Версия-21

Юрий Денисов

Это всё 22 июня началось в Севастополе. Налёт неизвестных самолётов до рассвета. Кто они? Что ждёт страну? Эти мысли актуальны и сегодня…

ГЛАВА 4. ЗАГАДОЧНЫЙ СВИДЕТЕЛЬ, ОН ЖЕ — ГЕНЕРАЛ-МАЙОР АРТИЛЛЕРИИ И. С. ЖИЛИН

Севастополь в сентябре. Загадочный полковник. День рождения Орлова. Разбор фонда Жилина. Банкет. Неожиданный концерт. Муки Карамзина по фонду Жилина. Интермеццо одинокого самолета.

Как-то неожиданно в Севастополе наступил сентябрь. По среднерусскому, да и по среднеевропейскому календарю, сентябрь — осенний месяц, но никакой осени в Севастополе и Крыму не ощущалось. Небо было чистое-чистое, синева и лазурь. Солнце — ярко-желтое, а вечерами темно-красное и никаких туч: ни при восходе, ни при закате. Море такое тихое-тихое. Менялась природа, менялась и демография. Дети и школьники рассредоточились по садам и школам, но на городских улицах и городских пляжах людей меньше не становилось. Даже люди были уже несколько другие, чем в буйном июле-августе. В один из таких золотых дней сентября, у себя на даче, на втором этаже веранды-мансарды, возлежал в шезлонге его высокоблагородие полковник Советского Союза в глубокой отставке, Георгий Михайлович Карамзин. Он меланхолично жевал травинку с собственного огорода. И не спеша, в который раз, с наслаждением обозревал окрестности и виды Фиолента.

Слева, почти на юг — мыс Фиолент, с остатками укреплений восемнадцатой батареи второй обороны 1941—1942 гг. и с остатками ракетной позиции периода «холодной войны». Прямо на запад — величественная панорама обрывистых скал и утесов и безграничная даль моря. Справа, на северо-запад, бухта Дианы, грот Дианы, мыс Лермонтова, а дальше, где-то, через какие-то 10—12 км, и без бинокля, через марево утренней дымки — 35-я береговая батарея и, замыкая северо-западную часть панорамы, мыс Херсонес со старинным Херсонесским маяком! Но не только местные виды услаждали и ублажали душу Карамзина. В памяти, в сознании витали и кружились воспоминания о дальних берегах. Курсом на юг, юго-запад — Турция, великолепный сказочный Босфор, незабываемые впечатления. В Турции Георгий впервые убедился, что книги, кино и телевизионные картинки ничего не значат по сравнению с личными впечатлениями. В составе делегации Севастопольского Международного Черноморского клуба (МЧК) с участниками из других городов — Греции, Украины, Италии, России — Георгий объехал почти всю Турцию. В те годы Международный Черноморский Клуб возглавлял мэр Таганрога Александр Шилов, спустя несколько лет его расстреляла в родном городе местная мафия, и МЧК как-то медленно распался. И хотя деятельность МЧК не привела в Севастополь больших инвестиций, но сколько было радужных надежд, великих планов, интересных встреч. Каждый год — конференция в каком-нибудь приморском городе: Триест, Измит, Салоники, Констанца, Одесса, Ялта, Азов. Вспоминая обо всем этом, Георгий вздохнул. Сейчас, к 2013 году, все как-то посерело, никаких радужных надежд. Суровая борьба на выживание. Далее, на юго-запад, — Болгария. Два раза с женой Ольгой Сергеевной, один раз — как советский турист, другой раз — как предприниматель, Карамзин на короткое время посетил Болгарию. Хорошая страна для отдыха. Днем — терпкое вино «Гамза», вечером — прекрасный коньяк «Солнечный берег». Запомнились поездки в Балканские горы, на Шипку и другие места освободительной русско-турецкой войны. Но память о Болгарии омрачалась всей последующей историей: цепью предательств и измен — Первая мировая, Вторая мировая, да и сегодня — Европейский союз, НАТО. Никак не друзья, никак не товарищи. Прав был Достоевский: не стоило класть русские жизни во имя неблагодарных болгар. Далее, перед мысленным взором Карамзина, — Румыния (Констанца, Плоешти, Силистрия, Галац)…

Победимцев сообщает, что у него уже готова большая подборка материалов о том, что Черноморский флот в первый день войны начал боевые действия — не с вероломно напавшей на нас Германией, а с нейтральной к нам на 22 июня Румынией. Итак, Карамзин размышлял и жевал травинку, но то, что он жевал травинку, вовсе не означало, что на даче не было ничего. Усилиями семьи Карамзиных на даче было почти все, что давала благословенная крымская земля. Отошли абрикосы, подошли персики, созрели инжир и миндаль. Уже попробовали ранние сорта винограда. Заботами Ольги Сергеевны не прекращался конвейер клубничный, и Карамзин, отбросив травинку, спустился в гостиную к утреннему чаю. Но его намерения остановил телефонный перезвон, звонил Орлов. Карамзин закрутил головой: «Да, конечно, день рождения! Вчера вечером помнил, а сегодня забыл!» И, взглянув на часы, Георгий поспешил на сборы. Подарок был подготовлен. Цветов нарезать — секундное дело, а вот что надеть? Георгий стал лихорадочно перебирать свой дачный гардероб. Но в это время вновь раздался звонок, и Эдуард сообщил, что Мария Степановна, жена Орлова, просила их не наряжаться. Никаких там галстуков и пиджаков, а все — как можно проще, так как программа дня не предусматривает торжественных мероприятий и посещений, а предполагает морские купания и прогулки, бродяжничество по садам и лесам и торжественный ужин. Карамзин успокоился. Вытащил футболку цветов русского флага, надел бриджи цвета «фельдграу» и в руки ему попала какая-то сомнительная обувь. Это оказался подарок Ольги Сергеевны по какому-то случаю, подошва и две веревочки. Но цена подарка смущала старого полковника. Где-то под тысячу долларов. Такое явление европейской моды, по такой цене, не укладывалось в сознание скромного пенсионера. Но думать и выбирать было уже некогда. На улице у ворот дачи звенел голос Эдуарда. Георгий, стремительно схватив секатор, быстро нарезал букет цветов. Опять же, благодаря заботам Ольги Сергеевны, здесь было полное разнообразие: розы разных цветов и оттенков, красные гладиолусы и полтора десятка разноцветных астр. С благодарностью вспоминая жену, Георгий был очень доволен охапкой цветов, оказавшихся у него в руках. «Не с пустыми руками приедем», — думал он, закрыв окна и форточки, заперев двери и ворота, Георгий вышел к машине. У машины веселым пионерским салютом Георгия встретил сын Орлова — Игорь. На переднем сиденье нервно вращался, с каким-то длинным свертком на коленях, Эдуард. Игорь помог Карамзину разместить на багажной полке цветы и взял у него пакет с каким-то нелегким, килограммов на шесть, грузом. Это был подарок. С подарками у Карамзина давно и окончательно сложилось твердое мнение. С юных лет усвоив афоризм «Книга — лучший подарок», Георгий всегда и всем дарил только книги, не обращая внимания на вкусы и пристрастия «новорожденных». И сегодня это был огромный фолиант «История дворянских родов России».

У Орлова фамилия громкая, а в фолианте несколько страниц — об этой фамилии. Глядишь, и отыщет в своем генеалогическом древе какие-нибудь новые ветви. Совсем по-другому относился к подаркам Эдуард Максимович Победимцев. Он не любил дарить. Он любил удивлять. И сегодня, как оказалось, в брезентовое покрывало была завернута немецкая штурмовая винтовка образца 1941 года, добытая на линии фронта под горой Гасфорта. Такими археологическими артефактами граждан Севастополя не удивишь. У соседа Карамзина по даче в предбаннике на стене висит немецкая стальная каска с рваной осколочной пробоиной. По гаражам и дачам встречались и советские, и немецкие винтовки, автоматы и пулеметы военных лет в различной степени сохранности. У Володи Стефановского в приемной его офиса долгое время стояла на колесах легкая пушка времен первой обороны Севастополя. Но, более всех повезло команде Геннадия Рябчикова: с потопленной нашими подводниками немецкой самоходной баржи они подняли немецкое штурмовое орудие. Ночью привезли его к себе на стройдвор и в течение месяца довели его до коллекционной кондиции. Коллекционер из ФРГ нашелся быстро. Сумма дохода до сих пор неизвестна, но оно и понятно. Ведь дело-то криминальное. Законом такие сделки в тени от государства запрещены.

Быстро разместившись в автомобиле, друзья по старой прибрежной дороге двинулись на Балаклаву. Проезжая мимо Георгиевского монастыря, наши друзья услышали колокольный звон: монахи служили заутреню. Монастырь постепенно возрождался. Вот уже и заработала колокольня, и в утренний, и в вечерний час «малиновый» звон придавал этому месту романтическое очарование. Промчались мимо заброшенной «школы оружия» и по очень старой дороге шли несколько минут вдоль берега. Эти живописные места севастопольцы почти не посещают. Берег крутой, высокий, необустроенный, но Карамзин верил, что и на эти благословенные места от Георгиевского монастыря до Балаклавской бухты когда-нибудь прольется золотой дождь инвестиций. На высоте Горная без всякой просьбы, зная привычки друзей, Игорь Орлов остановил машину: не в первый раз шли они этим маршрутом. Высота Горная — последняя высота на Западной окраине Крымских гор. Друзья вышли, положили несколько цветов на плиты постамента воинов Приморской армии. Это была традиция. А затем, также по традиции, несколько минут стояли на самой высокой точке, думая и молясь каждый о своем. Погода была чудесная, вид был прекрасный. Прямо в центре — панорама Севастополя с сияющим крестом Свято-Владимирского собора. На северо-востоке — величественный мемориал Сапун-горы, с сияющим крестом часовни Святого Георгия, прямо на востоке — величественные виды Балаклавских высот. Прямо под высотой, в Балаклавской долине среди виноградников виднелся белый обелиск. Это — памятник бригаде английской легкой кавалерии, состоявшей, как пишут историки, из представителей лучших аристократических семей Великобритании. Русские солдаты-артиллеристы, без всякого уважения к аристократическим корням британцев, безжалостно и уверенно расстреляли почти всю бригаду. И в Англии до сих пор льют слезы об этом печальном для них событии. Справа, далеко на востоке, на фоне лазурного неба четко смотрелся силуэт Генуэзской башни, символ Балаклавы, на высокой отвесной скале над входом в Балаклавскую бухту. Бухту, по преданию воспетую Гомером в его всемирно-известной поэме «Одиссея». Друзья вздохнули, молча, проникновенно посмотрели друг на друга, как будто вместе таинственно приобщились к какому-то святому причастию. Сели в машину и через десять минут были в Балаклаве у ворот «замка графа Орлова». Несмотря на довольно-таки ранний час, у ворот во дворе усадьбы было уже около полтора десятка машин, а дом звенел голосами родственников, гостей, сослуживцев и многих других друзей Владимира Ивановича Орлова.

Эдуард и Георгий тихо, без звона и шума, не привлекая к себе внимания, проникли в дом, и Георгий в первую очередь отправился к хозяйке дома — Марие Степановне, нашел ее в гостиной и, не церемонясь, вручил ей огромную охапку цветов. Чего там церемониться? Столько лет знакомы. Не дожидаясь окончания «ахов» и вздохов благодарности, Эдуард и Григорий скромно встали в очередь для поздравления. В это время Владимир Орлов обнимал какого-то очень пожилого седого человека, называл его «мой генерал» и проливал слезы на его рубашку. Из невнятных слов Орлова можно было понять, что это — его начальник-сослуживец по Дальнему Востоку, один из руководителей боев на острове Даманском. Скоро дошла очередь и до друзей. Георгий Михайлович вытащил из пакета свой фолиант и, не удержавшись, произнес свою речь о возможных аристократических корнях Орлова. А тот, вытирая слезы, теперь уже от смеха, обнял Карамзина и, продолжая смеяться, переключился на Победимцева. Эдуард, не разворачивая своего брезентового свертка, молча, серьезно и торжественно протянул его Владимиру Ивановичу. Орлов, зная причуды Победимцева, так же молча, не задавая вопросов, передал сверток своему другому сыну Всеволоду. «Да, — думал Эдуард, отходя от Орлова, — штурмовая винтовка — подарочек, конечно, не для городской квартиры. Но у Орловых усадьба — дай Бог каждому, и место для такого подарка найдется». Торжественная церемония вскоре закончилась. И в центре события появилась Мария Степановна в простом холщовом одеянии, подчеркивая этим непритязательность и простоту отношений. Все были приглашены в сад на фуршет с легким вином и легкими закусками. Здесь было сделано несколько объявлений. Вечером на закате был объявлен торжественный званый ужин. А на день всем и каждому были предложены различные развлекательные программы: кому — город, кому — пляж, кому — поход в лес, кому — морские прогулки. Пили мало, но позавтракали все с удовольствием. И, разобрав по пакетам фрукты и бутерброды, родственники и гости разошлись по предложенным программам. И очень скоро в доме стало очень тихо. Друзья, как и многие, совсем не выпили вина, для этого будет вечер. А что касается программы, то она у них тоже была, но какая-то совсем не для отдыха. Так было решено заранее. Друзья решили весь день до вечера посвятить внимательному, спокойному, совместному разбору фонда воспоминаний Ивана Сергеевича Жилина, командира ПВО главной базы ЧФ и крымского участка ПВО в 1941 году. К радости родителей, сыновья Григория и Владимира, Игорь, Олег и Всеволод, не заинтересовались развлекательной программой, а захотели опуститься в глубины военной истории.

Все направились в гостиную. Но в это время сын Орлова, Всеволод, что-то взволнованно зашептал на ухо отцу. Орлов, извинившись, вместе с сыном стремительно двинулся в сторону одного из флигелей. Там на высоком крыльце уютно расположился пятнадцатилетний внук Орлова — Слава. Развернув брезент, он перочинным ножом что-то вычищал из немецкой штурмовой винтовки. Винтовка была немедленно отобрана, Слава отправлен в одну из групп отдыхающих, а Орлов так, с винтовкой под мышкой и с брезентом в руках, появился в гостиной перед высоким собранием историков-дилетантов. И члены клуба, и приглашенные уютно расположились вокруг большого круглого стола, на котором Карамзин уже приготовил и ноутбук, и документы. В это время в полуоткрытых дверях появился еще один экземпляр академического собрания — шпиц Лаврентий. Оглушенный недавним шумом и гамом, он наконец-то пришел в себя и объявился перед строгими очами хозяина. У Лаврентия в гостиной в углу было свое постоянное законное место — бархатный невысокий пуфик, и Лаврентий, никого не спрашивая, спокойно устроился на свое место. Орлов, наблюдая за вполне приличным поведением семейного любимца, решил его не трогать и разрешил ему остаться в высоком академическом собрании. Все другие не возражали.

«С чего начнем?» — спросил Карамзин. «Я предлагаю, — сразу встрепенулся Победимцев, который по обыкновению пребывал в возбужденном состоянии, — начать сразу с мемуаров. А всю его переписку с Кузнецовым, Кулаковым, военными журналами — разберем потом». Все согласились. Докладчиком научной конференции был определен Карамзин. Ученым секретарем с записью и оформлением протокола был определен Победимцев. Тем более что перед ним на столе лежала толстая тетрадь, а в тонких нервных пальцах трепетала ручка. Ученый совет с правом задавать вопросы по ходу доклада представлял Орлов.

«Итак, товарищи-офицеры, — в быстром темпе, не теряя времени, начал Карамзин, — перед нами мемуары, воспоминания генерал-майора артиллерии Ивана Сергеевича Жилина, в то военное время — полковника. Сначала — несколько предварительных замечаний. Иван Сергеевич Жилин — непосредственный свидетель, очевидец того, что произошло ночью и ранним утром 22 июня 1941 года в Севастополе. Генералу Жилину в истории героической обороны Города-героя крайне не повезло. Он забыт. В отличие от других героев, в городе нет ни площади, ни улицы, ни переулка, носящих его имя. На доме, где он жил, расположенном на ул.4-я Бастионная, нет мемориальной доски. А в штабе ПВО на Историческом бульваре так же нет в наличии никакого памятного знака о генерале Жилине. Это — о нем самом. А теперь — о системе ПВО в РККА и РККФ — на июнь 1941 года. Система ПВО армий и флотов до июня 1941 года входила в состав этих армий и флотов. Но в 1941 году было создано Главное управление ПВО, которое возглавил командарм Штерн, который вскоре был арестован и расстрелян. Полковник Жилин был по должности начальником ПВО Черноморского флота. Он же правильно в мемуарах называл себя начальником ПВО главной базы ЧФ, при этом следует помнить, что у флота были базы в Одессе, в Николаеве, в Очакове, в Феодосии, в Керчи, в Новороссийске и в Поти. И противовоздушные силы всех этих баз также подчинялись Жилину. Но кроме того Жилин исполнял должность начальника ПВО всего Крыма. И по смыслу этой должности подчинялся Главному управлению ПВО РККА. А по линии флота, через заместителя командующего ЧФ по авиации генерала Русакова, он замыкался на управление ПВО Главного морского штаба, которым, как мы помним, командовал адмирал Исаков. Все это очень важно знать, так как все действия полковника Жилина определяются именно таковым его положением. А вот теперь — о мемуарах. Они небольшие, всего девять машинописных страниц. Они у вас есть, и зачитывать их мы не будем. А остановимся и обсудим самые характерные моменты. День, вернее, ночь 22 июня, Жилин встречает дома, после банкета в Доме офицеров армии и флота. Ему не дает заснуть его начальник штаба майор Перов, который сообщает ему, что по главной военно-морской базе объявлен „Большой сбор“. Но что Иван Сергеевич может не беспокоиться, мол, Перов сам справится. Однако неугомонный Жилин идет в штаб и для ускорения сбора личного состава объявляет боевую тревогу. Имел ли он на это право? Имел, но только в том случае, если по всему гарнизону или по всему флоту уже объявлена боевая тревога. Далее — очень интересный факт. Жилин не устраивается в штабе, а поднимается на крышу, на НП, так называемую „вышку“, и беспрерывно находится там два часа, до самого начала событий. Как будто он знал, что события будут, и он их дожидался. Но, что хорошо у Жилина, так это то, что и в воспоминаниях, а потом — и в переписке, он дает четкую временную хронологию, а она временами резко, очень резко противоречит тому, что написали другие. Иван Сергеевич описывает два очень сомнительных разговора. Один — с начальником штаба ЧФ адмиралом Елисеевым, а другой — с начальником штаба авиации Калмыковым. Оба они — прямые начальники Жилина, но прямых указаний они ему не дают, якобы отделываясь совершенно невразумительными фразами „действуйте, как знаете“. Такие разговоры в Красной Армии образца 1941 года были невозможны. И далее Жилин выдает совершенно невероятный пассаж. На основе этих разговоров он лично, единолично принимает решение и отдает приказ о том, чтобы все появившиеся в небе над главной базой самолеты считать вражескими и открывать по ним огонь. Опять же, подчеркнем, что в условиях 1941 года такое решение полковника Жилина следует считать абсолютно невозможным. Только что расстреляно все прежнее командование Черноморского флота, репрессировано и расстреляно все командование ПВО РККА. 19 июня прошли массовые аресты большой группы старших офицеров Красной Армии, особенно — авиационных. Особые отделы выведены из состава РККА и подчинены наркомату госбезопасности. И в таких условиях полковник Жилин принимает такое решение, тем более что на 22 июня не отменен приказ наркома обороны о том, что нельзя сбивать немецкие самолеты, пролетающие над нашей территорией. Этот приказ подкреплен начальником ПВО ВМФ, и у Жилина этот приказ есть, он про него знает. Далее Жилин обстоятельно описывает все детали первого налета. И здесь загадки громоздятся одна на другую. В 03.10 посты ВНОС от Херсонесского маяка сообщают ему о шуме моторов неизвестных самолетов. Но странное дело, Жилин ничего не пишет, но мы-то об этом знаем из других источников — о сигналах ПВО с острова Первомайский, о сигналах РЛС с мыса Тарханкут, о сигналах евпаторийских постов ВНОС и с постов на мысе Сарыч. И опять же — загадка: Жилин никому ничего не докладывает и ни у кого ничего не спрашивает. А далее то, что невозможно себе представить! В лучах вспыхнувших прожекторов Жилин видит не что-нибудь, а 4-моторный бомбардировщик».

При таких словах Карамзина с дальнего конца стола из глубокого кресла вскочил Эдуард Победимцев и взволнованно заговорил: «Этот бомбардировщик мне всю ночь не давал спать! Я провел всю ночь в интернете, в составе немецких ВВС на июнь 1941 года не было 4-моторных бомбардировщиков! Я обещаю, мои дорогие друзья, еще и еще разбираться с этим бомбардировщиком, но пока заявляю: его не было ни в составе 4-го воздушного флота, ни в составе немецко-румынской воздушной миссии в Румынии!» Победимцев еще несколько минут бушевал, Орлов его успокаивал, а Карамзин продолжил открывать загадки из воспоминаний Жилина: «От самолета отделяются четыре точки. Жилин определяет их как парашютные донные мины. А несколькими строчками ниже сам же пишет о парашютистах. Самолет, по Жилину, в лучах прожекторов совершает противозенитный маневр и пропадает. Пропадает из мемуаров Жилина, пропадает из истории, никто и никогда о нем не пишет. Далее вдруг из необъятной черноты севастопольского неба появляются еще два самолета, но это уже «Юнкерсы», по Жилину. Они не идут курсом первого бомбардировщика, а поворачивают к Фиоленту и оттуда ведут атаку через Балаклаву и Максимову дачу — на Южную и Северную бухту. Обстоятельства этой атаки в описании Жилина совершенно неправдоподобны. Вам, товарищ Орлов, я поручаю внимательно войти во все обстоятельства этой атаки и при следующей нашей встрече рассказать нам все подробно». — «Есть, товарищ полковник!» — подчеркнуто послушно ответил Орлов. «По Жилину, — продолжил Георгий, — при повторной атаке «Юнкерсы» падают в море. И при этом ни одного немецкого парашютиста. Но затем — совсем уж плохо, дорогие мои товарищи, Жилин делает попытку объяснить, почему в отражение налета не вступает истребительная авиация Черноморского флота. Здесь необходимо дать его прямую цитату: «Части истребительной авиации в отражении первого внезапного налета участия не приняли, так как в дежурных звеньях отсутствовали летчики-ночники, то есть летчики, подготовленные к действиям в ночных условиях. В частях они были, но после флотских маневров им был предоставлен отдых, поэтому дежурное звено было поднято в воздух с рассветом в 03 ч. 47 минут».

Карамзин после небольшой паузы продолжил: «Само по себе это объяснение невероятно и невозможно. Представить себе, что по боевой тревоге какие-то летчики в боевом полку могут отдыхать — это невероятно! Но и по фактическому существу все было не так. Весь 1-й полк 62-й истребительной бригады был укомплектован старыми опытными пилотами призыва 1938—39 годов. И все они умели летать и ночью, и при плохой погоде. А уставать летчикам было не от чего, так как истребительная авиация флота в маневрах не участвовала. Да, авиация должна была прикрывать высадку десанта, но поскольку десант провалился, то на его прикрытие авиация не прилетала. Обо всем этом подробно написал летчик-истребитель Николай Денисов, в то время старший лейтенант, командир эскадрильи. По его воспоминаниям, никто из „ночников“ не спал, моторы были прогреты, пулеметы проверены, а команды на взлет не было. И действительно, только на рассвете, но не в 03.47, в это время никакого рассвета не было, а была абсолютно темная глухая южная ночь. А где-то на рассвете, точное время нам неизвестно, эскадрилья Денисова поднялась в воздух, но в районе Севастополя никаких вражеских самолетов не обнаружила и благополучно вернулась на аэродром под Евпаторию. Почему в отражении не участвовала истребительная авиация флота — это одна из главных загадок той таинственной ночи. Ведь кроме Жилина было кому отдавать приказы. Появился и начальник авиации генерал Русаков, на месте командующий флотом адмирал Октябрьский, да и весь военный совет флота в полном составе на месте. Но никто никаких команд на подъем авиации в воздух не дает. И никто об этом не напишет. Этот вопрос все, абсолютно все мемуаристы обходят молчанием. Значит, могли быть силы, которые были сильнее командования флота… Товарищ Победимцев, — обратился Карамзин к Эдуарду Максимовичу, — подробно вникнуть в этот вопрос мы поручаем вам», — «Есть, товарищ полковник! — ответил Победимцев, — у меня уже готов ответ, но я доложу его позже, в сопоставлении с целым рядом других загадочных обстоятельств».

«Хорошо, — спокойно ответил Георгий Михайлович, — больше для нас в мемуарах Ивана Жилина ничего нет. Но очень много интересного, столь же загадочного, как в мемуарах, — в его переписке. А пока разрешите подвести итоги по воспоминаниям Ивана Сергеевича Жилина, начальника ПВО ЧФ в июне 1941 года, написанным в 1960 году.

Итак, полковник Жилин всю ночь до 04.35 утра — на НП и чего-то ждет. Все, что вокруг него происходит, почему-то происходит только в Севастополе. Про Одессу, Феодосию, Керчь и другие базы Иван Сергеевич ничего не пишет. Для меня как взрыв бомб сообщение Жилина о том, что в 2 часа 22 минуты в Севастополе объявлено «угрожаемое положение». Об этом же упоминают и Октябрьский, и Борисов. Рядовые читатели и тогда, и теперь не имели понятия, что такое «угрожаемое положение». А этот вопрос — очень и очень серьезный. Раскрыть всю глубину этого вопроса я поручаю себе. Загадка 4-моторного бомбардировщика нами пока не разгадана. Ну невозможно себе представить, чтобы полковник Жилин мог спутать 4-моторный бомбардировщик с «Юнкерсом» или «Хейнкелем-111». Вопрос об истребительной авиации мы поставили. А вот вопрос о решении на открытие огня по неизвестным самолетам остается открытым. Здесь прошу думать всех. Вот, пока так, дорогие мои товарищи. Я полагаю, что своей напряженной работой мы заслужили пятнадцатиминутный перерыв».

Орлов помчался на кухню. Карамзин и Победимцев вышли в сад, сыновья и внук отправились изучать немецкую штурмовую винтовку. Шпиц Лаврентий, доселе мирно дремавший и разомлевший от жары на веранде, удивленно поднял голову. Ему хотелось быть с хозяином, но не хотелось быть на жаркой кухне, а хотелось в сад, но там отсутствовал хозяин. После минутного мучительного раздумья Лаврентий, страдая от раздвоенности, поплелся в сад, но увидев большую бабочку, немедленно пришел в буйное оживление и стал носиться за ней, не обращая внимания ни на Карамзина, ни на Победимцева. И Карамзин, и Победимцев не обращали на Лаврентия никакого внимания, их занимали совсем другие проблемы. Откуда-то издалека донеслись звуки романса в исполнении Александра Малинина «В полуденном саду жужжание Шмеля…», Карамзин остановился и дослушал хороший романс в хорошем исполнении. Через пятнадцать минут все вновь собрались в гостиной и при закрытых от жары шторах — света хватало — медленно и сосредоточенно приступили к изучению материалов из фонда Ивана Сергеевича Жилина.

Когда после перерыва высокое собрание и приглашенные гости расселись по своим местам, Карамзин спокойно продолжил: «Итак, мы ознакомились с воспоминаниями Ивана Сергеевича Жилина, но в его фонде очень много и других материалов, которые по нашей теме, теме первого налета на Севастополь, очень важны. Факты и обстоятельства в трактовках Ивана Сергеевича очень резко отличаются от всего того, о чем так много написали наши адмиралы и генералы. Итак, по Жилину, мы видим следующую картину. С часа ночи, после банкета в Доме Красной Армии и Флота, полковник Жилин — не в штабе, а на своем наблюдательном пункте на крыше штаба ПВО, на «вышке». А что он здесь забыл? А чего он ждет? В 3.07 ему докладывает рейдовый пост с мыса Херсонес о шуме моторов неизвестных самолетов. Вдруг, без команды Жилина, включаются прожектора, и в их лучах он видит четырехмоторный бомбардировщик, от него отделяются четыре точки, Жилин их характеризует как магнитные мины. Самолет делает противозенитный маневр, так как по нему, опять же без всякой команды Жилина, уже вовсю палят зенитки 2-го дивизиона 61-го зенитного артиллерийского полка вблизи мыса Херсонес. И четырехмоторный бомбардировщик, по Жилину, просто исчезает. При этом никто никогда и нигде об этом самолете не вспоминает. Через десять минут, по Жилину, появляется группа в 5—6 самолетов, уже — двухмоторных бомбардировщиков, и совершает какую-то непонятную атаку. От мыса Херсонес они поворачивают на юго-восток к мысу Фиолент. А от мыса Фиолент они меняют курсы северо-восток и прорываются к центру города, к Южной и Севастопольской бухтам. По пути на пустырях сбрасывают несколько мин, а в 03.40 одна из мин, по Жилину, падает у Памятника затопленным кораблям, а другая в 03.46 падает, как пишет Жилин, «где-то за Пироговкой». Пироговка, как мы понимаем, — это больница имени Пирогова. Вот такой налет в описании Жилина. Следует знать, что по этому маршруту, от мыса Херсонес до мыса Фиолент, находятся три батареи, далее — 35-я батарея, у которой, кроме башенных орудий, есть свои зенитные средства и прожектора; затем — батарея №73 2-го дивизиона в районе поселка Автобат. А на самом мысе Фиолент — 18-я батарея береговой обороны, у которой так же есть свои зенитные средства, прожектора и прочее. А затем — такая же 19-я батарея — на утесах Балаклавы. И ни одна из всех этих батарей не проявляет никакого участия в отражении налета. И только 3-й дивизион 61-го ЗАП, по Жилину, открывает заградительный огонь. Расположение 3-го зенитного дивизиона на Максимовой даче — само по себе загадка. От Максимовой дачи зенитки не прикрывают ни западные подходы к севастопольским бухтам (там 2-й дивизион), ни воздушные атаки с севера (там 1-й дивизион). Так что прикрывает 3-й дивизион на Максимовой даче? К этому мы подойдем позже.

А пока — идем по Жилину. Он ничего не пишет о сбитых немецких самолетах, ни о падающих, ни о горящих. Но зато он дает нам пеленг на ту точку, в которой четырехмоторный бомбардировщик якобы сбросил четыре мины. Далее очень любопытны некоторые объяснения, которые дает Иван Сергеевич по разным обстоятельствам налета. Он приводит странные разговоры до налета с начальником штаба ЧФ адмиралом Елисеевым и начальником штаба авиации ЧФ полковником Калмыковым. Оба начальника ничего конкретного ему не говорят, а на все тревожные ожидания Жилина дают ему право на самостоятельные решения, что в условиях Красной Армии и Красного Флота образца 1941 года совершенно немыслимо. Затем генерал Жилин дает совершенно неприемлемое объяснение на вопрос, почему он не поднял в воздух истребительную авиацию ЧФ, в составе которой, как мы знаем, было около 360-ти истребителей. Генерал Жилин объясняет это так: что вот, мол, летчики-ночники в авиационных полках были, но после маневров флота они устали, и их не трогали. Но летчик Константин Денисов пишет другое, что в эту ночь они не спали, в маневрах флота не участвовали. А подняли их в воздух только утром 22 июня после рассвета. Они пролетели над Севастополем, никого и ничего не обнаружили и вернулись на свой аэродром в Саки. Так что объяснения И. С. Жилина о том, почему он не поднимал в воздух истребительную авиацию, выглядят более чем странно».

Карамзин сделал паузу, протер очки, внимательно посмотрел на своих друзей и продолжил: «В материалах фонда Жилина много писем от его друзей. Его боевые товарищи любят и уважают Ивана Сергеевича. Но в фонде много и о тех, кого Жилин не любит. Он возражает редакторам военных журналов. Он спорит с Азаровым, он обвиняет в неправде Елисеева и Рыбалко. Он до конца жизни резко возражает Кулакову. И даже на склоне лет, уже в 1972 году, в последнем письме Кулакову генерал Жилин не соглашается с его трактовкой событий, а резко и прямолинейно отстаивает свою позицию. Но самую большую неприязнь Ивана Сергеевича вызывает майор Семенов, начальник штаба 61-го ЗАП. Это — тот самый Семенов, которого за одно утро 22 июня обещали расстрелять дважды. Первый раз за то, что он заявил, что не может привести полк в «БГ №1» за один час, а ему нужны сутки. А второй раз ему пригрозили расстрелом за то, что, дозвонившись до штаба флота, он кричит о том, что открывать огонь нельзя, что над Севастополем по докладу наблюдателей — наши самолеты. Это — невероятный факт. Сумеем ли мы его объяснить, время покажет.

Один из боевых товарищей Ивана Сергеевича, полковник Перепелица, в ту ночь оперативный дежурный по ПВО, сообщает своему генералу, что в то раннее утро он был в штабе. Сам ничего не видел, но принимал сообщения. И одно из них было о том, что утром 22 июня наши водолазы сняли с упавшего в море самолета пулемет и доставили его в особый отдел флота. Отсюда можно сделать вывод, что о том, чей самолет упал в море и что это за самолет, в особом отделе знали. И совсем не случайно вечером 22 июня к упавшему в море самолету был направлен буксир СП-12, который тянул за собой 25-тонный кран. И буксир, и кран трагически погибли, но вот об этом эпизоде генерал Жилин ничего не пишет.

Вот какие неожиданные загадки ставит перед нами знакомство с фондом Жилина. Мне в архиве записали все на дискету. Я переправил все вам, мои дорогие друзья. И я надеюсь, что, ознакомившись с материалами, каждый из вас еще чем-нибудь и как-нибудь дополнит мое сообщение. И мы еще раз переговорим о материалах из фонда Жилина при нашей следующей встрече».

Солнце клонилось к закату. Фонд Жилина был проработан и изучен. На кухне звенели оживленные голоса, гремела посуда, в дверях гостиной мелькали женские лица. Карамзин подвел итоги: «Дорогие мои друзья! Благодаря нашему дорогому Аркадию Ивановичу Железнову мы получаем доступ к материалам фонда Ивана Сергеевича Жилина. Мы надеялись, что во всей сумятице материалов, которые мы с вами проработали, материалы фонда Жилина дадут нам истории прозрения правды того, как было на самом деле. Но этого не случилось, мемуары и переписка так же сложны для логического понимания, как и все другие материалы, с которыми мы познакомились. Первый вопрос, на который мы должны дать ответ: почему же все попытки Жилина, его мемуары нигде и никогда не были опубликованы? Казалось бы, такой же патриот, как и все, но вот что есть в его мемуарах, это не нужно никому. Ему не отвечает Кузнецов, его не включает в свои мемуары Кулаков, журналы под разными предлогами отказывают его печатать. Я полагаю, что это потому, что Жилин дает слишком много подробностей, а это никому не нужно, углубление в детали может привести к раскрытию информации, знать которую многим не положено. Но и, конечно, психологический фактор: кругом герои героической обороны, а Ивана Сергеевича в списке героев нет. Даже Кулаков стал Героем Советского Союза. Именами многих названы улицы. Даже в честь старшего лейтенанта госбезопасности Нефедова переименовали в центре улицу Подгорную, а начальник ПВО флота генерал-майор артиллерии Жилин — забыт. Но на примере истории с решением на открытие огня мы видели, как Иван Сергеевич отчаянно пытается приписать это решение исключительно себе самому. Теперь — коротко о фактах, которые нам дает только Жилин. В три утра в небе над Севастополем был один самолет, четырехмоторный, он якобы сбросил над морем четыре мины, не был сбит и пропал не только с неба Севастополя, а пропал из истории. Всем спасибо, и, чтоб уже больше не мешать многочисленным гостям на банкете, давайте сейчас в нашем узком кругу историков-дилетантов поздравим нашего дорогого Владимира Ивановича с днем рождения, обнимем его и пожелаем ему долгих лет в его плодотворной жизни, в том числе — и на ниве военной истории».

Все шумно встали и дружной гурьбой обнимали Орлова. От всего этого шума в своем углу очнулся шпиц Лаврентий, ничего не понял, разволновался, но, почуяв доносившийся с кухни запах, не обращая ни на кого внимания, стремительно рванул в сторону кухни. Друзья распахнули все двери в гостиную, вышли в сад отдышаться на свежем воздухе и полюбоваться видом великолепного заката. В гостиной хлопотали женщины. Пока высокая академическая компания историков-дилетантов прохаживалась и проветривалась в большом осеннем саду, гостиная из академического зала очень быстро превратилась в банкетную. Застолье обслуживала бригада из балаклавского ресторана «Дары моря», и открытие банкета не задержалось.

Но первым в гостиной объявился шпиц Лаврентий. Это невоздержанное существо на кухне умудрилось налопаться всяких праздничных кушаний, и теперь, не обращая никакого внимания на накрытый стол, переваливаясь с боку на бок, Лаврентий добрался до своего пуфика, и, с трудом взгромоздившись на нем, затих, и, кажется, даже не шевелился. И тут же вскоре гостиная заполнилась гостями и родственниками. Мария Степановна отправилась в сад звать к столу друзей. Карамзин и Победимцев, на время забыв о своих исторических изысканиях, восхищались видом плантации хризантем. «Отцвели уж давно хризантемы в саду», — декламировал Карамзин любимый романс своей матери. Но в саду Орловых, похоже, хризантемы никогда не отцветали. Это был великолепный конвейер с позднего лета до начала зимы. Мария Степановна с трудом оторвала друзей от ботанических созерцаний и привела их в гостиную. Все были на местах, и праздничный ужин пошел своим обычным порядком.

Первым с бокалом в руках поднялся седой генерал-дальневосточник. Его речь была о Дальнем Востоке, а тост — и за Орлова, и за всех дальневосточников. Поскольку на Дальнем Востоке из присутствующих мало кто был, речь генерала была заслушана с большим вниманием. Затем с энергичной речью выступил крупный городской чиновник, и в его энергичной речи звучали слова о большом вкладе Владимира Ивановича Орлова в развитие города Севастополя, и особенно — Балаклавы. Было заметно, что и еще некоторые серьезные люди готовили подобные выступления. Но поднялся Владимир Иванович Орлов и решительно объявил, что никаких торжественных од в его честь больше не надо. И, предложив тост за родителей, перевел вечер в другую плоскость.

Вскоре, стоя на стуле, над столом возник четырехлетний правнук Владимира Ивановича — Никита Орлов. Звонким ломаным голосом он продекламировал стихотворение. Мало кто что понял, но гром аплодисментов обрушился на Никиту Орлова.

Из дальнего угла гостиной стали доноситься тихие звуки рояля. Это Иван Бобров наигрывал попурри из дальневосточных песен. Когда аккорды зазвучали громче, все притихли и Иван Захарович Бобров стал исполнять свою музыкальную песенную композицию, сочиненную и посвященную этому вечеру. Иван Захарович не стеснялся заимствований ни музыкальных, ни поэтических. Ведь не для города и мира, а для узкого круга друзей и зазвучали:

«Там, вдали за рекой, засверкали огни,

В небе ясном заря догорала…»

Мало кто знал, что это не советская песня, а старинная казачья, со времен русско-японской войны 1904 года. Сюжет композиции Боброва был построен на том, что старый послуживший пограничник стоит на высоком берегу Амура, смотрит в южную даль Маньчжурии и вспоминает подвиги отцов и дедов. Звучали интонации знаменитого вальса «На сопках Маньчжурии», отрывки песен из советских кинофильмов, и совсем незаметно проскальзывала мелодия из знаменитой лагерной песни «Ванинский порт». Боброву тоже достались аплодисменты, но они были тихие. Орлов был тронут, но более всех растроган оказался седой генерал пограничник. Вытирая слезы платочком, он так трогательно благодарил Боброва, что и у самого Боброва показались слезы на глазах. Так, оба в слезах, вернулись к столу. На место у рояля вышел севастопольский поэт Андрей Юров. Тихим трагическим голосом зазвучали отрывки из баллады «В огне балаклавских высот», написанной им по мотивам повести писателя-краеведа Николая Диденко. Она была посвящена неизвестному подвигу курсантов балаклавской школы морских пограничников. Школа младшего начсостава готовила спецназ морских пограничных сил НКВД в Балаклаве. Молодые курсанты школы восемнадцати-двадцати лет в первые дни штурма с 4 по 19 ноября 1941 года мужественно сражались с войсками Манштейна на балаклавских высотах. Многие, очень многие погибли, но враг был на время остановлен, и это позволило создать мощный первый оборонительный район на южном фланге севастопольской обороны. Орлов знал об этом подвиге, знал и местность, где шли бои, каждую тропинку, каждый окоп, каждую позицию. Но до разбора этой битвы с друзьями как-то руки не доходили. А вот молодые люди вспомнили, и один написал повесть, а другой — балладу…

Манштейн бригаду Циглера на Балаклаву двинул,

Отборных и проверенных Европою бойцов.

В ноябрь тот зябкий, ветреный, чтобы сдержать лавину,

На их пути встал батальон отчаянных юнцов.

Курсанты балаклавской школы младшего состава…

Представьте, на минуту, сколько было им годков?

Полковник Новиков включил, бойцов не доставало,

В свою дивизию отряд и этих «погранцов»…

Все все понимали, аплодисментов не было. Владимир Иванович подошел к Андрею, крепко обнял его, повернул к столу и предложил тост за молодых ребят, которые чтят память отцов и дедов. Все торжественно поддержали этот тост.

Застолье продолжалось, растекалось на группы по интересам, расползалось по верандам, мансардам. В саду над кострищем шофер Джано вывесил тушу молодого барашка. Каждый второй из гостей полагал себя специалистом по приготовлению мяса в полевых условиях, но, отведав копченой стоганины у Джано, гости задерживались и интересовались технологией и рецептурой. Товарищи и коллеги Орлова по его частному охранному предприятию установили во дворе небольшую пушку, похожую на мортиру времен первой обороны, жерлом в небо, и это маленькое артиллерийское чудо извергало сноп ракет по красоте не хуже, чем салютная батарея Константиновского равелина. Стреляли и ручными ракетами, некоторые ракеты были на парашютах, было светло как днем. Канонада гремела не меньше получаса, но Благодатное было не густонаселенным местом и жалоб не поступало. Ну и как запретить молодым охранникам провести соревнование по стрельбе по пустым бутылкам? На десять выстрелов имел право каждый, но чемпионом как был, так и остался сорокалетний командир взвода Николай Михайлов. Десять из десяти! А шик был в том, что он не разбивал бутылку, а пулей из пистолета сбивал горлышки.

В саду по углам двора, по комнатам усадьбы звучала самая разная музыка. Группа молодежи сбилась в стайку и оживленно обсуждала новость о том, что сегодня в ночном балаклавском клубе «Бармалей» дает концерт «Машина времени». Макаревич держал в балаклавской марине яхту и иногда навещал Балаклаву. Ребятам из «Бармалея» удалось уговорить его на один концерт. И молодежь не хотела пропустить это редкое событие.

Застолье продолжалось. Ближе к полуночи на столе появился огромный торт. Владимир Иванович в белых перчатках, оставшихся от военно-морской парадной формы, лично нарезал каждому желающему порцию торта. Но всему приходит конец. И день рождения Владимира Ивановича Орлова тоже подошел к концу. Среди гостей и шума застолья друзья не вели разговоры о своих любимых темах, не говорили о войне и вообще об истории, а поддерживали общее течение простых и веселых разговоров. Но, расставаясь, по уже привычной, пусть мальчишеской, но дорогой им традиции, выпили на посошок под свои тосты-экспромты: Орлов — «за душу и разум», Победимцев — «за службу и дружбу», Карамзин — «за отвагу и честь». Георгий и Эдуард с дражайшими супругами в сопровождении Владимира вышли во двор к машине, где их уже ожидал шофер Джано. И вдруг все замерли: над морем, над Балаклавой, над Благодатным, над усадьбой Орловых висела огромная белая луна. Вид над морем был великолепен. И внезапно в этом великолепии зазвучал громкий голос Победимцева — Эдуард пел:

«Ночь светла, над рекой тихо светит луна,

И блестит серебром голубая волна».

Друзья знали о способности Эдуарда к пению, но для многих это было откровенной неожиданностью. Все вокруг замолчали. Очень тихо было и в окружающем мире. И только проникновенный голос Эдуарда то громко поднимался, то проникновенно затихал в величественном пространстве южной природы. Романс закончился. С балконов веранд и мансарды от невидимых благодарных слушателей принеслись аплодисменты. Эдуард раскланялся в темноту ночи. Орлов обнял Победимцева, сказал «Спасибо» и прикоснулся головой к его плечу. Победимцевы и Карамзины устроились в машине, и она помчала их в спящий ночной Севастополь.

Первыми на улице Хрусталева вышли Победимцевы. Но пока друзья на прощание обнимались, из подъезда впереди Элеоноры Романовны стремительно появился дог Коба. Его поведение выражало глубокую радость от встречи с хозяином. Эдуард, перестав общаться с Карамзиным, радостно обнимал четвероного друга Кобу. Оставив друзей и их верного старого друга, Карамзины уже через три минуты были у своего подъезда. Поцеловав в щечку и ушко Ольгу Сергеевну, Георгий Михайлович попросил разрешения побыть некоторое время в одиночном прогулочном плавании. Домашний кот Котофей права на ночную прогулку не имел, и неожиданности с его появлением не ожидалось. Оставшись один, прислонившись спиной к одинокому тополю, Георгий очень быстро впал в бурный поток сознания.

Впечатления вечера не затмили впечатлений от изучения материалов воспоминаний генерал-майора Жилина. Ко многим загадкам, загадкам маневров, пропавших Исакова, Черевиченко и других, к загадкам самого налета, прибавилась и загадка личности самого Жилина. Здесь Победимцев прав — мало всматриваться в его воспоминания, надо внимательно всмотреться и в него самого. Жилин спорит со всеми. Всем, абсолютно всем противоречит. Но во многом противоречит и самому себе. И не менее интересно то, что мы знаем, сегодня Жилин молчит. Загадок у Жилина очень много: странный разговор с Елисеевым и Калмыковым, абсолютно невозможный для полковника Красной Армии 1941 года. Самостоятельное решение на открытие огня, а загадочный черырехмоторный бомбардировщик, а его две, а потом — четыре мины? А куда он потом делся? А постоянно мелькающий вокруг него «У-2»? «У-2» — двухместная учебная машина. Впереди — пилот. А сзади — или инструктор, или штурман, или летчик-наблюдатель, или бомбометатель. Представить себе, что командир артиллерийского полка Горский путает «У-2» с тяжелым бомбардировщиком — невозможно! А Жилин убеждает нас, страстно убеждает, что Горский ошибся. А случайный мутный эпизод, когда дежурный с КДП нашего аэродрома криком кричит нашим артиллеристам: «Не стрелять, это наш самолет!» А записи? Записи ЖБД его же штаба? Их что, Жилин никогда не читал? Но даже когда ему об этих записях, спустя тридцать лет, сообщает его же бывший начальник штаба, Жилин не обращает на это внимания и не дает никаких комментариев. Пассаж о том, почему он не поднимает истребительную авиацию, логикой здравого смысла объяснить невозможно. Целый полк ночных истребителей, а их по БГ№1 не поднимали, видите ли, потому, что они якобы устали во время маневров. А маневры закончились 18-го июня, да и авиация флота, как нам сегодня уже известно, в учениях не участвовала. Полковник Жилин — единственный из командования флота, который видит все, что происходит, все — собственными глазами. Но о многом, что он видит, ничего не пишет. Он ничего не пишет о горящих маяках, ни словечка о диверсантах, ни слова о гибели буксира и крана, которые шли поднимать упавший в море сбитый самолет. А сбить его могли только зенитчики Жилина, мог бы гордиться, а он… молчит. Он получает множество докладов о парашютистах, о них радирует в его штаб сам генерал-майор Моргунов и отдает приказ сбивать самолеты, кто их увидит. Но Жилин об этом молчит. Утром весь город гудит слухами о диверсантах в милицейской форме, а у Жилина — никаких комментариев. Городские власти подняли по тревоге все силы местной противовоздушной обороны. Кому как не Жилину управлять этими силами? А для Жилина, по его воспоминаниям, их нет. В систему ПВО флота и его Главной базы включены зенитные средства батарей береговой обороны, а их вокруг города — 18, плюс — малая зенитная артиллерия кораблей бригады ОВР. А зенитные средства кораблей? На одном линкоре — 16 зениток. И всеми этими силами Жилин не только не руководит, он даже о них не вспоминает. И ничего об этом не пишет. Как это все понимать? Как разгадать все эти загадки?

Легкий ночной ветер зашумел листвой тополя. Шумело и в голове Карамзина. Нет, надо отдохнуть, надо выспаться. Надо несколько дней перестать думать о налете, и тогда, возможно, придет понимание того, что было. Оторвавшись от тополя, Георгий Михайлович Карамзин в тяжелом полусонном полузабытьи добрался до квартиры, до гостиной, до родного дивана и рухнул в тяжелый сон…

Наутро Карамзин проснулся в отличном расположении духа. Сентябрьский день оказался очень холодным. За окном медленно ползли тяжелые тучи, ветер порывами бил стекло вместе с дробью дождя и ветками заоконного тополя. Где-то в глубине квартиры Элеонора Романовна вела с кем-то переговоры об очередном мероприятии. Словно почувствовав хорошее расположение хозяина, на лоджии появился любимый кот жены полковника Карамзина — Котофей Феофилович. Он пытался взгромоздиться на колени хозяина, но был отринут и разместился в углу кушетки. Все это создавало творческую атмосферу, и Георгий Михайлович, несмотря на свое вчерашнее решение отойти от темы первого налета, решил наоборот подвести итог по волнующей его теме. Включив компьютер и убрав с экрана супрематические картины, полковник-инженер Советского Союза в глубокой отставке, Георгий Михайлович Карамзин начал четко, черным по белому, формулировать свои мысли. И вот, что у него получилось: «Композиция полковника Карамзина Г. М. по вариантам и обстоятельствам появления в небе Севастополя 22.06.1941 года одинокого самолета».

Прежде чем ударить по клавишам, Карамзин предварительно продумал эту загадку. Ведь не один же Жилин наблюдал за «небом боя». Все видели его зенитчики и прожектористы, оставил свой рапорт командир зенитного полка Горский, описаны метания оперативных дежурных ВВС ЧФ, есть свидетельства о многочисленных утренних толках горожан и бойцов МПВО. И, наконец, есть записи в журналах боевых действий ПВО ЧФ. Итак, первое: это мог быть немецкий пассажирский четырехмоторный «Кондор», который в ночной южной темноте над морем, по пути из Берлина в Стамбул, мог потерять ориентировку и оказаться в небе над Севастополем. Но, посмотрев на карту и немного поразмыслив, Карамзин убедился в наивности этой версии и не стал в нее углубляться. Второе: немецкий воздушный перебежчик. Если на сухопутных границах были перебежчики, а их, по нашим историкам, было сорок четыре, включая последнего, самого известного сапера ефрейтора Альфреда Лискова, о котором так подробно написал в своих мемуарах маршал Г. К. Жуков. Если были наземные, почему не быть перебежчик воздушным? Какие-то немецкие военные летчики, симпатизирующие России, захватили самолет и полетели предупредить о начале войны. Версия реальная, но никаких, абсолютно никаких подтверждений — ни с нашей, ни с немецкой стороны — в истории нет. Третье: это вполне мог быть вражеский самолет-разведчик, задачей которого могло быть вскрытие всей нашей системы ПВО Главной базы Черноморского флота. Ночью по прожекторам, зенитным завесам, по трассирующим выстрелам это сделать легче, чем днем. Но против этого варианта — само время этой акции. Предположить, что враги за целый час до начала войны устраивают такое шумное демостративное действие, невозможно. По всему театру будущей войны и на немецкой, и на румынской границе была абсолютная тишина. Немецкие разведчики ранним утром 22 июня в небе над Севастополем появились. Оперативный дежурный штаба ПВО, полковник Перепелица, назвал это «вторым налетом». И Жилин об этом пишет, и командир зенитной батареи старший лейтенант Игнатович об этом пишет, но все уверенно сообщают, что это было после четырех часов утра. Точного времени мы не знаем, но как нам пишут — где-то на рассвете, а это значит по астрономическим таблицам того дня и того года, где-то между 04.30 утра и 05.06, когда над Севастополем взошло солнце.

Четвертое: по А. Н. Осокину, из его трех книг «Великая тайна великой войны», вытекает версия, что это мог быть английский самолет. По этой версии, по результатам полета Гесса в Англию могла быть договоренность между Гитлером и Черчиллем о том, что 22 июня начинает войну не только немецкая авиация, но и английская, по военно-морским базам на Балтике и на Черном море. Сам Осокин эту версию глубоко не продумал и серьезных, убедительных доказательств не представил. Не стал ломать голову над этой версией и Карамзин.

Конец ознакомительного фрагмента.