Новая структурная трансформация публичной сферы и делиберативная политика

Юрген Хабермас, 2022

Спустя 60 лет после публикации своей классической книги «Структурная трансформация публичной сферы» (1962) Юрген Хабермас – ключевая фигура в современной политической философии – вновь возвращается к этой теме. Продолжая подчеркивать центральную роль публичной сферы для политической жизни Запада, Хабермас прослеживает существенные изменения, которая она претерпела под воздействием цифровых медиа и социальных сетей. В целом пессимистически оценивая новую цифровую трансформацию и констатируя деградацию публичности, философ, однако, анализирует и позитивные тенденции, а также отвечает на многостороннюю критику. Подводя своеобразный итог своим трудам в области политической теории и социологии, автор приходит к выводу, что западные режимы не могут всерьез претендовать на самоназвание «демократии» без реального вовлечения граждан в дискуссию о том, что касается каждого члена общества. Юрген Хабермас (р. 1929) – политический философ, почетный профессор Франкфуртского университета, один из наиболее значительных представителей второго поколения Франкфуртской школы.

Татьяна Вайзер

Другой Хабермас?

«Структурная трансформация публичной сферы», опубликованная ровно за 60 лет до выхода этой книги, положила начало долгой традиции концептуализации публичной сферы, в рамках которой этот концепт был как разнообразно использован для описания современных демократических обществ, так и получил расширительные толкования, вызвал критику и спровоцировал появление альтернативных или контрпонятий. Концепт выдержал 60 лет продуктивных дискуссий, стал базисом для многих исследований или отправной точкой для развития критических теорий. В рамках этой ризоматической традиции критики возникли такие понятия, как контрпубличность (Gegenöffentlichkeit), контрпублики, альтернативная публичность и альтернативные публики, множественные (пересекающиеся) публичности и т. д.¹⁰

За 60 лет Хабермас написал 46 крупных работ. К особенностям его как одного из наиболее цитируемых сегодня философов относится то, что он внимателен к своим оппонентам и критикам, читает их и отвечает им на страницах своих книг, вернее, строит рассуждения с учетом их критики, даже если он с ней не согласен. Одним из последних примеров этому стала книга «Диалектика секуляризации. О разуме и религии» (2006), построенная в виде диалога между Хабермасом как представителем рационально-ориентированной логико-прагматической европейской мысли и Йозефом Ратцингером, Папой Римским Бенедиктом XVI как представителем христианской религии в постсекулярной традиции¹¹.

Итак, 60 лет спустя Хабермас возвращается к пояснению роли публичной сферы в новых условиях современных демократий. И здесь нам хотелось бы обратить внимание читателей на три момента, в которых, порой едва заметно, выражается смена акцентов или смена ракурса от «прежнего» Хабермаса к Хабермасу «новому». Пусть это будут три взаимосвязанных понятия, через которые эту разницу можно проследить: нормативная теория, консенсус и опыт.

«Структурная трансформация публичной сферы» 1962 года давала возможность говорить о нормативной теории публичной сферы, основанной на фундаментальной реконструкции становления культурно-исторических форм публичной жизни в европейских буржуазных городах Нового времени. Публичная сфера в этой нормативной теории становится основой для будущих (то есть современных нам) демократий: она воплощает собой принципы открытости, доступности, дискурсивности, иклюзии (включения), предполагает способность к рациональной коммуникации, обмену мнениями и в идеале создает условия для достижения консенсуса и формирования общественного мнения, которое, в свою очередь, влияет на политические процессы и принимаемые решения.

В новой книге Хабермас уточняет, что имело бы смысл говорить не о нормативной теории (или «идеальной теории», как у Ролза), а о реконструкции разумного содержания практик. Это важное уточнение, позволяющее увидеть Хабермаса не как автора идеальных конструктов, для которых эмпирические реалии (весьма избирательные, как замечают его критики) дают только подтверждение, но как более практически «заземленного» автора, который выводит из практик их рациональный (и рационализирующий) потенциал. Таковой он видит в целом задачу демократической теории — быть не «готовой» нормативной теорией, но рациональной реконструкцией из уже действующих практик принципов, которые должны определять контуры нашей общественной жизни.

Концептуализация публичной сферы 1962 года представляла собой попытку реконструкции условий, при которых рациональная дискуссия становилась возможна. На основании этого Хабермас предлагал рациональную аргументацию как способ достижения консенсуса по общественно-значимым вопросам. Консенсус виделся желаемым идеалом и итогом политической дискуссии, в ходе которой решаются конфликтные притязания на значимость. В новой книге Хабермас уточняет, что консенсус есть не с только желаемая конечная (ибо он вряд ли достижим в современном плюралистическом обществе), сколько «интуитивно искомая» точка, а его отсутствие «a fortiori должно компенсироваться совместным формированием общественного мнения и политической воли». Иными словами, из несомненной цели он превращается в желаемое, не-столь-уж-возможное или фактически отсутствующее. Это важное уточнение и отклик на критику бельгийского философа Шанталь Муфф, отчасти в полемике (и в несогласии) с которой написана новая книга¹².

В новой книге есть фрагмент, в котором Хабермас, в целом не соглашаясь с Муфф, все же отдает ей дань, уточняя, что в логике поиска консенсуса заложен агональный характер: «Мысль о том, что политические дискуссии также ориентированы на достижение согласия (Einverständnisses), часто понимается неверно. Она ни в коем случае не подразумевает идеалистического представления о демократическом процессе как о безмятежной беседе. Напротив, можно допустить, что ориентация разумных участников дискуссии на истинность или правильность своих аргументированных убеждений только распаляет политические споры и придает им принципиально агональный характер. Тот, кто аргументирует свое мнение, тот спорит, оспаривает (widerspricht). Эпистемический потенциал взаимно оспариваемых мнений раскрывается только через право, даже поощрение сказать друг другу „нет“ (reziproke Neinsagen), ибо предназначение спора — в развитии способности его участников корректировать себя, без взаимной критики они не смогут учиться друг у друга»¹³. Разумеется, в агональном понимании публичной сферы у Муфф не заложена идея того, что участники будут учиться друг у друга, то есть признавать рациональный и более убедительный характер аргументов противника, иначе они просто не будут агонистами. Однако эта цитата дает нам важный инсайт в логику аргументации, в диалектике которой Хабермас усматривает возможность раскрытия эпистемического потенциала: отрицание, несогласие собеседника необходимо для раскрытия полноты смысла собственных убеждений.

В 2012 году выходит статья C. Уайта и Э. Р. Фарра «„No-Saying“ в теории Хабермаса». Авторы пишут, что коммуникативную парадигму Хабермаса обычно рассматривают как машину по производству согласия, где консенсус (yes-saying) доминирует. За это его, собственно, и критикуют, недостаточно глубоко вчитываясь. Напротив, если реконструировать истинное (этическое и эпистемическое) значение no-saying в его коммуникативной парадигме, то окажется, что диссенсус и агонизм являются неотъемлемой частью его демократической теории¹⁴. Иными словами, коммуникация у Хабермаса — это процесс взаимного оспаривания и возможность/право всегда сказать «нет». «В какофонии противоречащих друг другу мнений, выплескиваемых в публичную сферу, — пишет Хабермас в новой книге, — предполагается только одно — согласие в отношении принципов общей конституции, которая узаконивает все остальные споры. На фоне этого консенсуса весь демократический процесс представляется потоком диссенсусов (разногласий), вновь и вновь возбуждаемым нацеленным на истину поиском рационально приемлемых решений». В этой цитате хорошо видно, как меняется его словарь со временем. Если в ранние (1960–1980‐е) годы Хабермас говорит в основном о логико-прагматической морально-ориентированной коммуникации (устойчивая ценностная установка), необходимой для достижения консенсуса (цель), то в книге 2022 года его понятия «смягчаются», становятся более подвижными и сопряженными с изменчивыми жизненными процессами: поток диссенсусов (во множественном числе), вновь и вновь возбуждаемых, поиск, и далее по тексту: динамика продолжающегося несогласия… и т. д. Иными словами, перед нами уже не только устойчивая рациональная абстрактно-логическая (дис)позиция достижения консенсуса (каковой она, если следовать Уайту и Фарру, никогда и не была), но и живой изменчивый процесс жизненного опыта.

В 2000‐е годы американский политический философ и феминистка Айрис Марион Янг, называя себя одновременно продолжателем и критиком Хабермаса, разрабатывает модель коммуникативной демократии. Эта модель предполагает, что политически значимой является (и должна быть признана) не только рациональная аргументация допущенных в публичную сферу участников, как у Хабермаса, но и альтернативные форматы коммуникации: гражданские форумы, уличные перформансы, протесты, фольклор и т. д. За счет этого — через репрезентацию в публичной сфере — происходит включение ранее маргинализованных групп населения в активные политические процессы¹⁵. «Расширение идеи коммуникативной демократии от формальных мест обсуждения, таких как парламенты, залы суда и залы слушаний, до улиц, площадей, церковных приходов и театров гражданского общества требует от нас включения в демократическую коммуникацию альтернативных видов речи и взаимодействия в дополнение к производству и обмену аргументацией»¹⁶, — пишет она. В то время как ранний Хабермас относил эстетическое выражение к сфере перформативного действия, а ставку в достижении консенсуса делал на логико-прагматическое рационально-ориентированное коммуникативное действие, Янг взывала признать в качестве значимой политической коммуникации риторику как способ для маргинализованных групп привлечь внимание к существующей в обществе несправедливости. Отсюда и совершенно разные и даже в чем-то противоположные образы публичной сферы: публичная сфера как сфера рациональной аргументации (Хабермас) и публичность как сфера разных модальностей коммуникативного выражения и перформативного действия (Янг)¹⁷.

В новой книге Хабермас пишет: «Коммуникационная сеть (медиа, Интернет. — Т. В.) гражданского общества функционирует как своего рода система раннего предупреждения, которая вбирает критический опыт из частных сфер жизни, перерабатывает его в протестные голоса и передает в политическую публичную сферу. Поскольку общественные движения, в которых может накапливаться протест, — это особый случай, то чем спонтанней прозвучат из‐за кулис гражданского общества неотрежиссированные голоса на фоне благозвучно сформулированных деклараций других политических акторов, тем больше вероятность того, что они будут услышаны. Нарративы, как и выражаемые в них аффекты и желания, имеют понятное пропозициональное содержание, а мощная риторика по-прежнему остается одним из наиболее традиционных средств на долгом пути к тому, чтобы проблема привлекла к себе надлежащее внимание СМИ и попала в повестку дня какого-нибудь влиятельного учреждения». Необходимость быть услышанным и риторика, стиль как способ привлечь внимание в ином случае «глухого» к проблемам несправедливости общества — и есть то, о чем мечтала Янг, модель коммуникативной демократии, которой до сих пор противопоставлялась чисто рационально-аргументативной (переговорной) демократии Хабермаса. «Стиль… и есть аргумент», — скажет на этот раз Хабермас.

Язык Хабермаса иногда смягчается (или, напротив, радикализуется) вплоть до того, что способность занимать позицию в дискуссии называется анархической¹⁸: «Институционализация высвободившейся анархической способности „говорить нет“ (Neinsagens) в публичных дебатах и избирательных кампаниях, в партийных спорах и дискуссиях в парламенте и его комитетах, в совещаниях правительства и судов требует лишь предварительного политического согласия всех участников относительно главной интенции их конституции». Но что значит «высвободившейся»? откуда или из чего? Означает ли это, что устойчивые консенсуальные диспозиции (власть авторитетных институтов или не делиберативным образом сформированное общественное мнение) этот потенциал сдерживали? И что этот язык значит в целом для того «Хабермаса», которого мы знали как предельно рационального философа, благодаря кому было актуализировано значение рационально-ориентированной политической дискуссии, делиберативной процедуры (регламента ведения дискуссии) и т. д.?

Ответ на этот вопрос дает нам обращение к третьему из выбранных нами понятий — опыт. Еще в 1972 году Оскар Негт и Александр Клюге пишут работу «Публичная сфера и опыт. К анализу буржуазной и пролетарской публичной сферы». Выстраивая свое высказывание как систематическую критику хабермасовского концепта «буржуазной публичной сферы», Негт и Клюге добавляют к ее концептуализации важное измерение — опыта (Erfahrung): что представляет собой социальный опыт, как, кем, с какими целями конституируется его социальный горизонт и т. д. Внимание к опыту позволяет им выстроить образ пролетарской публичной сферы, контрпубличности (Gegenöffentlichkeit), противостоящей равно классической буржуазной и индустриально-коммерческой публичным сферам. Опыт, в их понимании, синонимичен открытости, включенности, разнородности, непредсказуемости, текучести, противоречивости, конфликтности, процессуальности, — иными словами, всему тому, в чем трудно было бы заподозрить Хабермаса (если брать понятия Негта и Клюге в тех значениях, в каком они себя ему противопоставляют¹⁹).

В новой книге Хабермаса читаем следующее: «Мы не должны забывать о главном, от чего в конечном счете зависит судьба демократии: с нормативной точки зрения, институт формирования общественной воли должен реально работать таким образом, чтобы конституционный консенсус избирателей время от времени подтверждался опытом». Опыт здесь, разумеется, не имеет того же смысла, в котором его более систематически понимали Негт и Клюге, противопоставляя его рациональному дискурсу буржуазной публичной сферы Хабермаса, однако это — заметное смещение акцента в разговоре последнего о нормативной теории: консенсус должен/может проверяться, подтверждаться или опровергаться опытом; «критический опыт из частных сфер жизни» накапливается в протестный потенциал; «заслуживающими доверия остаются только те необходимые идеальные ожидания, которые граждане связывают со своим опытом» и т. д. Эта линия соотнесенности с опытом теперь звучит гораздо отчетливее.

Образ публичной сферы, который Хабермас дает в новой работе, еще в очень большой степени идеализирован: участники публичной сферы — это по-прежнему максимально рациональные субъекты, мыслящие в понятиях отказа от собственных интересов в пользу общего блага, потенциально готовые дать себя переубедить «лучшим аргументом», несущие ответственность перед теми, чьи мнения в политической борьбе оказываются не в выигрыше и т. д. Однако Хабермас, его язык, оптика, ракурс уже немного другой. И эти слегка или ощутимо сместившиеся акценты — дань порожденной им же критики, которую он всегда и неизменно читает, во внимательном диалоге с которой пишет свои работы вот уже более 60 лет.

Примечания

10

Подробнее об истории рецепции и критики Хабермаса см.: Атнашев Т., Велижев М., Вайзер Т. 200 лет опыта: от буржуазной публичной сферы к российским режимам публичности // Несовершенная публичная сфера: история режимов публичности в России. М., 2021. С. 5–84.

11

Хабермас Ю., Ратцингер Й. Диалектика секуляризации. О разуме и религии. М., 2006.

12

См., например: Mouffe Ch. On the political. London; New York, 2005.

13

Здесь и далее в цитатах опущены некоторые курсивы Хабермаса, которые будут воспроизведены в самом тексте книги, и добавлены мои. — Т. В.

14

White K. S., Farr E. R. «No-Saying» in Habermas // Political Theory. 2012. Vol. 40. № 1. P. 32–57.

15

Еще Фрэзер в статье 1990 года упрекала Хабермаса в невнимании к недискурсивным, нетекстуальным формам репрезентации в публичной сфере альтернативных публик (таких, например, как революционные плакаты, слоганы и т. д.). См.: Fraser N. Rethinking the Public Sphere: A Contribution to the Critique of Actually Existing Democracy // Social Text. 1990. № 25/26. P. 56–80.

16

Young I. M. Inclusion and Democracy. Oxford, 2000. P. 168. См. также: Young I. M. Justice and Communicative Democracy // Radical Philosophy: Tradition, Counter-Tradition, Politics. Philadelphia, 1993.

17

Хотя еще в 1985 году Хабермас пишет, что право на протест должно являться неотъемлемой частью современной зрелой демократии. См.: Habermas J. Civil Disobedience: Litmus Test for the Democratic Constitutional State // Berkeley Journal of Sociology. 1985. Vol. 30. P. 95–116. Именно на эту «анархическую» статью ссылаются Уайт и Фарр, говоря о том, что Хабермаса недостаточно внимательно читают.

18

Хотя еще в «Фактичности и значимости» можно встретить «анархическую структуру публичной сферы» (S. 374); «головокружение анархической безграничной коммуникативной свободы», на базе которой только и достигается консенсус, свободный от внешнего принуждения (S. 228–229) и т. д. См.: Habermas J. Faktizität und Geltung. Beiträge zur Diskurstheorie des Rechts und des demokratischen Rechtsstaats. Frankfurt a. M., 1992.

19

См. подробнее в: Negt O., Kluge A. Öffentlichkeit und Erfahrung. Zur Organisationsanalyse von bürgerlicher und proletarischer Öffentlichkeit. Frankfurt a. M., 1993.