Одуванчики среднего запада

Юрий Вер, 2022

Представляю Вашему вниманию истории о пожилых эмигрантах из бывшего СССР. Тема старости имеет большую вероятность превратиться в унылое повествование. Надеюсь, мне удалось избежать этого. Персонажи мои живут на «обочине». Комфортной, удобной, но «обочине» новой жизни. Они приспосабливаются к новым условиям: кто-то молится на страну, которая накормила-обогрела, кто-то так и не прижился. В душе и те и другие остались советскими людьми. Смешное и грустное соседствуют рядом. Содержит нецензурную брань.

С чувством исполненного долга

Подруги толкали тележки в направлении церкви, той, что сразу за углом. По средам в ней выдают продукты малоимущим.

Женщины отметились в списках на входе. Галя окинула взглядом зал. Народищу! Не протолкнуться, разберут лучшее. Бабищ с Украины понаехало, и здоровенные все — жопы вон какие разъели, а туда же.

«Баптистки!» — Галя произнесла слово с особым презрением. С младых ногтей для неё в этом слове был заложен негативный смысл — изменник, раскольник веры. Клише это прочно сидело у неё в голове. В религиозности не замеченная, она тем не менее позиционировала себя православной.

К евреям Галя претензий не имела. Евреи не в счёт, у них своя свадьба. А эти баптистки — всё лучшее тащат, руки загребущие, хуже чёрных. Бедными прикидываются, а сами на кэш работают, в домах своих живут и ещё с государства вэлфер тянут.

Такую вот обиду имела она на этих улыбчивых, оборотистых, крепко сбитых женщин.

— Люся, ты берёшь филе трески мороженой? — спрашивала Мила.

— Нет, моя кошка перестала её есть.

— Пакет в руки дают. Возьми, Люсенька, мне, я Додику дам — он любит.

— А это что? Мила, посмотри, — спрашивала Люся.

— Масло ореховое.

— Возьму внучке, — Люся положила в тележку два пластиковых контейнера.

— Булка, как всегда, просроченная, и язычки с яблоками тоже. А куры синие, как в СССР, пешком оттуда, что ли, шли?

— Ничего, отварить — порозовеют.

— Капуста твёрденькая, дай вилок возьму, Ксана нашинкует.

— Люся, ты мне рецепт дашь? Капустка твоя нравится — хрустит сочненько, — похвалила Мила.

— А это в красивой обёртке что?

— Бери, потом разберёмся.

Закончив «шопинг», женщины, сгорбившись, толкали тележки, доверху наполненные продуктами. Испытывали удовлетворение, будто смену отработали и зарплату получили. Есть чем порадовать близких.

— Не могу! Устала. Аж дыхание перехватило. Сердце прыгает, кровь в виски бьёт, — призналась Полина.

— Девочки, на лавочке посидим, — поддержала Мила.

Зазвонил телефон.

— Чей? — спросила Люся.

— Это сынок твой. По сто раз на день тебе звонит.

— Нет, Мила — это твой.

Мила взяла телефон: «Додик, ты? Уже подъезжаешь? Так я тебя тут и встречу, увидишь меня на лавочке. Не потащу, подъедешь и всё заберёшь. Капусту себе оставлю… Да-да. Жду».

— Вы, девочки, идите, я тут Додика подожду. Только колледж закончил, зарплата — пшик.

— И я своим позвоню. Погода хорошая, посижу, а то тащи в квартиру, потом из квартиры, — присоединилась к ней Полина.

«Леночка, ты приедешь? Я набрала полную тележку. Может, Саша приедет? Йогурты, он их любит… Как не надо? Для кого ж я это всё?.. Я тебя неделю не видела. Стыдно?! Что стыдно? — все таскают… Вон потянулось войско наше, не для себя, для детей, для внуков тащим. Ты меня обижаешь. Я сейчас заплачу! Что? Не слышу. Приедешь? Ну, я здесь с Милочкой на въезде».

Мила и Полина остались на скамейке ждать родных. Люся и Галя, передохнув, продолжили путь. С утра до полудня, гружённые провизией, тянулись из церкви обитатели «русского» дома.

Люся закатила тележку в квартиру, час раскладывала продукты, что в холодильник, что в подсобку. Рейна — кошара вылезла из шкафа, лезла под руки, тёрлась о хозяйку, мешала.

— Сейчас я тебе вкусненькое дам, только не путайся под ногами, уронишь меня.

Опустошив тележку и разложив продукты, Люся села на диван. Уф, будто вагон разгрузила. Она ощутила тяжесть в отёкших ногах и холод мокрой от пота, прилипшей к телу рубашки.

Сил не осталось, но на душе было радостно. Завтра сын приедет, заберёт. Сколько вкусноты набрала!