Следы Эроса

Юрий Андреевич Бацуев, 2023

Книга «Следы Эроса» (хроника Любви) – это таинство божественного чуда. Первоначальная невинность лёгкой влюблённости, постепенно обогащаясь эротическим наполнением, преобразуется в рассказах в проявление повседневной интимной жизни. Но первозданность Любимой должна оставаться всегда в памяти, возвышая благостные чувства над повседневностью.

1.Г л а м у р ы

КСЮША

Я учился в вечерней школе в девятом классе. Мне, как и моему другу — Сашке Крыгину, по прозвищу Крыц, пришлось уйти из дневной школы в вечернюю, ещё в восьмом классе. Ушли мы, как говорится, «по собственному желанию» (причём, в ковычках) очень даже вовремя, хотя до конца учебного года оставалось всего-ничего (была уже весна), но пришлось подать заявления и добровольно оставить «родные пенаты» класса — иначе бы нас просто исключили. А если бы так случилось, мы потеряли бы целый учебный год, который теперь завершали в другой школе.

В вечерней школе занятия проходили всего четыре раза в неделю по вечерам. Времени было много. И мы с Крыцем болтались по улицам, частенько заходили в клуб на танцы и киносеансы. Сашка жил на краю посёлка и поэтому оставался почти всегда на ночлег у нас. Места хватало, тем боле, что брат мой Шуня тоже чаще всего проживал в семье приятеля — одноклассника, где ему были рады, поскольку он способствовал успешному обучению друга. Мы с Крыцем тоже были почти неразлучны.

Не помню в деталях, как это случилось, но я познакомился с одной девушкой-хохлушкой — она приехала с Украины, чтобы помочь старшей сестре, которая была замужем за влиятельным шахтёром, по уходу за дочкой. Звали хохлушку Оксаной. Вспоминаю её сейчас как невысокую девушку лет шестнадцати, шуструю, весёлую и смазливую в пуховом белом платке поверх пальтишка и в аккуратных сапожках, оберегающих её правильные ножки. Была зима. Встречались мы в основном по вечерам в клубе, сидели на киносеансах рядышком. Я держал её руку и иногда, озорства ради, скрёб её ладошку пальчиком. Она при этом слегка жеманилась, каждый раз вздрагивая и давая понять, что знает, что означает этот знак — поскрести ладошку. А означало это то, что я претендую на нечто большее, чем просто невинные прогулки. Но, хотя я и скрёб тогда ладошку, однако всё ещё оставался невинным мальчиком. И даже тогда, когда мы приходили к ней домой и лежали одни на кровати, я не решался её раздеть, не смея даже коснуться её манящих грудей, мы так и лежали одетые, обнимаясь и целуясь в губы — не более того. Встречи наши превратились в привычку. И были тайной. Публично я не появлялся с ней в посёлке и не считал себя совсем взрослым, хотя и хорохорился порой.

А тут однажды, когда я находился дома в кругу семьи: матушки, брата Шуни, дяди Прони и зашедшей к нам в гости тёти Гути, вдруг совершенно неожиданно во время паузы, наша гостья тётя Гутя громко заявляет: «Стою я в магазине за хлебом, народу много, очередь большая. И вдруг одна девка в белом пуховом платке вовсеуслышанье заявляет своей подруге: — Слушай, Галя (звук «г» она произносит по-хохляцки), а у меня жених — Юра Бацуев, учится в девятом классе, он меня сильно любит, мы с ним встречаемся, и у нас серьёзные намерения»…

Дальше я слушать не мог — вспыхнул от стыда, соскочил и кинулся из комнаты. «Жених», « в девятом классе», «Юра Бацуев», «серьёзные намерения»… — всё это она заявляла громко в магазине? Стыдуха-то какая, провалиться сквозь землю можно…» — возмущался я, удаляясь в парк, который находился недалеко от дома…

Вечером, как обычно, мы с Крыцем сидим на скамейке в фойе клуба, и тут появляется моя Ксюшка-хохлушка. Завидев нас, она простирает руки и, пригнувшись, устремляется с блаженной улыбкой ко мне, демонстрируя радость встречи с любимым. Тут я резко вскакиваю и, презрительно сощурив глаза, стремительно проношусь мимо, с упрёком обращаясь в её адрес: «Что ты наделала, как ты могла?!» Оксана ничего не может понять. В недоумении обращается к Крыцу: «Что с ним стряслось? Какая муха его укусила?» Тот тоже ничего не поймёт, только пожимает плечами. Затем поспешно следует за мной.

Больше с Оксаной я не встречался. Не мог простить ей огласки наших нежных отношений. Прошёл год и однажды летом я пошёл на танцы в парк. Любители танцевали на летней площадке. Пацаны, как обычно, кучковались гурьбой, болтали о том и сём, разглядывая танцующих. Кавказец Ванька-Доку мой сосед по квартире, с которым мы дружили с детства, оказался рядом со мной. Настоящее имя его было Доку, но мы его звали по-русски Иваном. Он и его родственники были переселенцами с Кавказа. Завидев девушку, танцующую на площадке, Ванька-Доку говорит: « Вон моя подружка кружится в танце с девчонкой». — Где? — спрашиваю я. — Да вон она моя Ксюха — хохлуха. — отвечает он. — А ты её хорошо знаешь? — вопрошаю я, — случайно, не перепутал с кем-то? — далее любопытствую я, узнав свою бывшую возлюбленную. — Ещё как! — хвастливо отозвался Доку. — Могу и доказать. — Когда? — спрашиваю я. — Да хоть сейчас уведу её в кусты. Не веришь, можешь проследить. — Да я не против, — согласился я.

И Ванька, отозвав «Ксюху» в сторонку, нежно воркуя, повёл её в темноту. Я, крадучись, последовал за ними. Уединившись, они остановились на травянистой поляне. Иван расстелил пиджак, они присели, и стали жарко обниматься. Я решил подкрасться ближе. Тут хрустнула ветка, и моя белая рубашка выдала меня. — Кто-то следит за нами, встрепенулась Оксана. — Вон там, видишь — белая рубаха в кустах. Пойду, посмотрю. — Да никого там нет, — попытался остановить её Доку. — А я всё-таки посмотрю, удостоверюсь, — и она стала приближаться в мою сторону. Но я быстро удалился…

…Прошло много-много лет, и я напомнил тёте Гуте о том, как она «изящно» меня «отвадила» «шататься по девкам» в далёкой юности. — Не припомню, — загадочно улыбнувшись, удивилась она.

ЛЮСЯ

Мы с Колей Писаревым — моим школьным другом выследили её на танцах в клубе с новым ухажёром — не местным молодым мужчиной, и, по договорённости, опередили их, уверенные, что тот пойдёт её провожать до дому. Мы вышли на широкий луг, где она жила, и по узкой тропинке, приблизившись к дому, укрылись за стогом сена. А когда они приблизились, неожиданно резко шагнули вперёд, и угрожающе предстали на их пути. Мужчина от неожиданности оторопел, но, спешно собравшись, спросил: — Ребята, а можно отсюда напрямик выйти на дорогу? Я ответил: — Да, выйти можно, иди прямо и выйдешь на дорогу. Он пошёл быстро, чтобы избежать в незнакомом посёлке возможного конфликта. Мой друг Писарев Коля тоже счёл уместным удалиться, оставив нас наедине, только пошёл он в обратном направлении так, как надо — по тропинке, приведшей нас к её дому. Я подошёл к «цыганочке», — её глаза горели гневом, а кудряшки волос серебрились от инея. Была зима.

— Люся, — жалко промолвил я, — здравствуй. — Здравствуй, — резко ответила она и влепила мне пощечину. — Здравствуй и прощай!

От неожиданности я съёжился и замер, потом резко развернулся и пошёл по тропинке, а выйдя из захолустья на дорогу, удручённо поплёлся домой. Слёзы струились из моих глаз. Я безутешно рыдал. На улице было морозно, коленки мои сквозь брюки щипало. Я поднял воротник пальтишка и, всё ещё всхлипывая и рыдая, как безумный страдалец, поспешно устремился домой, и пришёл, наконец, совсем разбитый и опустошённый, и бросился вниз лицом на кровать. Никогда до этого я не испытывал такого унижения и горечи.

А в это время виновник моего страдания — случайный кавалер моей «цыганочки» бродил по болоту, пытаясь выйти к дороге. Ноги его изрядно промокли, он был налегке, к тому же в ботиночках. И едва выбрался из трясины. А на следующий день заболел.

… «Цыганочка»… Сердце моё наполнялось музыкой и ею, когда я находился рядом в избушке на лугу, где они тогда проживали. Отец и её мама были на работе, и я почти каждый день приходил к ней. И ощущал восторг от одного нахождения рядом с ней. Как только я появлялся, включалась пластинка и звуки, словно и в самом деле «брызги шампанского» проникали в нас, наполняя умиротворяющей тоской и любовью, загадочной и неистребимой. Душа моя ликовала. Я любовался своей пассией и забывал про всё. И даже про то, что мне надо усиленно готовиться к выпускным экзаменам на аттестат зрелости, ведь я претендовал на медаль, и меня к этому готовили, побуждая пересдать кое-какие предметы. Всё забывал я, перебирая руками жгуче-чёрные кудряшки своей цыганочки, глядя в её дерзкие, играющие глаза, целуя их, и всасываясь в чувственные губы. Я должен был восхищаться ею духовно, а когда ненароком коснулся её груди, пощечина отрезвила меня и определила круг дозволенного мне любовного блуждания.

Цыганочку я впервые увидел летом в нашем посёлке. На каникулах. Она находилась с подругой и была внешне необыкновенной. Головка её обрамлялась густыми чёрными мелкими кудряшками, внутри которых высвечивалось странное белое лицо, усыпанное канапушками тёмно-палевого цвета. Это было необычно. Таких девушек в посёлке у нас не было. А её черные выразительные глаза буквально стреляли по сторонам, непременно оставляя незабвенный след в памяти. Что-то, видимо, мне в ней напомнило Кармен из книги Мэриме, и тотчас определило наиболее подходящее к ней ассоциативно-ласкательное прозвище «Цыганочка». Но сейчас я страдал.

… Прошло больше года. Я вернулся на каникулы из геологической практики, тогда я уже учился в Иркутске на геолога. И в нашем, когда-то сотворённом шахтёрами парке, встретился лицом к лицу с «цыганочкой». Встретились так, будто ничего трагического между нами и не произошло. Она тоже приехала из Устькамана на каникулы. После прогулки по аллеям, удалились вглубь парка, и, расположившись на лужайке, обнимались и целовались. После сумерек я заметно осмелел и позволил себе осязать мою бывшую подругу. Сначала я коснулся её талии, а через некоторое время мои руки уже уверенно блуждали по её телу. « А ты не опасаешься меня?» — вкрадчиво, скрывая иронию, спросил я Цыганочку. — А чего мне опасаться-то?» — уверенно заявила она. — Просто женишься на мне, и всё». Я смутился, припоминая «про себя», как некогда стоило мне лишь коснуться её груди, тотчас последовало памятное возмездие.

Я вернулся в Иркутск, а Люся в Устькаман, где училась в кооперативном техникуме. Весь год мы аккуратно переписывались. Перед окончанием учёбы я дал Люсе телеграмму, чтобы она меня встретила на станции Защита, откуда я уже на автобусе последую далее в родные пенаты. Мы встретились. Был март месяц, но всё ещё было холодно. Мои руки от мороза покраснели, Люся, заметила это, и, понимая, что мне дальше добираться придётся с чемоданом, вручила свои зелёные шерстяные перчатки. Тогда мы распрощались, договорившись о встрече в ближайшую субботу в 9 часов вечера в клубе в Белоусовке, куда она обязательно подъедет.

…Наступила суббота. До встречи было далеко, и, повидавшись со своим очень уважаемым мной дядей Лёней, я за компанию с ним выпил гранёный стакан водки и пошёл в клуб. В просторном зале проходила репетиция хорового пения. Как всегда, компания зевак до начала танцев собралась в углу зала. Завидев знакомых, я присоединился к ним. До встречи было ещё порядком времени. В кинотеатрах в то время популярными были фильмы о мушкетёрах. В Иркутске я занимался в фехтовальном кружке. Там у меня была шпага, которой я озорства ради «протыкал», после специальных занятий, стены своей мансарды, которая не отапливалась, но мы в ней мужественно проживали, несмотря на иней внутри жилища. Сейчас же в клубном зале, найдя длинную рейку, я показывал своим знакомым приёмы защиты от ударов противника, которые освоил в фехтовальном кружке. Наш круг оживился настолько, что стал мешать занятиям хористов. Руководитель хорового пения сделал несколько раз нам замечания, но мы не реагировали. Тогда он вызвал милицию, сообщив, что в клубе «один хулиган затеял драку и угрожает палкой собравшимся посетителям». Меня, не вникая в суть, тем более, что от меня ещё разило спиртным, подхватили под «белы рученьки» и отправили прямо в каталажку, а именно в милицию — в камеру предварительного заключения. Там начальства уже не было, и до понедельника меня заперли в кутузку. Конечно же, я бушевал, негодуя, стучал в дверь в неистовстве, сознавая, что «цыганочка» ожидает меня, а я так постыдно исчез. Только в понедельник майор Суриков в присутствии моей матушки стыдил меня и угрожал наказать более сурово, если я не пообещаю больше так не напиваться. Я пообещал, искренне заверив, что «не только пить, но и курить больше не буду». Меня выпустили, а через два дня я уехал в Алма-Ату, чтобы начать новый этап своей жизни — стать работником геологической службы. Перед отъездом, я заехал в Устькаман, и исповедался Люсе, извиняясь за неожиданный безумный инцидент.

…Много лет я ничего не ведал о Люсе. Только каким-то образом узнал, что «цыганочка» живёт в Зыряновске. И уже в зрелом возрасте, будучи женатым семьянином, я был направлен в командировку по служебным делам — с проверкой состояния охраны труда в геологическую экспедицию Зыряновска. Я вспомнил о Люсе и через справочное бюро узнал её адрес.

Подхожу к двухэтажному дому барачного типа и стучу в дверь. Выходит женщина и сообщает, что Людмила Рабина давно здесь не проживает, что у неё двое детей, она теперь живёт в Лениногорске. — Семейное положение? — Отвечу только то, что её муж находится в заключении. Круг замкнулся. Через год я еду снова в командировку, на этот раз в Лениногорск, тоже в экспедицию и с той же целью — проверкой состояния охраны труда.

Тогда я уже не был одержим жаждой видеть «цыганочку». И даже не пытался разыскать её. Всё это растворилось в суете повседневности. Остались лишь зелёные, заштопанные чёрными нитками Люсины перчатки, их сохранила для меня моя матушка в сундуке, который я вскрыл после её смерти. Они-то и напомнили мне о дерзкой девчонке, которая разбудила во мне такие душевные чувства, которые заставили меня рыдать и скорбеть так, как я уже никогда в жизни не страдал.

ТОМА

После провала поступления в Иркутский горно-металлургический институт я по примеру не поступивших абитуриентов оказался в геологоразведочном техникуме сразу на третьем курсе. В процессе учёбы ребята нашего техникума подружились с девушками техникума советской торговли. Мы приходили к ним на танцы. Я тогда, как и многие парни, воображал себя Печориным. Свою внешность я тоже находил сходной с лермонтовским героем. Светлые волосы, чёрные брови, зелёные глаза, хотя и отличались от его карих, но не проигрывали. Меня не смущало и то, что я был несколько сутуловат по сравнению со стройным офицером Печориным. Зато я также прижимал свои руки к бёдрам, подчёркивая «скрытный характер», как у привлекательного героя, демонстрируя некую сдержанность.

Так мы дефилировали между девушками торгового техникума. Тем более, что если в их учебном заведении было большинство девушек, у нас — в геологоразведочном — преобладали парни. Мне сразу приглянулась, на мой взгляд, серьёзная и красивая девушка — Кибирева Тамара.

Светловолосая, синеглазая среднего роста с правильной фигуркой и стройными ножками, девушка эта приехала в Иркутск из Забайкалья.

Приближались зимние каникулы, ехать на родину в Восточный Казахстан мне не имело смысла — слишком дальний путь, и тут Тамара мне предложила составить компанию поехать на каникулы к ней домой в Читинскую область. Меня почему-то это совсем не смутило, и я сразу же согласился. Мы сели в поезд и на вторые сутки оказались на руднике Калангуй, в кругу большой семьи Киберевой Тамары. У неё было только одних братьев четверо, все уже взрослые, и несколько сестёр. Все они жили в посёлке и хорошо общались. Народ был простой, схож с моими земляками, тоже горняками-шахтёрами. Я чувствовал себя непринуждённо. Тем более что с их стороны ощущал благосклонность. Поселили нас в отдельной комнате с выходом, правда, без дверей, в общий зал. Спали мы на разных кроватях напротив друг друга.

Сначала было застолье с многочисленными родственниками. Потом жизнь обрела свои привычные правила. Мы с Тамарой были предоставлены самим себе. Днём ходили в гости по родне, заодно навестили и одного моего однокурсника Володю Абросимова, который, оказывается, тоже, как и Тамара, жил в Калангуе. Потом стали посещать вечерние киносеансы в местном клубе.

Буквально на третий день в пилотной куртке объявился Тамарин приятель. На голове у него возвышалась шлёмоподобная кепка, застёгивающаяся на подбородке. Вообще он мне показался каким-то предельно упакованным. Брюки клёш, плотная рубаха, под которой виднелась тельняшка. «Не то лётчик, не то моряк», — подумалось мне. Хотя не был ни тем, ни другим, так как ещё даже не служил в армии. Я особо не обращал на него внимания до тех пор, пока мы не оказались в кино, сидящими в одном ряду: Тамара посредине, а мы, естественно, по бокам. Моя правая рука нежно пожимала руку Тамары в левом кармане её пальто. Я делал это энергично до тех пор, пока, наклонившись, случайно не заметил, что и его рука — только левая, — находится в её правом кармане, и по всей вероятности тискает не менее энергично её другую руку. Меня это смутило и напрягло. Ведь я как — никак был на положении её парня.

Как я указывал, мы жили с Тамарой в одной комнате, но по ночам, хотя мы и были рядом, я не позволял себе даже думать о том, чтобы залезть к ней в постель. Тем более что мы были практически на виду. Только один раз я присел на её кровать и коснулся её рук, прижимая их к своей груди. А после памятного киносеанса, тем более я стал держать себя сдержанно, не пытаясь, хоть как-то домогаться.

Вернулись мы в Иркутск и вскоре оказались на вечеринке, устроенной в общежитии торгового техникума. С Тамарой мы по-прежнему дружили. А когда хорошо выпили и стали все оживлённо танцевать, я увлёкся одной черноглазой девочкой, и почти весь вечер не отходил от неё. В конце вечеринки наши ребята — геологи повздорили с другими парнями. Причём, я тогда был очень активен, и меня друзья под руки доставили домой.

…На другой день я пошёл в магазин, где проходила практику Тамара. И, дав знать ей рукой, намеревался ждать её у выхода. Однако, через мгновение, одна сотрудница передала мне записку, в которой Тамара сообщала: «Не жди, разговаривать не буду». Я серьёзно задумался. А потом вспомнил своего забайкальского соперника, который параллельно со мной тискал руку моей пассии в клубном кинотеатре. Припомнил и то, как часто вспоминала вслух Тамара ещё одного своего дружка, ушедшего в армию, но который оставил неизгладимый след в её памяти. «В конце концов, — после глубоких раздумий успокоительно сказал я себе: Не печалься, дружище, — княжна Мэри с офицером Печориным тоже расстались, и ничего».

ВАЛЯ

После того, как меня за пьяный кураж выселили из студенческого общежития, я поселился неподалёку в маленькой комнатке во времянке у хозяина частного дома. Хозяин был низенького роста и с постоянным хмельным запахом, обильно сдобренным луком. Но чем он был хорош, так это тем, что не докучал, когда я был дома. Я уже писал дипломную работу, сидя на широкой кровати, которая занимала половину комнаты. Стол тесно был придвинут к кровати, так что я легко перемещался, когда это нужно было, с кровати за стол и писал. Мне оставалось совсем мало — каких-то два месяца до окончания учёбы, поэтому некоторые неудобства меня не волновали. Ведь скоро я совсем распрощаюсь не только с техникумом, но и с городом, и уеду на родину в свой родной Казахстан.

В один из вечеров я вошёл в свой житейский ковчег вместе с девушкой, с которой дружил. Да так и остался на ночлег теперь уже вместе с ней на моей широкой кровати. Моя подружка Валя Гуц лежала рядом со мной, и мы, беседуя, курили и целовались, не обнажаясь — одетые в спортивные трико. Сейчас я удивляюсь такому препровождению времени в постели. А тогда вовсе не было обязательным заниматься сексом при первом удобном случае. Мы дружили. В общежитии она жила на четвёртом — женском этаже, а я на третьем — мужском.

Валю Гуц я приметил на учебной практике. Она грациозно шагала стройная в спортивном костюме по краю берега небольшой речки с книгой в руках. Тогда-то она и приглянулась мне. Я поинтересовался: « Что за книга в руках столь приметной девушки?». «Декамерон», — ответила она. Но сблизились мы позже, когда уже на четвёртом курсе все студенты поселились в новом общежитии. До этого все жили на съёмных квартирах. Техникум был молодой, ему было всего два года, и только-только начал обустраиваться.

В прекрасном общежитии постепенно молодёжь начала обживаться и сближаться. Помню, я и мои друзья решили устроить шутливое сватовство. Мне через плечо нацепили яркую золотистую ленту, вручили в руки гитару, кстати, кое-какие музыкальные штучки я с детства мог играть, и всей гурьбой мы направились на четвёртый этаж в комнату, где жила, понравившаяся мне, Валя Гуц. Под звуки гитары представили меня в качестве «свадебного» жениха, и мы весело продолжали знакомство и общение. В комнатах размещалось по четыре человека, но постепенно на веселье собралось немало девчат из соседних номеров. Так состоялось наше знакомство и сближение. Потом почти каждый вечер я поднимался с третьего этажа на четвёртый, и мы с Валей Гуц подолгу общались и целовались в затемнённом коридоре.

А сейчас мы лежали, курили и беседовали на широкой кровати. Скоро должна была состояться наша разлука. Через месяц мне предстояла защита диплома, а Вале надлежало защищаться спустя три месяца. Разница такая была потому, что она училась на базе семилетнего школьного образования, а я после десятилетки.

«Валя, — совершенно неожиданно, даже для самого себя, проговорил я, — а что если мы с тобой поженимся?..» Тут она на время затихла. Но уже через небольшую паузу начала серьёзно рассуждать о том, что ей надо позаботиться о матери. Странно было то, что предложение моё почему-то не бросило нас в сексуальные объятья. А прозвучало как обычный деловой диалог, почти такой, какой происходил во время встреч на этаже в общежитии. Я и сейчас поражаюсь, почему не было в тот момент сексуальных домогательств с моей стороны. Правда, в своём сознании я всё ещё делил девушек на две категории: с одними, на мой взгляд, должно было вести «светские» разговоры, а с другими — допускать «плотские» отношения. А тут всё получалось по-другому: ни то и ни сё. Момент завис…

А когда Валя ушла, я, расслабившись на своей просторной кровати, заснул, и вдруг «во сне» меня, словно током ударило, и осенила мысль: — Что я делаю? Какая женитьба? Ведь я еще совсем пацан, не серьёзный и совершенно безответственный? Остановись, безумец! Произошло так, как в пьесе Гоголя «Женитьба», о которой я ещё не ведал.

…Вскоре я узнал, что Валя Гуц серьёзно занималась парашютным спортом, сделала несколько затяжных прыжков. И ещё я узнал, что инструктор их спортивной группы не делил, как я, ухаживания за девушками на «плотские» и «светские». И Валя стала жертвой женатого инструктора. С тех пор она стала курить, потому что раньше девушки редко кто начинал курить только по легкомыслию.

На выпускной вечер своей группы я не пригласил Валю Гуц, а пригласил друга, её тёзку — Валентина Винника. «Друзья, — убеждённо говорил тогда я, — ценнее любых подруг». А её подружки по комнате сообщили мне, что Валя собиралась со мной на вечер, и ждала моего прихода.

Через день я уезжал на юг к себе на родину в Казахстан, и чувствовал, что покидаю навсегда всё то, что меня окружало: учёбу, друзей и далёкую холодную Сибирь. Провожал меня сибиряк Валентин Винник, он бежал за поездом и дружески махал мне рукой, оставшись навек в моей памяти.

…Через много лет я узнал, что Валентина Гуц переквалифицировалась — ушла в гражданскую авиацию, и в составе вертолётного экипажа обслуживает пространства Восточной Сибири.