Встречное движение

Юрий Горюхин, 2001

В человеческом муравейнике найти человека легко, главное – не пройти мимо. Книга для одиноких и не отчаявшихся, впрочем, для отчаявшихся тоже. Повесть «Встречное движение» в 2002 году вышла в финал Национальной литературной премии Ивана Петровича Белкина – лучшая повесть года.

3

Тетя Зина гремела, вихлялась, позванивала, дребезжала и скрипела своим трамваем номер двадцать три, остановки она не объявляла, но зато открывала все двери и, если видела, что кто-то бежит, размахивая руками, терпеливо ждала запыхавшегося гражданина с ручейками липкого пота за шиворотом и с собачьей благодарностью в глазах.

На остановке «Школа-интернат» тетя Зина грустно впустила в трамвай одинокого пассажира.

Грогин оглядел почти пустой вагон: три девочки, двое мужчин и один парень.

Оксанка кричала Иринке и Светке различные слова, те в ответ тоже ей кричали свои замечания, они вместе громко смеялись и время от времени надували из жевательных резинок огромные белые шары — настроение у них было хорошее, только Иринка немного досадовала, что у нее шар получался не такой большой, как у Светки, а Светка очень хотела влюбиться по-настоящему в кого-нибудь из старших классов.

Грогин сел подальше от громких сестер Монгольфье, позади двух мужчин в одинаковых бежевых плащах и с одинаковыми пузатыми светло-коричневыми портфелями.

— Ты представляешь, Сема мне тогда и говорит…

— Это на юбилее?

— Ну да, так вот, он мне говорит: все у меня есть: хорошая машина, приличная дача у «Золотой рыбки», деньги, жена-дура, дети почти отличники, любовница, влиятельные друзья — все, а жить не хочу.

— Ну и?

— Повесился.

— О! Наша остановка — выходим!

Дмитрий Осипович и Мизин не спеша спустились по трамвайным ступенькам.

Оксанка, уперев в окно указательный палец, хохотала над ползущим рядом с трамваем автомобилем изобретателя Вавилкина Эдуарда Львовича, когда заметила уплывающий вдаль магазин «Буратино».

— Проехали, дуры! Скорее пошли!

Тетя Зина медленно открыла двери и стала с равнодушным осуждением смотреть, как выпрыгивают из трамвая Оксанка, Иринка и Светка.

В вагоне остались Грогин и Епейкин Стас.

Епейкин Стас взвесил на левой ладони правый кулак: если завинтить этому чайнику в ухо, то можно будет потом отобрать у него кошелек и широко угостить разливным пивом шумную толпу товарищей по интересам.

Грогин заглянул в зрачки Епейкина Стаса:

— Этот трамвай до «Строительной» идет или дальше?

— Кажется, дальше.

Трамвай номер двадцать три действительно проехал «Строительную» и на «Бульваре Славы» Грогин оставил Епейкина Стаса вырисовывать длинным ногтем большого пальца на податливом дерматине сиденья напротив зигзаги молний, различные кресты и приятные образованному человеку буквы латинского алфавита.

Сафиулла распахнул настежь дверь, уперся руками в косяки, перегородив весь дверной проем и щурясь в тусклый свет лестничной площадки:

— Это ты, что ли, Грогин?

— Здравствуй, Сафиулла.

— Здравствуй, проходи.

Сафиуллу мотнуло от одной стенки к другой.

— Ты все еще в запое?

— Чего?

— Ничего, просто хотел сказать, что твои трезвые картины мне нравятся больше, чем многоцветные салюты и спирали мутного сознания.

Сафиулла взгромоздился на тяжелый дубовый табурет и по-турецки поджал ноги.

Грогин с внимательно поднятой головой прошелся вдоль стен с висящими на гвоздиках картинами, фотографиями, плакатами, приличными и неприличными предметами. Около большой фотографии полуобнаженной Даши Лозье Грогин остановился.

— Интересная девушка. Чья работа?

— Десять раз уж спрашивал — Ванька Печко, кто еще может уговорить женщину раздеться. Как услышат его кастрированный голосок, так сразу и раздеваются.

— Ты ревнуешь?

— Чего мне ревновать, она мне бутылку должна, еще я ревновать буду!

Огромное черное кожаное кресло всосало в себя Грогина, как-то само собой образовалась пауза, в течение которой Грогин никак не мог решить, что лучше: предложить выпить пива или же сразу сослаться на глубокую занятость. Но легкий, похожий на ноту ми в седьмой октаве, звонок оживил обстановку. Сафиулла, оставляя мелкотрясущийся табурет и задумчивого Грогина, бросился открывать дверь.

Сафиулла расплылся в улыбке и за три секунды застенчиво потрогал недельную щетину, что-то поискал в карманах, потер вспотевшие ладони и закончил все гимнастическими построениями из длинных пальцев фигообразных конструкций.

— Проходи, Даша.

Даша перешагнула порог и достала из пакета бутылку лимонного ликера:

— Это тебе мой должок, ничего, что такая бутылка?

— Да, конечно, ничего, сейчас мы ее и разопьем.

Даша уже почти кивнула головой, но у Сафиуллы из дырки в шерстяном носке вылез большой палец со спирально загнутым временем и пешими переходами огромным синим ногтем. И Даша замотала головой из стороны в сторону, объективно думая, а вдруг ее вырвет после первой же рюмки.

— Извини, Сафиулла, я только на минутку забежала отдать тебе долг и все. Я очень тороплюсь.

Сафиулла в расстройстве оттопырил нижнюю губу:

— Ну перестань, куда ты можешь торопиться?

— Нет, правда, мне срочно нужно по одному делу.

— Посиди хоть немного, по рюмочке выпьем и пойдешь.

— Сафа, если бы я могла, я с удовольствием бы посидела.

— Даша, что изменится, если ты выйдешь через пять минут? Даша, я же вижу, что ты уже согласна.

— Нет, я же сказала, нет — не могу. Извини, мне надо идти.

Сафиулла протяжно выдохнул воздух и окончательно скис.

— Ну вот.

— Пока.

— Пока…

Сафиулла бросил на упругий живот Грогина бутылку и опять взгромоздился на табурет.

— Даша забегала, вот бутылку отдала.

Грогин поднял бутылку и быстро прочитал все нехитрые сообщения на этикетке, слегка морщась одинаковому процентному соотношению сахара и спирта.

— Что ж ты ее не пригласил вместе посидеть за компанию?

— Я предлагал — она отказалась, а уговаривать не в моих привычках: не хочет — не надо.

— Бороться надо с плохими привычками.

— Открывай, что ты ее тискаешь.