Девочка из снов

Юлия Резник, 2021

Ису Кутаева жизнь никогда не баловала. Детдом, армия, горячие точки… Светлым пятном в этом аду была лишь она… Девочка из снов. Решив во что бы то ни стало ее отыскать, Иса возвращается в места, где прошло его детство. Но оказывается в эпицентре чужих тайн, опасности и… любви. Любви, право на которую ему, похоже, придётся выгрызть зубами.

Глава 4

Сана

Это обычно случается осенью и весной. Если относиться к себе внимательней и не пропустить характерные симптомы, то ситуацию чаще всего можно довольно быстро купировать.

Сначала исчезают цвета. Не все сразу. По одному. Как огоньки на новогодней гирлянде, когда перегорает лампочка одного цвета, а следом за ней — по цепочке гаснут все остальные. Первым выключается красный, потом зеленый… Мир вокруг становится блеклым, будто выцветшим. А если не принять мер, в какой-то момент превращается в черно-белый. Такой, знаете, как кадры исторической кинохроники.

А потом приходит апатия.

— Нет, что ни говори, а здесь очень красиво. Когда Жорик купил путевку в эту дыру — я, как могла, отнекивалась. Представляешь, сюда, вместо Швейцарии! Я уж было решила, он спятил. Но тут совсем неплохо, Мариш. Вполне на уровне. Костоправ здесь хороший. А у Жорика — спина, ну, ты в курсе… Это еще из спорта. В общем, пока он на этих своих процедурах, я гуляю. Знаешь, какие тут альпийские луга? Да таких даже в Альпах нет. Клянусь. Бескрайние изумрудные просторы. И все цветет — цветет. Жаль, набрать букет не разрешают. А то я бы попрактиковалась. Что, я зря курсы флористики окончила? Как, ты что, не знаешь? Я училась у самого…

Разодетая в пух и прах девица отдаляется. Голос постепенно стихает и растворяется в череде других звуков. В шорохе ветра, заливистых трелях тетеревов и шуме горной реки, рев которой разлетается на несколько километров.

Изумрудные просторы, значит?

Устремляю взгляд вдаль. Так странно. Краски яркие, хотя еще вчера утром, собирая бадан, я с трудом отличала его почерневшие за зиму листья от только-только проклюнувшейся сочной травы.

Неужто надвигающаяся депрессия отступила? С чего вдруг? Никогда прежде со мной такого не случалось.

Кручу в руках телефон. Может, позвонить своему психиатру?

Смешно… У кого-то есть личный фитнес-тренер. У кого-то — косметолог. Или, там, мастер маникюра. А у меня — у меня свой психиатр, да. Непростой мужик, с кучей регалий. Акай очень трепетно заботится о моем здоровье. В том числе и душевном. Для меня все только самое лучшее. Растягиваю губы в невеселой улыбке.

— Сана, можно? Я стучал, но ты, похоже, не услышала.

— Конечно. Проходи… — взмахом руки я приглашаю в кабинет своего помощника. Радуюсь, что появился повод отсрочить принятие решения. Пусть даже потом я буду жалеть.

Юрий Самойлович отчитывается о заполняемости, назначенных программах реабилитации и наших успехах. Я оживаю, погрузившись в привычную рутину. Работа дает мне то ощущение важности собственной жизни, которого мне так недостает. Здесь меня ценят за мои знания в медицине и судят обо мне по делам. Здесь советуются со мной, ловят каждое мое слово… Здесь никому нет дела до моего прошлого. Здесь я и сама начинаю верить, что оно надо мной не властно. Здесь я чувствую себя более защищенной, чем где бы то ни было. Ощущение обманчивое. Но порой такое необходимое…

— Юр, а почему вы жене Георгия Степановича никаких процедур не назначили?

— Так она ни на что не жаловалась…

— Ну, а спа-программу мы зачем ввели в прайс? Как раз ведь на такой случай.

— Извини. Похоже, я недосмотрел.

— Ты не виноват, что мы никак не раскрутим это направление, — отмахиваюсь. — Я хотела дать распоряжение администраторам, чтобы предлагали дополнительные услуги сопровождающим прямо при заселении, да замоталась и напрочь забыла.

— Может, какую рекламу запустить?

— Обязательно. Напечатаем завлекательные рекламные листовки и разложим в номерах. Я поговорю с маркетологами. — Кошусь на часы, после двух у Юры очень плотный график, поэтому я тороплюсь поскорее свернуть нашу планерку. У меня тоже по горло дел. Переговоры с дистрибьюторами и эсэмэмщиками. А еще один очень важный звонок — в германскую клинику, где до недавнего времени лечился наш пациент.

Мой календарь расписан поминутно. Чтобы пройти курс реабилитации лично у меня, люди выстраиваются в очередь вперед на долгие годы. Я красива, успешна и богата. Для других я — эталон состоявшейся женщины. Мне бы жить да радоваться. Но вот ведь черт… Я не в силах забыть, как оказалась здесь. И чего мне это стоило. Глядя на себя в зеркало, я вижу убогую девочку, как призрак бродящую по этим горам вслед за полубезумным дедом.

Растираю виски. Мне не следовало теребить прошлое, но что уж теперь? Иду в небольшую примыкающую к кабинету уборную. Набираю полные пригоршни студеной ледниковой воды. Перед глазами серыми смазанными сполохами…

— Сана! Ты слышала, что я сказала?

Нет. У меня дико болит живот. Болит так, что в глазах темнеет. Как начал еще с вечера, так и не отпускает.

— Твой дедушка погиб. В ущелье был камнепад, ты в курсе? К сожалению, его задавило. Сана… Да что же это такое? — представительница соцслужбы, приехавшая из поселка, обводит взглядом собравшихся местных. — Она как вообще, говорить умеет?

— Умеет. Девочка, конечно, с чудинкой, но не немая.

— Может, у нее шок?

Тетка сжимает пальцы на моем запястье. У нее длинные хищные, как у ястреба, когти с облупившимся на концах ярко-алым лаком. На большом пальце — нагноившаяся заусеница.

— Поскольку у тебя нет других родственников, мы вынуждены оформить тебя в детский дом. Всего на год, пока тебе не стукнет восемнадцать. Ты знаешь, что такое детский дом? Там о тебе позаботится государство.

Живот скручивает новой порцией боли. Я что-то бессвязно мычу.

— Вы уверены, что она умеет говорить? Её кто-нибудь слышал? Не знаю, можно ли ее к нормальным детям пускать… — нервничает женщина, одной рукой все так же сжимая мое запястье, а другой — тонкую папочку-скоросшиватель.

— Я слышал. Она иногда заходит в мой магазин купить чего по мелочи. Спички там… Или всякое разное.

— Ладно. В любом случае, я не могу ее здесь оставить… Пойдем! — женщина дергает меня сильней. Так, что кость в плечевом суставе щелкает. Я послушно иду за ней, но уже через пару шагов мир перед глазами меркнет.

Как выясняется уже после, у меня обычный, не самый сложный перитонит, который чуть было не стоил мне жизни. Ни в какой детский дом тогда мы, конечно, не едем. Меня отправляют сначала в больницу, а потом — прямиком на операционный стол. С того света меня вытаскивает пьяный, прошедший не одну горячую точку хирург. Таких спецов в провинции днем с огнем не сыщешь. Но мне везет. Из столичной клиники Федора Измайловича, героя нескольких войн, выгоняют с волчьим билетом. За пьянство.

Мое сердце на операционном столе останавливается дважды. И хотя я прекрасно осознаю, что происходит, страха нет вообще. В момент, когда моя душа отделяется от тела, я чувствую благодать, знакомую лишь тем, кому довелось побывать за чертой при жизни. И да, я в курсе, что моя психика… нестабильна. Но я точно знаю, что происходящее со мной в те растянувшиеся на миллиарды лет секунды — вовсе не игра больного воображения.

И что тот мальчик мне не привиделся.

Я набираю еще воды. Плещу в лицо и выхожу прочь из уборной.

За окном удивительно ясно. Солнечный свет заливает стену слева от широкого окна и по мере того, как день движется к своему завершению, стекает на отполированный пол. Рисует причудливые узоры на ковре, а ближе к вечеру ускользает сквозь приоткрытую оконную створку.

Касаюсь поверх одежды практически стертого временем шрама.

— Сана Шакаевна, к вам тут пришли.

— Кто?

— Какой-то мужчина. Говорит, что новый начальник охраны заповедника. Может, записать его на прием?

— Нет-нет. Все нормально. Пусть заходит… — бросаю взгляд на часы. Время позднее. И если честно, я уже не ждала, что Иса заглянет. Да и ни к чему это. Тогда какого черта меня так взволновало? Нам ничего не светит. И я прекрасно это понимаю. Понимаю до тошноты, до скручивающих желудок рвотных спазмов.

— Привет. Можно?

— Привет. Чем могу помочь?

Я стараюсь на него не смотреть. Потому что он очень странно на меня действует.

— Хм… Ты предлагала сделать мне перевязку.

— Да. Точно.

— К тому же, мне нужно забрать машину. Я без нее как без рук.

— Действительно. Что ж, ты очень вовремя, я как раз собиралась домой.

Расстегиваю медицинский халат. Но поймав его взгляд, замираю и как преступница отдергиваю руки. Мое тело обмякает, будто из него рывком выдернули позвоночник. Я опираюсь на край стола ладонями. Он подходит ближе. Кажется, что мир вокруг нас пустеет и сжимается до крохотной пульсирующей точки. Мы стоим в хрупкой скорлупе комнаты, боясь пошевелиться.

— Ты понимаешь, что с нами происходит? — интересуется Иса, растерянно зарываясь пальцами в волосы.

Вообще-то нет. Я понятия не имею. Зато я наверняка знаю, что ни к чему хорошему это не приведет.

Трясу головой в попытке избавиться от наваждения. С грохотом закрываю шкаф. И резко меняю тему, напоминая и ему, и себе о главном.

— Говорят, Акай провел для тебя экскурсию.

— Да. Было дело.

— Такой чести удостаиваются немногие. Похоже, ты ему понравился, — сметаю в сумочку ключи и, подперев бедром стол, начинаю просматривать документы, над которыми хотела поработать дома. Засовываю их в папку. Решительно шагаю к двери.

— Это плохо или хорошо?

Медлю, зажав в ладони дверную ручку. Плохо это или хорошо? Из глубины горла рвется горький смех.

— Для кого как, — отвечаю я довольно размыто.

Мы спускаемся на первый этаж. Проходим мимо ресепшена.

— А для тебя?

— Что?

— Спрашиваю, а для тебя?

— Тебе не кажется, что мои отношения с Акаем вообще не твоего ума дело?

— Думаешь, я ему разонравлюсь, когда он узнает, что я к тебе пристаю? — он холодно улыбается. А я… я снова замираю. Так и не сев в машину. Откидываю голову и смеюсь. Громко. От чистого сердца. Посмеиваясь, устраиваюсь на сиденье. Прилежно пристегиваю ремень. Под его пристальным немигающим взглядом, в котором мне чудится что-то до боли знакомое.

— Я сказал что-то смешное?

— Очень!

— Не хочешь пояснить?

Почему бы и нет? Уж лучше сразу расставить точки по местам. Потом меньше проблем будет.

— Он тебя уничтожит, Иса. За один только взгляд в мою сторону.

— И тебя устраивает такая жизнь?

О, нет. Меня просто никто об этом не спрашивает. Выбор мне предоставили лишь однажды. И я его сделала. Все, что происходит в моей жизни теперь — последствия того не вполне осознанного решения. Ведь что я, испуганная до ужаса, сломленная так, что и не починить, могла в тот момент понимать? Ничего. Я не понимала, что меня ждет на самом деле. Я была глупой забитой девочкой, утратившей всякий контроль над своей жизнью.

— Конечно, — демонстративно обвожу взглядом свои владения. — Более чем.

Иса замолкает. И дальше мы едем молча. Он думает о чем-то своем, может, о том, что все бабы — корыстные бляди, и сверлит меня тяжелым пробирающим до костей взглядом. Вероятно, он меня ненавидит. Я много раз с таким сталкивалась. В конце концов, Иса не первый мужик, который на меня запал. Все, что за этим последует, я проходила миллион раз. Любому самцу гораздо легче переживать отказ, когда он уверен, что дело не в нем, а в сучьей бабьей натуре.

Пусть… Мне до этого дела нет. Обычно нет. Да. Только рядом с ним почему-то не по себе как-то.

Паркуюсь в стороне от дома. Провожу ритуал с открыванием замков и отключением сигнализации. Прохожу в дом и застываю соляным столбом, когда он осторожно обнимает меня за плечи.

— Ч-что ты делаешь?

— Провожу один научный эксперимент.

Он прижимается губами к сладкому местечку в основании шеи. Меня охватывает странное чувство беспомощности. Я хочу это все прекратить. И одновременно с этим я очень хочу продолжить. Зайти за черту хоть чуть-чуть. Из чувства протеста или, может, по какой-то другой причине… Я поворачиваюсь в полупрофиль. Наши губы замирают в каких-то миллиметрах. И соприкасаются. В отличие от Акая, Иса ненамного выше меня. Мы идеально с ним совпадаем. В мучительном мареве острого, скручивающего нутро желания мелькает удивительная мысль, что он словно вылеплен для меня по спецзаказу в небесной мастерской.

Иса отрывается от моих губ и, задевая мочку зубами, шепчет:

— Врунья!

— Что?

— Говорю, врешь ты все. Если бы тебя все устраивало, ты бы не реагировала на меня так.

Он прав. Он, черт возьми, прав!

— Уходи. Бери машину и проваливай!