Нибиру

Юрий Грост

После взрыва Земли пришельцами космический фермер Игнат с сыном и оставшимися выжившими людьми остаётся на планете захватчиков. В суровых условиях отцу приходится спасать себя и ребёнка не только от сверхинтеллектуальных инопланетян, но и от людей.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ЖЁЛУДИ

1

Последние события происходили так стремительно, что не оставляли места воспоминаниям, сожалениям, печали. Прошлое, пустота, осознание стояли обособленным кружком, глядели на взрыв Земли, на наше с сыном маленькое скитание в вакууме, на заключение у неизвестной расы инопланетян, и будто боялись притронуться ко мне с немым вопросом в глазах: ты посмотри что делается-то?

Оставив меня и Нильса в камере одних, вынеся нам вердикт, гуманоиды подарили воспоминаниям простор. И первая, кто потревожил мой сон, пришла Римма.

Успокоив мальчика, который постоянно вопрошал, что делать, если остальных людей на орбите не найдут, я отцепил с шеи вязаные жёлуди и просто мял их, иногда поднося к носу, закрывая глаза и поглубже вдыхая. Дом. В маленьком комочке пряжи, коротком вдохе за секунду сооружались стены, покрытые бежевыми обоями, маленький альков, в котором у нас стояла кровать. Я видел не крошечный коттедж, который построил десять лет назад. Перед глазами всплывала квартира. Не первая съёмная, а промежуточная, наша которую мы с Риммой гордо купили на собственные деньги, не залезая в долг к её богатым родителям или в кредит у банка.

Когда риэлтор показывал нам пятые апартаменты, отчаявшимся голосом зомби констатируя: ванна, душ, прихожая, — мы увидели глубокий альков в комнате. Я ещё подумал, что в нём аккуратно может поместиться двуспальная кровать. А когда посмотрел на жену, по жадному взгляду понял, что она думает о том же.

Мы взяли квартиру, и провели в нашем уголке следующий год, девять месяцев беременности и два года втроём. Для меня не существовало другого пространства за границей алькова. Работа, любовь, секс, фильмы по выходным и пицца воспоминаниями въелись в три маленькие выемки стены, в которую спряталась старая кровать.

Так я понял, что меня мало привлекают особняки и я фанат тесных помещений, в которых можно закрыться, замкнуться, остаться наедине с собой или любимым человеком.

В детстве, глядя, как на орбиту запускают первую космическую ферму, я мечтал стать космонавтом, потом мечтал попытать счастье в баскетболе, затем — юрист, и стал-таки специалистом по почвам. И когда в нашей аграрной фирме — в основном офисные планктоны, которые почву видели только на фотографиях — проводили отбор среди здоровых ребят для группы космических фермеров, я незамедлительно подал заявку.

Я нервничал, а Римма успокаивала меня, повышала мою самооценку, подбадривая. Она говорила: ты — фермер от космоса. И я вторил ей. Однажды, до результатов отбора, в постели, когда я читал скучный роман про несложившуюся жизнь маленького человека, я заявил, что нет в мире семечка, из которого я не смог бы вырастить растение. И Римма пообещала найти такое семечко.

Через месяц она подарила мне вязаные жёлуди. Мой зайчик любила рукоделие и быстро соорудила два маленьких семечка дуба, связанных между собой цепочкой из воздушных петель.

— Почему жёлуди? — спросил я.

— Из них растёт дуб, — пожала плечами она, сквозь очки рассматривая ленту друзей в социальной сети. — А ты, может, внешне и выглядишь как берёзка или ива, внутри ты — дуб. Так что давай, не ломайся.

Она сказала не ломайся, и потом мы долго целовались.

На следующий день пришли результаты отбора, и я оказался в списках. Мечта раннего детства сбылась наполовину: я вышел в открытый космос. Зарплата увеличилась втрое, дела пошли в гору. С тех пор я носил жёлуди на шее, как талисман.

В наш век мало кто держал информацию на бумаге. Даже если твой компьютер сгорел, ты уже всё выбросил в сеть, откуда можно закачать весь фотоальбом за считанные секунды. Мы с Риммой создавали электронные фотоальбомы, которые стояли на комодах, с лучшей фотографией на обложке. Зато сейчас при мне не оказалось ни одной фотокарточки. Единственное воспоминание о жене — эти жёлуди.

А ещё — сын, который мирно посапывал на скамейке в камере на неизвестной планете.

2

Меня разбудил звук открывающейся стены. Сколько мы уже здесь находились? Расцепив веки, я обнаружил Нильса на полу. Не удивлён. На этих чёртовых скамейках спать очень неудобно.

Гуманоид, вошедший в камеру, коротко позвал через передатчик:

— Пойдёмте.

Я встал и, бросив взгляд на Нильса, направился за инопланетянином. Мальчик так и не проснулся. Мысленно я попрощался с ним.

Снаружи мне в глаза ударил яркий прожектор, и я прикрыл глаза рукой.

— Садитесь на стул, — слышу голос из передатчика. Это тот же инопланетянин, что заходил ранее или уже новый? Чёрт их разберёшь, все на одно лицо.

Нагнувшись, в пределах видимой пары метров, я обнаружил цельнометаллическую конструкцию в форме стула. Присев на неё, я поднял голову, и тут же прищурился. Свет жалил глаза.

Через секунду стул двинулся, и я медленно покатился или полетел в неизвестном направлении. Луч прожектора всегда держался передо мной. Спустя несколько минут стул остановился. Меня окружил разряженный запах, будто я находился в больничной палате после кварцевания.

Я сжался, представляя пушку, которая целится в меня. Доля секунды и тело разберут на молекулы. Следующим казнят сына. Я с горечью сглотнул, подумав об Освенциме или Бухенвальде. Было что-то схожее.

Щелчок, заставивший меня вздрогнуть.

Тот же ровный механический голос, только громче, спросил:

— Как звучит ваше имя?

Я помолчал, размышляя. Быть может, нас всё же решили оставить в живых, раз спрашивают имя.

— Игнат, — ответил я пересохшим горлом.

— Вы можете написать его символами вашего языка?

Я перевёл вопрос на русский и кивнул в ответ, а потом на всякий случай сказал:

— Да.

В свете прожектора мелькнула большеголовая тень, которая протянула мне планшет со стилусом. Мои пальцы и пальцы гуманоида соприкоснулись, и я вздрогнул. Я не успел почувствовать кожу инопланетянина, но сам факт вызвал лёгкий страх. Обхватив тоненький стилус, я нацарапал своё имя. Каждый штрих загорался ярко-зелёной полоской.

Тень забрала планшет. На сей раз наши пальцы не соприкоснулись.

— Сколько вам земных лет? — спросил голос.

— Тридцать шесть.

— Какое предназначение вы несли своей планете?

— Простите, не понял, — робко отозвался я, ожидая в наказание удар хлыстом.

Через некоторую паузу голос спросил:

— Какая у вас профессия?

— Я… фермер. Но космический.

— В чём заключалась ваша работа?

— Селекционный отбор, подготавливал почвы для разных культурных видов растений. Собственно, проще говоря, моей задачей было обеспечить хороший урожай каждый год. Я был как бы врач для растений. Но я специализировался не на самих растениях, а на добавках в почву. То есть я — начальник навоза. За растениями следил другой человек.

Выдержав паузу, голос задал следующий вопрос:

— Почему вы выращивали растения на орбите планеты, а не на самой планете?

— Ну… — Я не знал, коротко ответить или подарить развёрнутый ответ. — Когда мы отправили первую экспедицию на Марс с людьми на борту, мы обнаружили, что в космосе неплохо растут растения. Следующим проектом стала космическая ферма…

— Мы знаем вашу историю! — перебил голос. — Я спрашиваю, зачем вы это делали?

— На орбите, если следить за солнечной радиацией, вырастают самые лучшие плоды. Крупные. Показатели объёмов урожая зашкаливают. На Земле невозможно добиться подобного. К тому же, легко бороться с сорняками и паразитами.

— Вы имеете постоянную самку? — внезапно прозвучал следующий вопрос.

Я любил свою жену. Она была моим зайчиком, крольчонком, куколкой, малышкой. Но я никогда не посмел бы назвать её постоянной самкой. Вздохнув, я коротко ответил:

— Да.

— У вас имеются какие-либо заболевания?

— Ну… разве что по мелочам, — ответил я. — Иначе меня бы не выпустили на орбиту. Лёгкое плоскостопие, с мочеиспусканием бывают лёгкие проблемы из-за солей в почках, да и всё, пожалуй.

На уши вновь надавила тишина, а затем стул пришёл в движение. Ещё через минуту я находился в камере. Пока стена позади закрывалась, я смотрел на испуганного сына, вжавшегося в скамейку.

— Я думал, они тебя убили, — прошептал он.

— Я тоже поначалу так думал, — вздыхаю, но я вернулся.

Не успел я договорить, как стена снова открылась и заглянул очередной безликий гуманоид.

— Особь Ребёнок, пойдёмте со мной.

— Пап.

Моё сердце каждый раз вздрагивало, когда сын звал меня с последней надеждой в голосе, будто я единственный, кто сможет спасти его в сложившейся ситуации, но я всякий раз прошу невидимую силу спасти меня.

— Не волнуйся, — я не брезгую врать для успокоения. — Нильс, они всего лишь зададут пару вопросов.

Я остался в камере один. Страха за сына не было, лишь твёрдая уверенность, что ему действительно зададут пару вопросов. Я сжал вязаные жёлуди, из которых приветливо выглядывала крылатка ясеня, и вновь вдохнул их запах.

3

Сына вернули. Время потекло медленно. Мы с Нильсом поиграли в города, рассказали друг другу пару секретов из жизни, так я узнал, что мальчик тайно писал анонимные любовные открытки однокласснице и именно он прожёг любимые шторы Риммы.

Страх прошёл, и Нильс понемногу успокоился, твёрдо уверившись, что нас оставят в живых. В двенадцать и я б пришёл к подобному выводу, но в тридцать шесть становишься умнее.

От скуки Нильс мерил комнату, валялся на полу, барабаня ногами по стене. В одних трусах он казался жалким и беспомощным, впрочем, майка на мне висела как на деревенском алкоголике, и я тоже выбивался из стереотипа космического фермера.

Мы поспали два раза, из чего я сделал выводы, что нас держат уже вторые сутки. Однажды, проснувшись, бросив короткий взгляд на сына, спавшего отныне только на полу, я захотел кофе. Пожалуй, горечь от потери такого вкусного напитка затмила даже горечь от потери всей планеты, признаюсь со стыдом.

Я осмотрел карцер, в надежде обнаружить видеокамеры, но ничего похожего не нашёл. Только кругляшки, светящиеся в углублениях под потолком. Если гуманоиды и следили за нами, то каким-то особенным способом.

Кормили нас редко, но странными веществами, от которых потом долго не хотелось есть. Я старался обнаружить языком хоть один земной вкус, но тщетно. Находил лишь эквиваленты.

Когда стена в очередной раз отъехала, я ожидал новой порции еды, но один и тот же гуманоид, появлявшийся на пороге, оказался без тарелок.

— Вставайте и следуйте за мной, — сказал он.

4

Нас вывели в ослепляющую прожектором темноту. На фоне света чернели силуэты трёх гуманоидов.

— Следуйте за мной, — произнёс другой голос, и один из силуэтов направился от стены.

Нас повели вперёд. Вслепую. Проклятый прожектор всегда держался перед лицом. Нильс потирал плечи, отчего казался ещё беззащитнее. Я хотел было попросить одежду, но страх отговорил меня от этой затеи.

— Остановитесь! — произнёс голос через несколько минут.

Прожектор разъехался в разные стороны, разделившись на две части, и перед нами предстала бежевая стена, возле которой, засунув руки за спину, выстроился отряд гуманоидов.

Это расстрельный отряд, — мелькнуло в голове, и я взмолился, чтобы всё произошло быстро.

Между шеренгой и нами вышел серый человечек с передатчиком у рта. Инопланетяне, выстроившиеся в ряд словно свечки, казались столь холодными, что по коже бежали мурашки. Новый гуманоид поднял аппарат с лампочкой-звёздочкой на верхушке и бесстрастно сказал:

— Смотрите на свет.

Сейчас нас вырубят как в фильме Люди в Чёрном. Аппарат действительно вспыхнул, но сознание не отключилось. Вокруг погас мир.

Меня обхватило несколько тёплых ладоней с длинными пальцами. Так неожиданно, что я даже тихо вскрикнул. Ладони мягко надавили на горбушку, приказывая двигаться вперёд. Я, осторожно ступая, повиновался. Через несколько шагов пол накренился вверх, и в нос ударила струя свежего воздуха. Ещё пара шагов, и я ступал босыми ногами по голой земле. В ушах завывал ветер. Судя по его невеликой силе, мы находились на большом открытом пространстве.

Через несколько метров я оказался внутри маленького помещения. Меня мягкими жестами попросили сесть. Через секунду кто-то опустился рядом. Может, Нильс, а может и гуманоид. Я решил помолчать.

Хлопок. Звуки извне стали заметно глуше, — закрыли дверь. Где я? Кто здесь? Сколько нас? Я почувствовал движение. Мы куда-то едем или летим. Справа услышал тоненький голос Нильса:

— Пап, я ничего не вижу.

— Я тоже, — ответил я.

— Они ослепили нас навсегда?

— Не знаю. Может, это их вариант чёрной повязки на глаза, чтобы мы не знали дороги. — Выждав немного, я чуть прикрикнул: — Эй, здесь кто-нибудь есть?!

Но в ответ раздавались лишь гул двигателей под полом. Машина двигалась плавно, как по маслу, без единой малейшей встряски. Полагаю, мы летим.

— Папа, мне страшно, — прошептал Нильс в который раз.

— А мне уже почти нет — ответил я.

— Почему?

— Если б они хотели нас убить, они бы уже это сделали. Незачем так извращаться, ослеплять, куда-то везти.

Мальчик помолчал.

— Логично, — наконец ответил он, и мне стало легче на душе. — Тогда получается что?

— Думаю, они нашли ещё кого-то на орбите Земли, — говорю. — И нас везут к ним. Либо… либо у них какой-то третий план, о котором мы не знаем.

— Какой может быть план? — спросил Нильс, но я представил серых человечков, которые стоят в метре от нас в машине и всё слушают, и решил прикусить язычок.

— Давай пока помолчим и подождём, — сказал я сыну.

И мы молчали, пока через целую вечность наша каталажка не остановилась. Вновь хлопнула дверь, запуская внутрь более холодный ветер, и мягкие прикосновения повели нас наружу. От ощущения ладоней инопланетян на коже становилось и противно, и восхитительно одновременно, как от касания змеи. Я даже подумал, что если умру здесь, на неизвестной планете, это будет лучшей смертью, чем от сердечного приступа в постели с женой.

Нас вели по шелковистой траве. Зябкая земля холодила кожу ступней, несильный, но громкий, утробный ветер рвал майку. Наконец, меня остановили и слегка надавили на плечи.

— Садитесь! — услышал я позади, и осторожно нащупал пятой точкой твёрдую опору.

— Сидите до тех пор, пока не вернётся зрение! — приказал голос, и прикосновения меня оставили.

Посидев немного, покрутив головой, я позвал:

— Нильс.

— Я тут, пап, — раздался справа голос сына.

— С тобой всё хорошо?

— Я ничего не вижу.

— Я пока тоже. Подождём.

Лишённый одного их органов чувств, организм впал в панику. На бессознательном уровне казалось, будто потеря зрения — это навсегда. Вдруг гуманоиды ошиблись, и их свет на человеческий мозг действует совсем иначе, и до конца жизни мы с Нильсом так и будем видеть ушами и жрать землю.

— Папа, я, кажется, начинаю видеть, — услышал я голос Нильса.

— Что вокруг? — спрашиваю.

— Не знаю, пока очертания. Вроде впереди что-то стоит. Кровати.

Кровати? В открытом поле? Вы бредите, господа?

— Я начинаю видеть цвета. Пап, мы в поле. Мрачно. Небо фиолетовое.

Пока Нильс говорил, я тоже начал видеть очертания. А когда зрение вернулось всего лишь наполовину, мне стало жутко.

Картину, представшую передо мной, мог написать Дали или создать инопланетный разум. Мы с Нильсом сидели на металлических кубах посреди степи. Невысокая трава упиралась в горизонт, лишь два-три неизвестных мне раскидистых дерева одиноко выглядывали на перспективе. Метрах в семи от нас тянулся ряд кроватей, всё из того же чёрного металла. А на кроватях спали люди, бережно укрытые серебристыми покрывалами.

— Пап! — Нильс радостно вскочил, тревожно огляделся, и снова уставился на кровати. — Они нашли людей! Нашли всё-таки! Значит, нас не убьют!

Я нахмурился и медленно поднялся на озябшие ноги. Что там говорил серенький дружок? Нас переводят в статус гостей? Невелика персона, но знать бы, какими привилегиями обладают загадочные гости.

— А наши серые человечки, похоже, нас покинули, — произнёс я.

— А может, они прячутся там? — мальчик указал вдаль, и я обнаружил ряд кубических сооружений метрах в ста, похожих на бараки или амбары.

— Может быть, они там. А может быть, будут держать там нас, — недовольно проворчал я и обернулся. — Наши хозяева, скорее всего, остались там.

Позади степь спускалась в холм. Пространство склона упиралось в тонкую чёрную полоску сооружений, над которой садился белый шар пробивающегося сквозь фиолетовые тучи солнца.

— Похоже, это город.

— А если мы туда пойдём? — спросил Нильс.

— Не думаю, что нам будут там рады. Нам всё время светили в глаза, а потом вовсе ослепили. Они не хотят приоткрывать завесу тайны. Не хотят, чтобы мы видели, как они живут. Нам выдали место здесь.

Нильс обернулся.

— Мы должны жить в поле?

Я пожал плечами.

— Стоит подождать дальнейших инструкций или когда хотя бы очнутся другие люди.

Нильс зевнул.

— Пап, здесь двадцать три кровати и две пустые.

Я обернулся. К спинкам кроватей крепились номера от одного до двадцати трёх. Номер 1 и 2 пустовали.

— Похоже, это наши с тобой, — сказал я, приближаясь к спальным местам.

Поверх покрывала лежала одежда. Одинаковый набор: штаны, ткань которых напоминала холщовую, светло-серая однотонная майка с номером на спине, коричневая куртка из неизвестного материала на меху тоже с номером на спине, и пара носков. Одинаковый комплект у меня и у Нильса, только размеры разные.

— Пап, можно одеться, а то я продрог, — спросил Нильс.

— Конечно, оденься, — кивнул я, сам напяливая казённые шмотки.

Позже мы дошли до кубических сооружений. Они оказались размером с большой амбар и сотканными из того же чёрного металла, тёплого на ощупь и даже будто мягкого. Ни окон, ни дверей в кубах не было.

— Как же мы будем входить внутрь? — спросил Нильс. Он стоял на углу одного из сооружений, ветер трепал его длинную чёлку, хлеща волосами по глазам. Едва касаясь пальцами, мальчик трогал угол сооружения. Толстый воротник куртки делал Нильса похожим на американского лётчика.

— Может, нам и не понадобится, — пожал плечами я.

— Интересно, почему металл не гладкий? — спросил Нильс.

Я оглядел стену, в который раз отмечая, что каждая вещь из этого материала, — а другого я пока не видел — имеет шершавую поверхность, как у дерева, только шероховатости больше натёчного характера. Даже кровати больше напоминали выросты горной породы.

— Видимо, у них своя магия. Ты как? Держишься? Есть хочешь?

Мальчик пожал плечами.

— Спать хочется.

Я тоже испытывал аномальную сонливость. Возможно, серые человечки чем-то опрыскали нас или ослепляющий свет так воздействовал на мозги.

— А в целом как?

Засунув руки в карманы, Нильс прищурился и посмотрел вдаль. Природа подарила сыну густые ресницы, поэтому, когда он щурился, глаза превращались в две мохнатые полоски.

— Всё очень непривычно, — сказал он.

Непривычно. И я чертовски его понимаю. Я хотел было спросить, не вспоминает ли он Землю, но решил не бередить улей.

— Хорошо, — кивнул я. — Будь на виду, я осмотрюсь.

Оставив Нильса, я отправился к кроватям. Медленно переходя от одной кровати к другой, я разглядывал лица людей. Самые молодые, навскидку, выглядели на восемнадцать лет. Одна девочка оказалась щупленькой, с детскими чертами лица. Возможно, ей шестнадцать, но может и двенадцать, как Нильсу. С девочками сложнее. Однако я удивлюсь, если на момент уничтожения Земли на орбите находился ещё хотя бы один ребёнок, кроме Нильса, не говоря уж о счастливой случайности, оставившей его в живых. Некоторые выглядели на шестьдесят. Я заметил двух азиатов. Один круглолицый парнишка лет двадцати храпел, откинув голову. Ещё один напоминал еврея, хотя, может, я ошибался, и его нос и чёрные кудрявые волосы — это следствие межрасовой селекции.

Остановившись, я засунул руки в задние карманы и поглядел на маленькую фигурку Нильса вдали. Мальчик увлечённо разглядывал траву. Я ещё не успел, хотя интерес взглянуть на здешнюю флору распирал.

Я стоял на пороге новой жизни. Здесь, на этом месте мы построим новую Землю, я проживу остаток жизни на неизвестной планете и умру здесь же. А перед смертью, кряхтящим голосом, я не смогу пожелать в завещании быть похороненным рядом с родителями. Нет ни их трупов, ни земли, в которую они закопаны. Прошлое как корова языком слизала.

Кризис среднего возраста я встречаю необычным образом.

5

Я раскопал почву метрах в тридцати к западу от кроватей, где трава оставила небольшую выемку по метру в периметре. Нильс стоял рядом, засунув руки в карманы, а ветер трепал копну его чёрных волос. Он задумчиво, не по-детски серьёзно смотрел на инопланетный город вдали. Солнце уже село, и потрясающе тонкие небоскрёбы поселения серых человечков засветились голубым неоном.

Вытащив из вязаных желудей жены крылатку ясеня, я опустил её в ямку и принялся закапывать.

— Неизвестно, подойдут ли минералы здешней почвы нашему семечку, — сказал я. — Да и воды у меня нет. Но, если нам суждено обосноваться здесь, я хочу, чтобы у нас осталось хоть что-то земное.

Похлопав сверху почву, я сделал грядку и поднялся на ноги.

— Получается, если оно прорастёт, то потом тоже даст много семян, — завороженно сказал Нильс. — И они рассыплются по полю, и на этой планете вырастет ясеневый сад.

— Хорошо было бы, — улыбнулся я, обнимая мальчика за плечи и поглядывая на чужой город на горизонте.

— А потом серые человечки придумают легенду, гласящую о душе последнего несчастного землянина, который умер на этом месте, и из капель его крови проросли ясени.

— Ты слишком поэтичен для этих прагматичных гуманоидов, — шире улыбнулся я и прижал сына к себе. — Во-первых, мы тогда будем живы, и я думаю, мы размножимся. Поэтому речи о последнем землянине быть не может. Во-вторых, даже у нас наука стала вытеснять мифы, легенды и сказки. А уж у этих существ и подавно. Они скорее срубят единственный ясень, разберут его на кусочки и будут изучать под микроскопом.

— Это точно, — вздохнул Нильс и поднял глаза. — Как думаешь, здесь есть естественные спутники?

— Слово луна — это для младшеклашек? — хмыкнул я и щёлкнул Нильса по носу.

— Ага. — Мальчик завороженно приоткрыл рот, глаза его сверкали жаждой новых открытий.

— Когда тучи рассеются, думаю, мы узнаем. А теперь давай спать.

Мы легли, как были в одежде, так и укрылись серебристым покрывалом. Ткань не толще хлопчатобумажной грела как шерстяное одеяло. Я долго не мог уснуть и лежал на одном боку, часто приоткрывая глаза и поглядывая на кровать под номером два, где ворочался Нильс. Несмотря на инопланетную сонливость, тревога не давала уснуть мальчику. Он то смотрел в небо, то ложился на правый бок, то на левый.

И меня вдруг ударило счастье. Как же я его люблю. И как же здорово, что я взял его с собой на орбиту, и в те злосчастные минуты он остался со мной. Если бы инопланетный огонь унёс и его, я вряд ли смог сейчас думать о новом поселении землян на новой планете. Я думаю, вряд ли долго протянул бы. Безысходность, росшая во мне с детства, разорвала бы меня максимум через несколько лет. А пока что у меня есть маленькая цель жизни, которая ворочается на соседней кровати.

Я заснул с улыбкой на лице.

6

Я проснулся от металлического шума вдали. Как будто кто-то вёл строительные работы. Потерев глаза, я сел и откинул вспотевшие волосы со лба. Нильс всё ещё спал, приоткрыв рот. Его лоб покрывала роса пота. В куртке, да под магическим тёплым серебристым покрывалом создавалось подобие печки.

Некоторые люди уже проснулись. Парочка даже разминалась, прогуливаясь вокруг своей кровати. Интересно, как они запомнили последние мгновения жизни Земли?

Вдалеке, метрах в трёхстах, возились странные аппараты, наверное, и серые человечки там. В нашу сторону направлялась машина, похожая на приземистый броневик из всё того же чёрного металла.

Хотелось пить и в туалет по-маленькому.

— Пап…

Я повернулся.

Нильс едва расцепил веки и сел, тщательно вытирая рукавами куртки лицо.

— Что происходит?

— Знать бы, — ответил я. — Может, там нам дома строят?

Броневик, скользящий по воздуху, развернулся и остановился в десяти метрах от кроватей. Проснувшиеся люди обратили на него взгляд. Стена машины раскрылась, и на траву вышел серый человечек.

Окинув нас взглядом, он раскинул руки, и его передатчик громко произнёс:

— Доброе утро, земляне! Меня зовут Иван!