Мария

Юрий Владимирович Манусов, 2023

Режиссёр, кинодраматург, писатель Юрий Манусов представляет свой новый роман «Мария». Этот роман – о невероятных поворотах судьбы молодой грузинской княжны, попавшей в горнило революций и войн начала ХХ века. Героиня тесно соприкасалась с известными политиками, дружила с выдающимися личностями «серебряного века», по воле рока оказавшимися в Тифлисе, в этом сказочном городе из «Тысячи и одной ночи». Всё разрушилось в один миг…

СЕРЕБРЯНЫЙ ВЕК

Весна одна тысяча девятьсот четырнадцатого года порадовала Тифлис теплом, да таким, что уже в конце марта зацвели магнолии. Их сладковатый с цитрусовой ноткой аромат, источаемый городскими садами и скверами, улавливался даже в центре Эриванской площади, куда с раннего утра стали прибывать полки Кавказской гренадёрской дивизии для проведения смотра.

Зрелище редкое, зевак собралось не меньше, чем верующих на праздновании Пасхи. Люд разношерстный: от вездесущих кинто и торговцев из соседних лавок до выряженных дам и вдов в чёрном одеянии.

Не могла пройти мимо площади и умиротворённая после утренней проповеди в Александро-Невском соборе Мария. Она вспомнила себя маленькой, когда, держась за руку отца, с восхищением смотрела на стройные ряды маршировавших барабанщиков.

Задерживаться Мария не собиралась, однако заполнившая проходы толпа лишила её возможности выбраться наружу.

В газетах писали о нараставшей напряжённости между «Тройственным Союзом» и «Тройственной Антантой». Степан говорил, что такое противостояние может перерасти в войну. В связи с этим, видимо, и проводился смотр.

Полки, наконец, построились, начались доклады командиров.

До слуха Марии долетело: «Пятнадцатый гренадёрский Тифлисский Его Императорского Высочества Великого князя Константина Константиновича полк для проведения смотра построен. Командир полка полковник Юлиан Семёнович Прокопенко».

Чеканя шаг, к командиру дивизии, приблизился следующий рапортующий. Отдав честь, он доложил: «Шестнадцатый гренадёрский Мингрельский Его Императорского Высочества Великого князя Дмитрия Константиновича полк для проведения смотра построен. Командир полка полковник Авель Гаврилович Макаев».

Мария услышала за спиной женский голос: «Кому докладывают, знаешь?» Она непроизвольно оглянулась и увидела молоденькую девушку, обращавшуюся к знакомому Марии юноше, сыну инспектора кавказских удельных имений Павлу, курсанту пехотного училища. Павел, встретив взгляд Марии, поклонился ей и, приняв ответный кивок, с достоинством ответил подруге: «Дивизией командует генерал-лейтенант Мышлаевский Александр Захарьевич».

Девушка воскликнула:

— Весь в орденах! Неужели можно столько заслужить?

— Ещё как!

— А какие это ордена?

Юноша усмехнулся:

— Проверяешь меня?

— Просто спрашиваю, мне интересно.

— Вижу ордена Святой Анны нескольких степеней, Святого Станислава, Святого Владимира, Святого Александра Невского.

Мария не удержалась:

— Заметила и орден Белого орла, — благодаря отцу, она хорошо знала награды.

Павел согласно кивнул и вдруг обратился к девушке:

— Не могу не представить тебе самую известную портниху Тифлиса — Марию Давидовну, по мужу — Климчук. Наша семья шьёт одежду только в её мастерской.

Девушка застенчиво улыбнулась:

— Наслышана о вас и рада знакомству, — она сделала книксен. — Моё имя Светлана, учусь в Четвёртой женской гимназии.

Мария поправила у девушки шляпку.

— Павел преувеличивает. В Тифлисе немало прекрасных портных. И хочу спросить: начальница вашей гимназии не Софья Ивановна?

— Да, это моя мама.

— Я вот и смотрю, как ты на неё похожа.

— Все говорят.

— Передавай привет. Она очень хороший человек.

— Спасибо.

Доклады продолжались. Отрапортовали командиры лейб-гренадёрского Эриванского полка, Грузинского полка, Кавказского драгунского полка, Кавказского сапёрного батальона, артиллерийской бригады.

И закрутилась карусель. Пошли перестроения, маршировки под барабанный бой, исполнение строевых песен.

Начали с «Петровского марша»: «Знают турки нас и шведы. И про нас известен свет. На сраженья, на победы Нас всегда сам Царь ведет…».

Финалом послужила лихая походная песня: «Разудалый ты солдатик. Русской армии святой. Славно песню напеваю. Я в бою всегда лихой! Не страшится русский витязь. Не страшится он никак. Ведь за ним семьи молитвы. С ним и Бог, и русский царь…».

Смотр закончился, толпа не спеша расходилась.

Мария не заметила, как ушли Павел со Светланой. Сама она, обойдя площадь, свернула на Головинский проспект.

Внезапно услышала: «Мара!». Так её называла только одна особа: взбалмошная Танечка Ефимова.

Мария обернулась.

— Ты разве не в Петербурге?!

— В Петербурге! — молодая женщина, одетая в вызывающий жакет и короткую юбку, да с надвинутой на лоб клетчатой кепкой, кинулась к Марии и крепко обняла её. — Сейчас всё расскажу! — отступив на шаг, она продолжила восклицать. — Это просто мистика! Не поверишь, я шла — к тебе! Приехала полчаса назад! Бросила сумку у бабушки, выскочила, и кого я вижу — тебя! По походке узнала! — переведя дух, Танечка продолжила. — А давай, махнём в бани! Ехала и думала: отправлюсь сегодня же! Соскучилась по серным баням. Петербург хорош, но таких бань не сыскать!

Мария перебила.

— Ты окончила Академию Художеств?

— Окончила, окончила! Но ударилась в поэзию. В петербургском журнале «Лукоморье» вышли мои футуристические стихи. И знаешь, я взяла себе псевдоним.

— Ефим?

Татьяна прыснула:

— С какой стати?!

— Образовала от фамилии.

— Мара! Я что, мужчина?

— Подражая Жорж Санд, она ведь твой кумир.

— Да, кумир, но зачем мне кому-то подражать, я сама — личность! И к личности — соответствующий псевдоним.

— Какой же?

— Вечорка.

— Вечорка? — Мария пожала плечами. — Чем же он соответствует?

— В славянской мифологии это образ «Вечерней звезды», — Татьяна всплеснула руками. — Мы долго стоим! Берём кахетинское, сыр-пыр — и в баню!

Мария колебалась.

— Степан будет волноваться, подумает, куда я задевалась.

— Пусть думает и пусть волнуется! Потом я его расцелую.

Мария махнула рукой.

— Так и быть. Скажи только, ты приехала что-то пошить?

— Скажу, но сначала — за вином!

— Пошить — себе?

— А можно сохранить интригу?

Мария покачала головой.

— Можно. И храни тебя Бог, такую шумную.

Женщины направились к сверкавшему стеклянными витринами магазину «Дзмоба».

У самых дверей Мария остановилась.

— Если брать кахетинское, то лучше в погребах братьев Шиканянц. Они недалеко.

— Идём! — Татьяна театрально взметнула вверх руки и хлопнула в ладоши. — Предвкушаю феерию!

В серных банях Мария абонировала свой любимый номер, где лёгкий пар окутывал в бассейне статую безымянной восточной красавицы. По углам бассейна горели в канделябрах свечи. Дрожавшие огоньки играли сполохами на сводчатом потолке и в мозаичных стенах. Ещё один канделябр стоял в узкой нише и освещал дубовый стол, на котором красовалась глиняная бутыль, сверкали бокалы с вином и разливался свет по серебряному блюду с кудрявой горкой зелени и выложенными вокруг неё дольками сыра сулугуни.

В простынях и с распаренными лицами купальщицы сидели у стола в глубоких креслах. Татьяна, слегка раскачиваясь, читала свои стихи. Слог Марии нравился, но смысла в заумных фразах она не находила.

Сделав паузу, Татьяна отпила глоток вина и таинственно произнесла:

— Откроюсь тебе первой, Мара. Я готовлю сборник, который хочу назвать «Магнолии». А начинаться он будет такими вот строчками:

«Я не люблю цветов, они не знают боли, / Увянув медленно, они не говорят, / и лишь кошмарная фантастика магнолий / прельщает иногда мой утомленный взгляд».

Мария оживилась.

— Эти строчки мне нравятся.

Татьяна усмехнулась.

— Остальные, значит, нет?

— В остальные надо вчитаться.

— Вчитаешься. Я привезла с собой журнал.

В голове Марии промелькнула догадка: так вот зачем она приехала, хочет выговориться, и выговориться именно ей.

Таня привязалась к Марии ещё подростком, когда набиравшая популярность портниха шила одежду её семье. Родители девочку не понимали, а Марии она доверялась легко.

Отец Татьяны служил начальником Земельного управления Закавказья и был человеком неординарным, более того, непредсказуемым. Не так давно, почувствовав боль в боку, он пошёл на приём к известному лекарю. Тот, обследовав его, с прискорбием сообщил, что с такими запущенными почками человек не проживёт и года. Последовал ответ: если так, то сидеть и ждать смерти глупо.

Отец Татьяны вышел в больничный двор и застрелился. Вскрытие показало, ничего серьёзного у него было.

Увы, лекарь не мог и помыслить о таком исходе. Он сознательно припугнул состоятельного пациента, чтобы тот не поскупился за последующее чудесное исцеление. Для матери Татьяны горе было безмерным, женщина сама хотела покончить с собой, но её удержали дети: дочь и сын.

Мария добавила в бокалы вино.

— Вспомнила твоего отца, предлагаю его помянуть.

Обе сделали по глотку, а после Мария сказала:

— Давай помянём и мою малышку.

Татьяна вскрикнула:

— Это какую же?!

— Новенькую.

— А сыновья как?

— Сыновья, слава Богу, здравствуют.

Татьяна вздохнула.

— Соболезную.

Теперь выпили до дна. Мария поставила бокал.

— Бог дал, Бог взял.

Татьяна встала.

— Пойдём, окунёмся.

— Пойдём.

Оставив в креслах простыни, женщины направились к бассейну.

Мария была уверена, что никогда не покинет Тифлис, ибо не сможет жить без серных бань. Их сказочные оранжево-коричневые купола околдовали её ещё в детстве. Утопленные в землю, они казались ей ни чем иным, как пристанищем джинов. Запах сероводорода, от которого морщились приезжие, стал для неё волшебным, а нагие женщины, размеренно двигавшиеся в лёгком мареве, представлялись ей призраками.

Мама привела Марию в это чарующее подземелье ещё ребёнком, и когда окликала её, мол, пора уходить, девочка делала вид, что не слышит. Закрыв глаза, она продолжала нежиться в этом чудесном, бьющим из-под земли горячем источнике, называвшемся по-грузински «тбилисо».

Татьяна показала на статую.

— Скажи, Мара, я полнее её?

Мария незамедлительно ответила:

— Нет.

— А друзья говорят, что мне надо худеть.

— Не надо. Ты же не собираешься быть демонстратором одежды.

— Я выхожу на сцену в самом артистическом месте Петербурга, и место это называется «Бродячая собака».

— Не слышала, но догадываюсь, к чему ты клонишь. Тебе нужен наряд, от которого все ахнут.

— Мара! Там ахают не от нарядов, там ахают от стихов! И лучшим нарядом признали бы костюм Евы.

Мария усмехнулась.

— Тогда ничем помочь не смогу. Правда, у меня есть знакомый медик, он может подсказать тебе, как правильно питаться.

Татьяна шлёпнула по воде ладонью.

— А говоришь, я не толстая!

— Скажу честно, есть одна лишняя складочка. И подожди, вы там голые, что ли?

Татьяна рассмеялась.

— Нет, конечно, за всё время обнажились только две прелестнейшие женщины.

— Лёгкого поведения?

— Здравствуйте, пожалуйте. Одной была ни кто иная, как Карсавина.

— Тамара Карсавина?! Балерина?

— Да, собственной персоной.

— И что, она вот так взяла и разделалась?

— Не «вот так». В тот вечер её чествовали как европейскую знаменитость. И обстановка была соответствующая. Наш художник Серёжа Судейкин оформил зал в древнегреческом стиле. Представь: зеркала, канделябры, амуры, гирлянды живых цветов. Выходит Карсавина, вся в белых розах, и танцует на голубом ковре, олицетворяя Афродиту. Потом розы падают, — Татьяна хитро улыбнулась. — Но остаётся одна — в виде фигового листочка.

Улыбнулась и Мария.

— Это уже не Афродита, это Ева.

— Какая разница, Мара! Главное в другом. Карсавина своим танцем продемонстрировала рождение любви.

— Ради Бога.

— Нет, это было очаровательно.

— Да я не спорю. Скажи только, — в голосе Марии появился шутливый тон, — второй прелестнейшей женщиной была не Айседора Дункан?

— Мара, Мара, ты хочешь сказать, что Айседора прелестнейшая женщина.

— Выглядит великолепно. Мы со Степаном видели её в Гранд-опера в Париже.

— С какого ряда?

— Сидели в середине партера.

— Вот! А я видела Айседору в прошлом году у нас в Петербурге. Видела, как тебя сейчас. И, поверь, никакого сравнения с нашей Оленькой Глебовой.

Мария перебила.

— Причём здесь ваша Оленька? Она кто?

— Актриса и танцовщица. Её называют волшебной феей Петербурга.

— Называют, и что?

— Ах, да, извини. Оленька и есть вторая прелестнейшая женщина, которая танцевала нагой. Когда я вижу её в очередном сногсшибательном платье, всегда вспоминаю тебя.

— Сногсшибательные — это какие?

— Сшиты по рисункам мужа Ольги, Серёжи Судейкина — его я уже вспоминала. Художник от Бога. Кстати, именно он расписал «Бродячую собаку».

— Что могу сказать: жене повезло с мужем, а мужу — с женой.

Татьяна вскрикнула.

— Ой! Там такие страсти!

— Представляю.

— Не представляешь! — в глазах Татьяны отразилось пламя свечей, и создалось впечатление, что вспыхнули сами зрачки. — Открою секрет Полишинеля. У Ольги был любовник, поэт Сева Князев. Но поэтов много, а этот гусар, да красавчик! Когда Севу призвали в полк, он вскоре застрелился.

— Почему?

— Не выдержал разлуки с любимой.

— А вернуться мог?

— Ой, Мара, что за вопрос, об этом никто не спрашивает.

— Скажи, раз Ольга имеет такие броские платья, зачем ей представать ещё и в костюме Евы?

Глаза Татьяны продолжали гореть.

— Если честно, Ольга танцевала в прозрачной тунике, но под ней, да, ничего не было. Однако туника как раз и придавала шик. А ещё красные сапожки. Ольга, танцуя, стучала ими по зеркалу, а танец она исполняла из «Пляски козлоногих» композитора Ильи Саца.

— Извини, Саца не знаю.

— Это ты меня извини, — Татьяна прижала руки к груди, — бросаюсь именами. Но не о Саце речь, танец был потрясающим! Сходили с ума не только мужчины, но и женщины. Я видела восхищённое лицо Анны Ахматовой, — Татьяна прикусила язык. — Знаешь такую?

— Об Ахматовой слышала, модная поэтесса. Но стихов её не читала.

— Ахматова написала стих об этом танце! Прочесть?

— Прочти.

Татьяна выпрямилась в бассейне.

— «Как копытца, топочут сапожки, / Как бубенчик, звенят сережки, / В бледных локонах злые рожки, / Окаянной пляской пьяна, / Словно с вазы чернофигурной / Прибежала к волне лазурной / Так парадно обнажена».

— «Парадно обнажена» — хорошо сказано.

Татьяна согласно кивнула.

— Вообще Ахматова редко проявляет эмоции, обычное её состояние — отрешённость. Сидит у камина, попивает кофе и курит тонкую папироску в длинном мундштуке. Царица! И с царицы не сводят глаз поклонники её таланта.

— Завидуешь?

— Нисколько. Не каждого человека Бог метит. Многие поэтессы подражают Ахматовой, а я пишу от души.

— От души — и надо.

— Кстати, Ахматова не успокоилась, в другом своём стихотворении снова упомянула Оленьку.

— Желаешь прочесть?

— Желаю, — Татьяна вздёрнула подбородок и прикрыла глаза. — «О, как сердце моё тоскует! / Не смертного ль часа жду? / А та, что сейчас танцует, / Непременно будет в аду». А начало стихотворения такое: «Все мы бражники здесь, блудницы, / Как невесело вместе нам! / На стенах цветы и птицы / Томятся по облакам». — Это о нас.

Мария усмехнулась.

— К вам ходят только бражники и блудницы?

— «Ходят»?! — Татьяна резко повела рукой, отчего по воде понеслись круги. — Ты, Мара, употребила не тот глагол. В «Бродячей собаке» — живут! А всё, что находится выше нашего подвала — вечный сумрак.

— Поэтично сказала.

— Спасибо. И прошу прощения, мне просто необходимо передать тебе атмосферу «Бродячей собаки».

— Почему — необходимо?

— Это связано с целью моего приезда.

— Скажешь, наконец?

— Позже.

— Любишь ты загадки.

— Потерпи.

— Да я с удовольствием тебя слушаю. Волнуюсь только из-за Степана. Подумает: жена — потерялась.

— Что значит — потерялась? Ты не имеешь права задерживаться?

— Имею право, но лучше Степана предупредить.

Татьяна удивилась.

— Как?!

— Через банщицу. К нему отправят посыльного, и тот скажет, что мы с тобой в бане. Надеюсь, Стёпа тебя не забыл.

— Пусть только попробует!

— И вот о чём я подумала, вино кончается, не заказать ли ещё?

— Заказать! — лицо Татьяны выражало восторг.

— Или лучше коньяк?

— Мара — ты гений!

Татьяна зачерпнула ладонью воду и взметнула руку вверх. Полетели брызги на статую.

На столе появились рюмочки, графинчик с коньяком и вазочка с нежными плодами инжира.

Татьяна, сев в кресло, посмотрела на вазочку.

— Не знала, что инжир подходит к коньяку.

— Не ко всякому, — Мария взяла графинчик и стала наполнять рюмки. — Этот коньяк сочетается со вкусом инжира, у него букет ванильных тонов, и такой букет даёт Чингури, это сорт винограда.

— Мудрено! А как называется коньяк?

— «Очень старый».

— Правда, так и называется?

— Так и называется. Наш коньяк двенадцатилетней выдержки.

— Ого!

Мария поставила графинчик.

— Я тебе не рассказывала, мой отец был знаком с создателем грузинских коньяков Давидом Сараджишвили. Вот кого Бог отметил.

— Постой, ты сказала — Давид? Я знаю Вано Сараджишвили, нашего грузинского соловья.

— Вано знают все, Давида — мало кто. Он первым стал производить в России отечественные коньяки. А построить завод помог ему мой отец.

— Что ты говоришь?!

— Отец по долгу службы курировал различные российские общества, в том числе и общество плодоводства. Там он и познакомился с Давидом.

Татьяна подняла рюмку.

— Спешу попробовать коньяк.

Взяв инжир, подняла рюмку и Мария.

— Будем здоровы.

Выпила Татьяна, и, откусив инжир, выпила Мария. Татьяна поставила рюмку.

— Слушай, я не почувствовала крепости.

— В этом и ценность. А до головы, подожди, дойдёт.

— Ой-ой! — Татьяна взяла инжир, откусила. — Ты права, Мара, вкусы сочетаются.

Мария засмеялась.

— Не так. Сначала разжёвывается инжир и только потом отпивается коньяк. Во рту инжир пропитывается коньяком, и лишь после этого можно ощутить вкус в полной мере.

— Мара, тебя срочно нужно везти в «Бродячую собаку»!

— Я не пишу стихов.

— Твой коньячный спич — чистая поэзия.

— Оставь, — Мария снова взялась за графинчик. — Что ты там хотела рассказать про «Бродячую собаку»?

— Не рассказать, а обрисовать, я же в первую очередь художница.

— Обрисовывай, а я плесну себе ещё коньяка. Буду смаковать.

— Плесни и мне.

— Пожалуйста, — Мария наполнила рюмки.

Татьяна тотчас же выпила.

— Нет, честно, коньяк хороший, — поставив рюмку, она заговорила голосом сказительницы. — Наш подвал раньше был винным погребом. Погреб пустовал, поэтому его легко отдали поэтам. Спускаешься по ступеням, а их ровно четырнадцать, и видишь бронзовый барельеф собаки с колокольчиком на шее. Рядом красуется театральная маска, на которой лежит лапа собаки. Переступаешь порог и замираешь от росписи. В глаза бросаются фантастические цветы, которые тянутся по стенам и заканчиваются на потолке огромными завитками. Между цветами нарисованы женщины, дети, птицы. Все в причудливых позах. Необычен и цвет. Такое нарочито-яркое смешение красного и зелёного. Энергию добавляет кумачовый занавес на сцене, — Татьяна перевела дыхание. — У стен стоят диваны, у одной стены красуется камин, вылитый мефистофелевский очаг. Но главной достопримечательностью «Бродячей собаки» является люстра. Она сделана из деревянного обода, держится на четырех цепях и светит тринадцатью свечами-лампами. — Татьяна, запнувшись, виновато глянула на Марию. — Извини, увлеклась.

— Не извиняйся. Я, например, с удовольствием читаю описание интерьеров у Бальзака.

— За Бальзаком не угонюсь, но хочу сказать ещё пару слов о люстре. На открытии кабачка актриса Ольга Высотская забросила на обод свою длинную белую перчатку. Каждый тогда дурачился. Перчатка так художественно повисла, что её решили не снимать. Предложил Коля Сапунов, именно он изготовил люстру, — Татьяна покачала головой. — Способным был художником.

Конец ознакомительного фрагмента.