Василёк. Печальная и поучительная история о любви и ненависти

Юрий Иванович Мудренко

От любви до ненависти бывает только один-единственный шаг, и этот шаг может стать роковым. Если раньше можно было всё исправить, то, сделав этот шаг, уже не получится ничего…

3

После нелицеприятной беседы Василёк с трудом вышел из офиса. Ему казалось, что и на улице не хватает воздуха из-за внезапного спазма, схватившего грудь и сковавшего дыхание. Сердце билось, как шальное, а под ложечкой больно засосало.

Василёк стоял на гладких ступенях отполированного до зеркального блеска крыльца и дышал, как загнанная лошадь. Только что его обвинили в некомпетентности и полной несостоятельности, в халатности и ротозействе, а заодно, так, между прочим, поставили на счётчик, пока ещё даже не обозначив сумму долга, и выгнали с работы, оставив без средств существования.

— М-м-м, — застонал Василёк, схватившись ладонями рук за голову.

Он спустился с крыльца, дошёл до ближайшей скамейки и обессиленно присел на самый край. Надо было что-то делать, но что?

— Господи! — взмолился Василёк. — За что? За что?

Жуткая растерянность, сильное расстройство и бесконечные обрывки разносортных мыслей никак не давали даже малейшей возможности сосредоточиться на решении накативших, подобно снежному кому, неподъёмных проблем.

— Надо съездить к Самолепову, — решил Василёк — Я же ни в чём не виноват! Ни в чём!

Теперь, чтобы разобраться во всём этом запутанном и зашедшем в тупик деле и доказать свою правоту, надо было взять себя в руки и немедленно ехать на другой конец города в кабинет высокого чиновника на приём.

Он поднялся со скамейки, вышел на обочину дороги и стал ловить машину, чтобы, чем можно скорее, добраться до места назначения. Давку в общественном транспорте он, вероятнее всего, не выдержал бы.

Василёк не догадывался, что за его действиями всё это время из окна своего кабинета внимательно наблюдал Власов. Потом, когда пойманная попутка увезла Василька с глаз долой, Сергей Семёнович снял телефонную трубку и набрал номер.

— Алё! Дмитрий Валентинович, я Вас приветствую. Это Власов, — чётко отрапортовал он невидимому собеседнику. — Вопрос с вашими комиссионными решается.

— Спасибо, Сергей Семёнович, — бодро ответил Самолепов. — Я в вас нисколько не сомневался. А акт ваш подпишем в следующем месяце. Это я обещаю, а также гарантирую всяческую поддержку ваших начинаний.

— Ну, это поистине императорская щедрость, — Власов непроизвольно осклабился, забыв о неприятной беседе, и если бы сам Самолепов не спросил его о Васильке, то разговор, по всей видимости, на этом бы и закончился.

— Надеюсь, виновник возникших затруднений наказан? — прямо спросил чиновник.

— Ещё как наказан! — отрапортовал Власов. — Ещё как! Во-первых, он уволен, а во-вторых, предупреждён о том, что возмещать причинённый ущерб придётся именно ему.

— Это правильно, — согласился Самолепов. — Надо учить подобных разгильдяев, чтобы другим неповадно было. А то ведь сколько неприятностей из-за таких вот работников. Построже с ними надо, построже!

Они ещё поговорили пару минут о пустяках, а потом Самолепов, сославшись на неотложные дела, попрощался и первым повесил трубку. Неотложным делом оказался разговор со своим секретарём, женщиной Ириной, тридцати пяти лет от роду, хотя, надо отметить, что выглядела она моложе.

— Уволен твой домогатель, Ирочка, — как бы между прочим сказал Самолепов. — И я очень надеюсь, что ни ты, ни я его больше не увидим, во всяком случае, в этой жизни.

— Спасибо, Дмитрий Валентинович, — поблагодарила чиновника женщина. — Я у Вас в долгу.

— Я это учту, — Дмитрий Валентинович игриво заулыбался в предвкушении сладкого вечерочка и взглянул на часы, чтобы отметить про себя время, оставшееся до часа «Ч», когда он вместе с Ирочкой выйдет из кабинета, а потом они вместе погрузятся в его новенький «Mersedes», и шикарная чёрная машина с синим проблесковым маячком домчит своих пассажиров до квартирки в элитном доме, приобретённой Дмитрием Валентиновичем для подобных утех.

— Чтобы не было чужих глаз и лишних разговоров, — не уставал повторять Самолепов.

Купленная за очередной «откат» квартира представляла собой хоромы в триста пятьдесят квадратных метров и обошлась хозяину в «пару миллионов долларов», как он любил выражаться. Её достоинством были три богатые спальни и три ультрамодные ванные комнаты.

— Бог любит троицу, — поговаривал без устали Самолепов, лапая Ирочку за все места, когда они оставались наедине.

Та не сопротивлялась, напротив, секретарша, как опытная обольстительница, угадывала любое желание своего господина и повелителя, а потому не переставала его удивлять своей глубокой проницательностью и умением доставлять удовольствие.

— Мой пупсик, — томно вздыхала она. — Какой ты сегодня красивый! А какой неутомимый, как необъезженный мустанг.

И Дмитрий Валентинович верил, как ребёнок, в эти её слова, считая себя непревзойдённым и опытным партнёром. Только вот в толк никак не мог взять, что это была лишь лесть, самая обыкновенная банальная езда по ушам с одной единственной целью — быть незаменимой и всегда желанной. Самолепов хотел этих слов, горячих признаний, жарких пламенных эпитетов, и получал их сполна, принимая всё адресованное ему за чистую монету. Именно поэтому Ирочке удавалось крутить этим стареющим олухом так, как она того желала. Ему даже стало казаться, что ей уже никого больше не надо, что он у неё один, и что она мечтает только об одном: не делить его ни с кем, даже с законной супругой. Самолепов стал мучиться этой мыслью, и хотя эта мука была сладкой, но всё-таки это была мука, самая настоящая, заставлявшая кипеть кровь и учащённо биться сердце, чтобы разогнать эту кипящую кровь по жилам. Развестись с женой он не мог по целому ряду причин, а потому разрывался между любовью и ненавистью, страстью и привычкой, новыми острыми ощущениями и обязательной повинностью, искренне не понимая, что всё это всего-навсего игра собственного воображения и последствия излишнего самовнушения. И если бы он хоть на минуту взглянул на тупиковую ситуацию со стороны, то сразу бы разобрался в ней без посторонней помощи. Но он не мог этого сделать, потому что был во власти дутых надуманных чувств, приход которых был неудивителен в пору седины в бороду. Однако Самолепов не хотел признавать подобного неумолимого факта, относясь к категории редких упрямцев, всегда считавших себя восемнадцатилетними пацанами. Как сказала бы его давно почившая тёща, которую он по-настоящему уважал и даже немного побаивался при жизни:

— Каждый по-своему сходит с ума! Вот и ты, Димочка, вот и ты.

— А что я? — удивлённо спрашивал Самолепов. — Я, как все.

— В том-то и дело, что тебе нельзя, как все, — поучала тёща своего немолодого зятя. — Положение обязывает и не позволяет тебе опускаться до уровня толпы. А ты всё забываешь, кто ты есть на самом деле. Ты же на виду, а ведёшь себя порой, как безмозглый баран.

Если бы кто-либо другой адресовал ему такие слова, то последствия для оппонента, безусловно, оказались бы самыми плачевными. Но тёща была исключением из этого жёсткого правила, а всё потому, что именно ей принадлежала заслуга в продвижении по службе своего безродного зятя. Он этого никогда не забывал, и до самой её смерти называл мамой и обращался исключительно на «Вы». Быть может, и сейчас, в тяжёлый период безнадёжной влюблённости она смогла бы найти лекарство против этого недуга и вылечить зятя, открыв ему глаза на хитрую стерву, именуемую Ирочкой.

Дмитрий Валентинович и раньше увлекался барышнями, особенно теми, которые были помладше его, но каждый раз романтические приключения заканчивались без особых потерь. Самолепов совсем не мучился, снедаемый пламенными чувствами. Это больше походило на спорт, коллекционирование, своеобразную филателию, где вместо марок выступали конкретные женщины. И все они теряли свою значимость и стоимость, как те самые марки после погашения. Одна, максимум две встречи в уютном гнёздышке, и дамы слышали холодное «до свидания», режущее больнее дамасской стали.

С Ирочкой же получилось как раз наоборот, а всё потому, что искусством укрощения мужчин она владела в совершенстве и пользовалась этим умением на сто процентов. Она не была красавицей, но свои достоинства умела держать на виду и кокетливо их подчёркивать, придавая всему своему поведению пикантный изыск и шарм.

Клюнул на это её искусство и Самолепов, который, сам того не ожидая, попался в липкие прочные сети, умело расставленные опытной охотницей.

На самом деле, ничего удивительного в произошедшем не было, да и не могло быть, потому как после ухода незабвенной тёщи в мир иной, у великовозрастного, а вместе с тем, высокопоставленного проходимца не стало тормозов. Жена в счёт не шла. Женился он на супруге, когда был совсем молодым, вляпавшимся в скандальную историю. И если бы не связи и положение будущей второй мамы, то о карьере, а, вполне возможно, и о свободе пришлось бы позабыть, причём о свободе на некоторое время, а о карьере навсегда.

Тёща тогда не торговалась. Она крепко взяла будущего зятя за рога и препроводила в уготованное специально для него стойло, именуемое супружеской жизнью.

— Была бы я помоложе лет эдак на тридцать, то жениться пришлось бы на мне, — тёща громко рассмеялась своей удачной шутке. — А так, живите уж. Только вот, Димочка, никогда не забывай, кто ты, и кто я, для чего ты здесь, и кому ты всем этим обязан.

Отмазанный по полной программе от тюрьмы зять согласно закивал головой. Но это было тогда, было давно и успело зарасти бурьяном, как неухоженная тропинка на заброшенной даче.

Теперь же своей супруги Самолепов не опасался. Да и что могло сделать это чудо в бигудях и домашнем халате? Если любимая тёща обладала железным характером и несгибаемой волей, как крутой мужчина, то вот супруга Дмитрия Валентиновича, проходившая всю свою жизнь в розовых очках, была эталоном невинности и детской наивности. Даже походка её и та была чересчур мягкой и осторожной, а все жесты плавными и неспешными. Доминантой её поведения было совершенно удивительное неумение злиться, и, кроме того, в своём супруге женщина души не чаяла и всецело ему доверяла, чем Дмитрий Валентинович весьма успешно пользовался.

— Я в командировку на три дня, — заявлял он жене и на все выходные погружался в разврат и пьянство.

— Хорошо, — соглашалась супруга. — Во вторник будешь?

— Да, вечером, как только приеду.

Она даже не спрашивала, куда именно направился её благоверный на этот раз, и даже не звонила ему на мобильник, потому что он так просил.

— Зинуля, я тебе сам позвоню, когда буду посвободнее, — слышала она одну и ту же фразу на протяжении многих лет.

Вот и в эту пятницу Самолепов планировал исчезнуть на целых три дня, аж до понедельника, и, отключив телефоны, наслаждаться страстным уединением со своей любимой женщиной, как он называл Ирочку. Томное ожидание чуда прервала резко открывшаяся входная дверь в кабинет.

— Он пришёл, — тихо произнесла неожиданно появившаяся в дверном проёме секретарша.

— Кто это он? — в замешательстве спросил Самолепов, немало удивившись внезапному вторжению в его пенаты без вызова, хотя Ирочке это позволялось.

— Ну, этот, домогатель, — продолжила Ирина.

— И у него хватает наглости являться сюда снова? — чиновник быстро взял себя в руки. — Я же сделал всё, чтобы никогда его не видеть, чтобы он не потревожил ни тебя, ни меня. Так ему мало?

— И где он сейчас? — Самолепов задал следующий вопрос, весь вне себя от охватившего негодования.

— Внизу на проходной, — ответила секретарь. — Пытается пропуск оформить.

— Пропуск? — если бы Дмитрий Валентинович был паровозом, то немедленно выпустил бы высоко в небо целый столб горячего белоснежного пара. — Но это уж дудки!

— Охрана! — громко позвал он служащих в униформе, как будто мог докричаться сквозь толстые каменные стены, а затем, нажав на кнопку на пульте селектора громкой связи, повторил снова. — Охрана!

Сам старший сегодняшней смены примчался на дикий зов рассвирепевшего руководителя такого высокого ранга.

— Значит так! — с надрывом, задыхаясь от переполнявших его чувств, чиновник высказал собственное «фи» в адрес службы безопасности.

— У нас тут что? — вопрошал он гневно. — Проходной двор или государственное учреждение?

Опешивший охранник, старший сегодняшней смены, застыл в позе бультерьера, готовый вцепиться мёртвой хваткой в кого угодно, руководствуясь наивысшим приказом. Его недоумение диктовалось исключительно неясностью поставленной задачи. Он уже успел беглым взглядом окинуть кабинет и приёмную, но ничего подозрительного ни там, ни тут не обнаружил.

— Это почему же кто попало может выписать себе пропуск и проникнуть с его помощью, при полнейшем попустительстве со стороны охраны ко мне на этаж? — скороговоркой выпалил Самолепов. — Как это вообще такое возможно?

— А кто проник, Дмитрий Валентинович? — удивился охранник. — Я тут никого, кроме Вас и вашего секретаря не вижу.

— В том-то и дело, что пока не проник, но собирается, — начал высказывать своё опасение Самолепов. — Там, внизу, на проходной.

— Этого не может быть, — старший смены отрицательно покачал головой. — Без заранее утверждённого списка даже мышь не проскочит!

— Без списка, говоришь, даже мышь? — уточнил чиновник.

— Так точно! — заверил старший смены. — Даже мышь.

— Это хорошо, — согласился Самолепов. — Вот что, любезный, ты уточни, есть ли на сегодня в списке господин Акатов? И если есть, то из списка вычеркнуть, пропуск не давать ни под каким предлогом! Только быстро, быстро, а то ведь всё может быть, любой казус из-за нашей бюрократии.

— Есть! — снова по-военному молодцевато выкрикнул охранник и исчез за дверями со скоростью болида «Формула 1».

— Тупой, но исполнительный, — подумал Дмитрий Валентинович. — Это хорошо. Такие бараны нужны, особенно сейчас.

Он перевёл взгляд на Ирочку, застывшую возле входной двери в ожидании развязки щекотливой ситуации, возникшей во многом именно из-за неё.