Поход Ивана-дурака за смыслом

Юрий Владимирович Тихонравов, 2019

Сказочное пособие, из которого любой дурак, а тем более умный, может извлечь для себя средства борьбы с экзистенциальным кризисом, то есть с жизненным тупиком и отсутствием всякого смысла. Англичане и американцы называют такое philosophical fiction и creative non-fiction. Наши пока никак толком не называют.

Часть вторая. Край одиночных смыслов

Глава XVIII. Гиперборея — Урочище победолюбцев,

где Верховный главнокомандует, что смысл — это победа

§ 1. Духовное проникновение в урочище

— Предлагаю живо расправиться со всеми трудностями и бегом домой, — сделал рационализаторское предложение федеральный адвокат.

— А коли мешать кто будет, — съязвил Вындрик.

— Кто?

— Ну мало ли, враги всякие.

— С врагами по-нашему — немедля сразить и поразить. Даже как-то совестно вам такое напоминать.

После этих слов три путника оказались перед воротами циклопической крепости, ощетинившейся всеми возможными защитными сооружениями. Из-за стены раздавались вопли.

— Газы! Химическая атака!

— Кого увижу без средств индивидуальной защиты, лично убью!

— Почему противогаз не покрашен!

Вындрик сразу залёг в боевую лёжку.

— Чую! Есть тут смысл. Простой и жёсткий. Как бедренная косточка.

Дурак со своим адвокатом (федеральным), пытаясь понять происходящее, стали опасливо озираться. Крепость стояла на вершине горы и возвышалась надо всей местностью. Вокруг можно было увидеть десятки других урочищ разного вида и строения. Путники залюбовались открывшимся обзором Невидимой Руси. Внезапно знакомые вопли раздались уже прямо за их спинами.

— Руки вверх!

— Лицом в пол!

— Документы!

Вындрик, вместо новой химической атаки, уткнулся мордой в пол, отклячив задницу и повиливая толстым обрубком хвоста. Иван вытянул руки вверх, сладко потягиваясь. Адвокат Брыкля протянул документы обступившим их вооружённым людям, одновременно как бы невзначай спрашивая.

— А у вас-то самих какие документы?

— Мы вас взяли в плен, — ответил солидный мужчина с лицом-кирпичом. — Как потенциальных нарушителей наших священных границ и подозреваемых пособников врага.

— Ну хоть представьтесь для солидности, — проявил военно-дипломатическую хитрость Павлин Матвеевич.

— Старший старшина Старшой, — оттарабанил ветеран.

— А я Иван-дурак, официальный. Мы тут смысл ищем. Вот у вас какой смысл?

— У нас смысл один — уничтожить врага.

— Наш смысл — победа! — хором прокричал возглавляемая старшиной группа захвата.

— Над кем? — продемонстрировал свою простоту хуже воровства Иван.

— Над врагом, над кем же ещё, — ответил подозрительностью Старшой.

Адвокат молчал и дёргал за одежду Ивана, чтобы тот тоже молчал. Но оставался ещё залёгший наизготовку лютый Вындрик.

— И кто же у вас враг? Кто у нас враг? Кто? Кто?

Старшой поднёс к лицу шипящую рацию.

— У нас тут группа неизвестных. Шатались у границ. С говорящей собакой. Не знают, кто враг. Спрашивают про смысл.

Рация зашипела особенно зловеще.

— Слушаюсь. Приступаю к исполнению.

В тела путников уткнулись стволы. Вындрик стал тереться о них, почёсывая землю задней лапой.

— Приказано доставить вас в комендатуру для дальнейших разбирательств. Пшли.

§ 2. Хождение по урочищу

Команду смыслоискателей провели в ворота. По абсолютно ровным и аккуратным улицам урочища люди ходили исключительно строем.

— Вообще я вам ничего не должен говорить, — заговорил на ходу Старшой, — потому что вдруг вы шпионы вражеские. Но начальство велело, чтобы на ваши вопросы про наш смысл отвечать. Это, говорит, как военная операция, в результате которой вы должны перейти на правильную сторону, то есть к нам и против врага.

— А кто всё-таки враг? — продолжил беседу Иван.

— Ты что — дурак?

— Да. Говорю же, официальный. У меня и бумага от самого царя есть. С печатью.

— Тогда ладно. В общем враг у нас абсолютный. Который всему враг. И вам тоже.

— Вот как, а мы и не знали, — завёл свою шарманку федеральный адвокат. — А мы-то думали, что вражда — это взаимные отношения.

— Вы, может, и не знали, — не смутился Старшой, — зато он знает. Враг хочет изгадить жизнь всем и каждому. Во что бы то ни стало. Такова его суть. И он не успокоится, пока не достигнет своего. Он нападает повсюду и ни на миг не останавливается. С ним невозможны контакты, переговоры, перемирия и взаимные уступки. Его недостаточно потеснить, ограничить, усмирить, подчинить. Его можно только уничтожить. Но сделать это нелегко. Нас ждёт долгая, жестокая, изнурительная и тотальная война с переменным успехом. Он очень силён. Велик риск, что не мы его, а он нас. И если так, пожалеют все, без исключения. Ни слёзы не помогут, ни стенания. Будем хотеть умереть, а не сможем. Хуже этого вообще ничего не может быть и представить невозможно. Полный и кромешный ад.

— Нельзя ли конкретнее? — сумничал Брыкля. — Кто он — этот враг? Как его имя-отчество? По какому адресу проживает? Где и кем работает?

— Типичная ошибка новобранца, — унизительно отчеканил Старшой. — Враг может явиться в любом обличье. Или вообще ни в каком. Он может и в вас вселиться. Если уже не вселился. Мы это ещё проверим. Вот здесь, на этом ярусе, как раз расположены те, кто понимает врага как какое-то определённое существо. Или класс существ. Они думают, что победить надо кого-то такого же, как они сами. Что это будет как сражение между двумя армиями.

— А разве не будет? — не постеснялся уточнить Иван.

— Армия — это организация и дисциплина, — парировал Старшой. — Это самоотверженность вплоть до готовности умереть. Всё это благо. А наш враг — это зло. Абсолютное зло. В нём нет никакого блага. Поэтому у него не может быть армии. Поэтому победа над ним будет чистой. Ничем не омрачаемой.

— Откуда вы вообще знаете, что существует такой враг? — обеспокоился Брыкля.

— Вы когда-нибудь задумывались, почему всё время что-то идёт не так? Жить спокойно нельзя. Обязательно какие-нибудь страдания, неудачи, боль, деградация, смерть. И даже если всё получается, всё равно тоска и неудовлетворённость. Всё потому, что есть причина зла. Конечная причина, самая первая. Которая всё всегда портит. Всегда, а не иногда — потому что специально это делает. Потому что это не просто причина, а злая воля. Если хотите хорошо жить, её нужно одолеть.

— Как же её ухватить — эту злую волю? — вступил в дискуссию лютый Вындрик. — Ухватить и порвать.

Пока Старшой рапортовал, не снижая темп марша, они уже поднялись на следующий ярус цитадели.

— Вот здесь, — указал старшина на окружающий ландшафт, — как раз разместились те, кто приравнивает врага к какому-то определённому началу. Не к людям или иным живым существам, а к сущностям. Одни считают врагом материю. Дескать, материя — источник всякого неустройства, и это от неё надо избавиться. Потому что она косная и тягучая. Другие считают врагом случай. Мол, зло всегда случайно, это когда случай вмешивается в ход дел и нарушает порядок. Победи случайность — и всё будет как надо. Но материя сама по себе и случай сам по себе не зло. Они могут быть благом. Злом их делает другая сила.

— Так и в чём же зло? — это был кто-то из трёх, трудно сказать кто. Одно из белых пятен в этой истории.

— Зло повсюду, но выделить его почти невозможно. В этом отчасти и состоит наша задача. Наших подразделений разведки и контрразведки. Главное, истинное зло не имеет ничего общего с благом. Приписывая благие качества злу, мы делаем нашей целью именно благо, а зло ускользает от удара. Поэтому зло неуловимо, хотя активно и порой победоносно. Его армия непохожа ни на одну из армий. И ни одна из привычных нам армий неспособна противостоять злу. Она готовится биться с такой же армией, как она сама, и в этом роковая ошибка. Зло сталкивает два блага и побеждает. Существуя только благодаря благу и только через него, зло может овладеть любой из армий и заставить служить себе.

— Я ничего не понимаю, — с готовностью признал Иван. — И что же тогда делать?

— Для начала надо выбрать правильную сторону. А то многие не прочь заигрывать с врагом. Или делать вид, будто его нет. Это ведёт к погибели. Затем — выявлять всё, что портит жизнь, и отдаляться от этого. Исключать порчу и скверну из своей жизни. Видеть за этим происки врага, а не что-то другое — случайность или глупость. Когда же придёт пора, быть готовым к последней битве. Не жалея себя.

— Ты что-нибудь понял? — спросил Иван у Вындрика. Но ответил почему-то федеральный адвокат.

— Это какая-то паранойя. Мы со всеми стараемся дружить, даже с прокурорами и палачами.

— Это вам в соседнее урочище, — заёрничал Старшой. — Проклятые пацифисты. Из-за них нас в Великий союз не пускают.

— Какой такой союз? — заволновался Иван.

— Все урочища Невидимой Руси делятся на союзные и внесоюзные. В Союзе урочища могут, конечно, друг с другом враждовать по каким-то частностям, но в целом, стратегически друг с дружкой согласны и перед внешними друг дружку в обиду не дадут.

— А вы, что же, несогласны с кем-то стратегически? — усмехнулся Брыкля.

— Мы-то со всеми согласны, кроме этих… пацифистов.

— Они при этом в Союзе?

— Нет, их тоже не взяли.

— Не понял, — привычно заметил Иван. — Если их не взяли, почему вас-то не взяли.

— В Союзе все должны быть согласны с каждым и каждый со всеми. Мы согласны со всеми, кроме пацифистов, и пацифисты согласны со всеми, кроме нас. Вот за то, что мы друг с другом несогласны, оба наших урочища туда и не берут.

— Так, может, вам согласиться?

— Никогда. И ни за что.

— Это почему же так? Разве они враги?

— Ну вот и комендатура, — отчитался старший старшина Старшой. — Тут вам ответят на все остальные вопросы и зададут свои, чтобы вы на них ответили, если что.

Путники поднялись на самый верхний ярус Урочища победолюбцев — в ставку Верховного Главнокомандующего.

— А не расстрелять ли вас, — радостно приветствовал вошедших Верховный Главнокомандующий.

— Если только это будет способствовать осуществлению вашего смысла, — хитро ввернул Вындрик собака лютый. — Иначе смысла нет.

— Так вы против врага или за? — не отставал Верховный.

— Мы точно не за, — продолжил свою линию защиты Брыкля. — Кто же будет за такое. Но мы как бы не вполне уверены, что такой враг существует, а если существует, то каков он. И в зависимости от последнего — каковы методы борьбы с ним.

— Уверены, но не вполне? Как бы не вполне — это вполне? Или как бы не уверены, то есть уверены? — потребовал однозначности Верховный. — У нас тут всё строго и просто, по-военному. Если да, то да, если нет, то нет. Идёт война добра и зла. Всеобщая и всеохватная. Все эти виляния только на пользу врагу.

Брыкля высокомерно замялся, Вындрик самозабвенно обнюхивал всё окружающее, один только Иван не забыл про свою миссию.

— Извиняйте, товарищ Верховный Главнокомандующий. Я дурак, и у меня всё тоже по-простому. Мне в голову запихали фоторобот смысла, и надо понять, соответствует ли ему ваш смысл. Если соответствует, мы его возьмём и отнесём в наше царство. А дальше как наш надёжа царь-батюшка решит. Вдруг и установит ваш смысл в качестве государственного.

— Было бы неплохо, — одобрил Верховный. — Спрашивай, Иван, свои вопросы дурацкие. Только осторожно.

§ 3. Ивановы дурацкие вопросы и верховные главнокомандные ответы

— А что это — победа? Ежели как смысл.

— Разве старшина Старшой вам не объяснил?

— Объяснил. И я даже не всё не понял. Но я хочу ещё меньше не понять. Чтоб до царя донести и не расплескать из головы.

— В общих чертах победа — это нейтрализация противника. То есть противник оказывается более неспособен совершать против вас враждебные действия. За счёт чего — это особый вопрос. Вы можете противника переубедить, и тогда он сам прекратит вражду либо вообще перейдёт на вашу сторону. Вы можете его разоружить либо сковать, то есть лишить его свободы, и тогда он, хоть и будет желать вам зла, окажется бессилен его осуществить. Но самое надёжное — это полностью его уничтожить. Тогда у него не будет никакого шанса причинить вам дальнейший вред. Среди наших воинов есть сторонники разных методов, но лично я предпочитаю именно этот последний, так как наш противник — это абсолютный враг.

— Здорово. А как это конкретно?

— Как?

— Ну какая победа на ощупь? В смысле на ощупь души. Можно ли её пережить и всё такое?

— Это победу-то? Тут мы всех опережаем на сто очков. В детстве небось драться приходилось? Ну или хотя бы в конкурсах разных участвовать, в соревнованиях, в олимпиадах. Когда чувствуешь своё превосходство, возобладание, перевес, наконец успех в борьбе с опостылевшим противником — что может быть слаще. А потом переходишь от частичной победы к полной: разгром и триумф. Гад повержен, и ты можешь топтать его ногами. Он уже не поднимет голову и не сможет совершать над тобой никаких враждебных действий.

Верховный разошёлся, Иван и Павлин Матвеевич внимательно смотрели на него, не издавая ни звука. Даже Вындрик к ним присоединился, лишь слегка похрюкивая.

— Но это, так сказать, бытовой опыт. После него у вас может наступить даже некоторое раскаяние, потому что вы повергли только временного врага, который по большому счёту не враг. А представьте, когда вы превозмогли истинного, тотального врага — вашего и всего существующего. Вы с ним долго сражались, вы рисковали потерпеть от него ужасное поражение, всё было под самой большой угрозой, какую только можно себе вообразить. Вы настрадались от него сверх всякой меры. И вот — с ним покончено. Навсегда. Это неизмеримое и неописуемое блаженство.

— А зачем это?

— Что зачем? — даже несколько растерялся суровый Главнокомандующий.

— Зачем победа?

Наступила тишина, нарушаемая только звуками вындрикова почёсывания и кряхтения. Наконец, Верховный предельно спокойно вымолвил.

— Победа над врагом превыше всего. Нет и быть не может ничего, ради чего ещё нужна победа.

— Ну вот ты же токмо что сказал про блаженство. Так, может, ты хошь победить ради этого блаженства. Или ради славы. Военные же любят славу победителя. Или ради богатой добычи.

Лицо Верховного Главнокомандующего окаменело, хотя и слегка подёргивалось в районе левого глаза.

— За победу я, как и любой мой солдат, готов отдать что угодно, включая всё. Жизнь, блаженство, любовь, власть, честь. Даже честь, — угрожающе скрипнул он зубами.

— Ну ладно-ладно. Так что же, вот так всю жизнь биться за победу, ни о чём больше не думая?

— Коли не посвятишь этому всего себя, не будет никакой победы. Это же война. На секунду отвлёкся — и кранты. Всё, что я делаю — во имя победы. Встаю утром и ложусь вечером, мечтая только о победе.

— Ага, вот я встал с утра — и что мне тады делать?

— Во-первых, не спи много, а ровно столько, сколько надо для боеспособности. Заведи строгий распорядок. Когда тренировка, когда рекогносцировка, когда атака, когда что. Тогда у тебя не будет вопросов, что делать с утра или с ночи. Если не можешь сам собой командовать, заведи себе командира. Он тебе популярно объяснит, что надо делать. Это лучше всего.

— Вон оно как. А вот я делал-делал весь этот распорядок — и помер. Погиб в бою или просто так. И что?

— Помирать полагается, увлекая с собою максимальное число врагов. Хотя бы опосредованно — через влияние на товарищей или ещё как-нибудь. Лучшая смерть, конечно, прямо в бою. Тогда ты будешь знать, что умер не зря. Но внёс свой вклад в будущую вселенскую сверхпобеду, которая, получается, будет и твоей. То есть твоя смерть сама должна быть маленькой победой и прообразом большой.

— А вот ежели я инвалид без рук, без ног и меня заперли в комнате на всю жизнь? Как мне тогда воевать?

— Победе может служить любой. Враг у всех общий. Нет никого, кто мог бы отсидеться и кто не пострадает, коли тот победит. И нет никого, кому не будет счастья от победы над злом. Так что мы принимаем в армию добра всех. И боевой пост тоже может быть каким угодно и где угодно. Битва-то идёт не где-то, а везде. В том числе внутри тебя. Ежели ты одиноким калекой не склонился ко злу, то ты герой. О тебе легенды и песни сочинять будут, чтоб других бойцов научить твоим примером.

— Ну пусть. Вот победили — и что дальше? Всё — смысла больше нет? Опять может всё надоесть?

— Пойми, дурья твоя башка, победа — это решение всех проблем. Скука, тоска, усталость, неудовлетворённость — всё это происки врага. Когда не будет врага, не будет и скучно или тоскливо.

— А что будет-то?

— Да, — вмешался Брыкля, — как именно вы себе представляете это финальное торжество? Ведь победа — это всего лишь мгновение. Вы думаете как-то его остановить или бесконечно повторять снова и снова?

— Тут есть разные версии, — уклончиво, но честно доложил Верховный. — Одни считают, что, однажды победив врага, мы будем переживать момент победы снова и снова. Например, каждый день мы будем просыпаться, отправляться в сражение, побеждать в нём, а потом пировать. Бесконечно. Другие же верят, что победа остановит время, потому что время — это лишь производная борьбы, а связанное со временем разрушение — это вообще вражеская порча. Поэтому мгновение победы станет вечностью, вне всякого времени и вне всяких перемен. Старшина Старшой верит в первое, я во второе.

— А что если объективная наука объективно открыла, что объективно есть некий бог и он запрещает воевать? — ехидно выпалил Иван.

— Происки врага разные бывают, — с усталостью бывалого бойца обобщил Главком. — Он и науку извращает, и богов вербует, и всякие наваждения подбрасывает. Лишь бы противника, то есть нас, отвлечь и измотать. Но мы на это не поддадимся.

— Здорово вы отвечаете, — подбодрил Верховного Главнокомандующего Иван. — Чётко, а главное быстро.

— У нас это лаконично называется “лаконично”, — дал историческую справку Верховный.

§ 4. Видение Ивана о том, как он проживает жизнь ради победы

Жил-был Иван-дурак и постоянно лез в драку. Его почти всегда били, а он не успокаивался. Потому что всё его раздражало и казалось ему невыносимым злом, которое окружающие творят специально против него. Связали тогда Ивана и обкололи успокоительным. После этого он слегка затаился и сменил методы, но считать всех врагами не перестал, во всём видел происки и склочничал как мог. И умер героем в противостоянии мировому заговору против него. Затравили, сволочи.

§ 5. Павлиновы адвокатские вопросы и верховные главнокомандные ответы

— С какой меркой вы берётесь судить-рядить о том да о сём?

— Боевая эффективность. Есть существа, вещи, идеи, отношения, которые хорошо показывают себя в бою и вполне победоносны. А есть никчёмные, небоевые и пораженческие. Ну и тот, кто не с нами, тот против нас. Кто нарушает дисциплину, тот помогает врагу.

— А если кто-то мешает борьбе с врагом, можно ли его, например, убить?

— Это и есть враг. Первым делом его надо обезвредить. Потом его надо попытаться перевоспитать. А если он безнадёжен, его надо казнить, чтоб другим было неповадно.

— А ежели сам царь запретит всю эту военную истерию под страхом смерти?

— Жизнь за победу — это наивысший удел. Мы все к этому стремимся. Я, не задумываясь, умру в любой момент, лишь бы враг был в конечном итоге повержен. А царь этот — явный враг.

Павлин Матвеевич записал этот ответ с особенной аккуратностью, но в остальном вида на всякий случай не подал. Вот что значит опытный адвокат федерального уровня.

— У вас и единомышленники на Руси видимой водятся?

— Конечно, есть. Хотя видимая Русь находится в тени Тёмного леса и все понятия там смешались и затуманились, всё равно и там остаются верные солдаты победы. Земной религией победы является зороастризм. Во всяком случае изначально всё было именно так, как я вам доложил.

Сидевший рядом Вындрик, будучи никем иным, как чудищем того самого Тёмного леса, напрягся и бешено завращал своими буркалами. А Павлин Матвеевич тем временем ничего не упустил в своём будущем донесении.

§ 6. Видение Павлина Брыкли о том, как он проживает жизнь ради победы

Жил-был Павлин Брыкля, федеральный адвокат, и неизменно стремился всех победить в судебном состязании. Суд был для него полем битвы. Против всех. Прежде всего против прокуроров и адвокатов противных сторон. Но поскольку судьи не всегда безоговорочно принимали суждения Брыкли, то и против судей. Собственно, судьи оказались главными врагами. Он их неизменно побеждал, но они этого никогда не понимали. Поэтому страждущие обращались к Павлину Матвеевичу за помощью всё реже. И умер он в нищете, но непобеждённый.

§ 7. Вындриковы собачьи лютые звериные вопросы и верховные главнокомандные ответы

— А что если ты живёшь в мире, где победа — это боль? Или даже победа — это смерть? Победил значит мучительно помер. Всё одно будешь за победу?

— Мы и живём в таком мире. Враг так всё сделал, что всё хорошее обязательно оборачивается чем-нибудь плохим. А коли война, так это вообще в порядке вещей, как может быть по-другому. Истинный воин не то что готов — он привык к боли и смерти. Просто они должны быть не зря. Но победа — это как раз тот случай, когда всё остальное по барабану. По победному барабану, разумеется.

— А допустим, ты живёшь в мире, где победа невозможна. Ну вот невозможна, и всё тут. Все знают, что враг неминуемо победит либо будет глухая ничья.

Верховный вскочил, опрокинув стул.

— Не сметь такое! Вы что! На гауптвахте будете сидеть до самого конца мировой истории. Даже думать такое не рискуйте. С такими мыслями лучше сразу не жить.

— Не будем кипятиться, — муркнул Вындрик, — это нам для исследования. Будто мы доктора.

В палату оперативно вошли охранники с бердышами наперевес. Немного отпыхтевшись, Верховный отослал их обратно и снова уселся за стол переговоров.

— Когда ты думаешь только о победе, то открывается новое измерение — видишь вокруг себя и на горизонте что-то такое, чего раньше не видел?

— Победа как оптика? Это мне близко. В каждом из нас и в каждой окружающей нас вещи есть что-то военное. Во всём можно увидеть оружие или иное средство борьбы с врагом. Я сам — это прежде всего оружие: меч, щит, реактивный миномёт.

— Отравляющий газ.

— Да. Когда ты думаешь о победе над абсолютным врагом, ты знаешь, что весь мир — это поле битвы. И эта война длится от начала времён. Каждый должен выбрать, на чьей он стороне. Всё остальное детали. Некоторые рисуют себе картины, в которых враг отождествляется с каким-нибудь жутким существом, с какой-нибудь ужасающей стихией, с каким-нибудь жестоким принципом. Но это так — для пущего остервенения.

— А когда ты рано или поздно помер? В бою или так. Что с тобой будет?

— Это как скамейка запасных. Смерть — это тоже происки врага. Когда враг будет повержен, смерти больше не будет. То есть все мёртвые снова будут живы. Если они, конечно, внесли свой вклад в эту победу, а не перешли на сторону зла и смерти.

— Воскреснут, что ли? — буркала Вындрика расширились сверх всяких приличий.

— Так точно. Воскреснут. Будто и не умирали вовсе.

— А время случаем не остановится?

— Скорее всего.

— И какая она будет — вечная победа?

— Если ты и захочешь застыть в каком-нибудь мгновении, то это как раз миг победы. Он соединит в себе все блага, которые ты только можешь вообразить, и великое множество тех, что не можешь. Ничем не замутнённых благ, заметь.

— Значит, победу над врагом можно понимать как некий абсолют?

— Не только можно, но и строго нужно. Победа над врагом — это конец мира, к которому мы привыкли, конец всей истории, которая есть не что иное, как война добра и зла.

Вындрик жестоко вгрызся в свою мякоть, вылавливая вражески укусившую его блоху.

§ 8. Видение Вындрика о том, как он проживает жизнь ради победы

Жил-был Вындрик собака лютый и всю жизнь искал достойного соперника, чтобы одержать настоящую победу. Но так никого равного себе и не нашёл. Поэтому пришлось вступить ему в сражение с самим собой. Началась битва не на жизнь, а на смерть. Да так до сих пор и не закончилась, потому что силы поединщиков оказались странным образом равны. Стороны несут потери, но не сдаются. И ничью тоже не признают, ибо компромисс в этой войне невозможен.

§ 9. Коронное резюме Ивана-дурака

— Мы на Руси, конечно, любим повоевать. Морды друг другу побить и тому подобное. Это весело. Но из-за того что мы это дело любим, его у нас слишком много. А из-за того что его у нас слишком много, мы его не любим. Когда слишком долго воюешь, уже и победа не в радость. Так что мы на всё готовы, лишь бы, как говорится, не было войны. Потому ваш смысл, конечно, хороший, но недостаточно. Средний такой.

§ 10. Убытие из урочища

— Не пора ли нам, — рявкнул Вындрик, чуя недоброе, — уже пойти отсюдова.

— Пожалуй, пора, — вкрадчиво прошептал Павлин Матвеевич. — Мы и так много времени отняли у занятого человека.

— Так что же, — приподнялся Верховный, — принимаете вы наш смысл? Записываетесь добровольцами в нашу армию добра, а не зловольцами в армию зла?

— Да я с радостью, — бесстрашно отвечал Иван. — Вы меня практически убедили. Для русского человека в самый раз. В общем-то трудно даже себе представить, что может быть лучше. Мы ведь ничего делать не умеем и не хотим. Но только скажи, что это для военных целей — откуда берутся творческие энергии и всяческое мастерство. Только нам ещё надо побродить тут, посмотреть другие смыслы.

— Другие смыслы? — выразил суровое недоумение главнокомандующий. — Это вы, получается, предатели? Клевреты? Эмиссары врага? Я тут перед вами битый час распинаюсь, а вы “побродить”? Да я вам десять лет расстрела. А ну, стража! Хватайте-ка этих смыслопродавцев. Им наша победа не по вкусу.

Тут, пока Павлин Матвеевич кричал своё привычное “вы не имеете права” и “это незаконно”, Вындрик как выпустил из всех орудий своего массивного тельца все виды ядовитых веществ, ажно в помещении вообще стало невозможно находиться. Стражники и Главнокомандующий ослепли, оглохли и стали задыхаться. Иван и его команда ринулись на выход, но ставка была окружена войсками. Тогда они в окно, а там крутой склон горы. Вындрик не смутился — лёг на бок и покатился по склону, ему хоть бы что. За ним, что делать, так же покатились оба остальные. Вслед за ними полетели всевозможные боевые снаряды.

Глава XIX. Китеж-град — Урочище миролюбцев,

где безымянный мимими пищит, что смысл — это мир

§ 1. Духовное проникновение в урочище

Вындрику нравилось катиться — камешки и пеньки бодро чесали его пухлую тушку. Ивану-дураку было всё равно. А вот федеральный адвокат Павлин Матвеевич Брыкля был уверен, что настали его последние минуты, и очень хотел выпить коньяку. Однако же никто не разбился, и более того — вскоре возникло ощущение, что скатывание осуществляется не вниз, в смертоносную бездну, а прямо-таки вверх, и в связи с этим резко замедляется.

Вындрик встал на четыре лапы, Иван на две, а господин Брыкля ухватился за попавшиеся выступы местности и попытался зафиксировать своё тело с мятущимся духом внутри. Обернувшись, путники могли увидеть, что каким-то загадочным образом Урочище победолюбцев, стоявшее надо всей Невидимой Русью, теперь оказалось внизу. К верху же от них располагался чудесный холм, на котором не было ни камней, ни коряг, но простирался чуть ли не луг с мягкой травой и пахучими цветами. На вершине холма виднелись ажурные белоснежные сооружения, напоминавшие чаши из лепестков.

Вындрик усиленно зашевелил складками на своей так называемой физиономии.

— Чую. Там опять смысл. Душистый и пушистый. Почти как я. Надо идти туда.

— Ещё один такой смысл — и я на вас в суд подам, — отдышался Павлин Матвеевич.

— Да я и сам подам, — неожиданно сознался Иван. — Всю дорогу бьют, жгут, сожрать пытаются. Редкий дурак такое вытерпит. Очень агрессивная деловая среда.

Вындрик уже мчался по диагональному лугу в сторону кружевных строений. Иван и Павлин поплелись за ним — Иван хромая, Павлин на четвереньках.

Оказавшись не вершине, они обнаружили, что теперь этот холм возвышался надо всею Русью Невидимой. Узорчатые же конструкции были сплошь населены какими-то людьми-пандами. Часть из них уже облепила Вындрика, то ли приняв за своего, то ли наоборот. Вскоре окружили они и дурака с адвокатом. Все пандолюди были запредельно милые, однако их круг неуклонно сужался, так что Брыкля уже принял боевую адвокатскую стойку, готовясь категорически протестовать. Но тут явился наиглавнейший человек-панда — настолько милый, что всякое желание протестовать пропадало даже у самого прожжённого и самого федерального адвоката.

— Я вас ни о чём не спрашиваю, добрые люди, — ласково пропел пандочеловек и плюхнулся на задницу. — Это было бы изощрённой формой агрессии с моей стороны. А мы против всякой агрессии, даже самой утончённой. Вы пришли — значит вам это надо. К тому же вы пришли к нам, в обитель мира, где рады любым гостям.

Федеральный адвокат хотел спросить, не является ли вопиющей агрессией демонстрация такого оголтелого миролюбия, но его вовремя перебил Иван, которого интересовали гораздо более геостратегические вещи.

— Как так получается, что ваш холм оказался выше всех? Мы только что были в Урочище победолюбцев — и оно было выше всех.

При упоминании победолюбцев многие пандолюди так загрустили, что их немедленно стало жалко до печёночных колик. Павлин Матвеевич не мог себе этого позволить и внёс ясность.

— Нам пришлось экстренно покинуть эту резиденцию из-за непреодолимых концептуальных разногласий.

— На Руси Невидимой каждое урочище выше всех, когда в нём находишься, — вежливо и культурно ответствовал главный человекопанда. — Сами не знаем, почему так. Но, с другой стороны, это некоторым образом подчёркивает относительность всякой позиции, подрывает фанатизм и воспитывает гибкость.

— Как тебя зовут, милок? — прорвался из пелены невинных забав Вындрик.

— Личное имя — это знак злобы и агрессии. Попытка противопоставить себя другим. Обращение к кому-то по имени — это попытка принудить его к общению. Мы отказались от имён. Если вы что-то хотите узнать, просто обращайтесь в пространство — кто знает и готов свободно поделиться своим знанием, тот вам ответит.

— А ты, значит, тут главный? — начал свой контрольный обнюх собака лютый.

— Главенство — это насилие. У нас этого тоже нет. Просто я самый общительный.

§ 2. Хождение по урочищу

Иван-дурак, не то чтобы недолго, а вообще нисколько не думая, перешёл к делу.

— Ну и какой у вас тут смысл?

— Наш смысл — это мир, — внезапно ответил совсем другой человек-панда, который до этого просто стоял и тупо пялился на Павлина Матвеевича, так что тому стало почти неудобно и возмутительно. Иван повернулся в сторону говорившего.

— В каком смысле мир?

— В смысле полного отсутствия какой-либо злости и желания причинить кому-либо вред, — ответил уже третий пандочеловек, стоявший сзади.

— Господа товарищи, — заявил Павлин Матвеевич, — внезапно отвечать со спины — это форма агрессии. Во избежание инцидентов, прошу такую практику временно приостановить.

За спиной путников сразу стало пусто.

— Что, прямо совсем-совсем полного отсутствия? — не поверил Иван. — А ну как враги нападут? С ними тоже мир?

— Человек всегда придумывает себе врагов, — ответил ещё какой-то человекопанда; теперь они сгрудились, и нельзя было различить, кто из них кто. — Высшая победа — это предотвращение всех возможных ссор и противостояний. Настоящая победа надо всеми врагами — это отказ от самих понятий победы и вражды.

— То есть если на вас нападут, вы не будете отбиваться? — продолжал не верить Иван.

— Мы не будем никому причинять вред и ни к кому применять силу, — сказал очередной пандочеловек. — В этом весь смысл.

— Надо же, — Иван так и сел прямо на траву, — и как же это жители соседних урочищ до сих пор к вам не наведались.

— Они нас не видят. В упор. Наше урочище — это невидимый град Китеж.

— Разве мы и так не в Невидимой Руси, — выразил крайнее недоумение Иван.

— У нас тут двойная невидимость. Мы невидимы даже внутри невидимого. Видимость тоже может быть формой агрессии.

— И как же тогда мы вас нашли?

— Вы сами спасались от агрессии и к тому же вы открыты душой нараспашку. Пришли не навязывать что-либо, а наоборот — что-то найти. Поэтому вы нас видите. Там, на Руси видимой, всё, конечно, не так. Миролюбцам приходится много страдать от злых людей. Их почти не осталось, а кто остался, прячутся по скитам да погребам.

— Если вы за мир, то за мир во всём мире или как?

— Само собой. Только мы не боремся за мир, как у вас там бывает. Всякая борьба нам противна. Мы упражняемся в полном ненасилии и непричинении какого-либо вреда кому бы то ни было. То есть своим примером показываем, что такое истинный мир.

— А что если, — каверзно выступил федеральный адвокат, — ненасилие причиняет вред или непричинение вреда оказывается насилием?

Пандолюди переглянулись с дружелюбным подозрением. Кто-то из них всё же ответил.

— Для нас это одно и то же. Разве кто-то хочет сам, чтобы ему причинили вред?

— Ещё как, — торжествовал Брыкля.

— Это тоже форма агрессии, — заключил ещё кто-то из толпы миролюбцев. — Агрессии по отношению к самому себе, переходящей в агрессивные требования к другим.

— Агрессию в сторону самого себя вы тоже признаёте?

— Тут у нас есть разные позиции. Мы их не противопоставляем и друг с другом не спорим, а каждую из них считаем некоторым образом правдивой. Одна позиция — что да, самого себя тоже нужно холить и лелеять, вред себе никаким образом не причинять и ничего делать себя не заставлять. Другая позиция — что так можно с собой поступать, но только в крайнем случае. Этот крайний случай — когда ты должен себя ограничить, чтобы не причинять вред другим. И некоторые из нас доходят до такого самоограничения, что не пользуются никакими вещами, изготовление которых связано с малейшим вредом кому-либо, вешают сеточку передо ртом, чтобы никого ненароком не проглотить, и при ходьбе метут перед собой специальным веничком, чтобы ни на кого нечаянно не наступить.

— Как же они кормятся?

— Подаяниями. А иные и вовсе отказываются от еды и тихо помирают от голода. Особенно если заболели или состарились. Но это, повторю, крайний случай.

— Ну это явный экстремизм, — вынужден был констатировать Павлин Матвеевич.

— Потому мы своё учение и не афишируем, — ответили ему пандоиды-экстремисты. — Всякое навязывание есть зло, а наше учение настолько совершенно, что его показ будет равносилен навязыванию. Тем более что некоторые прямо воспринимают его как вызов и сразу начинают нас задирать и всячески над нами издеваться.

Человекопанды были при этом такие милые, что даже Вындрик не выдержал и стал их поглаживать своей загрубевшей лапой.

— Бедненькие.

— Меня уже начинает подташнивать от них, — прошептал на ухо Ивану Брыкля. — Может, пройдёмся по фотороботу и двинем отсюда. Какая-то невыносимая тут атмосфера. Настоящий правовой нигилизм.

— Нет уж, погодите, — завредничал подслушавший Вындрик, — мне вот интересно. Что это собственно такое — мир этот ваш? Что в нём хорошего вообще? Может, мне нравится драться, толкаться, грызться, кусаться и всё такое.

— Это в тебе клокочет неутолённая злоба. Ты не представляешь, какой блаженный покой наступает, когда все злобные порывы исключены, когда у тебя нет даже мысли противопоставить что-либо чему-либо или кого-либо кому-либо.

Конец ознакомительного фрагмента.