог прийти в себя. Ещё несколько раз проходили мимо, даже присаживались невдалеке на траву. Я видел, я чувствовал, что тебе хотелось быть где-то рядом со мной, но подружки потянули тебя в другое место. Я ждал, что ты ещё появишься. Но ты больше не появлялась. И тогда я отправился гулять по роще в надежде где-нибудь случайно встретиться с тобой.

Наверное, я не там искал. Тебя нигде не было. Я брёл по аллее пирамидальных тополей и думал о тебе. Остановился возле одного из деревьев и вырезал на стволе перочинным ножом: «Тоня Иванченко». Немного помедлил и добавил рядом: «Я тебя люблю».

Мне казалось, ты обязательно пройдёшь мимо этого дерева, заметишь свежевырезанную надпись и поймёшь, кто это сделал.

Увидел я тебя снова перед самым отъездом. Мы с родителями уже собрались, вышли на аллею, ведущую к остановке электрички. Помню, я держал в руке магнитофон «Романтик», который захватили с собой наши соседи, и от этого чувствовал себя немного взрослым. Родители отстали, я оглянулся на них и увидел тебя. Вы с подружками двигались сзади. Потом обогнали меня, но не ушли далеко, а держались поблизости. Из магнитофона неслась песня, почти весь текст которой я помню до сих пор:

Ты возьми да помоги мне хоть раз понять,

Ни к чему на четверги каждый раз пенять,

Ну, разве можно весь год ждать, когда этот дождичек пройдёт,

Этот дождь пройдёт.

Такой был припев.

Потом мы ещё долго стояли на насыпи, которая служила платформой для электрички. Ты о чём-то разговаривала с подругами, и я изредка ловил мелькание твоих взглядов.

Глава третья. Давай дружить

Так дальше продолжаться не могло.

Мне хотелось говорить с тобой. Но как тут можно говорить, если мы учимся в разных классах? Да, мы знакомы. Но знакомы как ученики, которые учатся в одной школе. А мне хотелось общаться с тобой как с человеком, как с девушкой. Как это объяснить? Подойти к тебе и сказать: «Тоня, я тебя знаю, и ты меня знаешь. Но этого недостаточно. Давай с тобой знакомиться заново».

Смешно.

И тогда я снова вспомнил про Сергея Дубова. Я ещё раз поговорил с ним о нашей общей записке тебе. Он согласился. Содержание послания было примерно таким: «Тоня, ты нам нравишься, мы хотим с тобой дружить. Согласна ли ты?» Точного текста я уже не помню, но, кажется, я воспроизвёл его правильно.

Решили, что записку тебе передаст Сергей, потому что он твой одноклассник и сделать это ему будет проще.

Через несколько дней меня приняли в комсомол, и мы с Вадимом Швецовым и кем-то ещё из моих одноклассников отправились в Жовтневый^[1] райком комсомола получать комсомольские билеты. По пути встретили тебя с одноклассницами. При встрече мы обменялись такими красноречивыми взглядами, что, кажется, все это заметили. Во всяком случае, Вадим подметил и сказал многозначительно: «Как она на тебя посмотрела…»

Наша записка была уже у тебя.

Был ясный солнечный день, настолько тёплый, что девчонки тут же облачились в лёгкие платья. Настроение было праздничное, но немного тревожное. Меня обрадовал твой взгляд, но это только взгляд. А что ты ответишь?

Кажется, через день или два нам передали ответ:

«После всего, что произошло, мы не можем с Сергеем дружить. И он сам понимает, почему. О дружбе с Ромой я подумаю. Не знаю только, как он себе представляет эту дружбу».

Прочитав это, Сергей скривился и сунул записку мне, добавив небрежно: «Не очень-то и надо было. Уступаю». Для меня в твоём ответе ничего не было сказано определённо, однако и того, что ты написала, было достаточно. У меня есть надежда!

Закрывшись дома один в своей комнате, я снова и снова перечитывал короткие строчки, испытывая не просто радость от надвигающейся новой жизни, но какое-то благоговение. Будто эта коротенькая записка была написана не обыкновенным человеком, а неким божеством. Сергей Дубов отодвинулся в сторону. Я был рад этому и одновременно встревожен.

С волнением думал о том, что теперь остаюсь с тобой как бы один на один. И прежде так было, но тогда наши отношения сводились только к ни к чему не обязывающим взглядам. Теперь моё положение другое. Теперь я должен не просто провожать тебя глазами, а что-то делать. Робость охватила меня. Я хотел представить себе, как будет выглядеть наша первая встреча, какие будут сказаны слова и… не мог. Пугался чего-то. Чего?

Но делать что-то было надо. Я отправился к Вадиму Швецову, который жил этажом выше. Педантичный и самоуверенный Вадим был моим другом. Я показал ему твою записку и попросил позвонить тебе, поговорить и узнать, что ты думаешь о моём (теперь уже только моём) предложении. Хотелось, чтобы всё прояснилось поскорей.

Такой разговор состоялся.

Выбрав момент, когда родители были на работе, я позвал Вадима. Телефон стоял на холодильнике в прихожей. Вадим набрал номер, и пока в трубке отзывались протяжные гудки, я нервно ходил от кухни до холодильника. Сейчас, сейчас… Между моей и твоей квартирой расстояние как бы исчезнет. И здесь, у меня дома зазвучит твой голос.

— Тоню позовите, — уверенно сказал Вадим в трубку.

Пауза.

— Тоня, здравствуй. Это Вадим Швецов. У вас уже все комсомольские билеты получили? (Вадим был комсоргом у нас в классе). У нас тоже. У вас что-нибудь спрашивали?

Со стеснённым сердцем я стоял возле своего товарища, вслушивался в его слова, ловил на его лице улыбки.

Но вот разговор окончен.

— Что она сказала? — спросил я у Вадима, внутренне готовясь к худшему, но всё же надеясь на лучшее.

Вадим прошёл в зал и сел на диван, небрежно закинув руку.

— Сказала, что она, в общем-то, не против, только вы друг друга совсем не знаете. И она не совсем понимает, почему вдруг так сразу. А главное… Сказала, он же такой маленький, как же я с ним в кино буду ходить.

Я пытался выудить из него подробности, но Вадим говорил неохотно. Чувствовалось, что ему это неинтересно.

Заперев за приятелем дверь, я растерянно прошёлся по комнате. Маленький… Мне вспомнились улыбочки Вадима во время разговора с тобой. Наверное, вы как раз об этом и говорили. Да, ты действительно была выше меня, однако я не придавал этому значения. Но если это главное, как сказал Вадим, то зачем было писать, что ты подумаешь, говорить, что ты не против…

Я будто бежал-бежал и споткнулся.

Глава четвёртая. Вырасти поскорей

В это время меня донимали девчонки из параллельного «а». Они звонили по несколько раз в день, ставили «Восточную песню» Валерия Ободзинского, спрашивали, какие мне девочки нравятся. От мамы мне достались длинные чёрные ресницы, и они интересовались, чем я их крашу. Я отвечал уклончиво, старался отшучиваться. Их навязчивое внимание тяготило. Возможно, они это почувствовали, потому что на какое-то время оставили меня в покое. Очередной звонок раздался после вашего телефонного разговора с Вадимом.

Я хорошо запомнил этот звоночек. Разговор начался со всяких намёков, а потом меня напрямую спросили:

— Ты что ж это, к Иванченко колышки подбиваешь?

— Какие колышки? — ответил я, прекрасно понимая, о чём идёт речь.

— А такие. Записочки пишешь. Она же выше тебя. Как же ты будешь с ней целоваться?

— А я скамеечку подставлю, — нервно отшутился я.

В трубке раздались смешки. Больше мне уже не звонили.

Я не стал выяснять, как девчонки из другого класса узнали и про записку, и о возникшем передо мной препятствии, а просто решил что-нибудь предпринять, чтобы подрасти. Твои слова, пересказанные Вадимом, меня задели.

Начал в подъезде делать упражнения по вытягиванию. Хватался за трубу батареи отопления и висел, пока хватало сил. Но этого мне показалось мало. Да и люди постоянно ходили. Подумал, что надо записаться на баскетбол. Вон баскетболисты какие высокие. Уговорил одноклассника Игоря Бобылёва, с которым мы были одного роста, составить компанию и вместе с ним отправился во Дворец пионеров.

Помню, нас встретил плотный мужчина в синей спортивной куртке, который представился тренером. Я думал, все баскетбольные тренеры чуть ли не гиганты, но этот оказался середнячком. В зале по кругу бегали мальчишки. Тренер оценивающе оглядел нас и спросил, в каком мы классе.

— В шестом, — соврал я, успев разглядеть, что ребята в спортзале были в основном младше меня. Мне очень хотелось попасть в секцию.

— Что ж вы такие маленькие? — разочарованно заметил он.

Задал ещё несколько вопросов и сказал, когда приходить на занятие.

Я не стал говорить Вадиму о нашем визите во Дворец пионеров, но он всё-таки узнал. Рассказал тебе, на что ты, по его словам, улыбнулась. А через некоторое время уже все в классе знали про наш поход с Игорем на баскетбол, чтобы подрасти. Мой секрет перестал быть секретом.

Наверное, ещё тогда стоило задуматься над этим. Но мне очень хотелось иметь друга, которому бы можно было довериться, с которым можно было бы делиться своими тайнами и находить поддержку там, где ты в ней нуждаешься. Поэтому я видел только то, что хотел видеть и считал Вадима не просто другом, а лучшим другом.

Был ли он мне другом на самом деле?

Как-то уже в институте я зашёл в гости к Ире Мосиенко, которая училась в параллельном «а». В десятом классе Вадим ухаживал за её подругой, а мне досталась Ира. Я уже не рассчитывал восстановить отношения с тобой, но очень хотел вернуться в то безмятежное состояние, когда жизнь наполнена радостями и надеждами. Обратил внимание на Иру, и мы с ней, как тогда принято было говорить, «ходили». Сидели у неё в комнате, разговаривали, и вдруг Ира спросила:

— А Вадим тебе друг?

— Ну конечно! — горячо ответил я. — Мы с ним с пяти лет в одном доме, в одном подъезде. Лучше друга у меня нет…

Ира задумалась, помолчала, затем открыла ящик письменного стола и достала пачку писем.

— Почитай.

Я стал читать и… Это были письма Вадима к Ире. Он в то время уже поступил в военное училище и писал ей оттуда. Писал, что любит её, что у меня с ней всё равно ничего не получится…

— И что? — спросил я Иру.

— Ничего, — сказала она и убрала письма в стол.

Такая вот у нас с Вадимом была дружба. Такой вот у меня был лучший друг.

Иногда я думаю, как бы сложились наши отношения, если бы Вадим тогда не сказал мне этих слов? Или ты бы их не сказала ему? Был бы я смелее? Ходили бы мы с тобой в кино? И сказал бы я тебе то, в чём уже хотел признаться, но не понимал, как после этих слов нужно вести себя, и потому доверял их только своему дневнику?

Думаю и… не могу придумать. Мысль крутится возле одного и того же.

Маленький…

Я будто зацепился за что-то невидимое, а отцепиться не получается. Ну, конечно, разве ты можешь любить меня, если я ниже тебя ростом?

Весь мой крошечный опыт, мои глаза, мои чувства убеждали в обратном, но я всё равно не мог избавиться от этой разрушительной мысли. Она отравляла мне жизнь. Не радикально. Но достаточно, чтобы в решающий момент удержать от поступка, который мог бы всё изменить.

Однажды зимой уже в девятом классе мы вместе с Женей Эдвабником сидели у него дома. Помнишь Женю? Весёлый хохмач. Он учился на класс старше и после школы женился на Оле Сизовой. Я ему зачем-то сказал, что из всех девчонок в школе ты мне больше всего нравилась. И сейчас нравишься… Не помню, что я соврал по поводу нашего расставания.

— Так давай ей позвоним! — оживившись, воскликнул Женя и, несмотря на мои протесты, выудил из меня твой телефон и набрал номер.

Вы долго разговаривали, и Женя (может, он был мне больше друг, чем Вадим?) стал говорить тебе, что я всё ещё люблю тебя. Я махал на него руками, но он говорил и говорил.

Потом положил трубку и сказал:

— Она спросила, почему ты ей сам не позвонишь? Позвони, она ждёт, — настаивал Женя.

— Хорошо, позвоню, — ответил я.

Но не позвонил.

Как бы я хотел, чтобы тех слов никогда не существовало!

Узнав мою тайну и как бы утешая меня спустя сорок лет, твоя сестра Людмила сказала, что в то время, если мальчик был ниже, девочка чувствовала себя рядом с ним дылдой. Девочки этого стеснялись.

Ну что ж, хоть какое-то объяснение этому есть.

Кстати, в баскетбольную секцию я так и не пошёл.

Глава пятая. Первое свидание

В конце последней четверти седьмого класса вы близко сошлись с Валей Белан, а заодно с моей одноклассницей Наташей Николаенко, которая была подругой Вали. Я не помню, чтобы вы раньше дружили. Не помню, чтобы просто общались. А тут почти на всех переменах ты стала заходить в наш класс. Вы были всё время вместе.

Я заметил это и тоже потянулся к Вале. С ней было приятно общаться. Мы быстро подружились, и я пересел на предпоследнюю парту, где сразу за мной сидела Валя. Улыбчивая, с распущенными по плечам длинными русыми волосами, она из всех девчонок, да и многих мальчишек, была в классе самая высокая, намного выше меня и тебя. Что удивительно, я совсем этого не замечал.

На уроках мы толком не слушали, а только строчили друг другу записки. Наши одноклассники даже заподозрили, что у нас не просто дружба, а нечто большее.

И вот однажды я получаю от Вали записку с вопросом: «Ромка, а правда, что ты неравнодушен к Иванченко?» Задай мне такой вопрос напрямую кто-нибудь другой, я бы отшутился. Но Вале я доверял, и тут же на её записке написал: «Да».

Больше она про тебя не спрашивала. Но замечала, как я на тебя смотрю, когда ты заходишь к нам в класс. Иногда шутила по этому поводу. И в какой-то день, перехватив мой взгляд, которым я провожал тебя, Валя подсела ко мне за парту и просто по-дружески спросила:

— Хочешь, я вас сведу?

«Конечно, хочу! Я очень этого хочу!» — такие мысли пронеслись во мне, но сказал я другое:

— Сведи… Только как это, интересно, будет выглядеть?

Валя ничего не стала пояснять, а только, прищурив глаза, улыбнулась.

А уже на следующий день она подозвала меня и вполголоса сказала:

— Приходи сегодня после школы в парк железнодорожников. В пять часов. Тоня будет там. Посидим вместе, поболтаем…

Мы обсудили подробнее, где именно встретимся.

На оставшихся уроках я сидел, ничего не видя и не слыша. Мысленно я был уже там, в парке. Как произойдёт эта встреча? Что я скажу тебе? Что ты скажешь мне? О чём вообще говорят с девочками? Минутами охватывало такое волнение, что если бы меня в этот момент вызвали к доске, я бы не смог вымолвить ни слова.

Потом вспоминал, что с нами будет ещё Валя, и меня отпускало. К тому же мы в то время уже немного общались с тобой. Я часто подходил к вам с Валей на перемене, иногда мы даже разговаривали. А сколько было взглядов!

Твоё внимание вселяло уверенность, что я тебе тоже нравлюсь, а значит, всё будет хорошо.

Это был один из последних учебных дней. Сирень уже отцвела и вечера стояли тихие, тёплые, ясные. Во всём чувствовалась какая-то нежная умиротворённость. До парка от моего прежнего дома было пять минут ходьбы. Пять минут! Так мало! Даже с мыслями не успеешь собраться. Эти пять минут я постарался растянуть насколько мог.

Ни тебя, ни Вали в условленном месте ещё не было. Выбрав лавочку слева от летнего кинотеатра, я долго ходил мимо неё по аллее, то присаживаясь, то снова вставая. Это было первое в моей жизни свидание, и я совсем не знал, как себя вести. Казалось, все прохожие смотрят на меня и понимают, что я тут делаю. Впрочем, это ведь не совсем свидание. Должна прийти ещё и Валя. Ну а втроём… Ещё не успев ничего осознать, я всем существом почувствовал — это ты.

Ты шла по аллее со стороны отделения железной дороги и была в том самом розовом платье, которое я видел на тебе на дне рождения у Оли. Я заметил, что ты тоже немного смущена, но это было почти незаметно, потому что ты улыбалась. Такая милая, такая красивая! Я пошёл тебе навстречу.

— Здравствуй, — сказала ты и остановилась.

Кроме слов приветствия мы не знали, что ещё сказать друг другу и несколько секунд молчали. У тебя в руках были ключи от квартиры с брелоком, и ты их всё время перебирала. Спросила, давно ли я жду. Стали строить предположения, почему до сих пор нет Вали. Немного разговорились и остановились на том, что Валю надо подождать. Я невольно сравнил себя с тобой и отметил, что ты выше меня. Мне не хотелось, чтобы ты тоже обратила на это внимание, и предложил сесть на лавочку. Сразу стало спокойнее.

Первые минуты обменивались короткими незначительными фразами. Ужасно глупое состояние. Не зная, что говорить, мы делали вид, что просто ждём Валю Белан: поглядывали по сторонам, будто высматривая её. Это позволяло молчать осмысленно. Боковым зрением я всё время видел твои руки, перебирающие ключи.

Потом всё-таки разговорились. Кажется, на общешкольные темы, и ещё о чём-то. Уже точно не помню. Сказанное тогда растворилось во времени. Осталось лишь волнующее до сих пор ощущение, что мы вместе и больше никого. Сердце замирало при мысли, что сейчас ты сидишь рядом, и я могу говорить с тобой, слышать твой голос, любоваться твоими руками, твоими волосами, а все твои слова обращены ко мне.

Мы разговаривали и ждали Валю, хотя каждый из нас уже понимал, что она не придёт. Потом ты спросила:

— Который час?

Я ответил. Ты сказала:

— Рома, мне пора…

Сказала мягко, с улыбкой даже немного извиняющейся.

Мы двинулись по аллее в сторону железной дороги. Шли молча. Ты по-прежнему держала ключи в полусогнутых руках. На углу остановилась и предупредила:

— Рома, дальше я сама пойду.

Уходя, я оглянулся. Ты шла обычным шагом, стройная, с пышными чёрными волосами. В твоей походке, в твоей фигуре было столько томительной красоты, что я почувствовал, как в груди всё сжалось от нахлынувших чувств. «Тоня, Тоня, Тоня…» — мысленно повторял я, будто купаясь в нежности звучания твоего имени.

Проходя мимо лавочки, на которой совсем недавно ты сидела, я посмотрел на неё почти с любовью.

На следующий день Валя объяснила, что была занята и не смогла прийти. Я понял, что она не пришла намеренно, дав нам с тобой возможность побыть вдвоём.

* * *

Наша последняя четверть седьмого класса подошла к концу. И хотя занятия закончились, мы всё ещё имели возможность видеться: время от времени приходили на консультации, на экзамены. И уже разговаривали между собой свободно, без стеснения, открыто выражая друг другу свою симпатию.

Помню, в те дни мы постоянно держались где-то рядом, а когда разговаривали, просто не могли глаз оторвать друг от друга. И даже не задумывались, что такое явное проявление взаимного интереса всем бросается в глаза. Это были счастливейшие дни! Ничего не было сказано о наших личных отношениях, но казалось, будто все слова уже произнесены, и та дружба, о которой было написано в записке, вот она, уже существует.

Наконец экзамены сданы. Впереди лето. Три месяца никаких учителей, никаких уроков! Свобода! Восхитительное время. А мне стало грустно. Ведь эти три месяца я не увижу тебя!

И всё-таки два раза мы с тобой увиделись.

Глава шестая. Эти глаза чайного цвета

Первый раз это произошло на Арабатской стрелке в пионерском лагере «Сокол», где на берегу Азовского моря проводили летние каникулы дети железнодорожников.

Мы с мамой отдыхали поблизости в пансионате, и я не знал, что сейчас ты находишься недалеко от меня. Из моих друзей со мной был только Юра Елецкий, с которым мы жили в одном доме. Был ещё долговязый парень по фамилии Кисель, но его трудно было назвать нашим товарищем, потому что он был на два года старше. Была ещё наша ровесница девочка Таня, про которую мы знали только то, что она дочка кого-то из работников администрации пансионата.

Кажется, я ей нравился. До сих пор помню волейбольную площадку, Таня подаёт мяч и выразительно смотрит на меня. Я делаю вид, что не замечаю этого. Мне хотелось, чтобы на её месте стояла ты. Над пансионатом звучит песня:

Биля млына калына,

Биля ставу вэрба,

Биля тына дивчина,

Биля сэрдця журба…^[2]:/

Море, солнце и журба, журба…

Наш пансионат располагался рядом с пионерским лагерем имени Гагарина. С его территории время от времени доносились звуки горна. Мы подходили к забору и смотрели, что там происходит. Было приятно чувствовать себя человеком, свободным от всякой дисциплины. Но что-то в организованной жизни сверстников нас притягивало. И вот мы смотрели, смотрели и решили навестить свой любимый лагерь, где с Юрой Елецким отдыхали уже дважды. В тот же день и выступили. За нами увязался Кисель.

Лагерь оказался не так близко, как нам казалось, и когда мы пролезли на его территорию через дыру в заборе, уже начался ужин. Отряды мимо нас прошли в столовую. Делать было нечего, и мы стали ждать. Вышли на берег моря. Здесь стояли несколько душевых кабин, в одну из которых мы и забрались. Не помню, что послужило поводом, но тут зашёл разговор о том, кто насколько вырос за это лето. Тема стала для меня болезненной и никакого воодушевления не вызвала. Но Кисель поставил нас с Юркой спинами друг к другу и со стороны пригляделся:

— По-моему, одинаковы. Елецкий, может, на сантиметр или два… Нет, одинаковы.

Я не стал дожидаться более глубоких умозаключений, и мы отправились разгуливать по лагерю. Рядом находился корпус девятого или десятого отряда. Октябрята уже резвились на площадке. Глядя на них, я поймал себя на мысли, что смотрю на мальчишек и девчонок с чувством превосходства. Я на свободе. Могу делать что захочу. Могу идти куда хочу. А надоест — вообще уйду из лагеря, и никто мне ничего не скажет.

Посмеиваясь и отпуская шуточки, мы пришли к корпусу, где с Юрой Елецким жили в прошлом году. Ребята только что возвратились с ужина. Нас окликнул мой одноклассник Виталик Заболотный, подошёл кто-то ещё из знакомых и тут… я увидел тебя. Ты стояла недалеко от входа в корпус и улыбалась тому, что тебе рассказывала подружка. Ты не сразу заметила меня, а когда увидела, на твоём лице отразилось радостное удивление. Всё вокруг закружилось, будто я стоял на раскрученной карусели, и вдруг её остановили.

«Тоня…»

Над лагерем звучала песня «Эти глаза напротив» Валерия Ободзинского.

Эти глаза напротив чайного цвета… эта улыбка…

«Тоня…»

Твоё появление для меня оказалось настолько неожиданным, что я растерялся. И опять заметил, что ты повыше меня. И будто ещё выросла. Вспомнив недавнее меряние ростом в душевой, я почувствовал себя неуютно и скованно. Но всё равно не мог оторвать от тебя глаз. Никто из моих друзей, встреченных в лагере, не знал о нашей взаимной симпатии, но тогда я совершенно забыл об этом. Мне казалось, что вот сейчас все видят по моим глазам, на кого я смотрю, и всё понимают. И вместо того, чтобы подойти к тебе и хотя бы поздороваться, я остался стоять на месте, будто приклеенный.

А уже в следующую минуту пионервожатая собрала отряд и повела на вечернее построение. Я видел, как ты стала в первом ряду, ловил твои взгляды.

Что делать?

Мы с Юрой Елецким остались на площадке одни. Затем к нам подошёл кто-то из тех, кто сбежал из колонны. Все разговаривали, смеялись, и в эти минуты ко мне вернулась уверенность. Я очень хотел поговорить с тобой и ждал, когда закончится линейка… Вот уже разрозненной толпой бредут назад мальчишки и девчонки. А вот и ты с девочками. Вы не задержались, а сразу прошли в корпус. Начинало смеркаться. Побелённые стены здания стали будто ещё белее — так всегда бывает на юге перед внезапным наступлением темноты. Площадку перед корпусом закрывали огромные раскидистые акации, и вот уже в их тени стало почти ничего не видно. Возбуждённо стрекотали цикады.

Я ждал, что ты выйдешь, но ты не выходила. Кисель исчез куда-то, снова появился и теперь тянул нас с Елецким чуть ли не за руку. Идти далеко! А уже ночь. Я нервничал. Увидел Виталика Заболотного и окликнул его:

— Виталик, позови Иванченко. — Так и сказал: «Иванченко». Назвать тебя по имени не решился, чтобы не обнаружить своих чувств.

Виталик сбегал в палату и сказал, что «Иванченко там нет». А где она? Виталик не знал. Попросил его узнать у кого-нибудь и тут же услышал:

— Где Иванченко? Её Мищенко спрашивает.

Такая прямолинейность Виталика меня напрягла, но я уже не обращал внимания. Он развёл руками, показывая, что никто не знает, и отправился в корпус.

Лихорадочно оглядываясь по сторонам, я всё ещё надеялся увидеть тебя, но вокруг было пустынно. Елецкий и Кисель больше не стали меня ждать. Я оставался в тёмном лагере один. Начал пятиться, не отрывая взгляда от освещённого крыльца корпуса. Из двери никто больше не выходил.

Когда мы устало плелись обратно по берегу моря, уже ярко светила луна, и в её свете набегающая волна прибоя казалась живым существом, которое всё пытается достать нас, но в последний момент чего-то пугается, превращается в пену и пропадает. Плеск воды усиливал чувство одиночества…

А через несколько дней мы с мамой уехали в Бердянск. Там я пробыл до середины августа.

До школы оставалось совсем немного времени, и надо было возвращаться в Запорожье — купить учебники, тетради, ну и всё прочее, что нужно для учёбы. Ехал я домой с радостью. Нет, не потому, что мне надоело у бабушки. Меня подгоняла мысль, что там я увижу тебя.

Вспоминать даже не хочется…

Глава седьмая. Я к тебе не подойду

Через несколько дней после приезда я позвонил тебе. Позвонил не из дома, а с улицы. Помню, как долго разыскивал телефон-автомат, который был бы свободен и при этом удалён от людных мест. Нашёл его на новом корпусе пединститута, где ты потом училась.

Было солнечно и очень жарко. На мне были простенькие польские техасы, которыми я гордился. Улучив минутку, когда у входа в институт никого не было, я взбежал по ступенькам и со стеснённым от волнения дыханием набрал твой хорошо заученный номер: 65-42-19.

— Тоня… Здравствуй. Узнаёшь?

По твоему оживлённому голосу я понял, что ты обрадовалась, и это придало уверенности. Мы поговорили на разные темы, и только о своём визите в пионерский лагерь я умолчал. Разговор об этом я приберегал для нашей встречи. Я ведь и звонил не только для того, чтобы услышать твой голос, я хотел назначить тебе свидание. Свидание… Слово-то какое, пугающее. Нет, я даже мысленно боялся произнести это новое для меня слово. Просто, мол, хочу увидеться с тобой. Поговорить. Прогуляться.

В таких же словах о своём намерении я сказал и тебе.

Ты с радостью согласилась.

Но где мы увидимся?

— Тоня, приезжай на детскую железную дорогу, — предложил я. — Знаешь, где это?

— Знаю. Когда?

— Через час. Успеешь? Я буду на перроне, возле вокзала.

Ликующий от одной только мысли, что увижу тебя, что мы будем одни, я отправился на автобусную остановку. Я и верил, и не верил, что моя сокровенная мечта так приблизилась, что еле сдерживал радостную улыбку.

До детской железной дороги доехал быстро.

Тебя ещё не было, и я стал прогуливаться вокруг вокзала, поглядывая через огромные сквозные окна здания, чтобы не пропустить твоё появление. И тут с огорчением увидел, что здесь из нашего класса я не один. Меня встретили ребята и начали расспрашивать, что я тут делаю и не поеду ли с ними на озёра. «Так, просто гуляю…» «Наверное, поеду…»

А выйдя из помещения вокзала, совсем расстроился. Недалеко от перрона в группе девчонок стояла ты. Светлая блузка с тёмной юбкой, белые туфли на каблуке. Не знаю, то ли тот самый каблук подействовал на меня, то ли и без того всё обстояло так, что я не представлял, как мне теперь себя вести. Я не решался подойти, пока ты стояла в кругу своих одноклассниц.

Ситуация нелепая.

Мы кружили группками по площадке, то сходясь, то расходясь. Обменивались быстрыми взглядами, после чего всякий раз я чувствовал себя всё более скверно. И вот, выйдя в очередной раз из вокзала, обнаружил, что тебя нет. Как бы ненароком повёл ребят в одну сторону, в другую… С горечью понял: ты уехала. Мне здесь больше делать нечего.

Я отправился домой.

По пути всё думал, что надо позвонить тебе, извиниться, всё объяснить… А что объяснять? Что я робкий, нерешительный? Что я не смог найти выход из этой ситуации… Нет, у меня язык не повернётся такое сказать. Тогда хотя бы извиниться.

Приехал к тому же телефону-автомату, с которого назначал свидание. Уже не обращая ни на кого внимания, снял трубку, медленно покрутил металлический диск. Долгие гудки из трубки. Доносятся издалека, будто с другого края Вселенной. Щёлк. Монета провалилась, и я услышал твой голос.

— Тоня, это я…

В ответ молчание.

— Тоня, извини меня, — выдавил я из себя. — Так получилось…

— Извиняю, — тихо сказала ты. И в этот момент твой голос мне показался грустным-грустным.

Спросил, чем ты сейчас занимаешься, и сразу почувствовал нелепость вопроса. Замялся. Разговор не клеился, и через несколько минут мы попрощались. Я пообещал, что позвоню тебе.

Трубка повешена. Не слышен больше твой такой родной и близкий голос.

Сбежав вниз по ступенькам, я неспеша побрёл в сторону стадиона. На душе было мрачно и тоскливо. Меня всё не отпускала мысль, что вот я здесь один и ты там дома одна. И это в то время, когда мы хотим быть вместе. И можем быть вместе, но, тем не менее, мы врозь…

Приезжая каждый год в Запорожье к родителям после отъезда в Россию, я всегда приходил на детскую железную дорогу. Выходил на перрон и подолгу просто стоял и смотрел, вспоминая тебя, твоё лицо, улыбку. И думал о том, что об этом неудачном эпизоде в наших отношениях ты никогда даже словом не обмолвилась.

Тоня, Тонечка…

* * *

Ни моё нерешительное поведение в пионерском лагере, ни тот случай на детской железной дороге не испортили наших отношений. Может быть, ты не придала этому значения, а может, не хотела слишком серьёзно к этому относиться, потому что любила меня? Наши отношения продолжились. И снова мы виделись почти каждую перемену.

Несмотря на то, что ваш класс находился этажом ниже, ты постоянно приходила к нам, и мы в компании Вали Белан и Наташи Николаенко кучкой просиживали за партами. Иногда выходили в коридор. Мои одноклассницы были нашими проводниками. Дружба с ними позволяла тебе видеться со мной, а мне с тобой. Но главным связующим звеном для меня и тебя была Валя.

Мы дружили и за этой дружбой ничего не замечали вокруг. Особенно я. В этой дружбе было что-то почти родственное. Поздравительные открытки вы мне подписывали так: Твои сёстры Валя и Тоня. Помню, мы на ученических резинках написали чернилами Т. Р.В. (Тоня, Рома, Валя). Это была наша печать. Мы, шутя, ставили эти оттиски на ладонях, тем самым подтверждая, что нас троих связывают особые отношения. Ребята из моего класса посмеивались. Однажды наш главный хулиган Олег Ганжа попросил меня разжать руку, ухмыльнулся и сказал:

— Делать, что ли, нечего, руки пачкаете.

Тогда же, в начале учебного года, состоялось родительское собрание, куда пригласили родителей и учеников наших классов. В школу пришёл мой папа.

Я не помню, как прошло это собрание. Помню только, как мы выходили из школы.

Каким-то непостижимым образом мы снова оказались недалеко друг от друга. Ты с мамой чуть впереди, а я с отцом сзади. Я что-то отвечал папе, а ты что-то рассказывала маме. При этом мы украдкой поглядывали друг на друга, и даже когда не смотрели — всё равно чувствовали взаимное присутствие и замечали, что делает другой. Я был уверен, что наших тайных взглядов никто не замечает. Каково же было моё удивление, когда ты мне потом сказала, что как только мы с отцом повернули в сторону парка железнодорожников, твоя мама спросила: «Это он?»

Ты поинтересовалась, почему она так думает, и твоя мама с улыбкой ответила: «Думаешь, ничего не видно?»

А мы и вправду думали, что ничего не видно.

Глава восьмая. В «Космосе»

К этому времени Валя Белан переехала в новый частный дом, который находился на Южном посёлке в микрорайоне «Космический», а в просторечии «Космос». И пригласила нас на новоселье.

Ты была отличница, а мы тебя втянули в свою безответственную компанию. Ты раньше не прогуливала… А тут пришлось уйти с двух последних уроков. Валя уехала ещё раньше, чтобы подготовиться. Помню, как мы скрытно вышли из школы и направились в сторону проспекта Ленина. В новом учебном году это была наша первая с тобой встреча за пределами школы. С нами, конечно, была ещё разговорчивая Наташа Николаенко, но она мне не мешала, а наоборот, даже помогала своим присутствием.

Мы были веселы и возбуждены, чувствуя себя тайными прогульщиками, и радовались, что сейчас вместе. На проспекте сели в троллейбус и поехали в сторону «Космоса». Дороги я совсем не помню. В памяти осталась только остановка возле продовольственного магазина, где мы перешли на другую сторону.

Наташа уже бывала у Вали и потому вела нас уверенно. Прошли один перекрёсток, другой, свернули вправо на небольшую улочку.

— Здесь, — сказала Наташа.

Зашла во двор, заглянула в окно, постучала и звонко крикнула:

— Принимай гостей, хозяйка!

Дверь отворилась и появилась Валя. На ней был передник, она улыбалась и что-то жевала.

— Здравствуйте, гости дорогие, прошу в дом, — театрально сказала она и гостеприимно повела рукой. — Только у меня ещё ничего не готово.

И добавила уже простым, натуральным голосом:

— Не успела, девчонки.

— Ничего, мы поможем, — весело ответила ты.

Домик у Вали был маленький, потолки низкие. Помня её прежнее место жительства, где им принадлежала половина дома, я тогда ещё подумал: «Зачем же они поменялись?» Но спрашивать не стал. Меня интересовала только ты, и я весь был поглощён только тобой.

Кухонька находилась рядом, через прихожую, и вы все тотчас направились туда. Я пошёл за вами и поинтересовался — может, чем помочь?

— Вот, неси, — с улыбкой протянула ты мне салат оливье, и я отправился обратно.

Через минуту ты зашла в комнату, что-то поставила на небольшой столик, стоявший посередине, и на какое-то время мы остались наедине. Полумрак. Атмосфера в комнате сразу наэлектризовалась. Хотелось говорить с тобой, но я не знал о чём. Хотелось спросить, как твоё настроение, но мне казалось, что мы с тобой ещё не настолько близки, чтобы об этом спрашивать. Но и не настолько далеки, чтобы говорить о всяких пустяках.

Ты выручила меня.

— Хорошо здесь, правда? — сказала ты просто и от звука твоего голоса, прозвучавшего совсем рядом, у меня даже в горле перехватило.

Подошла к окну и заглянула в него.

— Вишни под окном… Тишина…

— Да, хорошо, — согласился я и стал рядом с тобой.

Хотел ещё что-нибудь сказать, но тут вошли Валя и Наташа.

— Всё готово, — громко объявила Наташа.

— Садимся, — скомандовала Валя. В руках у неё была бутылка наливки.

— О-о! — воскликнул я, испытывая прилив радости от короткого разговора с тобой. — И песни петь будем?

— А что, можем и спеть! Нам недолго, — ответила Наташа.

Мы сели за столик.

— Рома, приступай к своим обязанностям, — сказала Валя.

Я откупорил бутылку и разлил тёмно-красное вино в небольшие рюмочки. Мы выпили. Через десять минут уже всем было весело. Стали дурачиться, рассказывать анекдоты и шутить. С Наташей у нас вышел какой-то спор, и я поддерживал его только потому, что хотелось немного подразнить её. Не находя аргументов в ответ, Наташа воскликнула:

— Всё! Хватит! Тебе вредно пить, — и забрала мою рюмку.

Я взялся её отнимать, но Наташа ударила меня по рукам. В запальчивости и шутя, конечно. Ты тут же перегнулась через стол и чуть оттолкнула Николаенко. При этом что-то сказала, после чего девчонки громко засмеялись,

а ты засмущалась и отвернулась.

— Что? — не расслышал я.

Хлопнув слегка ладонью по столу, ты требовательно попросила девочек:

— Молчите!

Не знаю почему, но мне подумалось, что твои слова означали что-то не очень приятное для меня. Я всё ещё помнил пересказанный Швецовым разговор с тобой. Может, посмеялась надо мной, а теперь хотела скрыть это? Я не стал настаивать, но всё оставшееся время уже не дурачился, пытаясь догадаться по смешливым гримасам девчонок о содержании сказанного.

Через час или полтора мы вышли от Вали и направились к остановке. Шли все вместе. Потом мы с Валей обогнали вас, и я стал допытываться, ну что же ты всё-таки сказала.

— Рома, не могу. Ты же слышал. Тоня просила… — мягко упорствовала Валя.

— Наверное, что-нибудь… плохое? — упавшим голосом промолвил я.

Валя глубоко вздохнула, сжала губы так, что на щеках у неё появились симпатичные ямочки.

— Тоня сказала: не трожьте моего Рому… Ну, успокоился?

«Моего Рому»…

Мне стало очень стыдно за то, что я подумал, будто ты можешь что-то плохое сказать обо мне. Даже прибавил шагу, чтобы вы с Наташей случайно не услышали наш разговор с Валей. Вместе с тем почувствовал благодарность к тебе и огромное облегчение.

В тот день я пообещал себе, что никогда больше не буду думать о тебе так.

Как «так»? А вот «так»…

Глава девятая. Рядом с тобой

Эти первые два осенних месяца были самыми счастливыми в новом учебном году. В школе затруднений не возникало. И с тобой отношения наладились. Я успокоился. Нет, я не стал тебя меньше любить. Просто ушла тревога, и стало легко на душе.

Мне казалось, что теперь так будет всегда.

Часто звонил тебе по телефону, и мы договаривались о встрече. Встречались вечером, часов в восемь, уже перед тем, когда начинало темнеть — на углу бывшей восьмилетней школы. Я приходил первым и минут десять в ожидании тебя расхаживал вдоль забора. Ты никогда не опаздывала.

Я замечал тебя ещё издали. На тебе был коричневый и модный тогда болоньевый плащ, на ногах — белые туфли. Внутренне подбираясь, я лихорадочно вспоминал заготовленные слова и шёл навстречу. Не доходя несколько шагов, ты озарялась улыбкой:

— Здравствуй…

Переполненный чувствами, я в первые мгновения ничего не мог сказать, и мы шли молча. «Да, я в любовь поверю, когда молчим вдвоём…» Помнишь такую песню? Сколько в этом пропитанном чувствами молчании нежности, юношеской робости и желания быть смелым…

Но молчать всё время нельзя, и я задавал ничего не значащий вопрос:

— Как твои уроки?

Ты отвечала, и дальше разговор складывался сам собой.

— Пойдём здесь походим, — показывал я на аллею, которая протянулась от угла нашей школы до стадиона.

— Пойдём, — легко соглашалась ты, и мы, перейдя дорогу, углублялись в её тенистое пространство.

Это было самое укромное место в округе. Свет от фонарей терялся в верхушках раскидистых тополей, и от этого аллея всегда казалась сумрачной. По этой аллее я ходил на учёбу и знал, кого могу там встретить, что после случая на детской железной дороге было немаловажно.

Мы медленно ходили с тобой из конца в конец, разговаривали и чувствовали себя счастливыми. Прогулка продолжалась обычно час-полтора. Не помню уже, о чём были наши разговоры. Наверное, о чём-то незначительном. Я слушал твой голос, радовался, что ты рядом со мной, что я могу повернуться к тебе и видеть близко твоё лицо. Могу улыбнуться тебе и увидеть ответную улыбку…

Возможно, тебе это как девочке не понятно, но это был для мальчиков ещё и возраст гиперсексуальности. Очень трудный возраст. Мальчишки только и говорили про девчонок всякие скабрезности, тем самым компенсируя свою сексуальную неудовлетворённость. В мечтах чего только не фантазировали! И я не был исключением. Но я не помню, чтобы в этом возрасте ты присутствовала в моих эротических фантазиях.

Может, надо было более приземлённо думать о тебе?

Может, я бы тогда вёл себя смелее?

Но думать о тебе по-другому я не мог. Иначе я не смог бы тебя так любить. А если не любить, тогда зачем всё это?

Когда время истекало, ты извиняющимся голосом, мягко, но в то же время твёрдо говорила:

— Рома, мне пора.

Я вздыхал, и мы шли к перекрёстку. Доходили до места встречи, после чего ты предупреждала, что дальше пойдёшь одна, и тихим нежным голосом добавляла: «До свидания».

Последний взгляд, последняя улыбка…

Не знаю, догадывалась ли мама о том, что я вернулся со свидания. Я молчал как партизан, но, кажется, мой счастливый вид выдавал меня с головой.

Глава десятая. Волшебный вечер

В то время я уже увлекался рок-музыкой. Откуда пришло это увлечение, рассказывать долго, но помню, что в моём классе больше никто этим не интересовался. Да и в твоём, кажется, тоже. Как я находил друзей по этому увлечению, уже не помню, но такие друзья у меня были. Через них я узнавал музыкальные новости и доставал редкие, но модные в то время записи. А ещё слушал радиостанции «Голос Америки», «Свобода», «Немецкая волна» и британскую Би-Би-Си. Но только музыкальные программы. Вообще по тем временам для своего возраста я в музыкальных вопросах был мальчик, как теперь говорят, продвинутый.

При этом не помню, чтобы мы с тобой когда-нибудь говорили о рок-музыке. Наверное, мне казалось, что тебе это не интересно.

Так вот, однажды мне удалось на один вечер достать альбом «Битлз» «Вечер трудного дня». Наверняка ты слышала самые известные песни из этого альбома — весёлую и заводную Can`t Buy Me Love, которую переводили как «Мою любовь не купишь», и мелодичную, пропитанную печалью «И я люблю её», а по-английски And I Love Her. Пол Маккартни написал её после того, как от него ушла любимая девушка.

Это была такая удача!

У меня уже был свой бобинный магнитофон «Дайна». Я выпросил у приятеля ещё один магнитофон, соединил их шнурами, поставил чистую бобину… Тут открылась дверь в комнату, и мама позвала:

— Рома, тебя к телефону.

Ну, кто это ещё… Было уже поздно, а завтра я должен был вернуть магнитофон и запись обратно. Движимый нетерпением, когда тебя отрывают по пустякам от важного дела, я побежал к телефону.

В трубке раздался голос Вали Белан:

— Ромка, привет. Нам срочно нужна твоя помощь, —

с присущим ей юмором сказала Валя. — Мы с Тоней у Наташи Николаенко. Уже темно, а Тоне нужно домой. Живёт она далеко, сам знаешь. Ты сможешь её сейчас проводить?

Тоня? У Наташи Николаенко? В такое время…

В этот момент я испытал чрезвычайно противоречивые чувства. С одной стороны «Битлз»… Я давно мечтал об этой записи, и если мне не удастся её сегодня переписать, то ещё неизвестно, когда она попадёт мне в руки. С другой стороны —

ты… Мне бы очень хотелось совместить одно и другое.

Но как это сделать?

Да никак.

И сколь сильно я ни хотел стать счастливым обладателем альбома битлов, почувствовал, что, несмотря на все мои сомнения, решение уже созрело:

— Мам, я ненадолго.

— Кто это звонил? Куда ты собираешься? — забеспокоилась мама.

— Во двор выйду. Мне нужно. Я быстро.

Я продолжал врать и одевался. Всё, что я успел сделать —

выключить магнитофоны и задвинуть под стол.

Уже через десять минут я бежал, летел в сторону дома Наташи Николаенко.

Нажал на звонок. Дверь быстро открылась. Вы были уже в прихожей, и Наташа сразу же в присущей ей назидательной манере начала выговаривать:

— Ты что, через Малый базар шёл? Вот ещё бы пять минут…

Ты стояла возле трюмо и улыбалась, слушая притворно-

гневную тираду подруги. Вали не было. Я молчал, ожидая, когда Николаенко перестанет изливать на меня упрёки. Вы быстро попрощались, и мы с тобой вышли на улицу.

Темнота сгустилась до черноты. Мы прошли через освещённые дворы, мимо нашей школы, и вышли к железнодорожной больнице. Когда перешли дорогу, я невольно напрягся, потому что здесь мы с тобой прощались. Я ждал, что ты сейчас скажешь свои обычные слова: «Рома, дальше я…» Но ты ничего не говорила.

У тебя было приподнятое настроение. И хоть я ещё не освободился до конца от чувства досады, что не удалось переписать альбом любимой рок-группы, но твоё состояние быстро передалось мне, и мы с тобой весело болтали.

В наших разговорах, в твоём настроении появилось что-то новое. Если прежде мы просто гуляли, обсуждая школьную жизнь, то теперь говорили друг с другом как влюблённые, уверенные, что каждый из нас любит и любим. А ведь я так ни разу и не сказал, что люблю тебя… Как я жалел об этом!

Возле железнодорожного моста снова напрягся, ожидая, что сейчас ты меня оставишь здесь, а дальше пойдёшь одна. Этот мост был для меня своеобразной разделительной полосой, где по обе его стороны существовали два как бы отдельных мира. Один мир тот, в котором жил я. Мне он казался более светлым и интеллигентным. И другой мир… Бараки, хулиганистые парни, крикливые тётки, выпивающие прямо возле ларьков мужики.

Зашли под мост. Над нами прогрохотал маневровый тепловоз. Ты посмотрела на меня с некоторым лукавством и спросила:

— Моя бабушка говорит, что я похожа на японку… Правда? Или разыгрывает?

В глазах весёлые искорки.

Я посмотрел изучающе на тебя. И хотя в твоём смуглом лице действительно проглядывало что-то восточное, но я не понял по твоему голосу, нравится тебе это или нет, и на всякий случай, как мне казалось, занял твою сторону:

— Да нет… нет…

Ты улыбнулась. Я видел, что тебя переполняют какие-то невысказанные чувства, что они не дают тебе покоя, и ты подыскиваешь слова, чтобы их высказать. Но не прямо, а так, чтобы и ничего лишнего не сказать, и чтобы всё было понятно.

Собралась с духом и сказала фразу, от которой перехватило дыхание:

— У меня мама спрашивает… Вы так часто встречаетесь… Вы что, решили пожениться? Вам же только четырнадцать…

Сказала, и тут же осеклась от своей смелости.

Я смутился.

Мы повернули на какую-то улицу и неспеша двинулись к твоему дому. Я никогда не был здесь и по ходу всматривался в каждое жилое здание, пытаясь угадать, где именно ты живёшь. Если бы ты указала на первый попавшийся дом и сказала: «Вот мой дом. Здесь я живу», я бы сразу в него влюбился.

Дошли почти до конца улицы и остановились возле последней пятиэтажки.

— Вот, я здесь живу, — сказала ты.

Это лучший дом в Запорожье! Лучший дом в мире!

Мы стояли молча, глядя по сторонам, но не проявляя нетерпения. И вдруг ты спросила:

— Хочешь, посидим ещё немного?

Я обрадовался, но не увидел ни одной лавочки. Неужели во дворе?

— Где? — спросил на всякий случай.

— Пойдём. У нас тут есть своё место.

Плакучие ивы возле дома закрывали густыми кронами палисадник. Мы прошли через него вдоль тёмных зарешеченных окон первого этажа. Первое окно находилось высоко, а все последующие прижимались к земле. Остановились возле последнего, за которым находилась дверь в… «Домоуправление», — прочитал я.

— Вот, — показала ты на карниз. — Можно здесь посидеть. Ты садись, а я родителей предупрежу.

Я ждал тебя и не мог нарадоваться свалившемуся на меня счастью. Мы вместе! И всё так хорошо! Меня просто распирало от глупой мысли, что я сейчас, будто Золушка, попал в волшебную страну, где быть счастливым так же естественно, как и дышать.

Мелькнула тень, и я снова увидел твоё улыбающееся счастливое лицо.

— Мне разрешили пятнадцать минут, — сказала ты и добавила: — Садись. Здесь удобно.

— Только пятнадцать? — изобразил я шутливое огорчение.

Ты махнула рукой, мол, не придавай значения.

Окно было узкое, и места на карнизе на двоих еле хватило. Но меня это даже обрадовало. Мы впервые с тобой сидели так близко, почти прижавшись друг к другу. Я чувствовал через куртку и плащ твоё тело. Говорили о всяких пустяках, посмеивались над одноклассниками. Ты разомкнула руки и потёрла ладонью колено. Мне захотелось взять тебя за руку. Я преодолевал робость, набирался смелости… и тут…

— Тоня, уже поздно, — раздался голос твоей мамы из окна над нами.

— Я сейчас, — ответила ты, и мы продолжали сидеть.

Теперь мог выйти твой отец и строго потребовать «немедленно домой», как это случилось у меня с одной девочкой в Бердянске. При мысли об этом я сдержал свой порыв. Над нами снова прозвучал голос твоей мамы:

— Тоня, иди домой.

По её голосу ты, наверное, поняла, что это более строгое предупреждение, и ослушаться нельзя.

Мы встали и пошли. На углу дома остановились, ты улыбнулась и сказала на прощание:

— Пока.

Пока… Раньше ты всегда говорила «до свидания».

Возвращаясь домой, я еле сдерживал себя. Мне хотелось радостно бежать куда глаза глядят. Хотелось лететь. Почему люди не летают, как птицы? Я бы сейчас взлетел высоко-высоко и кружил над твоим домом, вспоминая твои глаза, твою улыбку, твои руки…

Японка…

Это моё последнее хорошее воспоминание о наших отношениях, о моей любви к тебе. Больше вспоминать нечего.

На осенние каникулы я уехал с отцом к родственникам, а когда вернулся, всё уже было по-другому. Почему? Что произошло? Не знаю. Да я никогда и не пытался узнать. Боялся открыть для себя нечто такое, от чего бы у меня вообще в голове помутилось.

На мои звонки ты уже не отвечала. А когда я до тебя всё-таки дозванивался, выяснялось, что ты занята и встретиться мы не можем. Раньше ты была всегда свободна. Так продолжалось некоторое время, а потом…

Ну, что было потом, я уже рассказал.

Примечания

1

В переводе с украинского: Октябрьский.

2

Перевод с украинского:

Возле мельницы калина,

Возле ставка верба

Возле плетня дивчина

Возле сердца печаль…