Отброшенные в Африку

Юрий Васильевич Привидион

Моряки ставшие лишними в своей стране ,в смутные девяностые годы, оказались отброшенными колесом судьбы Африку.

21.12.2012 прошел парад планет, которого многие так ждали и боялись. Но ничего не произошло. Совершив какое-то поступательно-вращательное движение с периодом в несколько десятков тысяч лет (кажется, так — я в этом деле не специалист), Земля пролетела мимо выстроившихся в ряд планет Солнечной системы, сверкнув атмосферой, расцвеченной остатками протуберанцев возмущенного столь диким поведением небесных тел солнца.

Думаю, эта бомбардировка солнечными частицами моей головы и инициировала всплеск мыслей и воспоминаний из далеких девяностых, вновь вызвав к жизни события и факты — казавшиеся незначительными и заурядными в то время, но почему-то вызывающие неподдельный интерес моих сегодняшних собеседников.

1.

Начну с того, что, находясь в исходной точке этой истории, я имел все основания предаваться отчаянию. 1995 год. Послеперестройка и вроде как кем-то и у кого-то, отвоеванная свобода. О ней заумно рассказывали неискушенному в политике народу, который, проорав по пьянке пару лозунгов, в конечном итоге понял, что будущее вдруг исчезло, а настоящее начало бить по морде, наотмашь да насмерть.

Флот развалился, многие мужики, оставшиеся на берегу не у дел, не смогли приспособиться к новым условиям и тупо спивались. Я тоже остался без работы, а в квартире с общей кухней и соседями-алкоголиками сидела супруга с двумя малышами Юлей и Алешкой.. И чтобы в семье наступило сытое спокойствие, нужно было как-то уйти в море.

И вот, как-то с утреца я поехал на “морскую биржу” — так называлась территория бывшего рыболовецкого колхоза и одновременно база каботажных судов — посмотреть, что, куда и почем. Нового здесь ничего не происходило, и народ потихоньку растекался по пивным точкам. А я остановился возле старого городского пассажирского катера, переделанного под парусник и разговорился со знакомым капитаном. Помню, говорили о какой-то технической проблеме, возникшей в ходе переделки катера в получившуюся затем новинку эпохи.

Я не верю в случайности и считаю, что случайность — это закономерность, которую ты сам же и создаешь с помощью спрятанных глубоко в паутине памяти правильных мыслей и совершенных тобой правильных действий. Поэтому, когда в моей болтовне промелькнула мысль о том, как можно решить проблему, изводившую капитана всю последнюю неделю, это была, скорее всего, закономерность.

В итоге мы отшлифовали эту мысль до конкретного решения, после чего я попрощался и пошел выпить пивка с килькой, которой меня угостил капитан. А через час к пивному ларьку подъехала старенькая тойота, и мой знакомый капитан предложил подвезти меня в центр города. И я ну ни как не думал, что сажусь в машину, которая отвезет меня в Африку на ближайшие 14 лет.

В центральном порту стоял небольшой, переделанный из старого СЧС (средний черноморский сейнер) морской грузовичок, и эта старая калоша, как мне было сказано, должна была пройти очень серьезный ремонт и даже модернизацию.

Еще удивило само место стоянки. Не по статусу старенькому СЧС стоять рядом с военными транспортами. Впрочем, в то время, когда старое рушилось, а новое принимало какие-то уродливые формы, за происходящим лучше всего было наблюдать молча. Причем издалека и с капиталом в кармане, что у меня не получалось.

В общем, мой знакомый подвез меня именно к этому странному пароходу, и после представления моих профессиональных и моральных качеств мне было предложено подготовить судно к работе, не стесняясь в конструкционных переделках.

После ремонта пароход должен был гарантированно отходить без сучка без задоринки минимум полгода.

Месяц работы позволил мне покончить с финансовой нервотрепкой в семье, а под конец ремонта мне официально предложили место старшего механика.

Настораживало то, что по сути предлагали играть втемную, никакой программы большой босс не озвучивал. Короче, мы готовились, но к чему конкретно, не знали. Как профессионал-моряки мы делали свою работу на совесть — благо финансы позволяли, что тоже было необычно для того времени, когда все соки выжимались даже из ничего, лишь бы только прокормиться, какие уж тут ремонты!

Поэтому, когда моя супруга Эльмира после долгого молчания как-то выдала фразу: “Kак бы ты не исчез насовсем с такой работой”, мне стало не по себе. Примеров такого рода было сколько угодно. Была экспедиция в Гамбию с пятью покойниками после ее окончания. Были два пропавших СЧС, обнаруженные потом где-то в Греции, но уже без экипажей. Были экспедиции, брошенные в Сенегале, а потом, как следствие, команды африканских пиратов во главе с украинцами.

Так что я заверил семью, что пиратом не стану и обязательно вернусь своим ходом. Тем более, что рейс нам объявили на Новороссийск, сказали, что повезем запасные части для грузовиков КрАЗ. Странность, однако, была в том, что в 20-тонный трюм погрузили два моста для КрАЗов и продуктов взяли на месяц безбедной жизни, хотя рейс намечался максимум двухнедельный.

Все разъяснилось вскоре после отхода, когда я помахал рукой трем родным силуэтам, стоявшим на молу Северной бухты в Севастополе. Пустив дымок и дав гудок на прощание, мы растворились в вечернем сумраке, и уже примерно через час капитан переложил штурвал в совершенно другую сторону от курса на Новороссийск и, собрав экипаж, коротко объявил, что идем на Босфор.

2.

На кораблике возник бунт. Несколько человек были в отгулах на основных местах работы, и поэтому двухнедельная, а скорее трехнедельная командировка их не устраивала. Тогда капитаном был выставлен припасенный как раз на такой случай коньяк, и началось обсуждение условий.

Меня такое развитие событий более чем устраивало. Это было именно то, к чему я в глубине души всегда стремился. Тут же нарисовалась перспектива дальнего и опасного — а каким еще оно могло быть на таком судне! — путешествия. И в груди у меня словно образовался пузырь из радостных, ярких детских ощущений, когда я, начитавшись Фенимора Купера или Стивенсона, мечтал о том, что происходило сейчас на этом 25-метровом старом суденышке которое должно было пройти по маршруту, по которому я ходил на больших судах и как джинн не ощущал ничего кроме тоски от закупоренности в железной лампе.

Здесь было совершенно другое: до воды меньше метра, и пузырь в груди был готов вот-вот лопнуть и дать волю распиравшему меня щенячьему восторгу. Но все же мой возраст (35 лет как-никак!) и должность не позволяли вести себя как щенку, а заставляли корчить из себя морского волка.

После 4-х бутылок коньяка договор был достигнут. Товарищам без авантюристических наклонностей было обещано скорейшее возвращение на кухню, к пятнам борща на халате стареющей жены и ежемесячным скандалам из-за полупропитой скудной зарплаты.

На положительных коньячных эмоциях проскочили Турцию, по пути порвав сети рыбаков в Босфоре. Мы шли тем же курсом, что и сухогрузы с танкерами водоизмещением 10 и 20 тысяч тонн, притягивали они нас как щепку, поэтому приходилось все время подворачивать к берегу. Ну и угораздило нас в сумерках попасть в турецкие сети. Нам еще повезло, что у турок сети нейлоновые, а не капроновые, как у нас. Разорвали мы их реверсами ходов и быстренько ушли в Мраморное море.

Через сутки попали в небольшой шторм, который для нас оказался очень даже большим — настолько, что пришлось искать убежища за греческими островами. Здесь мы наткнулись на такого же, как мы, авантюриста, дрейфовавшего со сломанным гребным редуктором. Пароходик не мог двигаться самостоятельно, а поскольку шторм менял направление и нужно было постоянно уходить от него в тень острова, то пароходик теоретически был уже покойником. Но практически мы этого не допустили, а взяли его на буксир и таскали за собой, пока не закончился шторм, а потом отремонтировали ему редуктор.

Судно оказалось оказался греко-турецким контрабандистом сигарет с грузино-русско-украинской командой. Так что мы спасли их от утопления, а если бы они вздумали подать сигнал SOS, то и от турецкой или греческой тюрьмы — в зависимости от флага спасшей их береговой охраны.

Мы, естественно, изрядно пополнили запасы сигарет, чем отсрочили желание некоторых членов нашего экипажа бросить курить. Попрощавшись с контрабандистами-неудачниками, мы продолжили наш путь.

В Сицилийском проливе мы на полном ходу врезались в стадо мигрирующих морских черепах. Зрелище, невиданное для многих из команды, меня не удивило. Я уже видел нечто подобное, когда во время службы на флоте мне доводилось бывать в этом районе. Но одно дело наблюдать процесс с высоты 5 метров и совсем другое, а когда можно потрогать черепах рукой.

Быстро изловив одну из них сетью, мы уложили черепаху на палубу, предварительно перевернув ее на панцирь. Мы уже начали было обсуждать меню для камбуза, но тут рык капитана, проснувшегося после ночной вахты, вернул всех к консервам.

Капитан, конечно же, был прав: слишком беззащитны мы были на своем кораблике, чтобы еще гневить морских богов. Так что мы не стали проверять, какова черепаха на вкус. Насмотревшись, как она плачет, мы просто отпустили ее на волю. А через пару дней мы уперлись ходовой рубкой в стволы крупнокалиберного пулемета катера береговой охраны у города Валетта, что на острове Мальта.

Офицер долго рассматривал в бинокль что-то поверх наших голов. Я уже начал подумывать то ли о светящемся нимбе, то ли о рогах, когда он все-таки выдавил в громкоговоритель:

«А что у вас сверху на рубке?»

Мы повернули головы и не увидели ничего, что могло бы вызвать такой вопрос. Две антенны и радар. Все. На ломаном английском спросили, что он имел ввиду и получили ответ:

«Идем на базу для досмотра»

Так, под прицелом, мы и пришли в Валетту. Кстати, еще на подходе к острову мы ломали голову: как бы без портовой волокиты быстро пополнить запасы и уйти. Желание наше исполнилось отчасти благодаря какому-то злодею, сбежавшему из неприступной крепости-тюрьмы и нашему радару, по форме напоминавшему пусковую установку — непонятно чего. Но именно так мы перевели досматривавших нас офицеров береговой охраны.

Словом, два несвязанных между собой события совпали во времени. Нам необходимо пополнить запасы, и мы подходим к острову. В это же время из городской тюрьмы сбегает злодей, которого должно подобрать некое судно. Береговая охрана, наблюдающая за морем, принимает нас за злодейское судно, задерживает и при виде нашего древнего советского радара в оригинальном кожухе, стоявшего когда-то на яхте то ли какого-то министра, то ли самого генерального секретаря, приходит в такое возбуждение, что не ограничивается досмотром на рейде, а приводит для доскональной проверки в порт.

В порту мальтийцы быстро убедились в нашей полной безобидности. Они сфотографировались вместе с нами под нашим радаром, после чего помогли быстро пополнить припасы и даже разрешили пару часов погулять по Валетте.

Поблагодарив гостеприимных военных моряков, мы убрались восвояси. Дальнейший наш путь напоминал странную гонку наоборот. По мере приближения к Гибралтару, берега Средиземного моря сходились все ближе, и поэтому концентрация судов всех типов на единицу площади становилась все больше, и скорость у них была на много выше, чем наша,создавая эффект того, что мы несемся быстрее их, только почему то,курсом назад. Белые стремительные пассажиры, и загруженные по клюза утюги — трудяги контейнеровозы,торопившиеся пройти Гибралтарский пролив, на много порядков отличались от нашего старенького черноморского сейнера, который нагло ввязался в гонку с ними имея моторчик всего лишь в 150 лошадиных сил, тогда как у окружающих нас гигантов были моторы мощностью в тысячи лошадей.

Нам конечно было обидно, что мы оставались позади всех пароходов, которые целеустремленно перли, спеша проскочить узкость ГИБРАЛТАРА и лишь вскользь обращали внимания на столь мелкую пометку на экране радара как мы. Зато мы остро чувствовали темносинюю глубину моря и полностью сливались с водной стихией, в виде соленого ветра и игривых пенных гребней волн,возникающих от проносящихся мимо прекрасных лайнеров нового века, о которых нам оставалось только мечтать.

,

Выйдя из пролива, поймали первую океанскую волну. Тут же перехватило дыхание, и здорово его перехватило. Осталась позади жизнь в тесноте и узости, жизнь между двух берегов. Впереди — простор для событий, которые обязательно состоятся. И даже при полном напряге воображения невозможно было представить будущее. Так и шли мы в полном неведении того, что ждет нас за гребнем каждого набегающего,совсем уже нешуточного, вала.

В такой полу-штормовой (учитывая наши размеры), брызжуще-искрящейся атмосфере мы проскочили расстояние до Канарских островов. И когда очутились на рейде порта Лас-Пальмас, некоторым ребятам стало грустно оттого, что это конец путешествия. Пара дней отдыха с отоваркой и пьянкой,и самолетом к халату на кухне.

3.

В Лас-Пальмасе наш небольшой экипаж разделился. Когда стало понятно, что путешествие может затянуться и никакой смены экипажа и передачи пароходика в другие руки, тоже не намечается, рассчитывавшие на двухнедельную прогулку по Средиземке товарищи оголили свои нервы и стали помаленьку бузить, наливаясь картон-вином — так мы называли дешевое винное пойло из картонных пакетов.

Зато большому боссу, который затеял эту эпопею, возникшая ситуация помогла определиться на предмет,с кем из нас стоит вести переговоры о продолжении похода дальше, на юг, к экватору. В результате оставшиеся трезвомыслящие, оказались в ресторане — уже с совершенно другим содержимым бокалов и многочисленными вопросами к организаторам предприятия.

Благодаря хорошему меню и предельно понятным ответам,за столом воцарилась теплая атмосфера и была намечена дата отплытия нашего кораблика.

На следующий день капитаном была объявлена программа нашей дальнейшей жизни. Одна часть экипажа трезвела и готовилась к отлету, вторая, не расслабляясь, производила необходимые приготовления к весьма нешуточному переходу к экватору. Конечная точка путешествия не объявлялась. Я так понял, что не было необходимости провоцирования информационного"поноса", который обязательно случится, по прилету в родной город, у списанной части экипажа.

Ребята быстренько — если состояние ничем необлегченного похмелья позволяло назвать так скорость процесса отоварки в городе — прикупили дефицитных «Панасоников» с «Шарпами». Так же быстренько они умудрились забыть часть прикупленного в такси, а оставшуюся радиоаппаратуру позволили украсть прямо с палубы судна, где ее свалили.

С такой же скоростью ребята смотались обратно в город и затарились «Панасониками» и «Шарпами» по новой, ибо отоварка в Лас-Пальмасе без аудиоаппаратуры была по тем временам просто немыслимым отступление от правил и стандартов поведения постсоветского моряка.

Тем временем остающийся народ пытался начать техническую подготовку судна. Однако все правильные желания и усилия тонули в море бардака, который образовался в процессе кипучей деятельности отъезжающей части бывшей команды. Наконец, в бурлящем море прощальных эмоций, на причал выполз автобус для отъезжающих похожий на пассажирский морской лайнер. Судьбы каждого из нас он разделил на две части. Одним предстояла понятная и вполне предсказуемая жизнь, других ждало будущее, щекочущее нервы своей полной неизвестностью.

В последующие пару дней я, как отвечающий за все наше железо, которое должно было обеспечить положительный результат предприятия, обошел вместе с большим боссом мастерские и заводики, входящие в гигантскую систему канарского судоремонта.

Все мои просьбы о необходимом ремонте и мелкой модернизации, перед серъезным переходом в тропические широты, вскоре были выполнены. Я с досадой и грустью вспомнил наше советское судоремонтное болото — с омутами дефицита и бюрократическими ямами, заполненными технологическим отставанием.

Насладившись созерцанием всевозможных материалов и приспособлений, которые то, что в Союзе называлось проблемой, здесь в Лас-Пальмасе, позволяли считать устраняемым за минуты недоразумением, я рискнул попросить приобрести кое что из достижений технической мысли и был сразу же переведен из магазина, на специализированный склад, где чуть не упал в обморок от увиденной технической роскоши. В общем, я был рад всему, что увидел, узнал и приобрел.

Я словно посветлел, очистился, стал дышать свободнее — без каких-то вечно напрягающих) опасений. Это состояние позволяло смелее сравнивать и анализировать все, что со мной происходило. С горечью подумалось о том, что мы, не имея всего этого технического разнообразия, призванного облегчить труд механиков, часто выходим из сложных ситуаций исключительно за счет мозгов и рук. Гордиться и хвастаться по этому поводу не хочется. Мы технологически отстали, это обидно.

В общем, с прошлым все было понятно, ценным в нем оставалась для меня лишь семья. Только вот рисовать даже приблизительный образ будущего мешали стоявшие перед глазами недавние похороны товарищей-моряков, которые погибли в Гамбии.

Официальная версия: невозможность лечения тропической лихорадки из-за отсутствия эффективных медикаментов. Наш советский дилагил вроде как не помог, а может, у них его и вовсе не было. Кому в 1990-е годы была охота разбираться в делах множества брошенных по миру морских экспедиций? Когда посольские узнавали, что мы из отделившейся Украины, то отказывали в помощи живым, но зато могли помочь отправить домой мертвых. Хотя их тоже можно было понять, так что спасибо и за это.

То, что уцелевшие моряки рассказывали о работе в африканских тропиках, казалось не то пьяным бредом, не то слишком уж суровой правдой. Поэтому главный наш вопрос в ресторане в Лас-Пальмасе звучал примерно так: «Можно ли как-то не умереть от тропической лихорадки?»

Ответ, что можно, нас вполне устроил. Мало того, нам заранее выдали все необходимые медикаменты и заверили, что в аптеках на месте они свободно продаются.

И вот, наступил день, когда все было готово. Документы оформлены, топливные танки заполнены под завязку, в трюм загружен запас топлива в бочках. Нужно было обеспечить переход без заходов куда-либо. На пути были только пиратские районы, начиная с Сенегала и заканчивая Нигерией. Крайним (так говорят суеверные летчики, не желая произносить слово «последний») и самым опасным отрезком пути была дельта реки Нигер. Здесь исчезало все, что проплывало близко и могло быть спрятано в плавнях и прибрежных мангровых зарослях.

Так что наш пароходик вполне подошел бы местным джентльменам удачи. Поэтому наш бравый капитан, который знал этот район еще со времен учебной практики, проложил курс за 50 миль от береговой черты. С нашими габаритами очень маленького каботажного (прибрежного плавания) судна, поверьте, это далековато.

Все моряцкое естество требовало держаться хотя бы в пределах видимости берега — все-таки это великий океан, и даже без шторма каждая его волна для нас почти цунами. Ну а мощность нашей силовой установки, в просторечии называемой «главным мотором», лучше вообще не упоминать, чтобы знающий человек не покрутил у виска пальцем или чего доброго не обвинил меня во лжи, прочитав всю эту писанину о походе с таким мотором и на таком пароходе.

Тут, конечно, уместно вспомнить о яхтах, ведь их размеры тоже невелики. Но яхты — это морские птицы, они рождены для волн и ветра, это их стихия и дом. В отличие от нашего рыбацкого поплавка, который обязан телепаться на леске недалеко от берега.

Это свойство поплавка — не тонуть, даже оторвавшись от удочки рыбака и уплыв в неизвестность — нам очень пригодилось. Наш пароходик и был поплавком, перед которым поставили задачу: двигаться вперед по курсу к цели и по пути не пропасть в опасных водах Западной Африки и мангровых зарослях дельты Нигера.

Что ждало экипаж в этих случаях в общем-то известно, пираты свидетелей не оставляли. Хотя и бывали случаи, что свидетели сами становились пиратами и даже пиратскими главарями, сумев подмять под себя вчерашних крестьян и объяснить им, как лучше и эффективнее делать то, от чего они сами недавно страдали. А что? Раз до Родины уже не добраться, да она их и не ждала, то профессиональные моряки, подкорректировав старые и освоив новые навыки, вполне удачно принимались руководить африканской морской шпаной. Хотя, конечно, такие случаи были исключениями из правила.

На закате, закончив все основные приготовления к раннему утреннему отходу, мы вшестером собрались на палубе. Подъехал большой босс, передал документы на отход и мы, что называется, присели на дорожку, расположившись за принесенным столом.

4.

Шли мы в Экваториальную Гвинею. Подмышка Африки, слаборазвитая страна, правда, с большими перспективами, к которым, возможно, мы будем причастны. Совсем недавно на шельфе Гвинейского залива обнаружили совсем нешуточные запасы углеводородов. И в одночасье на еще вчера нищую и никому неинтересную страну устремилось множество наблюдающих и анализирующих взоров.

Ну и наш босс, который знал Экваториальную Гвинею не понаслышке, решил долго не всматриваться и не тянуть с анализом, а послать на место кораблик — помогать гвинейцам с перевозкой самых разных товаров из соседних стран. Ну и чтобы быть поближе к пирогу, когда его начнут делить.

Но лезть к пирогу в одной компании с такими акулами как Франция, Америка или Китай очень опасно. Лучше стоять с краю, делать свое дело как можно лучше и ждать. Нам, бывшим советским людям, только и оставалось как придерживаться такой тактики. После сдачи всех своих мировых позиций, после провала модернизации государства и краха идеологии мы не могли рассчитывать на большее.

Это сейчас я все чаще возвращаюсь мыслями в то время. А тогда мы не задумывались о таких сложных раскладах, да они нам были и не нужны.

Нами двигали гораздо более приземленные(меркантильные) интересы, а именно: желание заработать побольше и жить получше. Лично мною помимо этого двигало еще и чувство здорового (надеюсь!) авантюризма, о котором я уже говорил. И отчасти — предсказание-приговор моего преподавателя в военно-морском училище, которое я закончил по специальности «судовой механик»

На нашем курсе была традиция: в конце лекций и занятий по многим предметам оставлять время на морские байки преподавателей. Понятно, что при условии хорошего поведения и успеваемости курсантов. Делалось это для того, чтобы приобщить нас, сопливых карасей, к морской касте, вскружить нам головы рассказами о путешествиях, опасных приключениях и правильных, мужских поступках.

И надо сказать, что это здорово работало и подстегивало в учебе. Когда весь в золоте каперанг закручивает сюжет своей байки, искусно подводя слушателей к грани эмоционального взрыва, когда курсанты, ерзая за партами и вылупив глаза, не знают, верить или нет этой горе авторитета и когда рассказчик, усиливающий эффект от повествования жестами, вдруг — о чудо! — в подтверждение своих слов извлекает из портфеля какую-то реликвию — поверьте, это что-то!

За каких-нибудь 10 минут чисто на одних эмоциях на 100 процентов восстанавливаешь непреодолимое желание учиться, учиться и еще раз учиться согласно завещанию классика.

Однажды мы подзадержались на одной из лекций по эксплуатации судовых котельных установок. Времени оставалось в обрез, и было ясно, что даже на короткую байку его не хватит. Но не дай морской бог нарушить традицию, и тогда преподаватель, капитан второго ранга, которого мы между собой звали Кузьмичом, блестяще вышел из положения.

Кузьмич был легендарной личностью. Он рассказывал, как будучи молодым командиром участвовал в советском исходе из Египта, а еще о том, как в свое время напугал цээрушников какой-то непонятной, жутковатого вида конструкцией на корме своего сторожевика. Конструкция эта оказалась коптильней для рыбы, замаскированной под некую абстрактную пусковую установку.

Коптильню таким хитрым способом спрятали от своего же берегового начальства, которое, как известно само не знает, что там стоит на кораблях. И вот эта груда «секретного» железа, на котором кок исполнял свои кулинарные шедевры (причем только в море, в остальное время коптильня была наглухо зачехлена), заставила здорово понервничать наблюдавших за сторожевиком Кузьмича цээрушников, которые даже предприняли отчаянную попытку проникнуть на корабль и заглянуть под чехол. Понятно, что шпионы жестоко поплатились.

Так вот, за пару минут до окончания лекции Кузьмич достал из своего солидного портфеля совсем даже несолидную фотографию и со словами «все вы там будете, это я вам обещаю» показал ее нам. Он сказал это так, словно приговорил нас к тому, что мы увидели на фото. А увидели мы щуплого русского парня, который, стоя между двух стройных негритянок, обнимал их из-за спины за пышные груди. Парень ухмылялся, словно говоря: «Ребята, это кайф!»

На следующее утро, отчалив от причала и дав гудок, я нарисовал в памяти вместо того парня себя и сделал эту мысленную картинку своей путеводной вехой.

Через несколько вахт стало ясно, что близость к воде, чему мы так умилялись в относительно спокойном внутреннем Средиземном море — это совсем не то же самое, что близость к воде даже в относительно спокойном на тот момент Атлантическом океане.

Волна с веселым белым гребешком, по-морскому называемым дельфином, просто проходила через весь пароходик относа до кормы, оставляя нас по колено, а то и по пояс в соленой воде.

Палуба у нас была одна, выше находилась только рулевая рубка, которая вмещала лишь ходовую вахту в 2-3 человека. Укрыться было негде. Кораблик заливало водой, и она не сходила, а собиралась на борту, что могло привести к потере плавучести и плавному опусканию на дно вместе с экипажем.

Нужно было срочно решать проблему. Вариант был всего один: проделать спускные отверстия в фальшбортах судна и поставить на них захлопки, которые не позволяли бы отошедшей воде захлестываться обратно. Эти отверстия помогут нам выжить и в условиях настоящего шторма. Работа понятная, но трудновыполнимая из-за невозможности применения электрического инструмента — на палубе воды по колено.

Поэтому сверлить и резать борта и палубу нам пришлось вручную и очень долго. Это таило в себе риск смыва за борт, что и произошло со мной несколько раз. Но все равно — намного приятнее быть смытым за борт и с помощью коллег вернуться живым на страховочной веревке (конце по-морскому), испытав при этом целый букет сильнейших ощущений (борьба, страх перед бездной внизу, восторг), чем быть банально убитым током во время резки металла электрорезаком в соленой воде. Вода и электричество, как известно, не жалеют тех, кто пытается их соединить.

Те детали, которые было невозможно изготовить без электричества, делались на сухом капитанском мостике. Мы справились. Через восемь часов работы, подгоняемые проклятиями кэпа, мы освободили палубу от воды. Точнее, вода приходила, но сходила очень быстро. Теперь стало возможным перенести обеды уйти из очень тесной столовой на просторную палубу, предварительно прибив к ней стол.

Это было требование капитана, неукоснительно соблюдавшего морскую традицию: обедать не там, где и кому удобно сидеть при качке, а за столом с сервировкой на белой скатерти — без всяких скидок и допущений.

Воображаю, насколько комично выглядели эти обеды со стороны! Когда я, проверив работу механизмов и как обычно последним, добирался на корму, то видел людей,сидевших за столом, а вода заливала их по те самые части тела, на которых они сидели. И никто не обращал на это никакого внимания, все привычно и быстро ели. При этом стол всегда сверкал белой скатертью, правда, с обвисшими от воды краями.

Человек привыкает ко всему, это общеизвестно и не обсуждается. Привыкает к армии, привыкает к семи-восьми месячным рейсам без захода в порт, привыкает к впаренным оголтелой толпе демократиям с дурными последствиями для одураченного народа.

Вот и мы привыкли к размеренной океанской волне, на которой резвятся еще и волны поменьше. И даже если мама-волна ведет себя по — взрослому спокойно, то волны-дочки со своими пенными дельфинчиками приучили нас все время быть мокрыми — даже за едой, даже во сне.

Мы были похожи на просоленных морских котиков, за которыми охотятся касатки. Ведь чтобы управлять таким маленьким корабликом в океане, нужно постоянно подворачивать на волну, да еще и крутить головой при этом — точь-в-точь как котики, высматривающие убийцу-касатку.

На карте наш курс выглядел как вытянутый на юг зигзаг. И вот, на одной из прокладок капитан, тыча пальцем в карту, довольно прорычал, что точка в которой он по своему обыкновению сломал карандаш, это место рандеву с его старинным другом.

Старинный друг, как выяснилось через пару часов, командовал, в отличие от нашего кэпа, большим рыбопромысловым консервным траулером. Но наш кэп по этому поводу совершенно не комплексовал. Полжизни он отходил на большом морозильном траулере, после чего оказался в ремонте, из которого в перестроечное время кораблю был один путь — в металлолом.

Хлебнув единожды романтики работы на малом судне, кэп не стал в очередь спивающихся возле пивных точек капитанов и штурманов, ожидающих, когда же их пригласят на высокие мостики новых траулеров. Поэтому он и оказался в нашей компании.

Думаю, это было забавное зрелище: бегущая рядом со слоном Моська (это мы), подпрыгивая, пытается что-то тявкнуть слону-траулеру. Ну а когда я узнал название траулера, то у меня просто похолодело все внутри, потому что на этой посудине работала мастером рыбообработчиков моя уважаемая теща. И сейчас она находилась в рейсе, то есть на борту.

Поговорить лицом к лицу при нашей амплитуде провалов в пучину и вознесений к небесам, естественно, не получилась. Близко подойти мы не могли — рыболов шел с тралом, его практически не качало, зато нас телепало будь здоров.

Поэтому общались по трубке УКВ связи. Она была похожа на трубку домашнего телефона, и когда позвали мою родственницу — иди, мол, зять звонит — она подумала, что я звоню с городской квартиры, только почему-то не в обычное ночное время, когда связь получше.

Спросив о здоровье внуков и дочери, она по чьей-то подсказке выглянула из ходовой рубки траулера как раз в тот момент, когда очередная волна подняла наш кораблик вровень с иллюминаторами мостика траулера, и мы сквозь шум моря и работающих механизмов услыхали испуганный крик тещи: “Ты что, дурак, я дочери все расскажу!”

У нас в рубке все так и грохнули от дружного смеха. Да, мы были другими, и люди с большого надежного корабля смотрели на нас с разными выражениями лиц. Короче, долго общаться в «сухих» условиях никому не хотелось, мы погудели, подвернули на свой курс и пошли своей дорогой.

Оставалось расчетных 20 суток до места назначения. Очень хотелось просто заснуть и проснуться в тихой гавани, все уже начали уставать и нервничать. Поэтому, чтобы хоть как-то изменить обстановку, решили изготовить снасти для ловли рыбы на ходу.

Привязав к бросательному линю (веревка 10мм в диаметре) крючок-тройник размером с растопыренную детскую ладонь, обмотали его белым пластиковым пакетом, который должен был играть роль кальмара. Потом привязали пятикилограммовую гирю в качестве грузила и смайнали всю эту конструкцию за борт, предварительно привязав линь к трубе стойки кормового тента.

Не успел кок Коля, выполнявший по совместительству функции боцмана и специалиста по экстремальной рыбной ловле, довязать последний узел веревки на стойке, как линь натянулся как струна, и из воды со стороны кормы вылетел на поверхность золотистый в свете падающего за горизонт солнца, громадный, килограммов на 20, тунец.

С хлопком лопнул линь, его обрывок выгнулся дугой и хлестнул по конструкции тента, достав Николая по щеке и шее.

Экстремальную рыбалку кэп тут же прекратил, запретив использовать последний бросательный линь. А Коле, как раненому, поручил легкую работу: сделать из одного длинного линя два коротких, на корму и на бак. Чтобы больше не умничал с рыбалкой.

Таким образом, появился повод для открытия бутылочки коньяка — вне вахты, конечно и исключительно для согрева. Тост, естественно, звучал как заздравная раненому тунцом или получившему оплеуху от тунца коку Николаю. Ему и нам было приятно.

Время шло, монотонные вахты сменяли одна другую. Топливо основного запаса в танках заканчивалось, и у нас появилось новое развлечение — раз в два дня мы поднимали из трюма четыре бочки солярки и перекачивали ее в расходную цистерну. Перед началом процедуры меняли курс, чтобы меньше заливало и качало. Все было отработанно, происходилобыстро и весело, пустые бочки летели за борт, мы становились легче, и качало нас больше.

С постоянными подворотами курса, мы незаметно для себя нарушили очень четкий приказ большого босса: не подходить к берегу ближе, чем на 50 миль.

На уровне подсознания хотелось уцепиться взглядом за береговую линию. Мы уже устали. Поэтому кэп особо не выравнивал курс на положенную дистанцию, и когда на излете 3 недели мы увидели полоску берега, то пошли по ней с приподнятым настроением и радужными надеждами на благополучный исход нашего предприятия.

И через несколько часов поняли, что ошиблись, обнаружив по корме догонявшую нас длинную лодку. Людей в ней видно не было.

По тому как изменился в лице наш капитан и как резко, без подготовки к «повороту по-штормовому», он переложил румпель направо, изменив курс на перпендикулярный очертаниям земли, мы поняли: шутки закончились, обеда на белой скатерти, скорее всего, не будет. Но эта неприятность показалась нам сущим пустяком — после того как со стороны подвернувшей за нами каюки прогремел выстрел и на срезе борта показались похожие на головешки головы преследователей.

Подставившись под бортовую волну, мы здорово рисковали сделать классический оверкиль, но свойства поплавка, которыми обладал «Осетр», спасли нас от участи товара на невольничьих рынках Африки. Или, скорее всего, от более непроизносимой участи, ибо необитаемых островов поблизости не было, а преследовавшие нас люди наверняка не придерживались старинного пиратского обычая, согласно которому живых и невредимых пленников просто высаживали на какой-нибудь пустынный берег.

Скорость наша сильно упала, но и лодка, точно так же рискующая перевернуться, сбросила ход, хотя и продолжала потихоньку ползти к нам. Капитан подозвал помощника и спросил, сколько и какого типа патронов мы прикупили перед походом в соответствии с нашим заявлением морскому регистру.

— Все по нормам! — рявкнул помощник капитана, по совместительству радионавигатор и радист.

Следующий приказ кэпа «Заряжай, Юра!» привел меня в полный в восторг, хотя я сначала не понял, куда и что мне следует заряжать. Вылупив на кэпа глаза, я услышал от него свою подробнейшую характеристику пополам с указаниями, где и как мне лучше применить свои умственные способности. И желательно, побыстрее, потому что на лодке уже можно было разглядеть размахивающих мачете парней, которые были почему-то в строительных касках. Как нам потом рассказали, они используют каски для вычерпывания захлестывающей лодку воды, ну и придания себе грозного вида, конечно.

Я установил две звуковые сигнальные ракеты в специальные направляющие трубы и посмотрел на кэпа. Он стоял рядом со мной на пеленгаторной платформе и целился в пиратов из сигнальной ракетницы. Только при такой бортовой качке, которая болтала нас и лодку, эффект мог быть только от абордажа, и то навряд ли.

С лодки по нам стреляли, но все пиратские пули уходили или в воду, или в небо. То же произошло и с нашими сигнальными ракетами, одна ушла в воду, вторая — за ней туда же. Зато, когда я потянул за спусковой линек звуковой ракеты, у которой рабочее тело — звук, а эффект сопоставим с грохотом от разрыва 500-килограммовой авиационной бомбы, наши ожидания полностью оправдались. Прямого попадания в этом случае и не требовалось — вполне достаточно было того, что ракета полетела в сторону пиратов.

Головы и руки с ножами мгновенно исчезли. Лодка просела на нос — ясно, сбросили ход. Я дергаю за вторую веревочку и — победа! Вражеское судно мастерски поднырнуло под волну и взяло курс к берегу. А мы еще пять часов штормовали курсом коллеги Колумба, держа на Америку. И только внутренне успокоившись, пошли на разворот, так же, как и каюка поднырнув под гребень. В очередной раз надежно сработали наши самодельные отливные заслонки, позволив при почти уже родной килевой болтанке отпраздновать избавление от приключения с неприемлемым результатом.

Тем временем мы опустошили все бочки с запасами солярки. Прикинув по карте, во сколько во временном и топливном измерениях нам обошелся бой с пиратами, мы поняли, что если держатьсярекомендованного большим боссом курса, то полного расходного бака до гвинейской Баты нам не хватит, не дотянем порядка 20 миль. Так что дай нам морской бог попутного ветра, волны и течения!

Такими или почти такими словами помолился, наверное, каждый из нас. Не вслух, конечно, про себя. Когда поведение стихий начинает совпадать с нашими желаниями, волей-неволей веришь, что над нами раскрыто крыло удачи, и надо сказать, что все последние события и их благополучный исход доказали, что оно существует. Потому что легким бризом от взмаха этого крыла мы и были вынесены в тихие в это время года и теплые воды Гвинейского залива и, выработав практически последние капли топлива, бросили якорь примерно в миле от пустынного причала порта Бата во время неповторимого тропического заката.

От переполнявших нас ощущений и в нарушение всех морских правил (нас, правда, несколько извиняли кажущиеся дикость берега и пустынность порта) мы решили отстрелять оставшиеся пиропатроны аварийной сигнализации — вкачестве салюта в честь нашего прихода. Ну и чтобы хоть как-то обратить на себя внимание, потому что на наши запросы по радио никто не реагировал.

Внимание на нас обратили, правда, как оказалось позже, военные. В сумерках на берегу замелькали лучи фар автомобилей — одного, двух, трех… Нам осветили причал, и мы пошли на швартовку.

В результате устроенного нами салюта мы заработали солидный штраф и прошли через полный досмотр «Осетра» и наших личных вещей, которые нам было велено вынести на палубу. После того, как военные выяснили наш статус и убедились в том, что мы не плохие парни, которые собирались устроить пиратский налет на город, они тепло попрощались с нами. Люди в форме пообещали нам всяческую помощь — потом, когда у нас опять будут коньяк и деньги. То, что у нас было, они уносили с собой после досмотра, больше напоминавшего банальный грабеж.

Но если подойти к вопросу философски, то спасибо им, вина-то наша. Зачем на ночь глядя пугать народ, да еще военный! Они ведь запросто могли из какой-нибудь береговой мортиры долбануть — кто их знает, чем у них там был защищен порт при испанских плантаторах. В общем, хорошо, что Бата — не родной город Севастополь с его береговыми батареями, а то бы наша одиссея имела грустный финал.

Но даже и после инцидента с военными внутри у нас все весело булькало и лопалось, как в стакане с лимонадом. Поскольку весь наш коньяк был конфискован, то развлекаться оставалось только шипучим лимонным напитком — единственной остававшейся на борту жидкостью, не считая бочки моторного масла.

То обстоятельство, что после тяжелейшего перехода мы встретили прибывшее вскоре начальство хоть и вынужденно, но трезвыми и относительно прибранными, лишний раз доказывает, что крыло удачи над нами было все еще распростерто.

5.

Приняли нас радушно. Представители компании, для которой мы преодолели почти 5 тысяч морских миль, во главе с прилетевшим большим боссом, внимательно посмотрев нам в глаза и не увидев в них ничего кроме жажды пресной воды, успокоились и пообещали скорейшую доставку продуктов и топлива. Уже через полчаса все это было привезено на стареньком грузовичке Nissan с надписью MartinezHernanos на борту. И только когда мы обрели положенную морякам автономность, когда кэп доложился по форме и когда были соблюдены все формальности прихода, нами был задан главный вопрос: когда и кому мы передаем судно и на какой день назначен наш отлет?

Место, куда мы пришли и в котором предстояло работать будущему экипажу пока еще нашего кораблика, нас ошарашило. Первое, что бросилось в глаза с утра и от чего стало тоскливо — это высоченная кокосовая пальма, служившая нам вместо кнехта. А за 20-метровой полосой, свободной от растений, стеной стояли джунгли, шумевшие так, что даже грохот наших сигнальных ракет, недавно спасших нам жизнь, просто завяз бы в этой какофонии звуков.

Джунгли не позволяли рассмотреть ничего вокруг, поэтому мы предприняли попытку осмотра близлежащей территории. Обнаруженное свидетельствовало о бурной деятельности колонизаторов в относительно недалеком прошлом. Мы вышли на большой добротный причал со съеденными коррозией трубопроводами подвода топлива и воды для судов. Были и каменные постройки, говорившие о наличии когда-то портовой службы, но теперь прямо из их окон росли пальмы.

Пройдя по узкой, но хорошо утоптанной тропинке, мы наткнулись на деревянную кособокую хижину с надписью: «Бар-Дискотека» и поняли, что дошли до цивилизации. В баре оказались вполне холодное пиво и кока-кола. Странно было видеть прилавок с горящей свечой и стоящие на нем запотевшими банками. Электричества нет, а напитки ледяные — как такое возможно? Но самое поразительное — это полоска белых зубов, открывшаяся в улыбке и белки глаз, появившиеся откуда-то из сумрака за прилавком. Все остальное сливалось с темнотой.

Вскоре зубы и глаза трансформировались в стройную, неожиданно близко очутившуюся черную девушку. Она показала на банки и спросила на необычном на слух английском: «Сколько нужно»?

Целью нашей разведки было найти какую-нибудь мастерскую по ремонту тракторов, а не похмеляться. Поэтому мы не стали блистать нашим незнанием английского, не говоря уже про испанский, на котором девушка повторила вопрос и ушли, как говорится, огородами к кораблику.

Заблудиться мы не боялись — свернуть с протоптанной дорожки без, как минимум, бензопилы «Дружба» было просто физически невозможно. В общем через десять минут вся команда была в сборе. Капитан объявил, что за хорошую работу и трезвый вид народ, кроме меня как ответственного за железо, едет в город на отдых. Мне предстояло еще поработать с главным двигателем, поменять все фильтра и масла. И еще сделать профилактику генератору, он, работяга, был у нас один и не выключался почти месяц.

Должен сказать, что у меня особенные отношения с механизмами. Не знаю, правда, как оно работает, но мое присутствие действует на железо благотворно. Вот, например, не запускается какой-то механизм, ну никак не хочет, но стоит мне только подойти — и он начинает исправляться и слушаться. Не раз замечал за собой такое. Может, конечно, я впадал в такую ремонтную эйфорию, что помнил только начало ремонта и его конец, когда железный упрямец уже начинал слушаться… Короче, не знаю и объяснить никак не могу.

Механизмы «Осетра» стали для меня чем-то большим, чем железо. Я с ними и разговаривал, и успокаивал, и упрашивал. Когда смотреть за борт было уже не то что страшно, а просто кошмарно, я мысленно спускался на микроуровень каждого механизма и упрашивал, умолял, например, регулятор двигателя держать стабильные обороты, потому как видел, что одна маленькая деталька в его конструкции чувствует себя совсем плохо. А остановка из-за нее в бушующем океане — это для нас на 100% смерть. Кто нас спасет и кто будет нас искать на таких просторах?

За время перехода я узнал все болячки, капризы и привычки железа, которое вынесло нас из многих передряг. Кроме меня, капитана и большого босса, мало кто догадывался и до конца понимал, на какую авантюру мы подписались, когда пустились в плавание по океану на суденышке, предназначенном для прибрежного лова рыбы.

На «Осетре» не было ни одной дублирующей системы, ни единого дублирующего механизма, которые предусмотрены на больших океанских судах. Все у нас было только в одном экземпляре. И если бы что-нибудь вышло из строя во время шторма, то это была бы практически неисправимая авария. Запасные части, которые мы взяли с собой, при штормовом волнении в океане не поставить, потому, что теряя ход, судно становится бортом к волне, а это для нас, маленьких, почти смерть.

Переваривая все это, я сидел в машинном отделении и разговаривал с механизмами, остывающими после двухмесячного напряга. Еще я благодарил морского бога и крылья всех ангелов, которые прикрывали нас от проносившихся мимо смертельных опасностей. А когда я вышел на палубу, то с удивлением обнаружил двух аборигенов. Они стояли с сумками в руках и смотрели на меня.

Первое, что пришло на ум — будущие пассажиры уже становятся в очередь. Не зная, как себя вести в этой ситуации, я присел на баночку и закурил. Все, что за периметром парохода, меня не касается, решил я и решил не делать ничего. Через минуту из-за стены джунглей показалась белая «Тойота», за рулем которой сидел большой босс. Поздоровавшись, он сказал, чтобы я принял на борт этих двоих, оказавшихся гвинейскими механиком и боцманом.

— Лучшие специалисты в этой части страны, — сказал большой босс. — Покажи им, чего нельзя трогать, чтобы не утонуть и поехали. Надо очень серьезно переговорить, желательно без ушей.

Выехав из заброшенной части порта, мы оказались во вполне современной его части. Гнетущее впечатление от захолустья, в котором мы оказались, куда-то исчезло, и теперь меня распирало от любопытства.

Я смотрел на экзотические, совершенно картинные виды, на которых одна Африка, словно застрявшая в прошлых веках, контрастировала с другой — вибрировавшей от нетерпения в ожидании рывка вперед. Рядом с убогими деревянными постройками под соломенными крышами стояли 20-тонные грузовики «Мерседес». Распаренные от жары черные водители потягивали что-то из бутылок и банок и смотрели телевизор, запитанный от современного переносного генератора. Я почувствовал, как нервы начали отпускать, и непонятно от чего даже накатила слеза.

Босс все понял, и мы заехали в барчик под соломенной крышей. На вопрос откуда у них холодное пиво при отсутствии электричества и генератора, пожилой хозяин ответил, что холодильник работает на керосине, к тому же иногда на пару часов дают свет — это зависит от наличия солярки на дизель-электростанции.

Я попросил хозяина позволить осмотреть его холодильник, я даже залез за него, а когда все выяснил, то окончательно успокоился. Обыкновенный абсорбционный принцип, только вместо электрического нагревательного элемента стоит керосиновая горелка. Класс. Вот бы такой к нам в Крым, в темное начало 90-х.

В это время старик о чем-то говорил с боссом, им было явно весело, они поглядывали на меня и улыбались. Я так понял, что они обсуждали присущее всем механикам свойство узнать, что же там находится внутри и как оно работает.

Угостив меня баночкой «Хайнекена» и увидев, что знакомство с конструкцией холодильника в сочетании с пивом подействовало на меня успокаивающе, босс повез меня дальше. Так называемая дорога, связывающая порт с городом, представляла собой накатанную по красной земле полосу препятствий с огромными, заполненными водой ямами, расположенными в шахматном порядке. Возле каждой ямы стояли пять-шесть подростков, которые наблюдали за прохождением или, точнее, проплыванием автотранспорта.

Если автомобиль успешно выплывал, раздавались крики разочарования, хотя даже выплыв из одной ямы, машина непременно садилась на мель в следующей. Хозяева счастливой лужи оглашали победным кличем местность и бросались в красную жижу — вытаскивать машину. Стоимость услуги была фиксированной — 2 доллара за легковушку. Джипы и грузовики вылезали, как правило, сами, а если застревали, то начинался колоритный торг, и на дороге образовывалась большая, грязная и веселая пробка. Народ при этом смеялся, кричал и пел. В общем, дурдом на болоте…

Проплавав таким образом минут 40, мы раскошелились на 8 тысяч местных франков, что означает, что нас вытаскивали 8 раз. Когда наша «Тойота», вся кирпичная от грязи, выехала на асфальт, к нам тут же подлетели молодые ребята с ведрами и щетками и вымыли машину, доведя сумму затрат до 10 тысяч франков, что равно примерно 20 долларам.

В общем, сервис был на высоте. В город Бата мы въехали чистыми и полными впечатлений от преодоления полосы препятствий на маршруте «порт-город». По дороге большой босс, в основном, комментировал происходящее, не касаясь никаких деловых вопросов. Подъехав к заведению под вывеской «Бар Централь», мы вошли во вполне приличное помещение, пустое и прохладное.

Усевшись за стол, я заметил, что босс поглядывает на часы, словно ожидая кого-то. И точно, пока несли холодную кока-колу, в ресторан вошел капитан и подсел к нам. Наше очередное производственное совещание с обсуждения нашей дальнейшей судьбы началось с предложения перекусить. Меню было для нас загадкой по причине незнания языков, на которых оно было написано, и я, решив положиться на мудрость капитана, просто продублировал его заказ. Что касается босса, то он своим отстраненным видом дал понять, что наши гастрономические вкусы — это наши проблемы, но его фраза «ну а я, пожалуй, закажу курочку» насторожила меня своей иронией.

Не могу сказать, что я встал из-за стола голодным, но было обидно: так долго гипнотизировать меню и выбрать то, что оказалось закуской к пиву на зубочистках. Я еще долго вспоминал эту кэпу. Его авторитет в знании виски остался незыблемым непоколебимым,, но что касается еды, то он в моих глазах упал ниже плинтуса. И хуже всего, что в ответ на фразу «ну если вы уже наелись…» капитан сделал вид, что вот-вот лопнет от сытости, и потому мне тоже пришлось изображать из себя наевшегося, хотя после оливок и сыра на палочках я бы с удовольствием сожрал курочку целиком.

Мы вышли на веранду, и босс коротко и понятно обрисовал ситуацию, сложившуюся на момент нашего прихода. Семейная испанская компания, заинтересованная в нашем судне, не видела необходимости в таком количестве людей, составляющих команду «Осетра». Поэтому капитану предлагалось выбрать троих человек для дальнейшей работы в стране. Второй механик был родственником капитана, а старший помощник и по совместительству радист — его близким другом. Зная это, я грустью подумал, что так и не дошел до поставленной еще в Лас-Пальмасе курсовой вешки — фотографии c черными девушками. И хотя еще сутки назад я очень интересовался сроками отлета, то сейчас вдруг остро почувствовал, как магия Африки уже окутала меня и увлекла картинами из будущей жизни — такими простыми, естественными и при этом колоритными и желанными, манящими остаться

Большой босс выложил на стол перед капитаном свое главное условие: моя кандидатура не обсуждается. Капитан, зная квалификацию 2 механика, стоял перед дилеммой: выбрать сына, недавнего студента, или меня, который заставил наше железо пройти 5 тысяч миль практически без проблем. Это был трудный выбор. Поэтому изменения в кадровой раскладке испанцев, произведенные боссом, кэпа явно обрадовали.

Я с радостью согласился продолжать работать в том же ритме и с людьми, которые были мне уже знакомы. Еще мне чертовски хотелось проверить всю ту противоречивую информацию о стране, которую я уже слышал, а кое-что даже успел мельком увидеть. В общем, решение было принято. Остаемся вчетвером, а остальные двое этим же вечером улетают к любимым женам.

Но только когда окончательно было утверждено штатное расписание и когда мы определились с жильем, нас представили сеньору Маноло — хозяину компании MartinezHermanos(Может лучше М&N), вензель которой мы впоследствии изобразили на фальштрубе «Осетра».

Принял он нас в своем доме. Босс что-то рассказывал по-испански, а сеньор Маноло тем временем внимательно разглядывал каждого из нас, очевидно пытаясь составить собственное мнение. Помню, он несколько раз переспросил о чем-то, как я понял, по поводу какого-то эпизода, а потом, подойдя к кэпу и несколько раз пожав ему руку, высказал свое восхищение нашей тактикой боя, примененной против пиратов.

С его слов, побережья Камеруна и Нигерии постоянно страдают от нападений морских разбойников. Хуже всего — это захват заложников на судах, меняющих экипажи на буровых платформах, во множестве установленных в Гвинейском заливе. Добывающим компаниям — MOBIL, GESS, ТОТАL — приходится прилагать усилия для поиска и выкупа своих людей. А с проходящими пароходами бандиты вообще не церемонились. Так что наша история была одной из очень немногих со счастливым концом.

После того, как все связанные с процедурой знакомства формальности были соблюдены, мы сели за стол, явно накрытый не с целью дегустации, но для того, чтобы элементарно наесться. Пища была простая и вкусная, по мощности похожая на нашу украинскую, только без борща.

Хозяин постоянно наблюдал за нами, стараясь этого не показывать — наверное, он ни разу не встречался так близко с людьми, являющимися носителями такого интересного набора качеств. Русские, точнее — советские («cоветикос») моряки, лишенные всяких предубеждений и предрассудков по поводу места, в которое пришли, да к тому же еще и шуганувшие по пути целую толпу бандюг. На месте сеньора Маноло я бы тоже задумался, а как поведут себя такие типы в их желеобразном сладком мирке? Примем ли мы их правила существования или привнесем российский бардак и смуту в их размеренный уклад?

Мы понимали, что условия нашей работы и жизни будут зависеть от выводов, которые сделает хозяин, понаблюдав за нами во время знакомства и обеда. И хотя большой босс ни о чем нас не предупреждал, дав ситуации развиваться спонтанно, мы представились достойно. Это был своего рода тест на естественность и, не побоюсь этого слова, порядочность в поведении. Свой профессионализм мы уже показали, но хозяева хотели еще и нашей максимальной прозрачности в плане человеческих качеств. И здесь, как ни прячь свою сущность за официозом, от проницательных и умудренных жизнью наблюдателей не укроется ничего.

В общем, судя по предоставленному нам в дальнейшем бытовому комфорту, мы поняли, что проскочили очередное испытание и теперь самое главное — это оправдать оказанное доверие.

После того как с официальной частью было покончено, большой босс собрал нас в кают-компании предоставленных нам апартаментов. Он слегка подкорректировал наше поведение — главным образом, в плане отношения к спиртному. В идеале, сказал он, его потребление хорошо было бы вообще свести к нулю, но так как традиционный русский менталитет этого не приемлет, то необходимо хотя бы свести дозировку к экваториальным стандартам. Точно так же, как и тип содержимого бутылок.

Нам было рекомендовано потреблять легкие напитки, а именно: красное вино и пиво, причем в количествах не более 200 граммов в день. Причины были названы более чем веские — алкоголь заглушает симптоматику начального протекания желтой(тропической) лихорадки, а так как эта болезнь убивает, если ее не лечить, то очень важно почувствовать ее начало. И как прикажете почувствовать начало лихорадки с утреннего бодуна после залитого накануне 40-градусного алкоголя, да еще соответствии с русскими стандартами количества? А манера лечения бодуна, которая из-за отсутствия огуречного рассола могла перейти в продолжительную фазу плавного выхода из штопора — только уже при помощи потребления легких напитков?

К таковым относилось, например, пакетированное вино «Пенесол», которое мы обычно возили в Камерун и которого в трюме «Осетра» могло находиться порядка 15 тонн. При погрузке всегда образовывался«бой» и чтобы грузчики не перепились, кто-то из экипажа обязательно забирался в трюм в качестве надзирателя и ответственного за «перепакетирование». В результате «Африканского стандарта» у нас всегда было завались.

Вот эти факторы, в основном, и мешали дословно исполнять указание большого босса. Как часто я убеждался, что не надо даже пытаться проверять чужие слова, основанные на опыте — пусть и затасканные и произнесенные миллион раз, но зато и миллион раз проверенные. И по понятным причинам игнорируемые почти всеми и всегда. Здесь, в тропической Африке, попытки проверить чужой опыт и чужие слова часто приводили к крайне хлопотной организации мероприятий по отправке на родину «груза-200», в который превращались неудачно проверившие товарищи.

Затянувшееся похмелье оттягивает срок начала приема лекарств, болезнь очень быстро прогрессирует, а добавляемый алкоголь еще и усугубляет состояние больного, который никак не может понять: чего это его не отпускает — принял-то уже достаточно, о чем ему говорит весь опыт предыдущих пьянок. И вот, когда температура уже под 40, и больной в ужасе визжит, что это не похмелье, врачу приходится колоть лошадиные дозы препарата, не только убивающего вирус, но и ставящего под вопрос жизнь 40-50 летнего мужчины, уже имеющего свой набор сердечных и других проблем, связанных с экстремальной профессией летчика или моряка. И можно запросто уплыть вкому, а потом и улететь на родину «двухсотым», уж извините за жесткий слэнг.

Таких примеров за время моей жизни на черном континенте я видел сколько угодно, и это поучительное отступление я пишу сейчас для тех, кто сочтет мое повествование трудноусваиваемым бредом. Я был просто обязан написать об этом, хотя бы для того, чтобы пережитое и увиденное мною в Африке имело смысл.

Теме нашей русской манеры восприятия окружающего мира, основанной на нашем характере и привычках, объединенных в модное слово «менталитет» и результатах ее влияния на общий человеческий климат там, где собирается больше двух представителей нашего народа, должна быть посвящена отдельная глава, а лучше — целая книга. В нашей истории это будет параллельная линия с некоторыми вынужденными остановками. Но исключительно — для озвучивания фактов, а не для анализа, ибо я не психолог, чтобы копаться в глубинах русской души, расцвеченной всевозможными цветовыми гаммами в зависимости от количества выпитой водяры, которая и вкуса-то своего не имеет.

Единственное, что я понял за время выполнения написанной кем-то для меня жизненной программы, первая часть которой включала в себя период сумрака развивающейся алкогольной зависимости, а вторая — просветления благодаря мудрому влиянию большого босса, это то, что трезвый постсоветский человек даст фору представителю любой нации. Но только фора теряет весь свой смысл с первым послеобеденным стаканом, поднятым с пожеланием всего хорошего другим представителям рода человеческого, после чего мы сами опускаем перед собой шторку сумрака. И дальше — только пьяная, бесперспективная и безавторитетная пустота.

Конечно, это — только мое субъективное мнение. И хотя доказательств в его поддержку у меня полно, даже мои родные чада слушают меня вполуха и вполмозга, а второй его половиной продолжают делать старые как мир ошибки. Вопрос «что делать?» остается без единого ответа, но зато с кучей неэффективных рекомендаций, поэтому от нравоучений перехожу к простому изложению событий.

6.

Надо сказать, что на дальнейшие события мы практически никак не влияли, а как бы наблюдали за ними со стороны. Мы оказались в структуре одной из влиятельнейших и богатейших компаний в стране, нам выделили свою нишу — это приблизительно как поставить в гараж купленный грузовик вместе с шофером. И поэтому все наши усилия по созданию для себя какого-то особого статуса выглядели как-то неуместно.

В стране не было касты моряков, вот и на нас не обращали особого внимания, и все наши геройства уходили в виде сухих фактов на пыльные полки истории. Все окружающие нас люди очень трепетно относились к своей жизни, в их понимании она должна проходить сытно, размеренно, без всяких напряжений и рисков, в окружении детей. Мы для них были непонятны, а потому настораживали. Испанское слово «маньяна» («завтра»), с помощью которого не отказывают, но откладывают решения на неопределенный срок, стало частым ответом на наши порывы что-то изменить или построить вне программы, по которой они жили местные жители.

Наша жизнь, словно горящая то ли демоническим, то ли святым огнем, с ее множеством лишних законов, ограничений, обязанностей и долгов непонятно перед кем (вот ведь ужас!) резко отличалась от спокойного течения дней с незыблемым и трепетным сохранением своего «я» у гвинейцев.

На этом фоне только хозяин компании Маноло выделялся подобной, обжигающей всех находящихся рядом манерой жизни. Он был испанцем и в различных спорах частенько заменял ответ «маньяна» на более конструктивное «ОК».

Конечно, он тоже понимал нас не до конца. Например, когда нам привели новых членов экипажа, капитан с помощью местного переводчика, когда-то учившегося в Союзе, начал сам оценивать и отбирать претендентов. Но наблюдавший за всем этим индус, специально присланный из офиса компании, сказал, что маньяна эти люди, может быть, и не подойдут, но поскольку они уже отобраны сеньором ХЕФЕ, то пусть пока поработают.

Последовавший затем взрыв эмоций кэпа, который бы не понял единоличный командантеМаноло, погасил вовремя появившийся большой босс.

— Вы что же, — спросил он, — хотите вообще остаться без помощников? Берите кого прислали, а они внутри потом сами разберутся, кто вам подходит, а кто — нет. Для контроля за всем, что происходит и будет происходить к вам приставлены индусы, свои пожелания доводите до них, а они принесут вам ответ начальства.

В структуре компании все было распределено до мелочей, каждый знал, чем конкретно он должен заниматься, и поэтому наша, казалось бы, ценная универсальность им не нравилась и не приветствовалась. Для нас очертили мелом круг и попросили за него не переступать.

Единственным непререкаемым авторитетом для нас был большой босс. Пообщавшись с ним, я очень хорошо усвоил, что радикальными средствами авторитет не заработать. Только демократическим путем, уважая многочисленные «Я». Нужно учиться быть гибким, терпимым и максимально убедительным в своей настойчивости — даже если на сто процентов убежден, что твоя правда лучше, чем другая. Криком и матом ничего не добьешься и свою тактику не внедришь и не отстоишь. А именно так и попытался вести себя капитан.

Уж очень болезненно он переносил присутствие местных специалистов. Особенно когда нам объявляли, что из офиса прибыл очередной механик, присланный сеньором Маноло. В понимании капитана, человек, просто поднявший с земли упавший гаечный ключ, автоматически приобретает в этом регионе статус механика, а уж тот, кто постоял на палубе парохода, вообще становится механиком судовым. Мало кто знает, что отличает судового механика от обычного, и я, не вдаваясь в подробности, просто скажу, что и сейчас разделяю точку зрения нашего капитана, да простит меня Великая Африка.

Ведь что не дает этому континенту рвануть вперед? Отсутствие собственных настоящих технических кадров. Именно настоящих, хочу подчеркнуть это особо. Они учатся всему, но только не логическому техническому процессу — будь то эксплуатация или ремонт. В основном, ребята думают, что машина едет сама, знай только заливай вовремя бензин. Тот, кто открыл капот и узнал, что свечки ставятся не только в церкви, уже механик, и таких механиков полным-полно, а потому полным-полно и металлолома. Во дворах, на дорогах — повсюду стоят автомобили и трактора, а сколько их навсегда припарковано в джунглях!

Но вот с капитанами и штурманами здесь настоящая осечка. Их нет. Ну разве что кроме капитанов лодок-каюк, но те, как правило, не любят заявлять о себе громко. Что делают местные? Сперва пытаются, стоя у тебя за спиной, запомнить, как и что нажимать и куда крутить. На первый взгляд несложно, движения в принципе одни и те же — но это если не учитывать разнообразия экстремальных ситуаций. Но кто хочет думать о плохом!

В общем, уже через некоторое время начинают потихоньку поскуливать, что, мол, уже и сами капитанить могут, и даже на железном пароходе. Но это — до первого экстремального случая, будь то штормовая швартовка или, что посерьезнее, посадка на мель. Потом начинаются всхлипы и сопли с объяснениями, что все от лукавого. Ну так вот получилось. Но сами при этом никогда не виноваты. Нужно спасать свое огромное «Я», а потому и валят все на бога, погоду и иностранцев, то есть на нас.

Но все эти выводы придут ко мне потом — вместе с набитыми шишками и порванными нервами, которые не восстанавливаются в прежнем нежном виде, а становятся грубыми и крепкими, как бревна с красного дерева, брошенные в воду.

Так что порвав кучу нервов с подбором команды и окончательно убедившись в том, что рассчитывать ни на кого и ни в чем нельзя, мы, как говорится, занялись практикой. Первый рейс в Камерун был пробный: нам предстояло выяснить курсы, места якорных стоянок, проходы по рекам, места швартовок у причалов.

Это был трудный рейс. Подробных карт этого района у нас не было, только старые советские большого масштаба. Капитан с помощником рисовали самодельные карты, наносили на них поворотные буи, глубины и фарватеры проходов.

Для налаживания связей и представления нового судна-транспорта с нами пошли два доверенных лица руководства компании. После трудного, но, в принципе, вполне рядового рейса эти ребята-индусы изменили свое поначалу слегка высокомерное к нам отношение, и даже много лет спустя, уже став директорами, общались с нами очень приветливо. Они поняли, что уважать надо не только тех, кто считает деньги в чистом прохладном офисе, но и тех, кто эти деньги добывает. А как мы их добываем, думаю, они почувствовали и телом, и душой. По возвращению на них было просто страшно смотреть.

Увидав, в каком состоянии находятся его делегаты и назначенные им гвинейские члены экипажа, Маноло, по-видимому, начал понимать, что его расчеты в данном конкретном случае не оправдались и что моряки — это действительно отдельная каста, как сказали бы индусы. После этого он позволил капитану самому подбирать людей, правда, потом состав экипажа утверждал лично, руководствуясь какими-то своими соображениями.

Свой выбор капитан остановил на рыбаках-аннабонцах. Это люди с острова Аннабон, целиком и полностью зависящие от океана. Прежде всего, этим не страшна качка, а если человек не теряет работоспособности, когда палуба уходит из-под ног, то это уже моряк. А обучение всяческим навыкам — это уже дело второе.

Жизнь показала правильность этого выбора, экипаж сложился, и мы заработали в полную силу. Маноло выжимал из нас все соки, мы практически не видели своих апартаментов: приходили в Бату из Камеруна или Габона, разгружались — и опять в рейс за продуктами и вещами, часть из которых предназначалась для подготовки к предвыборной кампании. В стране нашли много нефти, и чтобы получить возможность ее добывать, нужно было выполнить поставленное условие — провести демократические выборы.

Страна поворачивала на путь развития, и мы вкладывали в процесс поворота свою лепту. Нам, конечно, никто об этом не докладывал, всю информацию мы получали, что называется, из народа. Наше дело было возить и не утонуть от перегрузов, на которые нас вынуждали соглашаться.

Для того, чтобы как-то повысить плавучесть нашего кораблика при уже утвержденном весе груза — а это 30 тонн вместо 20 положенных — пришлось демонтировать носовую лебедку с грузоподъемной стрелой. Она не понравилась сеньору Маноло, который долго ее рассматривал, а потом сказал, что медленная работа этого механизма ломает весь график загрузки судна, а в иностранном порту это потеря и времени, и денег. Поэтому лебедку нужно снять и грузить вручную, тем более, что это требование профсоюза грузчиков. К тому же такое упрощение конструкции позволит нам принять на борт дополнительно пять тонн груза.

Спорить было бесполезно: мы убираем, он добавляет. Нужно соглашаться, пока не заставили взять лишних 50 тонн. Мало того, что начинаем ходить с полупустыми танками, и вода перекатывается через палубу, как будто борта уже не существует, нам еще нужно будет проходить очень плохой двадцатимильный участок так называемой «дуалинской трубы» с крайне неприятной турбуленцией волн. Именно в этом месте нужно делать поворот на 90 градусов курсом на юг, на Бату. А волна здесь поднимается до 3 метров в высоту, да еще и короткая, совсем не та, что в океане — длинная и пологая.

И вот представьте себе, что вы загружены в два раза больше предельной нормы (а, следовательно, и запас плавучести у вас ниже предельной нормы как минимум раза в два), и уходите вы, провожаемые довольными ухмылками обеспечивающих загрузку представителей компании в эту самую дуалинскую трубу как в черную космическую дыру. И опять все зависит от мореходных свойств нашего кораблика-поплавка, переименованного в честь какого-то героя в «Моту Овенг» и слабенького главного двигателя, обеспечивающего движение поплавка на с трудом удерживаемом курсе.

Как и какими словами объяснить, что это такое — полтора часа борьбы с беснующимися волнами и вырывающимся из рук штурвалом? Борьбы, сопровождаемой непрерывными заклинаниями, чтобы не встал главный мотор — и все это без святого для моряка и совершенно не важного для торгаша запаса плавучести?

Обойти район дельты, где воды реки Санага встречались с водами океана, было никак невозможно, и многие плоскодонные паромы, пригоняемые в Африку откуда-то с греческих свалок, то и дело исчезали здесь вместе с грузом и пассажирами. В строю оставались только испанские и французские «рыбаки», переоборудованные под транспорты, мы, да еще очень опытные и досконально знающие это побережье капитаны на странных и, судя по корявым формам, местного производства паромах, которые приходили с другой стороны, откуда-то с севера.

В самом начале работы в Африке все это вполне соответствовало нашим авантюристическим наклонностям, но под конец третьего месяца народ — даже наша часть экипажа, не говоря уже о гвинейской — устал капитально. Наш маленький коллектив в очередной раз раскололся. Сынок — механик стал доставать чем-то отца-капитана, доводя его то того, что он все время, хотя и вполголоса, отпускал в адрес сына резкие фразы. Друг-помощник тоже что-то зудел все время.

Я видел, что кэп начинает сдавать. Он все чаще прикладывался к виски, и это было плохо. Я и сам в то время мог позволить себе расслабиться и согреться, но ведь кэпу было уже за 60. И расслабиться, когда экстремальные ситуации сменяют одна другую, а близкий человек постоянно сверлит мозг, он уже не мог, даже приняв дозу вискаря.

Последняя капля упала в день, когда у меня разболелось ухо. Боль была адская, я не мог даже повернуть головы. Второй механик отстоял уже две вахты подряд. Мы шли в Дуалу (Камерун) наполовину загруженные вином, нам предстоял вход в трубу и полтора часа дурдома. Все привычно, только я валялся с сильнейшей болью и с мешком нагретой соли на голове. Помогало мало, плюс поперла еще и температура, которая перевалила за 38 градусов и продолжала расти. И тут, после почти часовой болтанки, кораблик самостоятельно скинул ход.

Это почувствовали сразу все. Заход в трубу — это нервы, и малейшее сотрясение немедленно отдавалось в мозгу в виде панического всплеска. А здесь — сброс оборотов и верчение кораблика волчком.

Решив, что это результат чудачества механика, как обычно спорившего в рубке с отцом, я выматерился и пополз из кубрика в машину. Я хотел отрегулировать работу двигателя, но услышал, что не все его цилиндры работают, и мало того — он вот-вот совсем заглохнет. Топливо в расходном танке имеется, значит, что-то с насосом или регулятором, так как эти два органа машины взаимосвязаны. Докладываю в переговорную трубу что и как и слышу как кэп кого-то посылает к дьяволу и орет мне, что нужно еще 20 минут чтобы выйти из турбулентного потока.

Подперев рычагом планку регулятора, чтобы не было забросов на нулевую поддачу и движок случайно не захлебнулся, я распер себя между механизмами, чтобы хоть как-то спастись от качки и приготовился тупо ждать, когда закончится эта пытка. Потом взрыв в голове, и я прихожу в себя уже в темноте и тишине, сидя на пайолах в машине с дикой болью в ухе и в прилегающем к нему мозгу.

Качка была терпимой. Главный двигатель стоял, кто-то пытался запустить генератор. Скорее всего, бросили якорь и на выборке генератор выбило из цепи, подумал я и полез из машинного отделения наверх. Весь экипаж, похожий на стаю мокрых черно-белых ворон, сидел на мостике. По палубе гуляли волны. Якорь не зацепился, и нас развернуло лагом к волне. Кэп безуспешно пытался запустить генератор дистанционно. Хорошо, что идем полупустые в Дуалу, а не обратно — груженые под завязку.

Боль не проходила. Я отодвинул от пульта второго механика, продолжавшего что-то истерично шипеть и со второго раза запустил дизель-генератор. Помощник перебрался на бак и потравил цепь электро-мотором. Нас сразу же поставило правильно, качка стала размеренной и вполне терпимой.

Я не стал участвовать в разборках земляков, но, собрав вокруг себя гвинейцев, объяснил им через переводчика, что нужно не бояться (мы с корабликом еще не такое видали!), а помогать мне, чтобы всем нам дойти до Дуалы.

Я спустился в машину и увидел то, чем меня звездануло по больному уху. Это была пятикилограммовая скоба для демонтажа головок с главного двигателя. Накануне я устроился аккурат под ней, а когда державший ее трос ослаб от качки, она выскочила со своего места и наказала меня за все, что я сделал и не сделал.

Но на этом неприятности не закончились. На двигателе заклинило топливный насос высокого давления, и температура у меня поднялась до 39 градусов, судя по последнему замеру. Спустив отстой с расходного танка, я понял, что в топливо попала соленая вода, которая при болтанке попала в топливопровод.

Я спустил под пайолы треть бака, оставив достаточное количество чистого топлива, чтобы дойти до порта. Потом с помощью гвинейского механика — уже не помню, как и с помощью каких команд — заменил 6 штук плунжерных пар, запустил двигатель и улетел в беспамятство прямо в машинном отделении.

Очнулся уже на диване в кубрике, с компрессом из уксуса на голове и горячим песком на ухе. За мной ухаживал кэп, только горячий песок на ухе делал бесполезным охлаждающий компресс на голове. Температура была уже под 40. Кэп сказал, что мы дошли, только главный движок опять заглох, причем прямо на швартовке, так что кораблик пришлось подтягивать к причалу руками.

И индусы, сказал кэп, уже загрузили пароход и требуют отхода в Бату, потому что деньги капают. Что будем делать? Я спросил, привезли ли топливо, на старом с водой мы далеко не уйдем, а поскольку причину поломки не знаем, то нужно брать из другого танка, чистого. Топливо залили, сказал капитан, а насчет того, чтобы отправить меня в больницу индусы и слушать не хотят.

Правда, они привези какого-то врача, который вколол мне обезболивающее и все недоумевал, как и где можно простудить ухо при такой жаре?

Я кое-как спустился в машину и осмотрел двигатель. Остаточная вода в топливопроводах заклинила две плунжерные пары насоса, который нам с гвинейцем и предстояло перебрать. Второй механик совсем отошел от дел, заявив, что по приходу в Бату ни секунды не останется на борту и чтобы мы отстали от него со своими ремонтами.

Ну что же, значит, буду полагаться на гвинейца. Немного погодя капитан тоже спустился в машину с вентилятором в руках, и мне стало получше. А еще через час, прокашлявшись, главный мотор заурчал привычным рокочущим голосом, и все мы испытали большое облегчение.

Вот только ухо мое все стреляло и болело. Мне было совсем плохо, хотелось спать, и я с трудом дополз на карачках до дивана.

Мы все-таки ушли и благополучно пришли в Бату, и доктор Хустино, директор госпиталя забрал меня на своей маленькой машине «Сеат Панда». В лаборатории подтвердили диагноз: малярия 3 креста, максимум.

Все это я узнал на вторые сутки, когда оклемался после кучи капельниц и увидел над собой черное лицо. На приличном русском языке с использованием родных оборотов лицо произнесло что-то вроде «…твою мать, наконец-то очнулся, з….л ты тут всех»

Это доктор Хустино, или, как мы его называли, Хустиныч практиковался в употреблении крылатых фраз и выражений, накрепко усвоенных за годы учебы в медицинском институте в городе Волгограде, Советский Союз.

Пока мы с Хустинычем героически отбивали первую и, как оказалось, самую яростную атаку малярии, кэп постарался максимально оперативно исполнить пожелания последних заскучавших по домашнему уюту. Ребята и так долго продержались, понятно, что не каждый мог и хотел остаться и продолжать играть с судьбой.

В общем, большой босс отблагодарил отъезжающих, и они, довольные, исчезли за африканским горизонтом.

А вот кэп, чувствовалось, затосковал. И оттого, наверное, стал все сильнее закручивать гайки в общении с гвинейскими членами команды, которые учились у нас как собственно морскому делу, так и дисциплине. Какая-то горечь и обреченность появилась в его манере. Мне даже показалось, что отеческая забота обо мне пока я болел, была результатом принятого решения расстаться с сыном, который уже конкретно достал кэпа своим нытьем.

Видать, не оправдал пацан отцовских надежд. Да, испытание было не из простых. Но только то, что для нас с кэпом было интересно и естественно, для других было за пределами понимания.

А мы чувствовали гордость за выдержанные шторма, за наши обеды по пояс в соленой воде, за смывания за борт и возвращения с того света по веревке, за нервы и шепот заклинаний над моторами — чтобы выдержали нагрузки в самые ответственные моменты. Нам оказались нипочем неустроенный быт, ругань с портовыми агентами из-за беспредельных перегрузов и последующих бессонных ночных переходов в ожидании тропического шторма — скоротечного и жестокого, могущего стать последним в судьбе пароходика и всех нас.

Все это и многое другое уже перемололось в воспоминания. Но спокойного будущего по-прежнему не предвиделось.

В одном из рейсов, которые мы делали с еще не очень обученным, но старательным благодаря строгости кэпа экипажем, мы, проскочив все опасные районы на маршруте, уже расслабились. Сидя за штурвалом, я смотрел вперед по курсу, выискивая поворотный маяк — признак скорой передышки.

Услышав бурчание кэпа, я подумал, что он делает кому-то очередной втык, но ошибся. Сначала я не понял, что он хотел сказать словами «не прощу себе потом всю оставшуюся», но тут кэп зло рявкнул «Поворачивай назад!» и протянул мне бинокль.

Да, то что я увидел было очень плохо. На океане шла приливная волна. На большом расстоянии от берега она пологая и неопасная, но с приближением к прибрежной рифовой черте она набирает силу и высоту и пенными бурунами начинает атаковать любую помеху на пути к песчаному пляжу.

Привычная красивая картинка, только сейчас по рифу бегали люди, махали нам руками и что-то кричали. Расслышать что-либо было невозможно из-за шума прибоя, но гвинейская часть экипажа явно заволновалась.

Оторвавшись от бинокля, я посмотрел на капитана. Это был уже не прежний старый кэп. Его глаза горели; держа в одной руке громкоговоритель, а другую положив на плечо переводчику, он четко руководил маневрами нашего перегруженного корвета, начинающего маневрировать к рифу.

Ситуация становилась опасной. Получив приказ, я лег в дрейф. Мы быстро спустили наш маленький моторный катерок «Прогресс» и так как других опытных моряков у нас, кроме нас самих, не было, то я остался на пароходе, а кэп с назначенным от фонаря боцманом отправились к рифу.

Они намеревались зайти в его тень и забрать не успевших уйти до прилива сборщиков улиток. Потому что, судя по карте, во время прилива риф Пахаро уходил под воду целиком.

Самым опасным для катера был момент прохода между двух бурунов, обозначавших местонахождение рифов. Так как опыта в таких делах у нас не было, то пришлось полагаться на удачу, а удача, по моему определению, это рассчитанный риск. Правда, рассчитать что-либо в этой ситуации было особенно трудно — слишком много «иксов», или неизвестных.

Пока я потихоньку маневрировал корабликом, стараясь оставаться на месте, катер благополучно проскочил между кипящими бурунами и исчез из виду. Куда-то исчезли и люди с рифа. Беспокоиться вроде больше не о чем, оставалось ждать.

Когда через десять минут волны уже частично покрывали островок, из-за него вылетела наша лодка и направился к нам. В ней сидели два человека. Гвинейская часть команды заволновалась. На рифе людей не было, и сам риф был уже почти неразличим из-за белого тумана от брызг.

Раздумывать было некогда, течение изменилось, приходилось постоянно маневрировать, отходя на точку прихода по GPS, согласно приказа капитана. Когда до судна оставалось метров тридцать, катерок клюнул носом в воду и сбросил ход. Все, везуха заглохла. Старенький мотор «Вихрь» захлебнулся от накрывшей его волны, и катер понесло на бурун рифа.

Брошенный конец не долетел, потому что после памятной рыбалки на тунца стал короче. Выбирать и удлинять — только терять драгоценные минуты, за которые катер отнесет еще дальше. Я начал сближаться с лодкой. Потихоньку нагнав, мы ее все же заарканили и начали подъем на борт. Мне приходилось бегать от лебедки к пульту управления и обратно. Местные ребята к технике непривычны (в голове промелькнуло: непременно обучить на будущее), но старались как могли — и у нас получилось.

Поднявшись на борт, капитан разразился монологом, смысла которого наш переводчик не понял бы никогда. Нужно было уходить как можно дальше от бурлящего в приливной волне рифа, похожего на поднимающегося из пучины монстра.

Видуха не для впечатлительных. Местные просто сели на палубу и, вытаращив глаза, испуганно смотрели на нас. Кэп встал у штурвала и рявкул «Полный назад!». Кораблик затрясся от вибрации заднего хода, кэп переложил руль на разворот, и когда циркуляция была закончена и я включил передний ход, мы в самом начале разгона мягко сели на мель носом.

Мы с Кэпом остолбенели. 40 тонн плотно уложенных мешков с рисом — ответственный груз для проведения демократических выборов президента, да еще и мы с экипажем в качестве приправы — все это могло оказаться в бурлящем котле рифа. Правда, обнадеживало то, что никто не слышал скрежета разрываемого металла, так что пробоины в корпусе, возможно, не было.

Скорее всего, мы наткнулись на песчаный нанос перед рифом. Но под тяжестью перегруза корпус мог дать трещину, а это однозначно затопление, хотя и медленное. Поэтому было принято решение: пятясь назад крабом, медленно выползать из этой западни.

Течением уже начало заносить корму, что говорило о том, что сидим мы на мели не слишком плотно. Но медлить было нельзя — если упремся во что-нибудь винтом, то не сможем дать ход, и тогда конец. В голове тут же нарисовалась мрачная картина: разбитый о рифы пароходик с геройски погибшим экипажем. Переложив штурвал право на борт, мы дали машине задний ход, и нас стало выравнивать.

Мы добавили обороты и стали потихоньку сползать с подводной дюны. Оказавшись на свободной воде, мы со страху, как при встрече с пиратами, тут же взяли курс на Америку. И только отмахав не меньше пяти миль, остановились осмотреться и понять, чем мы отделались.

И в очередной раз мы оказались в тени крыльев, пролетавшего по своим делам ангела, который заметил нас и спустился помочь. Короче, мы отделались только нервами. Осмотрев все, что можно было осмотреть, кроме забитого под горловину трюма, я доложил кэпу, что, судя по ватерлинии и грузовым маркам, явных признаков поступления воды в трюм нет. Но если трещина все же образовалась, то нужно поторопиться.

До Баты часа два ходу, но если мы начнем постепенно погружаться, то осушать трюм будет трудно, так как осушительный трубопровод забит рисом. Поэтому мы немедленно взяли курс на Бату, и кэп, слегка расслабившись после рюмки коньяка, рассказал мне историю спасательной миссии, из-за которой мы вляпались в неприятности. А произошло следующее.

Осматривая находящийся в полумиле слева по борту риф Пахаро, кэп заметил людей, машущих руками и палками. Поскольку начинался прилив, и остров, судя по данным карты, должен вот-вот уйти под воду, кэп сделал однозначный вывод: люди, каким-то образом оказавшиеся на острове, попали в беду.

Морской кодекс в таких случаях не допускает разночтений. Людей надо спасать. Поэтому капитан, вспомнив всех тех, на кого не хотелось тратить культурных слов, с помощью непечатной лексики, исполнил маневр «лево на борт» и сбросил ход. А дальше выяснилось, что все наши последующие — не побоюсь этого слова — ювелирные действия по стаскиванию перегруженного пароходика с подводной дюны, окруженной кипящими в приливе рифами, имели совсем другую причину, не имеющую ничего общего со спасением людей.

И причина эта — бурное проявление радости рыбаков и сборщиков моллюсков. Они слышали по радио о приходе в Экваториальную Гвинею первого транспортного парохода из «Русии», который сделает их жизнь лучше и веселее и вдруг увидели этот пароход воочию. Ну как тут не возликовать!

Правда, когда они увидели, что спущенный с парохода катер по какой-то причине направился в их сторону, то быстро сели в ошвартованные в лагуне за рифом и не видимые нам каюки и умотали на берег. Наверное, чтобы на всякий случай спрятать улов.

Капитан, покружив вокруг рифа и не увидев никого, кому была бы нужна помощь, с чувством исполненного долга (и я даже боюсь подумать, с каким еще чувством) кое-как вернулся на борт. Весь мокрый, в полузатопленном катере и с пребывающим в полубессознательном состоянии от морской болезни боцманом.

Три часа спустя мы вползли в порт Баты на пузе и на полной воде, потому что на меньшей воде мы, как беременная черепаха, застревали на песчаном намыве в воротах малой гавани. Потом мы ломали наши пальмы-кнехты, привязавшись к ним и подтягиваясь килем концомна каждой волне ближе к берегу.

Но это было три часа спустя. А сейчас, после рассказа кэпа о миссии спасения, на меня напал нервный смех. Наблюдавшие за нами гвинейцы, хоть и не понимали ни слова по-русски, но почувствовали, что мы расслабились и принялись петь и плясать на палубе — от радости по поводу завершения непонятных для них, но, очевидно, опасных действий со счастливым финалом. Мы с кэпом, смеясь, наблюдали за творящимся на палубе очередным дурдомом. Короче, Африка как она есть.

Прибыв в Бату, мы решили не докладывать об этом случае, точнее — доложить, но не все. Однако сеньор Маноло вызвал нас в офис и дополнил нашу же историю неизвестными для нас самих деталями — например, о радиопередаче о прибытии нового корабля из России. Было еще и народное радио, которое в Гвинее работало сверхоперативно, особенно если дело касалось белых.

7.

После этого случая наш авторитет прыгнул на несколько позиций вверх. Мало того, что для сухопутного человека история была не совсем обычная, мы ведь еще продемонстрировали следование морскому кодексу чести, что еще больше подняло нас в глазах местных жителей.

На улицах Баты нас уже не только разглядывали, но и старались потрогать, особенно дети. Люди постарше то и дело говорили нам по-русски «Привет!» Многие помнили «советикос» из 1970-х годов, и если учитывать, что кроме пары бывших колонизаторов-испанцев да нескольких ливанцев-торгашей, белых во всем городе больше не было, то статус руссозмаринерос, или русских моряков был, понятное дело, самым высоким.

Жизнь наша проходила в напряжении, которое создавалось не только спецификой работы, но и, зачастую, нами самими. Местные сперва были в шоке от нашего ритма жизни, было много вопросов типа «А зачем?», которые доводили кэпа до бешенства. Но после случая у рифа Пахаро, ребята, часто спрашивавшие «А зачем?», исчезли сами собой, зато с нами остались трое самых проверенных людей. Два аннабонца и один представитель народа комби, тяготеющий к технике.

Как-то раз кэп, который был убежденным сторонником строгой дисциплины и порядка, решил ввести на стоянке 8-часовой рабочий день. Показав экипажу как обращаться с киркой для сбивания ржавчины и мелом очертив для каждого площадь для оттачивания мастерства, он уселся на крышке трюма и сверху начал дирижировать процессом. В моем понимании — совершенно нормальная первичная практика на советских суднах, мы все через это прошли. Но здесь мы столкнулись с совершенно иным отношением к подобным вещам.

Во-первых, гвинейцы объявили, что, работая на жаре, они заболеют, не понимая, что жара — лучшее время для подкраски судна. Справедливости ради надо сказать, что солнце действительно стояло в зените, и все это и впрямь было похоже на издевательство и над собой, и над людьми.

Во-вторых, заметив подъехавшего индуса — представителя компании, гвинейцы немедленно доложили ему о непонятных и неприемлемых для них требованиях русских. Индус через переводчика спросил капитана, сколько ему нужно рабочих для выполнения поставленной им задачи. Кэп — то ли из-за упрямства, то ли не поняв вопрос — рявкнул, что ему достаточно тех, что имеются в наличии, а индус пусть не лезет в учебно-производственный процесс, пусть и проходящий под палящим тропическим солнцем.

В результате мы оказались на ковре в прохладном кабинете, где большой босс и сеньор Маноло объяснили нам, что такое сиеста, или отдых во время жары. По-нашему — в разгар рабочего дня. Только в отличие от нас, нормальные люди никакие работы в это время вообще не планируют и не производят, если только эти работы не жизненно важны…

Авторитет босса был непоколебим. Покаявшись в том, что перегнул палку, кэп получил от Маноло заверение, что в случае необходимости выполнения реальной работы на судне он получит любое количество рабочих рук. Но только с утра или вечером, после 16 00. Так что не нужно третировать геройский и с таким трудом сформированный экипаж.

Этим был вбит очередной клинышек в пока еще маленькую, но все же трещину в наших внутрисудовых отношениях с местными членами команды. У них образовался свой капитан в лице сеньора Маноло, а мы столкнулись с неприятием гвинейцами морского закона, требующего беспрекословного подчинения всех на судне одному человеку — капитану корабля. К тому же мы никак не могли понять, почему для решения любых вопросов, начиная от спасения наших жизней и кончая бытовыми проблемами, мы должны отвечать на вопрос «А зачем?» и выслушивать наставления и нравоучения людей, далеких от кухни под названием «флот».

Переставал работать основной закон на корабле. Его смысл: капитан принимает решение единолично и быстро, не разводя дискуссий и не устраивая референдумов. В океане при каждом случае, ставящим под вопрос жизнь людей, командир молниеносно оценивает степень опасности и автоматически сбрасывает ее с уровня паники до уровня принятия и выполнения решения и своим авторитетом не позволяет подчиненным засомневаться в смысле борьбе за жизнь — свою и товарищей.

В экстремальных случаях (а в море они происходят постоянно) жизненно важно поступать так, как считаешь нужным, основываясь на опыте прожитых в море лет и собственной интуиции, вобравшей в себя всю информацию и знания — свои и чужие. Это требует подчинения без глупых и лишних вопросов типа «А зачем?», «А почему?»

Здесь же все другое — и люди, и законы, и мозги в головах. Нет традиций, которые в виде аксиомы навсегда отпечатываются в сознании моряков. Нет здесь такой касты, и создать ее, как оказалось, не получится еще долгие годы. С такими вот горькими мыслями мы вернулись в порт. Почувствовав себя ненужным, кэп открыл бутылку коньяка и больше ее не закрывал.

Делать было нечего, и мы впятером — в полу-анархической по нашим понятиям и приемлемой по понятиям гвинейцев атмосфере — зарядились совершать рейс за рейсом, во время которых происходили разные события, плохие и хорошие. И так как жизнь — это синусоида с изгибами в нижней отрицательной части графика и верхней положительной, то хоть как-то влиять мы могли, пожалуй, лишь на частоту этих изгибов.

Наш жизненный график напоминал расческу. Одним из ее зубцов стал случай, происшедший в порту Либревиль в Габоне. Но о нем чуть позже.

В результате прошедших в Экваториальной Гвинее демократических и по-африкански колоритных президентских выборов, к власти в стране пришел поддержанный народом лидер. Американцы активно взялись за добычу нефти и газа, а мы, маленькие колесики во всем этом механизме начинающегося прогресса, в то время стояли пришвартованные в небольшом городке с почерневшими от времени домами, выстроенными в испанском колониальном стиле.

Жилые здания, собор, госпиталь, принадлежащая какому-то католическому ордену школа — все эти постройки вызывали у меня восхищения своими донкихотовскими силуэтами, которые я когда-то видел на иллюстрациях к великому роману Сервантеса.

Я ходил по выложенным булыжником, заросшим улицам этого уютного городка, чувствуя на себе любопытные взгляды встречавшихся людей. Прохожие в знак приветствия с поклоном снимали кепки, а дети подбегали и хватали за руку, желая пройти рядом хотя бы пару метров. Руки у меня было все две, а детей много, из-за чего между ними то и дело вспыхивали потасовки.

Большинство местных жителей были из народа буби. Земледельцы, они каждое утро уходили на свои финки (разделанные участки в джунглях) на которых выращивали кукурузу, арахис, юкку и малангу.

Каждая семья имела в лесу свой участок, где росли платаны — вид больших бананов, представляющих собой основной пищевой продукт этих мест.

Люди жили размеренной и спокойной жизнью, и только нужда в наличных деньгах — для покупки керосина для печек, бензина для стареньких автомобилей и вина для себя — заставляла их время от времени напрягаться и собирать излишки на продажу. Средневековье в чистом виде, как будто машина времени взяла и перебросила меня на много лет назад.

Сидя за шатким, сделанным из лиан столом в баре с крышей из пальмовых листьев, я потягивал красное испанское вино и слушал звуки джунглей, смешивающиеся с ритмичной, тихой музыкой этого доброго и открытого народа. Вокруг меня — тропический сумрак, которому пыталось сопротивляться только трепещущее пламя свечи, и я рад тому,что вообще живу в этом космосе, потому что количество моего счастья в эти моменты измеряется именно такими масштабами.

Великолепная рыба бакалао, предложенная к вину хозяином бара, вытесняет из памяти все, что творилось в жизни до этого момента, а вино смывает всю суету — и хорошую, и плохую. Ты становишься чистым, пустым и открытым для всех, находящихся рядом — рыбаков за соседним столиком, озорно поглядывающих на тебя девушек и даже детишек, клянчащих 100 франков на жвачку.

Но это состояние — опасно, оно расслабляет и никак не подходит человеку, находящемуся в командировке. В дальнейшем я был свидетелем многих историй, когда наши люди, оказавшиеся в плену этих райских образов и ощущений, попадали в беду — не захотев или не сумев из-за слабости вернуться в реальность своей жизни.

Вернее, они думали, что сбежали от реальности, но выходило, что рай — он только на небесах, как сказал кто-то из великих. А на земле — только райские образы, которые, исчезая, оставляли замечтавшихся наедине с совсем другой, быстро отрезвляющей действительностью.

Таких приходилось оперативно, с нашими усилиями и их слезами отправлять на родину. Некоторые даже сбегали из аэропорта но, пошатавшись по стране и ощутив себя уже не ангелами, спустившимися с небес к туземцам, а самыми что ни на есть туземцами, возвращались, слезно прося помочь воссоединиться с брошенной на далекой родине семьей. При этом многие автоматические бросали семьи, заведенные за период африканской нирваны.

Все это я пишу в назидание тем, кто, сидя за партами в мореходках изнывает от тоски над скучными учебниками и рисует для себя картинки будущего. Совсем как я когда-то.

А теперь вернемся к жизни-расческе и ее либревильскому зубцу, который стал последним в старом графике нашего существования. Дальше случился поворот в судьбе всех нас, находящихся на кораблике, и все написанное до сих пор — это предыстория к рассказу о тех событиях, которые ожидали нас за пересечением траверза острова Кориско и курса на бухту Габон.

8.

На берегах этой бухты, являющейся частью Гвинейского залива, раскинулся город Либревиль — столица Габонской Республики. Когда-то французская колония, а ныне независимая страна, эта республика тем не менее, позволяла Франции абсолютно свободно чувствовать себя на своей территории. Мало того, что французы вывозили отсюда ценную древесину, нефть, урановую и железную руду — они еще разместили в Либревиле казармы своего Иностранного легиона.

Французское влияние заметно здесь везде — начиная с архитектуры и заканчивая особенностями инфраструктуры. Да и народ в Габоне какой-то другой, словно специально воспитанный и обученный только тому, чтобы быстро и правильно отсчитывать причитающуюся ему часть денег, оставшуюся после того как французы заберут себе львиную долю. Хотя габонцы, в основном, это те же центральноафриканские фанги-банту, что и в Экваториальной Гвинее и Камеруне.

Мы пришли в Габон, чтобы попробовать продать закупленные по дешевке в гвинейскойЛубе излишки натуральных продуктов, произведенных тамошними крестьянами-бизнесменами. Груженые малангой, платанами, мешками какао-бобов (перерабатывающих фабрик в Гвинее не было, и бобы предполагалось обменять на шоколад), мы, тяжело покачиваясь на мутной воде, приближались ко входу в Либревильский каботажный порт.

Из-за отсутствия карт кэп понятия не имел, куда и как мы будем швартоваться и, как всегда, психовал на всех и за все. Ну а как иначе, если тебе приказывают: пойди туда, не знаю куда и принеси то, не знаю что. Я хорошо понимал кэпа и тоже нервничал, правда, молча. Остальные по-детски радовались близости либревильских баров и возможности стянуть что-нибудь из трюма, чтобы потом прогудеть с портовыми друзьями и подругами.

Поэтому каждый изображал из себя авторитетного знатока этих мест и лез к кэпу с советами на предмет того, куда именно поворачивать и где именно швартоваться. Весь этот мутный словесный поток они обрушивали на кэпа, толкаясь в святая святых — рубке. Пару раз я разогнал особо ретивых советчиков, а потом спустился в машину и приготовился к сложной швартовке по командам капитана по машинному телеграфу.

В последнее время у нас барахлил механизм управления главным двигателем из рубки, и с учетом того, что творилось на причалах, рисковать не стоило. Суда и лодки напоминали селедок в бочке, расстояние между ними измерялось миллиметрами. Не дай морской бог помять кому-нибудь борт, пусть и без того донельзя помятый — нужно будет платить. А уж за навал или удар о соседний корпус, пусть и не сильный, с белого сдерут по полной, если не разденут.

Я переживал за кэпа, ему было погано. Накануне отхода в Габон мы допоздна засиделись в баре с американскими моряками, которые на двух океанских буксирах притащили на рейд Лубы первую нефтяную буровую платформу. По-пиратски, с гиканьем они подлетели к берегу на катерах-резинках, ворвались в бар и, узнав, что мы русские и невзирая на наши протесты, подняли нас прямо со стульями, сдвинули столы, собрали с полок все спиртное и весело и шумно выжрали все до капли, напоследок забросав хозяина долларовыми бумажками. Ну и мы повеселились за компанию.

Поэтому на переходе было тяжко. Дежурная кэповская бутылка мало помогала и я, выцедив пару стопок коньяка, я решил перетерпеть и занялся работой в жаркой машине. Вместе с потом гадость стала выходить из организма, и к окончанию рейса я чувствовал себя уже вполне прилично.

Кэп не потел, но тоже потихоньку приходил в себя на сквознячке ходового мостика. Он выходил из известного состояния, потом снова входил в него, и к концу рейса пришел во вполне благодушное расположение духа. И если бы не очередной и, что хуже всего, неожиданный дурдом со швартовкой, то все бы и прошло как всегда — потихоньку.

Как бы мне ни не хотелось обойти и не вспоминать этот горький эпизод, это был поворотный момент в жизни, и потому нужно о нем рассказать.

Находясь в машинном и спустившись на микроуровень работы механизмов, я отвлекся от своих переживаний и просто выполнял команды кэпа. Сначала все проходило в стандартном режиме швартовки, пока не насторожила нелогичная и неуместная по времени команда «малый вперед» после уже отработанного назад тормозного реверса. Обычно после этого на кнехтах закрепляют швартовочные концы и дается команда «глушить главный». Так вот, команды глушить не последовало.

Все мои чувства и инстинкты в один голос заорали: быстро наверх! Поднявшись в рубку и увидев лежащего на руках у помощника-переводчика бесчувственного кэпа, я жестами объяснил, чтобы капитана немедленно вынесли из душной рубки и освободили мне место у штурвала. Ребята-аннабонцы перенесли кэпа на бак, а я стал швартоваться, пытаясь втиснуться между двух огромнейших деревянных нигерийских каюк. В конце концов у меня получилось растолкать их, и мы ткнулись носом в причал.

На пирсе уже мелькал белый халат портового медработника, который принял кэпа и на плечах поволок в какую-то пристройку, оказавшуюся офисом санитарной инспекции. «По крайней мере, там должен быть кондиционер», — промелькнуло у меня в голове.

Пока я привязывал пароход и устанавливал трап, на пирсе собралось много портового народу, который в характерной шумной манере обсуждал все случившееся. Я попытался сойти на берег, но в конце трапа стоял полицейский, который не позволил мне покинуть судно.

Примерно через час вернулся переводчик и сказал, что капитана повезли в госпиталь, но по дороге он умер. А меня просят прийти в комиссариат порта для дачи показаний. Туда меня проводит полицейский, который придет сменить того, что стоит у трапа.

В комиссариате меня усадили в отдельной комнате и забыли на долгое время. Через приоткрытую дверь я видел, как в кабинет к комиссару по одному заходили все члены моего экипажа и понял, что буду последним. Так и вышло: когда я остался с комиссаром один на один, он произнес на плохом, но более или менее понятном русском языке, что команда заявила, что, поскольку в швартовке гвинейцы участвуют только на палубе, то в рубке с капитаном был я один. Поэтому я должен рассказать, как и за что я его убил.

После всего случившегося я, честно говоря, запаниковал. Оказаться черт-те где, в одиночестве, да еще с вылитым на голову ведром лживых, но при этом очень серьезных обвинений. Что называется, приплыли.

Я, конечно, рассказал, как все было и все, что знаю — естественно, с учетом того, что в момент происходящих на судне трагических событий я находился в машинном отделении. Несколько раз полицейский комиссар (или кем он там был) просил меня выйти в коридор. Сначала в сопровождении охранника, а потом, по мере того как мой рассказ начал подтверждаться показаниями каких-то других людей, я выходил в коридор уже один и ждал там пока меня позовут обратно в кабинет.

В конце концов, после звонка из госпиталя комиссар сказал, что все понятно и что теперь — в честь освобождения меня из участка — я должен угостить его в соседнем баре вином или виски. Еще он сказал, что с самого начала был почти уверен, что капитан умер от инфаркта, но ждал результатов вскрытия. К тому же, у кэпа был кровоподтек на голове, что вызывало вопросы. Как выяснилось, кровоподтек возник от удара об ручку управления двигателем, когда кэп падал, потеряв сознания, а поскольку в рубке он был один, то поддержать его было некому.

Понятно, что он обязан был все выяснить и уточнить, но, думаю, что по причине дефицита подобных случаев в порту, комиссар решил еще и попрактиковаться на мне, попугать, а заодно и выпить на шармачка. Все это у него получилось и даже совпало с моим желанием снять стресс в ближайшем баре.

Там меня и нашел агент Мартинеса в Либревиле. Мы пересели за другой столик, попрощавшись с комиссаром, потерявшим после угощения всякий интерес к моей персоне. Агент рассказал, что, воспользовавшись форс-мажором, весь груз забрал по дешевке какой-то местный воротила, и сейчас пароходик уже почти разгрузили.

Еще агент сказал, что в стране объявлено об эпидемии Эболы, которая выкашивает население близлежащих к Либревилю деревень. На этом фоне в городе начались беспорядки и, похоже, запахло чем-то серьезным и неприятным. Аэропорт пока открыт, но если обстановка будет обостряться, то, возможно, границу закроют. Но самое плохое это то, что почти весь наш экипаж разбежался, а нам вообще-то нужно как можно быстрее уходить. Но сначала предстоит решить, что делать с покойным.

Мне было сказано, что большой босс уже вылетел в Либревиль, и через час его нужно будет забрать в аэропорту. Я остаюсь на пароходе и жду его прибытия.

Из экипажа у нас остался один полупьяный боцман, остальные растворились в толпе, боясь встречаться с полицией — в общем, полная неразбериха и очередной дурдом.

Портовые службы старались подоить нас с помощью всяких инспекций, о которых я раньше и не слышал. Вот тут-то и пригодился полупьяный боцман. Он истерично вопил, как собака на привязи: «Капитан в госпитале, наверное, заболел, никого нет, а я ничего в этом не соображаю, потому что я — вачман(от английского watchman — сторож) и к тому же плохо себя чувствую от сплошных стрессов, но если вы дадите мне денег на пакет вина, я буду очень вам всем благодарен»

Иногда боцман просто и кратко посылал всех к черту. Услыхав такой ответ с борта судна, проверяющие сразу теряли к нам всякий интерес, потому что какой смысл размахивать всеми этими актами и постановлениями о штрафах перед мордой пьяного сторожа?

Через два часа агент подъехал на своем раздолбанном драндулете, из которого вылез большой босс. Он сильно осунулся от свалившихся на него проблем. После того, как я подробно рассказал ему обо всем, что случилось за последние сутки, он немного подумал, помычав в своей манере и начал раздавать четкие указания, связанные с вывозом тела на Родину и прочими грустными мероприятиями.

Но тут к нам подошел уже знакомый комиссар полиции, который заплетающимся языком и по большому секрету сообщил, что аэропорт уже закрыли, а основные дороги перегораживают грузовиками. Через сутки могут на неопределенный срок закрыть все границы, так что нам нужно спешить с отходом. Получается, что оформить покойного на вывоз из страны в Европу невозможно, так как отменены все рейсы во Францию.

Босс, который перепроверил информацию по своим каналам, услыхал в телефонной трубке что-то такое, от чего побледнел и выдал нам свое решение: хоронить на кладбище в Либревиле.

Его слова «нужно срочно заканчивать и уходить» подстегивали нас сильнее чем плеть. Агент каким-то образом купил место на кладбище и приличный склеп, после чего мы втроем поехали в морг на последнее опознание и церемонию прощания. Уже по дороге на кладбище, на перекрестке на выезде из города нас остановили для проверки военные. Они что-то трещали по-французски, заглядывая в салон кадиллака, и я подумал, что сейчас, чего доброго, нас заставят открыть крышку гроба.

Но тут наш шофер что-то произнес презрительным тоном, и вояки буквально отскочили от машины, замахали руками, давая дорогу. Шеф задумчиво обронил, что-то насчет того, что Эбола — лучший пропуск, и мы поехали дальше.

На каждой развилке стояли бронетранспортеры, к тому же нас сопровождал вертолет, державший нашу грустную процессию (кадиллак с гробом и раздолбанная машина) под прицелом своего пулемета. Такое внимание было неспроста — кладбище, как оказалось, находилось недалеко от габонской президенции, и я молил морских богов о том, чтобы у пулемета не оказалось пьяного сержанта, похожего на нашего боцмана.

Из-за шума винтов зависшего над нами вертолета французского Почетного легиона мы почти не слышали кюре, отпевавшего кэпа. Минут через 40, закинув по жмене земли на могилу и установив венок в небольшой склеп с маленькими колонками и плитой с именем покойного, мы выехали на трассу, ведущую в город.

Душевное состояние людей, только что похоронивших товарища на чужбине и самих находящихся под угрозой больших неприятностей, описывать бесполезно. Оно было никакое. Хотелось как можно быстрее все закончить и убраться из ставшего ненавистным города. К тому же меня все больше и больше беспокоило состояние большого босса.

Конец ознакомительного фрагмента.