Кержак

Юрий Вячеславович Назаров, 2023

Основанная на реальных событиях, полумифическая история, связанная двумя эпизодами жизни молодого человека. I часть – 1932 год. Волею несчастного случая и коварного преступления, четырнадцатилетний городской юноша попадает в иные условия существования вне цивилизованного мира. Прижитый семьёй отшельников староверов, он обретает навыки выживания и существования в дремучих лесах. II часть – 1942 год, затрагивает события в годы Великой Отечественной Войны. Главный герой – боевой офицер НКВД, находясь в составе разведгруппы в глубоком тылу противника, снова встречает своего восприемника, и с его помощью и непосредственным участием в диверсионной операции решает поставленные задачи.

Часть I

Поздней весной 1932 года Нижний Новгород был столицей Нижегородского края. Края тишайших провинциальных городков и добрейших людей, живущих неписаным пониманием законов природы и общинного лада. Края холмистых полесий Волжско-Окского правобережья и низинных лесов мещёры, стелющихся до взгорий приуралья и студёных северных вод. Края дремучего темнохвоя с непуганым зверьём и красного раменья с обилием кладового сбора.

По разлатой лестнице здания краевой управы поднимался моложавый мужчина среднего возраста. Выбеленная рубаха навыпуск, короткий регат, широко скроенные галифе, высокие кожаные сапоги, в руке потёртый и, как он звал, верный кожаный портфель. Пирамидку тёмных жиденьких усов подчёркивала милая улыбка, глаза излучали задумчивый взгляд человека инженерной прослойки общества, на долю которой выпадали ярчайшие трудовые свершения первого индустриального десятилетия молодой Республики Советов.

Мужчина поднялся на этаж с проходным коридором, подсвеченным немощными бра, проследовал по ковровой дорожке до двери за надписью «СЕКРЕТАРЬ» и без стуков вошёл внутрь. Взору инженера поддался лаконичный интерьер канцелярского кабинета: шкафы для бумаг, тяжёлый стол, тумбы, печатная машинка, коммутационный телефонный аппарат на три клавиши, в узких окнах горшки с цветами. По противоположным стенам секретарской глухие двери, на одной табличка:

НАЧ. УПР. ЗЕМЕЛЬ НИЖЕГОРОДСКОГО КРАЯ.

Пухленькая секретарша, не замечая вошедшего, собирала кипу бумаг. Мужчина приблизился к вплотную столу и звонко брякнул по столешнице костяшками пальцев, привлекая внимание хозяйки кабинета. Та подняла глаза, оценила посетителя строгим взглядом, будто сверяя с одной ей известным образом, и откинулась на спинку стула, ожидая вопроса.

— Здравствуйте!

— Здравствуйте! Чем, так сказать, могу помочь?

— Кержаев Сан Милыч по вызову до Полежаева Николай Иваныча…, — мужчина кивнул на табличку.

— Ах, да, товарищ Кержаев? — опомнилась секретарша и, снова приняв деловую позу, без доклада начальнику распорядилась: — Проходите, Колай Иваныч предупреждал о вас!

Кержаев вошёл в кабинет, отличавшийся от секретарской большим размером и обжитостью. В центре стол-бюро литерой «Т», тумба с телефоном, лакированные спинки придвинутых к посетительской части стола стульев. Кресла и шкаф, напротив окон резные багеты с парсунами «Красовский Феодосий Николаевич» и «Давыдов Борис Владимирович». За спиной хозяина кабинета подрамники вертикального исполнения с картами во всю стену. Одна за сборенной занавесью, вторая открывала полотно цветной контрастной печати под заглавием:

ТОПОГРАФИЧЕСКАЯ КАРТА НИЖЕГОРОДСКОГО КРАЯ.

За столом человек неболезненной полноты, держит пред глазами разворот газеты. Завидев вошедшего, начальник свернул периодику и учтиво предложил пройти к столу:

— Здравствуй, Сан Милыч. Проходи, садись…

— Здравствуйте, Колай Иваныч, — Кержаев подошёл, через стол пожали руки, выдвинул ближний стул и сел: — Почто мне честь быть вызванным до краевых властей?

— Разговор… и предложение… Чайком угостишься?

— Чай не пил — какая сила? Чай попил — совсем ослаб!

— Очень нам понятно, Сан Милыч, — Полежаев поднялся с места, отошёл и приоткрыл дверь к секретарше: — Лизонька, подайте нам чай, пожалуйста… с сушками…

Вернувшись на рабочее место, начальник достал из ящика пачку папирос, двинул к Кержаеву пепельницу:

— Закуришь?

— Так… не привык, знаемо ли…

— Ну, как знать…

Начальник закурил, вальяжно откинулся на спинку стула. В кабинет вошла секретарша, неся на подносе стаканы в омеднённых подстаканниках и аппетитные сушки в вазетке.

— Ой, как быстро чай поспел?.. — удивился Полежаев.

— Как же… просили уже? Вода скипела, заварка занялась, подавать хотела, а вы вторите? — поворчала секретарь, поставила поднос возле посетителя и ушла. Начальник поднялся с места, заново обошёл стол, подсел напротив Кержаева.

— Вишь, работа поставлена? Не успел помыслить, как чай горяч и сушки сладки?! — осмеял Николай Иваныч, взялся за подстаканник, звучно отпил глоток и продолжил: — Так вот… Наблюдая работу по межеванию земель заречной части города, найдя работу твоей группы отличительной в высокой степени, решаю вызвать тебя в край. Должность, квартира, меблировка, внедолге машина с водителем… Думать будешь?

— От такого разве отказываются?

— Вот и не откажи. Смотрел твои бумаги: происхождение рабоче-крестьянское, родители из мещан, сословие податное, а науки постигал аж в Межевом?

— Дядька в Москве прижился… Видя мою прилежность к обучению и разным наукам, отец отправил ему на попечение и изыскал возможность выучить…

— Зажиточный?

— Не богач, скажу так. На паях три человека: золотых рук краснодеревщики… без дела не сидели, на краюху имели…

— Отрадно…, — хрумкнул сушку Полежаев.

— Портрет Красовского на стене у вас — в бытность моего обучения в Москве начкаф в Межевом…

— С Федосом учился, с Давыдовым, была оказия, работал. Учёные мужи…, — Полежаев подал взгляд к парсунам, засим на карту и кивнул: — А вот и наше поле деятельности — край осилишь? Учтя, что добрая половина земель не изведана?

— Даа, масштабы заманчивые…, — протянул Кержаев, — Размахнуться есть где, но вот северные земли Нижегородского края обжиты затворно и исследованы неважно. Возьми поветлужье и всё верховое керженье — глушь непролазная?..

— Глушь не глушь, а народ живёт? Без дорог, нормального железнодорожного сообщения, и тем паче электрификации? Допустим, что полюдье там старого уклада и прочих обрядов, а событуют — связи между собою какие-то поддерживают?

— Согласен, Колай Иваныч. Наймиты на́свежо сказ вели о нравах диких и жизни… общинами обособленной…, но большею частью всё-таки хвалили… Люд тамошний образовывать время пришло, а раз так — надо из лесов выводить…

— Вот ты и будь в первых рядах! Подводи научную базу к освоению пространств, привноси цивилизацию…

Весна, дерева набирают цвет, трава силу. В ложбинке широкий пустырь. Поверху застройка из типичных каменных домов, в дальнем конце улицы несколько изб за палисадниками. По противоположному краю грунтовая накатка, череда складских строений. Из высокой растительности в низине лишь поросли приземистого куста, две пушистые ветлы, берёза и клён.

Возле поросли компания взрослых парней перекидывают карты. На вытоптанной футбольной площадке гоняются с мячом босоногие мальчишки различного возраста и роста. Ворота обозначены котомками, обутками и наваленной верхней одеждой. Низина просматривается с пригорка вся как на ладони.

Подобных пустырей в исторической части города немало. Особенно по оврагам и изломам ландшафта, не занятых ручьями-речушками. Жилые кварталы Нижнего Новгорода большей частью расположены на горах, а по уточнению нижегородцев — «На Дятловых горах!» Не скалистых, как принято представлять, но и к равнинным холмам не идущих в сравнение. Нижегородские горы — (!) это вспученное правобережье рек Оки и Волги.

На взгорок у домов вышли Александр Милентиевич с сыном Александром, подростком лет четырнадцати, ростом уже догнавшим отца. В пыльных ботах, штанах широкого кроя, запоясанной узким ремешком накидной рубахе из тонкого сукна. Отец в похожих ботах, плащ светлых тонов, короткополая федора. Сын с интересом смотрит на бегающих в ложбинке ребят. Проницательным взглядом инженер-землемера Кержаев-отец отмечает перепады высот дальнего укоса ложбины:

— Непочатый край… Иди, Шуня, бегай, пока есть где…

— Што случится, бать? — мнётся Шунька, не решаясь без одобрения отца сорваться с места.

— Место скоро будет не узнать, — хлопком по плечу отец подталкивает идти, — Беги, разве обскажешь в двух словах?

— А с баулами подсобить… не надо? — держится Шунька.

— Баулы? Наше барахло прибудет второго числа, сегодня казёнка. Обещали помощников — с ними без тебя управимся…

Шунька задал стрекача к футболистам. Александр Милентиевич обернулся на приблизившееся тарахтение мотора, обрадовался подъезжающему грузовику и двинулся навстречу.

Гружёный мебелью грузовик не успел остановиться, как с пассажирской стороны открылась дверь кабины, и с подножки спрыгнула бойкая девица в алой косынке, форменной гимнастёрке телесного цвета с карманами на груди и тёмно-синей юбке пониже колена. Полусапожки её неожиданно погрузились в пыль. Улица вдоль домов мощения не имела, проулочная колея была разбита бесчисленными колёсами торговых тарантасов. Девушка слегка задрала юбку и прыжками лесной косули выскочила из пылевых клубов на траву.

— Ух… пылищу подняло! — воскликнула девушка.

Пока отряхивала и поправляла подол, подошёл Кержаев:

— Ловко вы, мне так и в молодые годы не под силу! А про пыль подмечено верно, но смею заверить, годика за три преобразим до неузнаваемости. Я, вероятно, вас поджидаю?

Девушка осмотрела собеседника. Второпях чуть не обронив папку, развязала тесьму, достала вкладной листок.

— Смотрим: вы Кержаев Александр Милентиевич?

— Извольте, он самый есть! Прошу любить и жаловать…

— Настасья, будем знакомы! — протянула руку девушка.

— Очень приятно, Настёна… Ничего, что я так?

— Можно и Настёна, да звучит как-то по-купечески?

— Полагаете? По-купечески жаловать принято под отчество! Приятно очень, Настёна, что придерживаетесь условленного времени, невзирая на субботний день…

— Вы один на сегодня, Александр Милентиевич, но переулок ваш пришлось искать. Вот список имущества на ознакомление… Покажете грузчикам куда носить?

— Покажу, только зовите проще — Сан Милыч! — Кержаев пробежал список взглядом, — Немного бы четверым?!

— Список составлен согласно номенклатуре. Опишите в заявлении, что недостаёт — докупим и доставим…

— Ой, как замечательно! Комплект карт десяти наименований, — Кержаев оторвался и через пассажирское окно показал шофёру: — Следуй за мной, голубчик…

— Сан Милыч, завтра маёвка на Первомайской площади, помните? — Настасья догнала ушедшего вперёд Кержаева.

— Помню. Я приглашён рассказать о планах благоустройства территорий и развития города… Как забыть?

— Много напридумали? — сощурилась девушка.

Собеседники скрылись в проходной арке, следом въехал грузовик. Александр Милентиевич непринуждённо перешёл на более комфортное для него «ты»:

— Напридумали, как верно говоришь, делать Первомайку значимой, как та же Советская. От неё начнём расширение района, да и всей верхней части города…

— Ой, как интересно! Ещё вчера окраина, рынок средной, а завтра уже значимость? — размечталась Настасья.

— А как иначе, милочка? Смотри, что творится — вздымается страна, полным ходом индустриализация, требующая отдачи сил, новых свершений, а пролетарию нужно где-то жить…

К одним из обозначенных ворот подбежал Шунька, встал возле «штанги». Вратарь покосился, но быстро вернулся в игру.

— Слышь, вратарь?.. — начал Шунька.

— Тойди от волот… шляются тут всяки…, — на полуслове прервал вратарь, не друживший с половиной алфавита.

— Волотарь, можно с вами? — повторно обратился к вратарю Шунька должно быть понятными тому словами.

— Кой волоталь? — в мимолётной задумчивости парень потерял игру. В оный момент ему в затылок налетел мяч, сбив с головы огромных размеров картуз. Вратаря шатнуло и вместо мяча занесло в ворота. Едва привстав, мяч снова ударил его по спине, но парень ещё витал в облаках: — Сам ты волоталь!..

— Ты же на волотах, вот и волотарь?

— А…, — паренёк завёл глаза под лоб, грязной перчаткой протёр под носом, — Чё длазнишь? Влаталь я, а не волоталь…

— Не дуйся… Я думал, так понятнее будет?..

Вратарь оказался беззлобным, крикнул своим:

— Лебяты, к нам новый иглок плосится…

Шуньку обступили с дюжину пацанов. Один лопоухий, к тому же рыжий и высокий — с Шуньку ростом, остальные на полголовы и ниже. Лохматые, чумазые, босоногие, штанины подогнуты, рубахи навыпуск или подвязаны узлом на животе.

— Здоро́во ли, ребята? — не растерялся Шунька.

— Здоровей видали, и то ничего! Отких такой будешь? — отвадил рыжий.

— С Кунавина, со слободы…

— Из купчишек, али как? — настаивал открыться рыжий.

Слобода Кунавино, зовущаяся горожанами «купеческой», до недавних пор извлекала недобрую славу от близости знаменитой Нижегородской ярмарки. На заре начинания купцы или перекупщики занимали для постойных дворов территории на «кунавине», не затапливаемой в половодье балке за береговым полобом, к коему чалили торговые суда. Ну, а где прижился купец — непременно притрётся преступный покуситель, горожанами нагорной части города тщетно избегаемый.

Купеческое и прочие сословия советская власть нещадно изживала, новенький на хулигана внешностью не походил, но денег за спрос, добрым людям известно, не берут…

— Нам трёхкомнатку выдали в наём. В том доме на левом взгорке…, — с понятным кивком ответил Шунька.

— Трёхкомнатку на семью? Знать, гепеушник? — пацаны усмехнулись, — Из гепеу да с управы эвон дом подселяют…

— Отец инженер-землемер градостроя, — гордо ответил Шунька. — И будет на том! Меня звать Шунька… Кержаев…

— Знакомства потом. Бей штрафной. Посмотрим, как тея называть! — приговорил рыжий и сам встал на ворота.

Шунька поставил мяч в одиннадцати шагах от ворот, сам отошёл на разбег. Тут он понял, что погорячился с дальностью, так как от штанги до штанги всего метра три, и рыжий с растопыренными руками и длиннющими ногами не оставлял поля к манёврам. Шунька примерился, разбежался и поддел ногой так, что мяч полетел много выше рыжего, а звук удара послышался как от удара хлыстом. Ребятня рассмеялась.

Рыжий распознал уловку, но вида не подал:

— Мазила, но шваркнул хлёстко… С Рябыми знаешься?

— Ни с кем пока не знаюсь…

— Вороватые они… Будешь знаться, к нам не ходи…

— Мне всё вновь… а с вороватыми на слободке дружбы не водил и здесь не собираюсь…

— Лады, вставай играть против меня и сымай чёботы, иныче все ноги нам засинячишь! — скомандовал рыжий.

Разувшись, бросив чёботы за ворота и закатав по колено штаны, Шунька снова вызвал насмешки белыми култышками. Ехидно ухмыльнувшись, рыжий ввёл мяч в игру. Тактики игры у футболистов не было, разметок площадка не имела, ребятня просто гоняла мяч из угла в угол, не соблюдая ограничений.

По завершении игры проигравшая команда встала по линии ворот, приспустила штаны. Мал мала меньше, с краю самая высокая задница рыжего. Каждый из победителей, Шунька в их числе, мячом метров с пяти набивают проигравшим «сало».

— Кучно ставайте… а то растянулись по воротам…

— Ничё, завтра ваше сало отобьём… Отыгрыш назначаем! — задорится рыжий, пригибается и видит: к парням, игравшим в карты за кустами, подошла троица шпанистых пареньков.

Заводила сразу завёл разговор с картёжниками:

— Пека, сапоги есть… на мену аль продажу…

— Ну-ка, Рябой… кажи сапожки, — сбросив карты на кон и затушив папироску о подошву ботинка, откликнулся Пека.

— Новы, кожаны, мухой не одёваны! — усмехнулся Рябой.

— Признавай — стащили? — ухмыльнулся Пека.

— Товар ходовой, по нраву — бери! А нет и спроса нет…

Пека взял сапоги, пощупал, покрутил, высматривая изъяны, сложил подошвами. Проверил на совпадение размера, приложил к подошве своего ботинка, о который тушил окурок. Показал несовпадение, бросил примерить остальным:

— Маловата будет… твоя обувка!

Примерили ещё двое, вернули Рябому и демонстративно отвернулись. Из валявшейся на кону пачки достали папироски, закурили от одной спички и без слов погрузились в карты.

— Ну… кой ответ? Брать будете? — не унялся Рябой.

— Гуляй, Рябой… товар не нашего внимания…, — отвадил некто из клубов папиросного дыма.

Новая квартира досталась Кержаевым в старом доходном доме одного из богатейших купцов. Большая дубовая дверь из двух створов, битая скорым перемещением мебели прихожая. Стены крашеные, кое-где облуплены, потолок закоптелый от времени. Мелкие трещинки да редкий отвал штукатурки. С потолка подвисает на проводе пыльная лампа. В углу бронзовая вешалка с девичьим пальтишком, на крючке одинокая шляпа.

Комнаты оставлены бывшими постояльцами в бардаке, но новосельцы к такому состоянию жилья были готовы. До переезда они проживали в деревянном доме, имея на семью небольшую каморку и отгороженный угол за печью в тёплом чулане. Последние годы не бедовали, обретались всё-таки при службе, об отдельном жилье разговоры поднимались редко или велись в большей степени не прилюдно.

В эти годы Нижний Новгород значительно прирос территориями в нижней заречной части за счёт ударного строительства и расширения заводов корабельной, авиационной и автомобильной индустрии. Строились новые дороги, прокладывались трамвайные пути, возле новых предприятий росли жилые кварталы. К межеванию земель приложил свои знания и навыки Александр Милентиевич. Непубличными стараниями жены, Зинаиды Михайловны, семье могли бы выделить жилую площадь в Соцгороде, новом микрорайоне при автомобильном заводе имени В.М. Молотова, но повышение мужа по службе занесло их семью в верхнюю историческую часть города.

Отец, мать и дочь Кержаевы копошились с привозной казённой мебелью и мелкими пожитками. Примерялись, двигали, раскладывали. Дочка, девчушка лет восьми, была незаменимой помощницей, пока брат гонялся на улице. Незаметно к вечеру раздался стук в дверь, первой среагировала дочь. Звонко отщёлкнула щеколду и, натужно кряхтя, потянула створ:

— Тяжалуща-та какая!

— Обожди, помогу…, — окликнула из комнаты мать.

— Справилась!

Отведя створ, дочь вдруг захихикала. В прихожую вышла мать, вытерла руки о подол, увидела сына, саркастично умилилась и ради приличия по-матерински заохала:

— Ох ты, Боже ж мой! Смотрите на него: подрался с кем?

В прихожей стоял распаренный Шунька. Штаны грязные, поясной ремешок в руке, ноги босы. На лице разводы грязи.

— Да не, мам… футбол гоняли, — ответил Шунька, протёр кулаком под носом, размазав грязь на щёки, как тот футбольный волотарь. Мать остановила взгляд на босых ногах, Шунька скосолапил стопы и стеснительно поджал пальцы.

— Четырнадцать уже, а всё как сорванец. Боты где?

— Боты пропали, мам… пока играл… Кожак вот уберёг, — успокаивающе, предъявил ремень сын.

— Горе… луковое… Скидывай грязь и на кухню мыться…

В прихожую вышел Шунькин отец, залыбился на сына:

— Выиграл хоть?

— Выиграли. Завтра отыгрыш… Мам, есть старьё на игру?

— Найду, как привезём баулы…, — женщина повернулась к дочери: — Ве́рушка, готовь корыто — будем замараху мыть?

— Како корыто, мам? У нас теперь ванна… для грязнуль…

— А ты прям-таки чистюля? — Шунька играючи подоткнул сестре под рёбра пальцами. Вера привычно взвизгнула и отскочила к матери:

— Уйди, дурак… Чистюля, представь себе…

— Ой, да… ванна, — пробормотала мать, — Шуня, не дразни! Иди под холодной лейкой отмойся… Воду греть не на чем…

— А примус что, поломан?

— Примус ужин варит, к столу пока не садились… Как на маёвку пойдёшь в драных… ботиках? Отцу стыдоба?

— Они не драные… Подмажу ваксой да пойду…

Площадь имени Первого мая, в народе Первомайская, где собирался один из участков всеобщей городской маёвки, в недавние времена называлась Новобазарная. Изначально пребывала пустошью на окраине, прибранной средными торговцами. Будними днями воскресная торговля оставалась закрытой, губернские торговцы отвозили всё нераспроданное на свободное место к старому острогу, где торговали среди недели.

До Новобазарной площадь была Арестантской. Советская власть приняла во внимание, что и средная торговля не менее пользительна, но отвела её в сторону от площади, предоставив обнесённый забором участок под арочной вывеской «Средной рынок». После этого Новобазарку полностью очистили от всяких торжищ и перелицевали в «Площадь имени Первого мая». Сейчас это огромное пространство большим временем пустело, оставаясь местом сбора горожан для воскресного моциона или различных уличных выставок, демонстраций и маёвок.

Семья Кержаевых вышла на площадь в полном составе и праздничных одеяниях. Остановились на подходе к штаб-точке маёвки высматривать происходящее действо.

Проходит на разворот трамвай, руководством вожатой в красной косынке выходит с улочки отряд пионеров. Сквозь стуки барабанов раздаются звуки заикающегося на каждом шаге горна. Рядами по трое, все в светлых рубахах, галстуках и пилотках. Пионер подпинывает в ногу впереди идущего, тот оборачивается, грозит кулаком. Вожатая отвешивает подзатыльники обоим.

Среди площади стоит грузовик с опущенными бортами. За кабиной стол под красным полотнищем, за столом восседают три человека: в середине строго одетая женщина в потёртой кожаной тужурке, Настасья в праздничной красной косынке и мужчина в привычном одеянии. На столе устроителей маёвки разложены листы, стопа прокламаций, стакан, графин с водой, в вазе букетик гвоздик. Над передним бортом растяжка, на которой нетвёрдой рукой намалёвано поздравление: С праздником 1 МАЯ, товарищи! Да здравствует ТРУД!

К левому борту лесенкой для удобства подъёма выставлены деревянные ящики. Недалеко духовой оркестр, рассаженный на вынесенных стульях, наигрывает марши и разные мелодии. Вокруг праздно одетые горожане, молодёжь с красными флагами, женщины с цветами. Молодые комсомольцы держат портреты красных командиров гражданской войны и транспаранты:

Первое мая праздник труда!

Праздник весны, праздник труда!

Наш пролетарский привет ТОЗ!

Даёшь смычку города и села!

Каждой сельхозартели трактор и автомобиль!

День солидарности трудящихся!

Горожане учтиво расступаются, к грузовику подходит пионерский отряд. Тихнет горн, молкнут барабаны, пионеры обступают пятки и наскакивают на передних.

— Отряд, стой, раз-два! Отряд, к борьбе за рабочее дело — будь готов! — командует вожатая.

— Всегда готов! — многоголосьем отвечает отряд.

— По окончании торжественной части можно остаться со мною на маёвке или произвольно разойтись к родителям. Вертаться до школы не будем. Напра… во!

Пионеры развернулись, обступили грузовик. Три-четыре активиста переглянулись и, только вожатая расслабилась, растворились в толпе. Оставшиеся сомкнули ряды, словно ранее репетировали. Вожатая отошла к Настасье, отдала листок.

На произвольную трибуну по ящикам вскочил мужчина в рубахе со стоячим воротом. Ворот оторочен тесёмкой с ярким орнаментом на русские народные мотивы. Мужчина подошёл к женщине, занятой перебором листовок в середине стола:

— Варвара Антоновна, давайте уже начинать… Объявите меня, пожалуйста…

— Начинаем…, — отложила листовки женщина.

Варвара Антоновна вышла в центр кузова, дирижёру дала понять рукой затихнуть. Последние звуки тубы унесло ветром, оживление толпы поубавилось. Женщина улыбнулась, широко обнажила прокуренные зубы немало претерпевшей в ссылках революционерки, вдохнула в полную грудь и хриплым баском, не сочетающимся со строгостью внешнего вида, начала:

— Дорогие товарищи, начинаем маёвку! В планах праздника выступят председатель горсовета, делегаты к XVII съезду Всесоюзной коммунистической партии большевиков, пролетариат и гуманитарии города. Заведующая городской публичной библиотекой имени Владимира Ильича Ленина. Далее трибуна будет предоставлена нашим поэтам и всем, кто захочет высказаться. Первым приглашается председатель городского совета Грачёв Алексей Петрович… Встречаем, товарищи!

Женщина призывно захлопала в ладоши, незанятые транспарантом горожане поддержали аплодисментами. В первых рядах громко рукоплескал пионерский отряд. Градоначальник налил и хлебнул полстакана воды, взял со стола подготовленный лист с текстом, в который не заглянул до конца речи. Вышел на центр кузова, галантно пропустив отступавшую к столу ведущую, протянул руку вперёд перед собой и бойко начал:

— Дорогие земляки! Как председатель горсовета, по поручению городского управления хочу поздравить вас с самым весенним, трудовым праздником пролетариата и крестьянства, с Первым мая! Не по бумаге, скажу своими словами… от сердца, раз на то пошло… За последние годы разными управами города проведено колоссальнейшее размежевание городских земель… Разработаны планы по застройке пустующих территорий, благоустройству площадей парками, скверами, фонтанами. По постройке кинотеатра, спортивных сооружений, жилых районов, прокладке новых дорог и трамвайных путей. Уже три года город расширяется в заречной части, я стою на борту грузовика, выпущенного заводом имени товарища Молотова в этом году. На стапелях «Красного Сормова» заложены корабли, ждём пуска авиационного завода. Начато строительство железнодорожного моста на левый берег Волги. Град наш считался карманом России во времена самодержцев, карманом остаётся сейчас, и приложим все усилия, чтобы таким оставался впредь…

Кержаевы стоят на удалении. Напряжённо вслушиваются в каждое слово, ждут вызова главы семьи. Мать убирает в подмышку жиденький букет полевых цветов, поправляет сыну ворот рубахи. Отец держит пред глазами листок, бегает взглядом по написанной вручную заготовке текста речи. Дочь вихляется, держась за свободную руку отца, то и дело подёргивает.

— Это будет лишнее, — бурчит Александр Милентиевич, отпускает дочь и сточенным карандашом перечёркивает строки три. Смотрит на жену: — Быть может, тоже обойдусь своими словами? Душевнее, чем проговаривать непонятные термины?

— Своими, конечно… Тебя в любой момент позовут или в очерёдность? — закончив с сыном, интересуется жена.

— Вызовут, Зиночка, вызовут… в свой черёд.

— Ве́рушка, пойди бант поправлю, — женщина перенесла взгляд на дочь и поманила её к себе.

Сквозь народ к семейству протиснулся вчерашний рыжик с площадки. Одет повседневно. За рукав теребит Шуньку:

— Кержак, отойдём? Поба́ять за что есть…

— Потрудитесь, пожалуйста, пояснить, мил чек, какой же кержак из нас? — сыронизировал отец. Сестра хихикнула.

— Меня, бать, — отреагировал Шунька, — Отойду?..

— Отойди… раз надо. Друга своего представишь?

— Шуша это…, — Шунька сознал, что знает только кличку товарища, и без тени смущения спросил, — Звать-то тебя как?

— Алексей… Шушканов….

— Так почтительно, молодой человек, — поддержал отец.

— Потому и Шуша, — догадалась и хихикнула Верка.

Стесняясь, парень понурил голову. К лицу прилила кровь.

— Сан Милыч…, — отец подал руку Шуше, — В поимении Шуша, Алексей Шушканов, зазора нет. Например, презабавное прозвище Рублёво Ухо — от такого впору краснеть и стыдиться. Вам интересна история, молодые люди?..

— Канешна, — расхрабрился Шуша под хихиканье Веры.

— Слушайте: жил на Кунавине повадливый к воровству малец. Из погреба одного трактира таскал балык, яйца, соленья и иные снадобья, и носил торговкам на базар. Однажды его выследила ключевая управка и в наказание оттаскала за ухо. Да так, что надорвала мочку! Мать мальца стеяла тяжбу за увечья, и обидчице присудили выплатить рубль компенсации. По тем деньгам это три пуда муки! Парень вырос и уже состарился, но обидное прозвище Рублёво Ухо носит через всю жизнь.

Мальчишки захихикали в унисон с Верой.

— Надеюсь, не воровал больше? — хитро поучила мать.

— В воровстве Рублёво Ухо замечен боле не был, — ответил отец, — Да и мало осталось тех, кто помнит это.

— Его пример другим наука?.. — риторически завершила мать и переспросила сына, — Вернёшься сюда или не ждать?

— Почём знать? — ответил Шунька, просчитав, что родители готовы отпустить до вечера. — Как получится…

— Смотри не спачкайся, как вчера, — вслед удалявшимся пацанам успела попрекнуть Вера.

— Быстро Шуне прозвище наклеили, — выдохнула мать.

— В детстве меня тоже кержаком заклика́ли, теперь вот и сын перенял. Хотя на слободке, думаю, так же звали. Фамилия тому потворствующая…, — поддержал отец.

— Потому что все мы кержаки! — разъяснила Вера.

Пацаны скрылись из вида, двинувшись по прилегающей улочке. Провинциальные каменные дома, меж ними каменные заборы с арочными вратами и глухими дверьми, отсекавшими от улицы дворы или придомовые территории. Почти в каждом доме на первом этаже и полуподвале салоны, кабаки, ателье и прочие торговые павильоны. За полуподвальной продуктовой лавкой около деревянного забора скамья, на ней посиживает подсобник, чадит дымом. Из бокового кармана его робы наполовину торчит початая пачка папирос — убежавшие с маёвки пионеры потаскивают из неё курево. Через щель в заборе втыкают прут в гильзу папиросы и осторожно вытягивают наружу. У одного в руке скопилось уже штук пять папиросок.

— Слухай, Штырь, хватит? — настораживает другой.

— Тише, Пузырь… ешшо одну и дёру…, — шепчет бойкий.

— Почует, ноги же оторвёт?

— Не баись… Чай не впервой таскаю…

— И чё? Ни разу не попался?

— Тады без ног таскал бы, — хихикнул воришка, пацаны притаились. Рабочий услышал шорохи, встал, посмотрел за забор — никого. Потянулся руками, тряхнул ногами, прокряхтел что-то невнятное и спустился в лавку, не думая о пропаже.

Из ближайшей арки вышли довольные воришки, увидели Кержака и Шушу, побежали вдогонку.

— Занимательно твой тятя сказывает…

— Добрый он и общительный…, — умилился Кержак.

— Кержак, ты же в нашу школу переводишься? — издали зашёл рыжий, но было понятно, что это только вступление.

— Верно. Мать сказала, после праздника пристроит…

— В девичьем классе есть Динка Юнусова… Не задирай её! — предупредил Шуша.

— Зачем мне? Уважителен я к девчонкам, задирать не собираюсь, а ты меня ради этого вытянул? — поджал Кержак.

— Наперёд баю, Динку штоб не трогал… А тебя вызвал на расклад… Слухай за́перва: повидал я вчёрась, кто твои чёботы прибрал… Рябой это… с братьями своими…

— Так-так-так… вчера почему смолчал?

— Их три брата Рябовых… Держатся, шшитай, всегда вместе, связываться с ними все чураются…

— Поколачивают что ли?

— Не без того… Слухай дале: вся Лапшиха видна с крыши моего дома как на ладони… Рябых как заметил, так сразу побёг смотреть, куда оне ворованное сносят…

— Почему они должны где-то прятать? На подволоке… на дворе ли своём не проще хранить?

— Тятя злющий по ним аки старый урядник. Нэпмановец недобитый, всё у него по полочкам… Рябого знаешь, как вицей охаживал, когда не досчитал чего-то? Терь я проследил и знаю, в погребке над ручьём у них ныча запособлена…

— Ты, Шуша, канитель, вижу, вьёшь вокруг да около? Никак предложить что-то хочешь? Выкладывай смелее…

Шуша выдержал паузу и решился:

— К погребку можно незаметно сойти через мосток, тама, поглядь, и своё нашарпаем?..

— Тебе какой резон вписываться? Знакомы второй день?

— На лад скажу…, — Шуша вытянул вперёд кулак.

— Замётано! — согласился Кержак и ткнул своим.

— Сегодня тятя с похмелья молвил матке…

Шуша почему-то обернулся — мол, не подслушал бы кто.

— На фабрике по случаю Первомая премировали его яловыми сапогами. Отцу малы, а сыну, бишь мне, будут в аккурат… Потом буздырял в шинке, тама, примыслил, и обчистили… Домой пришёл, плохо помнит што да как…

— Что из этого следует?

— Помнишь там, в кустах… парни кон варили?

— Помню… в карты резались?..

— Ну да… К ним Рябые подходили, а оне взачасто тискают по шантанам что плохо лежит… Уходили мимо ворот и твои чёботы пихнули в котомку… Своими зенками видел…

— Заинтересно дело…

— Вот гадаю, если они же и сапоги у тяти стянули, наверняк схоронили в одном месте?

Пацаны замолкли, представляя каждый что-то своё.

— А если на балчуге уже выменяли? — очнулся Кержак.

— Потому и зову пошарпать… Оне, поди, на маёвке сейчас крутются, а тама поболе зевак чем на балчуге?

— Да, если так, тянуть нельзя…, — не решается Кержак.

— Не струсишь? — поддел Шуша, видя сомнения друга.

— Сам ты трус! Пошли… за своим полезу!

— Куды полезете? Можо́ бы с вами? — Шушу с Кержаком нагнали пионеры, воровавшие папироски у подсобника.

— Без вас управимся, а вы тут как? — парировал Шуша.

— Вот! — пацанёнок вскрыл свёрток, там папиросы.

— У Бузатого опять натырил?

— У него… тягомотного…

— Смари, отхайдакает не жалея, коли прознат… Рука у него тяжела как кувалда кузнечна…

Шуша знавал, о чём предупреждал. Подсобник слыл умом вараки, так ругал лавочник, а силу имел не дюжую. Однажды, в далёком голодном восемнадцатом на лавку налетела банда из трёх человек. Лавочника, жену и подсобника связали, подогнали подводу, хотели грузить товар. Поняв к чему идёт, лавочник взмолился: «Спасай, Серпуха, инче по миру пустят, а то и жизнь отымут…» Серпион поднатужился, расхомутал, порвал верёвки, коими вязали руки — двоих столкнул лбами, да так, что потеряли сознание, третьего придушил, потом аж еле откачали.

Лавочник держал Серпиона с тех пор возле себя…

— Так я же штырьком, мастырно…, — оправдался пионер, — Када поболе выйму, а в обычай одну-две…

— Это у нас Андрейка по кличке Штырь. Эвон дружок его Пузырь, тоже Андрейка…, — придержал Кержака Шуша.

— Штырь и Пузырь? Прямое сочетание…, — поручкался с пионерами Кержак, — Откуда же прозвища у них такие яркие?.. Хотя… про Штыря понятно…

— Дюха нырять не может… Голова в воде, а задница боле поверху бултыхается, а кой раз и пузыри испускает…

Штырь засмеялся, Пузырь отреагировал обидой:

— Сам ты пузырь. Было-то раз, кады чечевицей незрелой объелись, а ты столь поминаешь…

— Лады, не дуйся, Пузырь! Нам дельце, скоро обернёмся, а вы дуйте на овраг…, — Шуша развернул пацанят, — Вы нас не видели, коли спрошать кто будет — понятно?

— Понятно дело!.. — пацаны пошли, дразнясь: «Штырь», «Пузырь», «Штырь», «Пузырь», «Штырь», «Пузырь», «Штырь»…

Шуша с Кержаком вышли к погребку заокольной тропой. В пригорке бревенчатый конёк, поверху деревца и густой куст. Пяток деревянных ступенек спускают вниз к покосившемуся притвору, за которым непроглядная темь, что и со спичкой не рассмотреть. Понятно, притвор не трогали много лет.

— Кержак, тебе воровать не боязно?

— Своё не воруют, но поджилки трясутся — не унять… Ещё эта история батина смешит и подначивает к отступу: вот как поймают, мол, засудят и прозвище дадут обидное… Смешно же?

— Смех гонит страх, тятя учал… Рябые не явились бы…

Шуша спустился первым, подёргал притвор, попинал обкладку — только осыпалась пыль. Осмотрелся вокруг:

— Коли есть ныча у Рябых, то не здесь. Пропали шобоны… валить отседа надо-ть…

Шуша вылез наверх, его остановил Кержак:

— Дай спущусь… А ты походи вокруг…

Шуша полез в обход по кустам. Спускаясь, Кержак неожиданно почуял под ногой, как средняя ступенька далась вперёд. Подёргал — доска покачнулась. Потянул, увидел под ступенькой мешковину, под ней дорожный сундучок-подголовок.

— Шуша… что-то нашёл. Спускайся-ка сюда.

Шуша вышел к коньку погреба:

— Ух ты, глазастый. Подавай… тут вскроем…

Сундучок оказался незапертый. Откинув крышку, пацаны выпучили глаза и тут же обрадовались. Поверх котомки с новёхонькими сапожками Шуши лежали чёботы Кержака. Доставая вещи, ребята раскопали набор бритвенных принадлежностей, хромированные слесарные инструменты в кожаном кляссере, тут же молоток и клещи, упакованные весовые гирьки и запчасти иных механизмов. На полке карманные вроде как золотые часы на золочёной же цепке, курительная трубка, серебряный портсигар, блестящий водопроводный кран и прочая мелочь.

Также была раскопана жестяная банка от конфет. Вскрыв конфетницу, друзья удивлённо переглянулись, а Шуша аж присвистнул — внутри лежали денежные купюры разного достоинства: трёх… и пятирублёвки, червонцы, трёхчервонцы…

— Тут и мотоциклетку купить можно? — изумился Шуша, заслюнявил пальцы и взялся пересчитывать деньги.

Кержак, глядя на друга, выдержал паузу:

— Решай, Шуша, берём всё — тогда найдут и уши оторвут, или только своё и будь, что будет?..

— Не хотелось бы… без ушей-то?.. — прогунявил Шуша.

— И с кличками по примеру Рублёвы или даже Старублёвы Уши, — пошутил Кержак, и мальчишки рассмеялись.

К пустырю в ложбинке Шуша и Кержак подошли налегке. А там полно ребят: лаптари гоняют чижа, девчонки суетятся в свои игры. Картёжники на прежнем месте, возле них костерок.

— Кержак, ты спокойный, как и не было ничего?..

— Всё позади, но покоя тоже нет…

— Как так? А меня дрожка настигла…, — удивился Шуша.

— Шобоны вернули… а родичам как сказать?

— Скумекаем, коли спросят. Дрожь поскорше бы унять да забыться… Бежим чижа гонять?

— Ты же сало отыграть хотел? — притормозил Кержак.

— Придёт Плюха, будет отыгрыш. Мяч только у скрипача. Футбол по выходным, когда ему послабление дают.

— На неделе запретка? — удивляется Кержак.

— Чай да… Всё зубрит што-то да смычок пиликат…

— Привезут пожитки со слободы, будет у нас свой мяч! — гордо сообщил Кержак.

— Эвон нужная пожитка… Догоняй…, — крикнул Шуша и ребята побежали вниз.

В прихожую Кержаевых вошли дочь, следом мать и отец. Не глядя под ноги, Вера шмыгнула в большую комнату. Отец включил свет, хотел тоже пройти в зал, но жена остановила на пороге. Кивнула на одинокие боты сына:

— Ты глянь, Саня… Шунькины боты появились.

— Отыграл что ли?.. Вчера отыгрышем как бы грозился?

— Он же выиграл — так хвастал?

— Ах, да… не стыкуется… Пойду упражняться…

Отец вошёл в необжитую комнату. Кожаная тахта с высокой спинкой, всполочка с зеркалом и шкафчиками по углам. На тахте чемодан, на спинке тахты на плечиках школьные формы Веры и Шуньки. Добротный шкаф, круглый массивный стол по центру, комодик, жардиньерка — всё расставлено по своим местам. Занавесей, салфеток, скатёрок и прочего уюта пока нет. Зато витает тот запах, который дурманит каждого новосёла.

— Ве́рушка, прибери вещи в вашу с Шуней комнату.

— Мама, а что у нас будет в дальней комнате? — снимая со спинки тахты платье с белым передником, спросила Вера.

— Наша с отцом спальная, и думаем отгородку поставить под кабинет. Должность, говорит… Работы и на дом хватит…

— Как домашнее задание в школе?

— Похоже, дочь, — поддержал отец, приседая у комода.

— Как твоя спина? — обратилась к мужу Зинаида.

— После того как милейшая Рогнеда Францевна разработала комплекс упражнений и растяжек, легше и легше. Насидишься на работе… настоишься как сегодня — даёт знать, а потянешься, подвигаешься по её мето́дам… болей как не было…

— Как теперь без неё? На слободку нашу в клинику далеко — не находишься?

— Решим… Да и телефон обещан… Буду телефонировать…

— У нас дома будет телефон? — переспросила Вера.

— Будет… Карту к стене поможешь приспособить? — распрямившись, обратился к дочери отец. Достал из-за шифоньера длинный рулон, начал раскатывать.

— Огроменная…, — увидев полотнище, удивилась Вера.

Не прошло недели, Кержак и Шуша шли из школы знакомой нам улицей. На скамье Бузатый как всегда чадит папиросу.

— Шуша, а давай-ка ворота поставим на площадке?

— Неплохо бы… Но из чего их делать-то?

— Неужели жердей не найдём? Лишь бы заняться…

— Вторым днём спускались с тятей на Слуду за опокой… Видел, стройки там идут аж до самого Ромодановского. Сходим пошарить? Аль в Лапшихе прясла отдерём?

— Опять к воровству подбиваешь?

— Прошлый раз своё иксприировали, воровством не считается… Твои же слова? — напомнил Шуша.

— Поймают за воровством жердей, несдобровать будет…

— А што тады о воротах мечтать?

— У бати спрошу… может, подскажет дельную мысль?..

К лабазу подъезжает подвода, нагруженная мешками. За удилами мужик в купеческом жилете, прикрикивает Бузатому:

— Серпуха, примай разну сыпь!

— Что сегодня? — хрипло басит подсобник.

— Соли три пуда, мука, чечевица, пшено и прочи крупы.

— Немного-ть…

— Что удалось выбить на продснабе, тем и довольствуем. Многое в Поволжье нонче гонют, запросы от мелкого торговца срезают… Бога в них нет…

— Ясно-ть… кой Бог?.. Церкви порушили, молитвословцев гонют да обсмеивают… Господь и отвернулся, урожай отнял…

— Может быть… может быть… наказание господне…

Между Бузатым и подводой проходят Кержак в своих ботах и Шуша в кожаных сапогах тёмно-бардового цвета. От арки через дом из приоткрытой дверки следит за пацанами Рябой. Двое его братьев прислонились к дереву за аркой, курят папироски, на пальцы пускают дымовые кольца.

— А нуй, осторони… Видо́-ть, под спудом иду? — пробасил Бузатый, подсев под мешок у подводы и водрузив его на плечо.

Кержак остановился, Шуша ускорился и пробежал вперёд. Пока Кержак ждал и пропускал Серпуху Бузатого, Шуша поравнялся с аркой. Улучив момент, троица прижала его стене.

— Это вы заклад трепали? — надавил предплечьем в шею и замахнулся Рябой. Братья держали руки. Шушу взяла дрожь, челюсть сковали спазмы, ответить не мог. Увидев бучу, Кержак изловчился, прошмыгнул мимо Бузатого и с разбега наскочил на Рябого. Обхватил руками шею и, что было сил, рванул назад:

— Не трожь… своё брали… ваше нам без надобности…

Кержак повалил обидчика на землю, но тот ловко извернулся и соперники сцепились в борьбе и перекатах. Остальные замерли возле стены, не вписываясь в драку.

— А нуй… бежи, покуда ноги не открутил! — раздался бас Бузатого. Серпуха подошёл, подхватил драчунов за шкирки, без особого усилия поставил на ноги и толкнул в разные стороны. Бросив Шушу, братья Рябого отбежали. Их нагнал Рябой, обернулся на отдалившихся противников и пригрозил кулаком:

— Наше не брали — правда! Иначе головы вам не сносить.

Братья спешно ушли, не оборачиваясь. Трясущейся рукой Шуша пожал руку друга:

— Отчаянный ты… а я пужаюсь Рябых до онемения…

— Волка бояться — в лес не ходить! Я тоже крепко оробел, когда почуял, что силёнок маловато. Пересиливал меня Рябой… Не вступись Бузатый, надрали бы нам…

Друзья посмотрели друг на друга, засмеялись, отряхнули штаны и двинулись дальше. Пройдя немного в полном безмолвии, Шуша остановил Кержака:

— Думаю в кружок любителей бокса пойти, поддержишь? В новой школе за острогом открылся… Узнавал давеча, а в одиночку пойти не осмелился…

Последний месяц весны улетел для семейства Кержаевых быстро. Учились, трудились, обустраивали жилище с помощью присланных краевыми властями артельщиков. Александр Милентиевич приступил к своим обязанностям, свыкся с нормированной восьмичасовкой, но сейчас поднимался по лестнице здания управы, будучи неожиданно вызванным к начальнику. На днях они с Полежаевым очерчивали фронт задач на летний сезон, определили список подрядных планировщиков и регламент докладов о ходе выполнения работ… И вдруг телефонный звонок и настойчивая просьба голосом секретарши Елизаветы немедленно прибыть к руководству.

В руке кожаный портфель, Кержаев постоянно боялся его забыть, в голове немой вопрос: «И почто такая спешка?»

Поднявшись на этаж, Кержаев столкнулся с Настасьей:

— Вот так встреча! Здравствуй, Настёна! Поспешаешь, не смотришь в ноги?

— Здравствуйте, Сан Милыч… Бегу… к начупре…

— Какой такой начупре?

— Промежду нами: начальник крайуправы землеведения, — прикрыла губки ладошкой Настасья.

— К Полежаеву? Вот и мне телефон повелел прибыть…

— Телефон вам велел? — улыбнулась завхоз и пристроилась под руку, — Идёмте вместе… Как обустроились?

— Обустраиваем. Мебель предоставили добротную, жена довольна. А вот современный кабинетный стол жуть неудобен, хочу отказать… Пришлось секретер и бюро со старой квартиры перевозить… но вышло к лучшему…

— Дело хозяйское, ненужное заберём. Ремонт закончили?

— Обещали к лету в четыре недели завершить, а управились за три… Мои девчонки не нарадуются…

— Поздравляю… будут потребности — обращайтесь…

Александр Милентиевич и Настасья вошли к секретарю. Елизавета Петровна строчит на машинке. На подоконниках появилось по одному горшочному цветку — заметил Кержаев, и на правах старшего обратился к секретарше первым:

— Лизавета Петровна, мы к Колай Иванычу…

— Да, товарищ Кержаев, вас уже заждались… И ты, Настасья, заходи, не стой тут…

Кержаев и Настасья вошли. За столом сидели начальник и трое приглашённых. По одному краю незнакомый человек в тёмно-синей гимнастёрке, на воротнике петлицы из крапового сукна с малиновой окантовкой, какие носили уполномоченные ОГПУ. На петлицах звезда, три прямоугольника. Защитного полевого цвета фуражка со звездой. На коленях тощий портфель. Напротив ОГПУ-шника притихли двое в гражданских одёжах. Кержаев их знал — инженера из плановых отделов.

— Колай Иваныч, вызывали? — начал Кержаев.

— Сан Милыч, здравствуй. Проходи, дорогой, садись…

Движением руки Полежаев показал Кержаеву сесть к столу, взял со стола пару печатных листов и протянул Настасье:

— Настасья, ознакомься… приказ на службу… Требования будут списком, Лизавета Петровна печатает. Дождись и….

— Поняла, Колай Иваныч. Одна нога здесь, вторая бегает.

— Работа поставлена? — иронично заметил Кержаев.

— Вот-вот…, — согласился Полежаев.

Настасья подошла, взяла листы и вышла.

— Здравствуйте, товарищи! — Кержаев подсел к столу и, поочерёдно протягивая руку, всех поприветствовал.

ОГПУ-шник кивнул в ответ, сотрудники пожали руки.

— Итак, все в сборе… Товарищи…, — обратился начальник к подчинённым, — Командующий округом просит помощи в организационных мероприятиях по подбору места и разработке проектной документации для устройства секретного аэродрома в ближнем доступе города Котельнич. Совместная работа одобрена наркоматом — письмо получено. Для детализации и курирования проекта к нам прибыл уполномоченный отделения особого отдела штаба округа — товарищ Головач.

Уполномоченный встал, уважительно кивнул как старорежимный офицер, и достал из портфеля толстую папку:

— Товарищи, моё имя Мирон Ионыч, но называть прошу товарищ Головач… Всё, что узнаете, и последующие наработки будут носить гриф особой секретности. Проекту присвоено кодовое название «Гидроторф сто тридцать один».

Пасмурно. Собралась гроза, нависает туча, крапает дождь. Футбольная поляна в ложбине пуста. Стоят самодельные ворота. Штанги без подпорок, перекладины на воротах вынесены за раму, на одном выносе мокнет кем-то забытый пиджак. Верхом ложбины быстрым шагом идут Шуша с боксёрскими перчатками на груди и Кержак с сумой на перевязи через грудь.

— Ловкие у тя встречный удар и атакующая двойка… Мне бы так…, — хвалит Шуша и атакует воображаемого соперника.

— И у тебя получится, тренироваться надо…

— Чай и так не спускаю занятия…

— У каждого, Шуша, свои расположенности. Кому трудно, кому быстро даётся… Знай одно, как батя учит: коли начал — не отступай, пока не порадует результат.

— Бросишь сумку, выйдешь на наше место?

— Какое, выйдешь? — удивился Кержак, — Дождик бусит и к сочинению готовиться надо… У тебя есть словари?

— Кой-то есть… в начале года матка выменяла, ни разу не открыл. Как он поможет сочинению? Там же сочинять надо-ть?

— Посиди, полистай для интереса. Слова новые узнаешь… А словарный запас мыслями водит и воображение расширяет… И оценку любого сочинения повышает…

— Мне и трояк… за милу душу…

— Не в трояках дело. Больше знаний — шире кругозор. Ты ж не всю жизнь будешь мяч гонять да удары отрабатывать для отпора всяким Рябым?

— Усердный ты к учёбе, а кем думаешь стать? — ушёл от неудобной темы Шуша.

— Топографом, геодезистом или что-то близкое…

— Эвон на твою голову… Тятя ругает, что я в школе дурак, что без школы дурак… В фабрично-заводское намеряет отдать…

— Шуша, ты коробком на уроках всё больше играешься, а надо учителей слушать. Историк вон… как умно говорит?

— Што говорит? — удивляется Шуша.

— Нашему поколению знания нужны… Кому ж как не нам страну выстраивать?..

— Это занятие по мне… Не хочу на фабрику, хочу каменны дома людям строить…

Квартира Кержаевых приведена в порядок. Чистота, белёный потолок, на три плафона люстра. Орнаментные светлые обои, скатёрки, салфетки, занавески. По радио играют кантаты 20-х годов. В подносе на комоде небогатый чайный сервиз.

Зинаида привычно сервирует стол в зальной комнате. В глубокую тарелку вывалена банка рыбных консервов. Вилки-ложки, порезанный каравай хлеба, в центре свободное место.

К входной двери подходит Кержаев-старший. В руках металлический ящик герметичного исполнения, к стене прислоняет массивную деревянную треногу. В дверь встроен механический звонок с надписью «прошу повернуть». Верушка с первого взгляда назвала его «прошка», все приняли.

Вполоборота туда-сюда Кержаев торкает рычажок звонка, внутри позванивает колокол устройства.

— Вера, прошка тренькает. Отцу открой, — просит мать.

Вера открыла, за дверьми устало попыхивает отец. Дочь берёт штатив, помогает занести в прихожую:

— Что это, папа?

— Тренога, а ящик позже откроем и покажу.

— Шуня, отложи книжку. Отец пришёл, помоги и ужинать будем, — обратилась Зинаида к сыну, лежащему на тахте.

— Ща, мам, — неохотно ответил сын и листает страницу.

— Шунька, я с аппаратурой, отнеси в кабинет, — крикнул из прихожей отец.

Заинтересовавшись и повинуясь, Шуня бросил словарь на всполок тахты и вышел в прихожую. Взял ящик, ловко прихватил в подмышку треногу, понёс в кабинет. Вера пристроилась и озорно вышагивает следом, держась за штатив.

Мать проводила их улыбкой:

— Вовремя, Саша. Я думала аврал у вас, позже будешь. Готова картофель в мундире подавать, чистить не буду, чтобы не остыл… можешь сразу к столу садиться.

— Дай пару минут, Зиночка. Лицо и руки сполосну, — не входя в комнату, ответил муж и закрылся в ванной комнате.

— Шуня, Ве́рушка, не задерживайтесь, идите к столу…

Прискакала Вера, за ней вышел Шуня, сели за стол…

— К столу… да тоже через ванную…, — напомнила мать.

Вытираясь полотенцем, из ванной вышел отец:

— В мундире, говоришь? Откуда картофель… в мае?

— Представляешь — оказия вышла! Рынок пуст как в девятнадцатом… Помнишь, с мезги на квас перебивались? Ты без дохода, Шуньке годик, только на ноги вставал…, — Зинаида принесла кастрюлю, поставила на доску в центре стола.

— Помню-помню… голодные были времена…

— У Матроны Бузовой, что на Средном торгует, молоко да брынзу часто беру, а тут разговорились по душам, я и допытала овощей купить. Заказала домой доставить завтра.

— Правильно сделала… Запастись не мешало бы…

— Прозапас, да последний экзамен у Шуни. По случаю хотела праздничный ужин организовать, а Серпион уже принёс…

— Серпион… это амбал Серпуха с продуктового лабаза? — уточнил отец.

— Он, тягомотный… Сын Матронин… Капёр сушёный, ещё принёс кое-чего, свеклу́, картофель, и главное…

Зинаида отошла на кухню. Из ванной к столу вышли дети, расселись. Зинаида вышла из кухни с глубокой салатницей:

— Груздочки! Матрона жбанчик из кадушки почерпнула…

— Такое яство нами приветствуется, — обрадовался отец, и взялся обдирать кожуру с клубня. Зинаида порезала луковицу, подлила постным маслом:

— Грибочки мягше с маслицем. Кому что выбирайте сами и угощайтесь… К чаю будут сласти…

— Ура-а…, — обрадовалась Вера.

— Ой… забыл, — Шунька убежал в комнату. Через минуту вышел с кульком конфет и сахарным петушком на палочке, — Ве́рушка… это тебе… с окончанием первого класса…

— Ура-а…, — снова обрадовалась Вера и обняла брата.

— Отложи до чая… аппетит собьёшь…, — попросила мать.

— Батя, а в ящике теодолит? — спросил Шуня.

— Новейший… С партии московских на апробацию. Полигонометрию изучай, завтра выйдем на овраг, покажу на практике метод расчёта триангуляции данных реперов и марок…

— А мне марки? — встряла Вера, мучавшаяся с кожурой.

— И тебе будут, — улыбнулся глава семьи, дочистил клубень и положил в тарелку дочери, — кушай, Ве́рушка…

— Водой обдала, шкурка почему-то туго сходит?

— Прошлогодняя… хоть погребного хранения, — успокоил глава, — У меня известие… Через месяц… ране ли предстоит мне выезд в город Котельнич. Поставлена задача на разметку участка для нового предприятия торфодобычи.

— Когда ж это замов начальника землеведения на такие работы приглашали? — удивилась Зинаида, — Сколько торфяников по краю? На каждый выезжать?..

— Не ворчи, Зина… Меня не как управделами, как специалиста пригласили. Геодезия сложнейшая. Рассчитываю недели за четыре, а то и побыстрее управиться. Не успеете с Ве́рушкой соскучиться по нам…

— Вот ведь оказия… И по кому же это по вам? — забеспокоилась мать, отец продолжил:

— Сына хочу пригласить. Шуня, составишь компанию? Не всё по книжке постигать, попрактикуешь на земле?..

— От такого отказываются, бать?..

Дорога предстояла долгая, для Шуньки так в первый раз. В те годы на левый берег Волги от Нижнего Новгорода можно было перебраться на пригородном речном трамвайчике, с царских времён называемом нижегородцами «фильянчиком», коверкая названия судов «Финляндского общества лёгкого пароходства». На противоположном берегу уже многие годы существовало железнодорожное сообщение между станцией «Моховые горы» на Боровской слободке и города Котельнича.

Отец и сын Кержаевы стоят перед сходнями дебаркадера в ожидании парохода. Одеты по-летнему, у отца пиджак на руке. Сын сидит на большом чемодане, вещевой мешок на плече. Рядом баул меньше, на коленях герметичный ящик с теодолитом. Среди ждущих трамвайчика пассажиров крутятся мальчуганы. Подходит судёнышко, люди с берега заполняют сходни, оставляя место для прохода прибывшим, собирают очередь.

— Бать, фильянчик швартуется, — беспокоится Кержаев-младший, — Идём уже, а то отчалит без нас?

— Ждём, Шуня… Попутчик нам будет…

— Какой попутчик? Ты ничего не говорил… Из ваших?

— Обязали дождаться. Попутчик из военных, но к нашему делу приставленный… Да и дорога с ним спокойнее будет…

С парохода подали сходни, прибывшие потекли на берег. Очередь отъезжающих оживилась навстречу. Контролёрша берёт монеты с одних, проверяет проездные квитки у других. Отец спокоен, стоит, не торопится. Шунька нервничает, но внимание его привлекает контролёрша, которая вдруг заполошно вскрикивает, хватает швабру и охаживает ею небольшого пацанёнка, подгоняя под зад грязным мопом…

— А ну, тикай отседа, прохиндей… Ишь… коммерсант выискался! Вот я тебе шваброй по наглой заднице…

Прогоняя пацана, контролёрша поравнялась с Кержаевыми:

— А вы чай чего мух считаете? Посадке конец идёт — али не видите? Следующий рейс через три часа…

— Видимо пропустим, уж не взыщите. Нам велено попутчика дождаться…, — ответил старший, — За что вы парнишку?

— Представляете, что эти прохиндеи удумали?..

Контролёрша уткнула моп в береговые сходни и приняла вольную позу. Беготня привела женщину к нервному возбуждению, нужна была отдушина, а каждой бабе для успокоения души дай только выговориться и перемыть кому-нибудь кости.

–…С началом навигации пришло уведомление от пароходства: пассажиров с детьми до десяти лет переправлять бесплатно. Так эти коммерсанты подговаривают пассажиров и катаются за половину стоимости проезда. Это обман получается? Какие убытки пароходству останутся?.. Кто возместит?..

Отец с сыном переглянулись, улыбнулись, но в разговоры не вступили. Поняв, что спорить и поддакнуть некому, контролёрша приняла швабру на плечо, как бравый часовой винтовку, высмотрела знакомицу, которой наверняка получиться излить душу, и заковыляла в направлении плавучей пристани.

Фильянчик убрал трап, благополучно отчалил. Кержаевы остались на берегу в полном одиночестве, в ту минуту на набережную зарулил грузовик. В кузове два мужика, выправки наповид военной. С подножки кабины спрыгнул Мирон Головач в форменной гимнастёрке без видных знаков различия, на предплечье тужурка, на кожаном ремне кобура — Шунька сразу вцепился в неё глазами. Головач подошёл к Кержаевым:

— Заждались, Сан Милыч? Вот и мы…

— Так мы вас ожидаем, стало быть? Сказали, из военных, а имён не называли… Терь куковать три часа придётся…

— Обстоятельства сложились так, пришлось согласиться на транспортировку груза. На Бор пойдём на буксире, вот-вот должен подойти… Товарищи с пароходства уверили…

Головач успокоил попутчиков и, пожимая руку Кержаеву-отцу, кивком обратил внимание к юноше. Александр Милентиевич понял знак уполномоченного и упредил вопросы:

— Сын… Александр… Главный помощник на первые поры, пока плановая стадия подготовки. Потом решим, если останусь нужным до окончания работ — отправлю домой…

— Не положено, вообще-то…, — Головач подошёл ближе к уважительно привставшему Шуньке, подал руку, — Меня зовут товарищ Головач! Глухие леса не пугают, Сан Саныч?

— Я даже топких болот не боюсь…, — нашёлся парень.

— Находчив… это приветствуется…

К дебаркадеру подошла транспортная калоша, сбросили сходни. По команде Головача, мужики перетащили на дебаркадер длинные ящики защитного цвета с замазанными надписями. Мужики переговаривались мало, соблюдая субординацию, и всегда оставались при ящиках, исполняя наказ караулить.

— Товарищ Головач, груз до места назначения останется при нас? — спросил Кержаев.

— Товарищи проводят до Моховых, загрузят в багажный, по прибытии тоже будет кому встретить. Ненужные в дороге вещи можете сложить при ящиках в багажном вагоне… Ну, а наши места зафрахтованы в общем…

— Теодолит не сдам, побьют по незнанию… — озаботился Кержаев-старший, — С пристани до станции как?

— Машина будет ждать… Как куратор, и на данном этапе сопровождающий груза, обязан доставить в полной сохранности. Вас в том числе… Почуете неудобства — обращайтесь…

— Товарищ Головач, что вы лесом меня пугали? Предстоит пожить? — поинтересовался Кержаев-младший.

— Сан Саныч, отец за тебя ручается, и мне нужна уверенность. Вижу острый ум, не дерзкий язык, честный взгляд — меня удовлетворило. На постой встанете в избе на ближней деревеньке… а леса там, по рассказам, сказками не опишешь…

Разгрузка, доставка и погрузка в багажный вагон прошли быстро и, как отметил Головач — без сучка, без задоринки.

Деревянный дореволюционный вагон, отсеки на четыре лежака полны люда. Головач и Кержаевы разместились по лавке в отсеке посередине вагона. Напротив притиснули тётки с котомками, с краю подсел скромный мужичок невеликого роста с пустой корзинкой. Верхние лежаки заставлены тощими пустыми туесками, чемоданами и иными баулами.

Паровоз зашипел паром, испугал зевак гудком. За окном проплыл конечный полустанок с надписью «МОХОВЫЕ ГОРЫ». Едва отъехали, по вагону прокатилась волна оживления, шума и гама, потянуло пряным дымом самосада, стало душно.

Отсек с нашими героями не отличался ярко выраженным нижегородским оканьем от остальных:

— Нет торговли нонче, — выдохнула тётка, привлекая окружающих в разговор. Придвинула ногой корзинку, внутри которой лежал узелок с выпечкой. Распотрошив поклажу, предложила пироги соседям. Старшие отказались, но тётка не унялась и сунула пирожок Сан Санычу, — Кушай, молодо́к… не обрезгуйся…

Сан Саныч поблагодарил и с удовольствием принялся жевать…

— Скудна, скудна торговля. Раньше вон, что не продашь, скупщику несёшь. Задёша, а с дневной маржой чай всё одно не в убытке? — поддержала вторая, лузгая белые тыквенные семечки, — Семок надо-ть кому? Тебешные, печёные…

— Сейчас, девоньки, потребкооперация подмога…, — протянул ей руку мужик, — Четыре корзины с ложкой да посудой из липовой щепы сдал за раз… Раньше сидел бы дня три, конца торговле не увидел… Или тычнику отдал задарма…

— Чай научи… куда пойти и што сказать, мил человек? — тётка отсыпала ему пригоршню заедок.

— На базаре Боровской слободки, во бывшем купеческом ряду устроена контора — потребительска кооперация. Артельный, ремесленный приём, человека поставили на ягоду и прочий лесной сбор. Можно узнать на товар, кой в прикупке, сговориться на день и поштучность. Деньгу на руки дают…

— Ай ба, на-коть вам, и как же прознать-то измудрился? Мы вот в неведении…

— Научили добры люди, а я вас понаучаю… Кустарен продукт по предмету ценют, большу объёму и железну ковань на склад велят свозить, — продолжал мужик, закидывая заедки в рот, а шелуху сплёвывая в кулак и складывая в карман.

— Мать честна, богородица лесна… хоросве́нно как! Эвдак удобства вполонь? — восклицает тётка с семечками.

— Кованью сопчински, и графински, и на Красна Рамени заняты. Весовы да масляны заводишки имеют. Люди де́нюжно, поди, живут? А у нас что — лесной сбор, щепа да посуда цветна — мелка монета? — веет пессимизмом тётка с пирогом.

— Не сиди без дела — будешь при товаре, а на товар купец отыщется, и прибыток добудется…, — отмёл мужик.

— А вы, милы люди, по службе али как путь держите? Далёко путствуете, коротенько ль? Шобона при вас мало-мала? — перевела разговор первая тётка, глядя на кобуру Головача.

— Нам до конечной…, — прикрыв кобуру, за всех ответил Головач, — Шобона не требуется много, завтра на месте будем.

— Далече, верно? — пролепетала вторая, откинувшись, — А я дальше́е Светлояра-озера и Красных Баков не езживала…

Кержаев-младший слушал разговоры, смотрел в окно, за ним бежал нескончаемый лес. Поезд останавливался, ускорялся, большим временем шёл неспешно. Старшего Кержаева дорога сморила, уснул, Головача тоже прихватила дрёма.

На станции СЕМЁНОВ из вагона сошло много народа. Хлебосольная тётка тоже поднялась, торопливо собрала пожитки, как опомнившись, обернулась и подала Сан Санычу узелок:

— Возьми, милок, а то жамкашь как щабу́нька. Вам ешшо долищу сопутствовать, а мне сопешиться в самый раз…

— Спасибо, тёть… мы запаслись…, — замялся Сан Саныч.

— Бог спасёт, бери не чурайся…, — тётка насильно сунула Сан Санычу узелок в руки и пошла.

В отсеке остались трое. Головач очнулся, вскочил как по тревоге. Огляделся, растолкал Кержаева. Шуньке велел залезть на верхний лежак, взрослые растянулись на нижних.

— Сан Саныч, спать хочешь? — приподнялся Головач.

— Нет… и пока не тянет… надо что-нето?

— Раз не спится, следи за вещами, по тревоге бей набат…, — Головач снова откинулся, натянул на глаза фуражку. Сан Саныч достал книжку и погрузился в чтение.

Уткнувшись в книжку, Сан Саныч пропал во времени. В проходе замерцали плафоны, старшие мирно сопели, изредка всхрапывая. Поезд остановился, за окном табличка КЕРЖЕНЕЦ. С остановкой поезда зажглись фонари, осветив вытоптанный перрон и вокзал в виде рубленного терема.

Народ из соседних отсеков сменился вошедшими. В отсек наших героев никто не подсел. Поезд тронулся, Сан Саныч закрыл книгу, достал из вещмешка ржаную ковригу и колёсико коммерческой красной колбасы. Отломил закусить. Проснулся отец, увидел припасения сына, присел и потянулся:

— Обожди, Шуня, не всухомятку. Пойду по вагонам, кипяточка или даже чаю может добуду?

— Кипяточек с меня, — встрял Головач, проснувшийся от шушуканий Кержаевых, — В следующем вагоне туалетная есть и кандея начальника поезда… найду, на чём воды согреть?..

Головач присел с вытянутыми вперёд руками, размял ноги и ушёл, прихватив котомку. Кержаев-младший спрыгнул с лежака, отец простелил столик газетой, достал банку тушёной говядины, нож и ковригу. Сын развязал тёткин узелок:

— Бать, оставь… Тут пирожки, яйца и пара луковиц…

— Хлеб и так не пропадёт, хотел к тушёнке. Узелок тётка оставила, добрая душа?..

— Она… Тут ещё сала шмат, и пирогов на каждого…

— Пирожки так пирожки… Да и салу с коврижкой ход дадим… Пойдёшь по нужде? — предложил отец сыну.

— Иди, бать… пока терпится… Посижу, посторожу…

Кержаев-старший ушёл. Что успели выложить, Сан Саныч прикрыл от мух тряпкой, забился в угол к окну.

Спустя недолгие минуты, мимо отсека прошёл крепыш в потёртой одёжке и узкой кепке. Росточком пониже Сан Саныча. За ним рыжеватый мужик повыше, который вдруг задержался у отсека, осмотрел скарб на верхних лежанках, потянул руку к чемодану. Встретив взглядом Сан Саныча, блеснувшего в темноте угла глазами, рыжий невольно цикнул и двинулся дальше, что-то крутя в руке и насвистывая.

— Неприятные типы, — буркнул под нос Сан Саныч.

После тех неприятных типов в душу Сан Саныча вселилась тревога. Возьмёт книжку, откроет, отложит. Выйдет в проход, посмотрит в направлении, куда они ушли, вернётся. Снова за книжку, снова отложит. Увидел в соседнем отсеке тётку без ручной поклажи:

— Тёть, приглядите тут за нашим? Батю встречу…

— Да на тебе лица нет… Что стряслось?

— Сам не пойму… Беспокойно что-то…

— Иди-иди… успокой душу… Пригляжу…

Сан Саныч двинулся навстречу судьбе. Прошёл на тамбур вагона, толкнул дверь соседнего. Дверь поддалась наполовину, но хватило щели проскользнуть. И тут Сан Саныч остолбенел: на полу распластался грузный человек, крепыш верхом, шарит по его карманам. Рыжий держит двери от ненужных свидетелей. Одна уличная дверь тамбура настежь, мелькают деревья.

Сан Саныч вернулся в чувства с окриком длинного:

— А ну… пшёл вон… шпана…

Крепыш подскочил на ноги, развернулся и уткнулся в пацана почти нос в нос. Сан Саныч вмиг нашёл в себе прыткость провести выпад двойным ударом. Крепышу досталось в челюсть. Отступая, тот запнулся об толстяка и полетел в дальний угол тамбура. Сан Саныч услышал, как сзади цыкнул длинный, всем телом почувствовал, что был подхвачен за шкирку. С силой дёрнулся на отбой, но в сутолоке борьбы был вышвырнут из вагона…

Часть II

Затемно в каморку станционного дежурного вошли Головач и Кержаев, Головач сходу направился к телефонному аппарату, представлявшему собой скошенную коробку с трубкой на рожках. Головач бесцеремонно присел на стол, снял трубку аппарата, обернулся к дежурному, замершему за столом, приняв вошедших за начальство, и молча наблюдавшему действо.

— Ни ручки, ни наборника — как связь держите?

— Здравствуйте…, — за обоих поздоровался Кержаев.

— А рычажком, да по старинке…, — смотритель подёрнул пальцем, и приветственно кивнул Кержаеву, — Здравствуйте!

Головач постучал держателем трубки:

— Кто? Пятая, на связи уполномоченный особого отдела ОГПУ! Срочно линию в город Котельнич, номер шесть-девять-ноль-три. Жду звонка, — Головач повесил трубку, повернулся к Кержаеву, — Задал нам Сан Саныч задачу…

— Надо бы поиск незамедлительно организовать?

— Организуем, Сан Милыч. ГПУ, путевую милицию и осодмил подключим… Ты душу-то не тереби раньше времени…

— Как не теребить? Сын всё же? — вздохнул Кержаев.

Головач снова повернулся к дежурному:

— Товарищ… как ваша фамилия?

— Софронов.

— Товарищ Софронов, где тут отделение ГПУ?

— При лесохиме кабинет, на посёлке тока милиция…

Затренькал аппарат, Головач снял трубку:

— Да, затребовал… Викентий? Головач! Задержка у меня непредвиденная, буду на сутки позже. На перегоне Керженец — Сухобезводное — Ветлужский пропал член группы, остаюсь до выяснения обстоятельств. Тебе мой наказ: срочно распорядись принять груз. Всё через начальника поезда, он проинструктирован. Я в Ветлужском, убуду завтрашним поездом…

Головач повесил трубку, Кержаев уже у двери:

— Мирон Ионыч, поторопимся…

— Торопиться некуда, Сан Милыч. В отделе оперативный дежурный, нам бы сразу к начальнику особого отдела. Товарищ Софронов, где найти начальника местного ГПУ?

Конец ознакомительного фрагмента.