Под мягким светом лампы

Юлия Тарасюк

Действия происходят в вымышленном старинном английском городке Оденбург. Ты узнаешь историю молодой женщины, которая, устав от суеты обыденной жизни, нашла свое призвание в служении людям. Девушка с твердым характером и несгибаемыми принципами проведет тебя по закоулкам своей души, где она проживает все свои потери и борется против устоев общества.Приятного чтения под мягким светом лампы…

II. Квинтэссенция

Агриппина сидела в кафе, попивая венский кофе и заедая излюбленным пирожным. Она сидела у большого окна, растянувшегося от потолка и чуть ли не до пола. Это было одним из небольших наслаждений, когда время останавливалось, кофе оставался той же температуры, а его запах, пробираясь в тело, поселялся в нем и впитывался в сосуды. Она в это время что-то записывала, а точнее делала вид, что писала. На самом деле она грезила о чем-то или медитировала, определенно было сказать трудно, ибо мыслей в тот момент в сознании не было, а где-то глубоко внутри проводилась бурная и оживленная работа. Но этого никто никогда не узнает, в том числе и она. Но… если позволить себе как автору заглянуть на дно колодца ее души, мы бы увидели маленького человека, гномика, который ошалело стоял на одном месте, вдыхая запах кофе. Это тот гномик, который вечно копает угольную шахту, вынося на поверхность кучу золы, и бог знает, когда он закончит работу и выйдет на пенсию. Этот маленький человечек не давал Агриппине покоя. Иногда она садится за ужин, а он как начнет копать, и все копает и копает, и спасу с ним нет. Прикрикнешь на него — он вроде утихомирится, но через несколько мгновений продолжает свою смену пока все не выкопает. Бог с ним, пусть копает, если ему так нужно. Только этот уголь потом и расходовать надо. Агриппина и расходовала — вспышками раздражения.

Но не сейчас. В этот момент все ее тело и душа были на одной ноте, колеблющейся в воздухе и затихающей в отдаленных углах кафе. Она наслаждалась видом старинных зданий на противоположной стороне небольшой мощеной улочки. Было прохладно, ранний октябрьский снег сошел, и люди инстинктивно сменили теплые куртки на плащи, укутавшись в изысканные шарфы и неся с собой зонтики. Погода в Оденбурге была непредсказуемой невесть от чего, то ли морские течения приносили с собой теплые массы, то ли ветер нагонял с далекого моря клубы облаков то с проливным дождем, то с вихрем снега.

Зазвучал входной колокольчик, и в кафе зашел молодой человек в дорогом бежевом пальто. Он был черноволос с небольшой бородой и немного то ли озабоченным, то ли хмурым взглядом. Это был знакомец Агриппины, и она, откликаясь на звук, узнала его и рукой пригласила к своему столику. Фриц — так звали такого же, как и Агриппина, постояльца этого кафе. Они крайне редко виделись, но эти встречи доставляли обоим интеллектуальное наслаждение и искреннюю радость. Они были знакомы с детства, когда их родители праздновали дни рождения друг друга. Характеры у детей были разными, и ситуация не изменилась, когда они выросли и обзавелись разного рода деятельностью.

Фриц было отказался от предложенного официантом кофе, но видя разморенное лицо Агриппы, все же заказал себе напиток и десерт.

— Знаешь, Агриппа, как иногда бывает тоскно на душе? Ты знаешь это чувство, будто что-то изнутри высунуло мерзкую руку и сжало тебе горло, и не вдохнуть, и не выдохнуть, — начал Фриц. — Я поначалу думал, что это связано с уходом Элеоноры. Она все же любила меня, и расставание было мучительным и тягостным. Ей от того, что она не хотела уходить, а мне — от желания, чтоб это все поскорее закончилось. И вот когда она, уходя, закрыла, а точнее прикрыла за собой дверь, оставляя флер надежды, я подошел и, заперев дверь на ключ, вздохнул так спокойно, будто тащил за собой трактор, а тут, наконец, мне разрешили его оставить, и я могу пойти домой отужинать, принять горячий душ и лечь в мягкую постель. Ты представляешь, как мне было тяжело тогда?

— Ты не производил впечатления страдальца. Наоборот, ты, кажется, был польщен, что у тебя красивая, пусть и немного глупая жена. К тому же глупость добавляет женщинам нежности в глазах таких мужчин как ты, не так? — поддела его Агриппа. — И ты теперь возомнил из себя мученика. Только я не пойму, как твоя тяжесть, уступившая место радости, переросла в тоску. Когда все повернулось не в ту сторону? Почему ты не продолжаешь наслаждаться жизнью, когда она подарила тебе ту пустую подарочную упаковку, которую ты ждал столько лет? Или же ты ждал что-то найти в этой упаковке?

— Самое интересное, что ничего-то я не ждал. Она ушла, и бог с ней, она будто сама забрала с собой тот трактор, который я тянул. Благо, у нас нет детей и обязательств друг перед другом. Она ходит на работу, пока поживет у родителей, а там глядишь, кого-то найдет. Ведь одинокие брошенные женщины кажутся такими ранимыми и нуждающимися с тепле и мужской ласке, не правда ли? — закончил Фриц насмешливо.

— Если ты хотел меня задеть, пардон, я ничего не почувствовала. Что касается твоей Элеоноры, меня она не интересует, я и раньше была удивлена, как ты живешь с пустой женщиной, которая коллекционирует цитаты знаменитых людей из женских журналов. За ее судьбу я не переживаю еще и потому, что она обязательно найдет такого же глупца, как ты, который согласится тянуть ее трактор еще несколько лет, а потом все будет повторяться и повторяться. Скучно, правда. Так что ж тебя гнетет?

Разговор начал развиваться. Ранее такого душевного откровения у них почти не случалось, а если были подобные диалоги, они быстро заканчивались. Агриппина не любила нырять на днища колодцев других людей, ибо там так же мрачно и сыро, как в настоящих.

— Поймешь ли ты меня, Агриппа… Мне очень важно, чтобы ты меня поняла, по крайней мере, мне важно самому рассказать, возможно, я и найду ответ. Тоска…, — протянул Фриц и сразу же продолжил. — Я не знаю, откуда она берется и куда уходит. А тем более как, как она это делает. Как приходит, понимаешь? Качаешь головой? Вот и я тоже не знаю. Понимаешь, в один из дней стало так тоскливо и скучно, хоть, как говорят, в омут с головой. Мне и радоваться, что я сам дома хозяин, но нет. И все тут, и не знаю. Будто пришла важная мысль, которую нужно записать, нашел блокнот, только начал писать и вдруг — амнезия, не помнишь, что с тобой случилось, и почему ты тут оказался. Так и с тоской, я все бегал, рыскал, что-то вынюхивал, за чем-то охотился, а потом «бац» — пустота. Нет, это положительно смешно. Я говорю, и самому хохотать хочется, а потом плакать. Будто таким образом эта пустота выйдет из меня и предстанет передо мной… в роли смерти. О, вот это я сообразил, ничего себе, — и он залпом выпил оставшийся в чашке кофе и сразу же запил его водой.

После минутной паузы, пока Агриппина глядела в окно на прогуливающихся и спешащих по делам людей, он продолжил:

— Дорогая, я надеюсь, что не напугал тебя?

— Не называй меня так, тебе это не к лицу, да и мне не по душе. Нет, ты меня ничуть не напугал, я даже рада, что это выплеснулось из тебя — твой демон, — усмехнулась она.

— Да, это было будто откровение. Но что мне делать с этой ледяной красавицей, почему она живет во мне? Имя ей Тоска. А по факту — Смерть.

— Не утрируй.

— Ты же меня знаешь, я — железный Фриц. И вашей фрейдовской терапией меня не проймешь, но хандра — чувство настолько распространенное, что иногда мне кажется, будто она входит в состав молекул воздуха. Ты никогда не думала, что хандра — это часть натуры человека? Он без нее — не человек.

— Задумывалась, — моментально откликнулась Агриппина, хоть и продолжала мутным взглядом смотреть в окно. — Я часто думаю от этом: о природе человека, о его разуме и душе, и я задумываюсь, что же нас делает людьми. Ведь не новомодная одежда и возможность пить кофе с кружечки и держать ложку. Чтобы это могло быть… Умение врать, думать о своем предназначении или хандрить и впадать в депрессию? Но вот закавыка: мы не знаем, что на самом деле думают животные. Хитрить они умеют, впадать в уныние и тосковать умеют. А думать о смысле жизни умеют? Они знают, что их ждет смерть? Наверное, да, иначе они бы не улепетывали со всех ног при появлении хищника. Смысл жизни… вот что остается. Ты, Фриц, когда-нибудь думал, для чего ты живешь, для чего живут другие люди: я или уже не твоя Элеонора, вон тот прохожий за окном в сером пальто с сутулой спиной и отсутствующим взглядом? — она ткнула ложкой по направлению к окну. — Что ты думаешь обо всем этом? О роли человека в этом мире?

Фриц опустил голову и ушел в себя. И только через пару минут он готов был ответить, будто то, что сказала Агриппина, ненадолго зависло в воздухе, а уже потом влилось в его уши. Будто решившись на что-то, Фриц приглушенно произнес:

— Я не знаю, у кого есть ответ на этот вопрос, и если он есть, то должно быть готово еще несколько миллиардов ответов — от каждого человека жившего на этой земле. Вопрос еще в том, все ли задумываются о своем существовании как личности, все ли понимают, какой вклад они делают или могут сделать? Часто на меня накатывают негуманные мысли о никчемности существования множества людей, а в часы черной тоски — и моего существования тоже. Что сказать? Люди не ходят вокруг нас и не говорят: «Здравствуйте. Меня зовут Пауль, и мой смысл жизни состоит в том-то и том-то». Хотя это было бы просто отлично, я считаю. Мы больше бы ценили различия между нами и понимали бы роль каждого в этом мире. Интересней было бы жить? Думаю, безусловно. Ведь если ты знаешь свое призвание, тебе нечего метаться из стороны в сторону, разбрасывать и вновь собирать свою личность по кусочкам. Теперь я спрошу тебя, почему нужно проходить весь этот тернистый путь, тыкаясь как слепой котенок, почему у нас в голове сидит этот вопрос о смысле жизни, почему мы должны его искать? Или я что-то путаю?

— Фриц, тут есть несколько путей для раздумий. Первое, существует ли вообще смысл жизни и ее цели. Второе, задумываются ли люди о смысле существования. Третье, почему он так глубоко зарыт, а не находится на поверхности, почему приходится прилагать столько усилий, чтобы его найти. У меня сейчас возникла одна ассоциация: когда ты ищешь ключи от двери, чтобы выйти из дома, ходишь, знаешь, что они где-то есть, ищешь под подушками, в ящиках и даже в хлебнице. Время поджимает, чувствуешь, как дыхание учащается, лицо наливается кровью, будто вот-вот взорвешься от злости и раздражения, а тебе надо спешить. И вот когда ты уже начинаешь опаздывать, ты их находишь под небрежно кинутой кофтой. Но время вышло. Все. Все остановилось. Ну, есть у тебя в руках ключи и что? Ты — опоздал. Ты мог успеть выйти и увидеть мир, но ты был так долго занят поисками ключей. И даже если бы ты не пытался их искать, сами бы они не нашлись. Если бы ты просто радовался своему существованию и тому, что ты в крепких надежных четырех стенах, что бы это дало? И кому? Чувствовать себя рыбой в бочке, где спокойно и тепло? И вот еще вопрос, кто тот, что создал эти ключи и замки и кинул их, куда не попадя? Ты меня понимаешь?

— Прекрасно, Агриппина, прекрасно, — потер руки Фриц. — Последуем твоей аналогии. А как ты все эти вещи внесла в дом, кто тебе открывал, и почему ты не повесила ключи на место? Мы продвигаемся ко всеобщему началу. Откуда все началось? Что было, когда тебя не было? Или последуем методу психотерапии: что было бы, если ты все-таки вышла бы за дверь?

— Моя аналогия ни в одну, ни в другую сторону не простирается, иначе она теряет смысл.

— Вот! В этом вся соль. Смысл! А может — его нет? Может человек живет так, как животное в вольере, оно думает и немного догадывается, что за пределами что-то может быть, оно не способно открыть дверь, и ему стоит только ждать, пока его откроют и выведут.

— Да, Фриц, но суть в том, что человек умеет открывать как вовнутрь, так и наружу. И если он закрывается, то зачастую делает это добровольно, чтобы уберечься от внешнего мира. Но мы уже отходим от важного вопроса. Для чего искать смысл жизни, если иногда люди его и вовсе не находят, тогда они что — просто биологический материал или же они как-то влияют на мир? Мы привыкли видеть мир как большинство и меньшинство, мы так редко заглядываем людям в душу, а разговоры с ними носят такой поверхностный характер. Часто люди считают своим смыслом семью. А если у них нет семьи, нет корней, и их как одинокую веточку воткнули в землю, и она случайным ли образом проросла? А какие плоды она даст и даст ли вообще? Некоторые веточки сохнут и стоят сухостоем. Что мы делаем с ними? Обходим, доламываем, не обращаем внимания, понимаем, что нет смысла поливать. И снова нет смысла. Так и с этими одинокими людьми. Если у них ничего и никого нет, неужели у них нет себя?

— Не знаю, Агриппа. Это все очень сложно. Давай, родная, допивай свой кофе, и отправимся на прогулку. Сейчас на улице так легко дышится.

Расплатившись и одев свои пальта, они вышли. Воздух звенел и переливался оттенками охры — от бледно-желтого неба до буро-красных стен старинных зданий. Агриппина на несколько мгновений ослепла от этой вселенской красоты. Неужели в этом мире может быть одновременно так красиво, свежо и прозрачно, а вокруг тебя — легкий флер запахов засыпающей природы? Плавно выйдя из этого состояния, она взяла Фрица под руку, и они неспешно пошли в сторону видневшегося в конце улицы старинного парка.

Они молчали. Фриц был красив, и Агриппина чувствовала себя с ним очень приятно. Фриц, казалось, немного отошел от своих раздумий и сам растворился в осеннем воздухе. Будто волшебство витало вокруг них, залетая через ноздри и меняя в голове переключатели с грустных и тоскливых мыслей на мягкие и теплые воспоминания, родом из детства. Ибо что нас так может пленять во взрослом возрасте, как не случайно донесшийся знакомый запах топленой печи, пирогов, старых книг и фолиантов, дедовой бани, пропахшей дубовыми вениками?

Странно было вспоминать, что еще неделю назад падал тот пушистый снег, и вот природа вновь откинула жителей Оденбурга на месяц назад. Будто бы и не было того вечера и предрождественского ожидания.